Глава 10. Встреча Нового года не удалась

Встреча Нового года не удалась. Сначала Ритка испортила праздник, закрывшись на целый час в туалете, потом девки переругались между собой, и к тому моменту, когда заявился Фил с шампанским, все уже сидели по разным углам квартиры, а сама Мака пялилась в телевизор, сбрасывая звонки зануды Лёли. Этот репей противный уже надоел. Ну, уехал ты с родоками на Канары, и сиди там спокойно, радуйся жизни. Чего доставать людей в холодной и несчастной Москве?

Был только один человек, с которым она хотела поговорить, – Игорь. Но время шло, а он не поздравлял: не звонил, не присылал СМС, и от его безразличия Мака чувствовала себя все хуже и хуже с каждой минутой.

Народ собрался наконец за столом. Чокнулись, выпили, объелись.

Ради такого праздника вообще не стоило выходить из дома.

Потом кому‑то в голову пришла светлая мысль прогуляться, и Мака, воспользовавшись неразберихой и суетой, свалила. Лучше дома с Инной посидеть перед ящиком, а то она там совсем одна. Невесело, наверное, встречать Новый год в пустой квартире. Если, конечно, она вообще вспомнила о празднике и вылезла из‑за письменного стола. Поесть бы хоть не забыла.

Но не успела Мака спуститься до первого этажа в Риткином подъезде, как услышала за спиной голос Фила:

– Эй, подожди!

Она нехотя обернулась.

– Чего тебе?

– Провожу.

Мака бросила на него жалостливый взгляд.

– Иди лучше к Ритке.

Он остановился, хотел развернуться и уйти, но потом все‑таки остался.

– Мака, мне поговорить с тобой надо.

– Валяй! – с тяжелым вздохом разрешила она.

– Лучше по дороге, – торопливо возразил он: сверху уже слышался девичий гомон и топот спускающихся ног.

– Фиг с тобой, – согласилась Мака и толкнула на улицу тяжелую подъездную дверь.

Народу во двор уже высыпало немало: все орали, взрывали, шумели. Мака поморщилась – скорее бы оказаться дома.

– Посоветуй, – жалобно попросил Фил, – не знаю, что делать.

– Слинять, – предложила Мака.

– В смысле?

– В прямом, – она усмехнулась, – нет человека – нет проблем.

– А как же Ритка?

– Тогда женись.

– Мака, я же серьезно!

– И я.

Некоторое время они молча шли рядом, потом Фил завел свою волынку сначала.

– Мне шестнадцать только в феврале будет. Какой еще муж и отец? Ни образования, ни работы.

– Раньше надо было думать.

– Так я ж не специально! Ритка сама насела: давай, давай.

– Ты вроде мужик. Сказал бы «нет».

– Мужик, – Фил закатил глаза, – поэтому и сказал «да». И куда я слиняю? Нас уже родоки мои спалили.

– Будущие дед с бабкой в курсе?!

– Ага.

– И что?

– Мать такое устроила! Еле удрал. Хочет после Нового года обрабатывать Ритку, чтобы та сделала аборт.

– Подстава, – коротко констатировала Мака, – а сам что думаешь?

– Думаю, нельзя, – он опустил голову.

– Вот и я говорю, женись.

– Страшно…

– А ребенку, думаешь, не страшно?! Без отца. За что ему‑то такое наказание?

Он кивнул, задумавшись. Помолчал.

– Я ребенка, – он уже не смотрел на Маку, – Сашей назову. Мальчика или девочку. И тому и другому подходит.

– Ритка тебе назовет! – Мака заулыбалась.

– Ничего, – Фил расправил плечи, – замуж захочет и согласится.

– Аргумент, – кивнула Мака.

– Ты домой? – Он поднял голову на окна Маки.

– Да, мать ждет.

– Тогда с Новым годом!

– И тебя, – она шутливо толкнула его в плечо, – семейного счастья!

– Угу, – он скривился и, отвернувшись, побрел прочь.

Мака поднялась на свой этаж, позвонила в дверь, но никто не спешил открывать – в квартире было тихо. Опять Инна сидит за компьютером, ушла в себя и ничего не слышит. Она достала ключ, вставила его в замок и вошла в квартиру.

– Мам! – крикнула Мака с порога.

Ответа не было.

– Ма‑ам! – позвала она еще громче.

Ничего.

Не раздеваясь, прошла в кухню, по комнатам, всюду включила свет. Инны не было и в помине. Накрытый нетронутый стол, неоткрытая бутылка шампанского, наполовину наряженная елка. И куда это она могла подеваться? Мака достала из кармана свой телефон, отыскала в записной книжке номер матери.

Длинные гудки. Неужели потащилась гулять одна, а на улице из‑за грохота салютов не слышит звонков? Мака плюхнулась на диван в гостиной и включила телевизор. Придет, куда она денется!

К трем часам утра ее беспокойство было уже ничем не унять. К пяти оно превратилось в пытку. Наконец в прихожей послышался шорох – Инна вернулась. Мака уперлась руками в обе стены узкого коридора, загораживая проход матери в комнату.

– Где ты была?!

– Это мое дело.

– С какой это стати?! Пока еще у тебя есть…

– Пусти!

Инна обреченно посмотрела на собственного разъяренного ребенка и, обреченно вздохнув, попыталась протиснуться мимо дочери в свою комнату. Мака, оскорбленная тем, что мать не хочет даже поговорить, не пропускала, но вдруг руки ее обмякли – она услышала мужской аромат, исходящий от Инны. Такой знакомый и притягательный, что голова закружилась.

Инна тем временем прошла в комнату и обессиленно опустилась на диван перед мельтешащими на экране эстрадными лицами.

– С кем ты была?! – Сашка яростно сверкала глазами, щеки ее пылали красными пятнами.

– Неважно.

– Важно!

– С любимым человеком, – Инна посмотрела на дочь с досадой.

– Кто он?!

– Какая разница?

– Я хочу знать!

– Мало ли что ты хочешь.

– Да?! – Мака в бешенстве начала метаться по коридору, срывать с вешалки одежду, с корнем обрывая крючки, и разбрасывать куртки, шубы, пальто по прихожей.

Инна сидела, оцепеневшая, уставившись в телевизор.

– Отцу на меня насрать, – орала Мака не своим голосом, – он меня бросил! Тебе я не нужна! Зачем вы меня родили?! Ублюдки! Кто вас просил?!

Инна глубже вжалась в диван. Она знала, что это она давно всем мешает и никому не нужна.

– Я тебя ненавижу! – дочь снова захлебывалась от истерики. – Все из‑за тебя! Из‑за тебя! Никогда! Больше! Доста‑а‑а‑ала!

Мака метнулась в свою комнату, снося и громя все на своем пути. Инна услышала грохот открываемого окна и, ощутив в сердце леденящий ужас, бросилась вслед за ней.

Когда она вбежала, Мака уже сидела на подоконнике, свесив ноги наружу. Еще секунда – и на глазах Инны она спрыгнула вниз.

– Сто‑о‑о‑ой!

Инна подлетела к окну и высунулась по пояс наружу. Мака сидела на корточках на самом краю крыши поликлиники и смотрела на расчищенный дворниками асфальт.

– Полезешь за мной, спрыгну! – прокричала она.

– Ноги переломаешь, – Инна готова была выть от ужаса и держалась из последних сил, – или, не дай бог, позвоночник.

– Не важно, – рыдала Мака, – тебе на меня плевать! Я жить не хочу! Видеть тебя не могу!

– Не увидишь, – по щекам Инны крупным градом катились слезы, – только залезай обратно! Я помогу.

– Нет!

– Сашка, – она тряслась как осиновый лист, – пожалуйста!

– Нет!!! Пошла вон!

– Уйду, – Инна попятилась к двери, следя за нахохлившейся воробьиной фигуркой на краю крыши, – я уйду. Только обратно залезь!

Инна хлопнула дверью так, словно вышла из комнаты, а сама продолжала наблюдать за Сашкой из дальнего угла, в котором дочь сейчас не могла ее видеть. Мака просидела, опустив голову в колени, еще несколько минут. Потом с ненавистью оглянулась на распахнутое окно. Не увидев в нем матери, медленно поднялась и подошла ближе. Инна заметила ее руки, схватившиеся за подоконник, и неслышно выскользнула из комнаты.

Приложив ухо к двери, она слышала, как Сашка закрыла окно, все еще всхлипывая и рыдая, упала на свою скрипучую кровать и что‑то обиженно, как маленький ребенок, забормотала, утешая сама себя.

Сашка вернулась, живая и невредимая. А теперь сама Инна должна уйти ради того, чтобы ненависть дочери не уничтожила их обоих. Собственная жизнь была ей безразлична – в ней ничего не осталось. Но дочь, которая по заслугам ненавидит мать и считает ее виновной во всем, хоть и не знает даже десятой доли правды, обязана жить!

Инна так и не смогла ни одной живой душе рассказать о том, как все вышло на самом деле. Тогда, в Симеизе, она стала причиной смерти не только Маши. Мать Конунга тоже умерла, так и не дождавшись рождения внучки. И Павел винил в этом только себя: Машеньку предал, мать довел до могилы.

После похорон Елены Андреевны Инна не видела Павла: в тот же день он посадил ее на поезд в Москву, а сам попрощался с миром. Инна хотела встретиться с ним, заваливала его письмами и до, и после того, как родилась Сашка. Целый год Конунг скрывался за стенами храма и молчал. Только спустя двенадцать месяцев впервые ответил. Инна получила короткую записку: «Я одержим дьяволом. Молюсь и прошу молиться братьев моих о том, чтобы проклятие не распространилось на вас. Береги себя и дочку. Да спасет вас Господь».

Но проклятие оказалось умнее бога, которому молился Конунг. И пришло время, когда остаться должен был только ОДИН.

Инна вернулась к себе в комнату. Вытащила чемодан, выкинула из него карты – смешно было до сих пор жить волшебными сказками и наивной мечтой. Рукописи стали ее спасением, способом пережить то, что она сама сотворила. Но теперь их время ушло.

Не обращая внимания на бумаги, разбросанные по письменному столу, смятые карты, схемы, записки, Инна трясущимися руками начала собирать вещи. Только самое нужное – одежду, документы, – ничего лишнего. Да и что, собственно, могла она забрать из этого дома? Только отчаяние и справедливую Сашкину ненависть!