Глава 6. Мака отключила на своем телефоне звук – Инна достала ежеминутными звонками

Мака отключила на своем телефоне звук – Инна достала ежеминутными звонками. А вот если бы не машина, она бы так и не соизволила вспомнить о том, что у нее есть дочь! Хозяин, скорее всего, потребовал денег, вот мамаша и бесится.

Но где, спрашивается, была она в прошлый понедельник, когда Маку избили, когда она приползла домой вся в ссадинах и синяках? Вот когда ей нужна была помощь! Только Инна все время ускользала, отводила взгляд. И делала вид, что проблемы дочери ее не касаются! А ведь если б не чудо, сейчас глупая мамаша носила бы ей передачи в травматологию.

Мака всхлипнула от обиды. Все пацаны в школе жалели ее, когда узнали о том, что произошло на руинах; обещали устроить Ритке трындец – та с перепугу даже на уроки не приходила: сочинила какое‑то обострение гастрита. Самая умная, блин! Фил все эти дни ползал перед Макой на брюхе, просил прощения и, как баба, лил слезы над ее синяками. Только родная мать оставалась скала скалой. Ей было похер!

Конечно, несмотря на бурное раскаяние Фила, Мака не простила ему предательства. Заложил ее ни за грош, чтобы спасти собственную шкуру. А потом испугался, увидев, что натворил, и притащил тех двух мужиков, чтобы напугать девок.

Перед глазами Маки, словно в тумане, снова возникли руины и три покачивающиеся перед ней фигуры: две большие и одна поменьше – Фила.

– Тебя проводить домой? – заботливый голос доносился сквозь помехи: звон и гул в ушах.

Мака не торопилась отвечать: ощупала одну ногу, потом другую. Встала, ухватившись за протянутую ей широкую жесткую ладонь.

– Не‑а, – мотнула она головой, – сама дойду.

– Точно ничего не болит? – уточнил тот же беспокойный дядька, а Мака подумала тогда: «Вот бы мне такого папашу».

– Все норм.

– Счастье, что приятель твой вовремя подоспел!

– Угу.

Мужики попрощались и, поручив девочку заботам «спасителя», отправились восвояси. Фил стоял перед Макой, опустив в землю глаза. За каждым плечом болталось по сумке: когда только успел сгонять за ее портфелем? Дождавшись, когда дядьки скроются из виду, Мака собрала оставшиеся силы и, выплескивая собственную боль, нанесла точный и короткий удар ногой. И, не удержав равновесие, тут же упала.

Пока Фил корчился рядом с ней на земле, она лежала на поваленной сетке забора и думала о том, что больше никогда и никого не будет любить. Чувства умерли в одно мгновение, оставив после себя презрение к тупому ублюдку с красивыми глазами под черной челкой.

– Прости, – просипел предатель, – я не знал, что Ритка…

– Дебил, – оборвала она.

Надо было подняться, уйти, но у нее не осталось сил. Мака лежала и смотрела в небо, пока Фил оправдывался перед ней.

Вот уже десять дней вся школа стояла на ушах – кто‑то пробрался поздним вечером в учительскую и устроил в железном ведре погребальный костер сразу шести классным журналам. В выборе было мало логики: один пятый класс, один шестой, девятый, десятый и два одиннадцатых. Директор, узнав о происхождении горстки пепла в ведре, получил сердечный удар и слег в больницу; завуч по воспитательной работе, решив не выносить сор из избы, с рвением взялась за расследование. Беседу проводила с каждым учеником – начала, конечно, с одиннадцатых классов, которые лишились журналов всего потока сразу.

Оказывается, это Фил по пьяни решил отправить в самодельный крематорий свои двойки. Стащил у матери, которая работала поваром в школьной столовой, ключи от входа в кухню, проник вечером в школу и развел в ведре костер. Чтобы запутать следы, сунул в огонь еще пять журналов – те, что первыми попались под руку. И все бы могло сойти с рук, но в тот же вечер он рассказал о своем подвиге Ритке, с которой успел снюхаться после того, как его бросила студентка. Только Макаренко – склочная баба – быстро ему надоела, и он уже начал засматриваться на Маку: жалел, что не предложил ей встречаться сразу.

Но Ритка вцепилась в Фила мертвой хваткой, а когда поняла, что тот собрался бросить ее, начала шантажировать. И заодно объявила войну Маке.

Но он же, когда согласился написать записку, не знал…

– Все? – поинтересовалась Мака, когда предатель умолк.

– Вроде…

– Тогда я пошла.

– В смысле? – чуть не плача, задал он свой идиотский вопрос.

– В прямом!

Вот в тот момент Мака и поняла, как не хватает ей совета умного человека. Как поступить? Пойти и «сдать» Ритку, а вместе с ней Фила? Или оставить все как есть, пусть разбираются сами? Но поговорить оказалось не с кем. Матери было не до нее: она пропадала на работе, а когда приходила домой, как полоумная драила, скребла, варила на целую роту. Зачем?! Кому это надо?! Нужно было просто поговорить с дочерью!

Сейчас, сидя на крыше гаража и наблюдая за утихающей жизнью двора, Мака жалела о том, что не разбила машину в хлам и не сломала заодно себе шею – вот тогда мамаша вышла бы из бездумного оцепенения! В голове возникла картина: кладбище, толпа народу, включая полшколы, и Сашка в гробу, усыпанная цветами до подбородка. Инна падает перед ней на колени – слезы так и текут в три ручья, она просит прощения у дочери, кается в том, что Сашка была ей не нужна. Мака смахнула со щеки слезу.

Хотелось бы верить, что хоть в такой ситуации ее бесчувственная мамаша заплачет. Ни разу за всю свою жизнь Мака не видела в ее глазах ни слезинки. Эта женщина, которая по неведомой ошибке природы стала ей матерью, была вся из железа – от макушки до пят.

Телефон снова замигал, только теперь беззвучно. Мака перевернула его экраном вниз: пусть мамаша понервничает.

И тут она увидела ее саму – как сумасшедшая, в тапочках, в халате под расстегнутым пальто Инна бегала по двору с телефоном у щеки, заглядывая в беседки, в соседние подъезды. Потом выскочила в арку, ведущую на проезжую часть, и скрылась из виду. Маке стало стыдно за мать – куда в таком виде? – она схватила мобильный и нажала прием вызова.

– Да!

– Сашенька, – было слышно, что мать запыхалась; фоном ее голосу служил нескончаемый гул машин, – ты где?!

– На улице, – повторила Мака прежний ответ.

– Я ищу, тебя нигде нет!

– Сколько, он сказал?

– Что? – Инна не поняла.

– Сколько денег мужик запросил за вмятину?

– А‑а, – мамаша, наконец, сообразила, – я не знаю пока. Разве это имеет значение?!

– Имеет. – Больше всего Мака ненавидела в матери это показное геройство: с ее зарплатой денег даже до конца месяца не всегда хватало. – Я в Макдак работать пойду.

– Сашенька, – наверное, от холода, ее голос начал дрожать, – не надо. Все решим с машиной, ты только приди домой! Я же хочу помочь.

– Ты лучше пальто застегни, – вдруг выдала себя Мака, – простудишься.

В трубке теперь слышны были только машины, зато сама Инна появилась в арке. В сумасшедших, вставших дыбом на голове кудряшках, в пальто, полы которого развевались по ветру, открывая любопытным взорам ее непристойный вид, она была похожа на ведьму. Только растерянную и обессилевшую.

– Слушай, иди домой, – с раздражением в голосе попросила Сашка, – я скоро буду.

– Когда?

– Через десять минут.

Она отключилась. Убедившись в том, что Инна вошла в подъезд, начала осторожно сползать с крыши гаража. Колени, на которые Мака приземлилась, когда врезалась в «мерс» и перелетела через руль мотоцикла, саднило. Но раны были ерундой по сравнению с тем, что теперь ей предстояло добыть круглую сумму – надо будет посмотреть в Интернете, сколько стоит замена двери такой машины. Наверняка мужик запросит с мамаши по полной. И Маке еще крупно повезло, что мотоцикл, для которого авария тоже не прошла бесследно, принадлежал Димке: он влюблен в нее с детского сада и ни за что не натравит своих предков. Скажет, сам потерял управление на мокром асфальте и навернулся.

А вообще, слишком дорого обошлась ей эта идея: покататься с пацанами наперегонки. Конечно, обогнала всех – кто бы сомневался! – только вот не успела вовремя затормозить.

– Как ты? – Инна стояла в проеме входной двери, распахнутой настежь.

– Все норм, – Мака отвела взгляд.

– Джинсы порвала, – жалобно запричитала мать в своей дурацкой манере.

– Надо было в грязных идти, – отбила Мака, – они старые. Их не жалко.

Инна скорчила необъяснимую гримасу – то ли боли, то ли отчаяния – по ее половинчатой мимике Мака никогда не могла понять, что к чему.

– А колени? – спросила она.

– Поцарапала.

Инна дождалась, когда Мака скинет кроссовки. Потом завела ее в кухню, усадила на стул. Джинсы сняли, а вот с колготами пришлось повозиться – запекшаяся кровь намертво приклеила к ранам разодранный капрон. Инна налила в плошку теплой воды, оторвала кусок ваты и стала смачивать колени. Мака хотела припомнить, что именно мать заставила ее надеть эту дрянь, но в последний момент одумалась и решила не накалять обстановку.

– Ты в Париж свой летишь? – вместо этого поинтересовалась она.

– Нет.

– Почему?! Командировку отменили?

– Не в этом дело, – Инне удалось наконец отлепить капрон от коленей.

Девочка поморщилась.

– А в чем?

– Не могу оставить тебя.

– А без работы, – хмыкнула Мака, – остаться можешь?

Инна пожала плечами, и девочка в который раз поразилась собственной матери: все люди как люди, о чем‑то переживают, из‑за чего‑то мучаются, а эта сделана из пуленепробиваемого железа.

– Надо лететь, – не выдержала она, – со мной Светочка побудет!

– Не называй ее так.

– А как? Бабуля?

– Бабуля, – кивнула Инна и, немного помешкав, спросила: – У кого ты взяла мотоцикл?

– У Димки.

– Больше никогда, – оторвавшись от коленей дочери, которые обрабатывала перекисью водорода, Инна посмотрела на нее снизу вверх, – никогда не садись на мотоцикл!

– Больше мне никто и не даст, – печально вздохнула Мака.

А потом они долго сидели на мамином диване рядом друг с другом, и Мака рассказывала, рассказывала. Ее вдруг захотелось, чтобы мама узнала обо всех ее бедах, чтобы пожалела и приласкала, как маленькую. И Инна слушала, вздыхала расстроенно, а один раз даже вскрикнула – когда узнала, что не было никакой лестницы. Зато была Ритка со своей стаей…

Наутро Мака проснулась рано. В перевязанных коленях пульсировала боль – теперь недели две заживать будет, – а по квартире разносился едва различимый шорох. Прислушавшись, Мака поняла, что Инна собирает свой чемодан.

Минут через десять легкие шаги матери приблизились к ее комнате. Она потопталась с минуту на пороге, словно раздумывая, будить – не будить, потом осторожно приоткрыла дверь. Мака притворилась спящей.

Она слышала, как Инна вздыхает, и сквозь прикрытые веки наблюдала за выражением лица своей матери: ей даже почудилось, что в черных глазах, которые та обычно спешила спрятать, сосредоточилась острая боль. Неужели из‑за нее?

Нет. В это было трудно поверить – скорее всего, померещилось.

Мака проследила за тем, как Инна скрылась за дверью, бесшумно затворив ее, и распахнула глаза.

Если бы мать в самом деле переживала, она бы не оставалась такой безразличной; не сидела бы без конца за компьютером, не пропадала бы целыми днями, а иногда и вечерами черт знает где. Хотя насчет вечеров у Маки с недавних пор появились точные данные, и постыдная тайна Инны оказалась раскрыта благодаря позаимствованному телефону. У матери был любовник!

И он писал ей пламенные послания на прежний номер. Несколько дней Мака осторожно отвечала, стараясь копировать сдержанную манеру Инны, чтобы себя не выдать. А он вдруг позвонил, и с места в карьер: «Инночка, что с тобой? Ты стала такой отстраненной! Обиделась?» Мака в тот момент ошалела от возмущения: так, значит, вот на кого тратила Инна свою любовь, вот почему для дочери ее ни капли не оставалось! А она‑то считала ее железной.

Поначалу Мака думала незаметно вернуть Инне телефон – брала ведь только на пару дней, и то потому, что деньги на ее собственном счету внезапно закончились, а на номере матери лежала целая тысяча. Но теперь планы ее изменились – она во что бы то ни стало решила разобраться с этим негодяем. Игорем Варшавским.

– Инна забыла свой телефон в спортзале, – моментально сориентировалась она, стараясь говорить низким голосом, – несколько дней уже не приходит и не звонит.

– Простите, – мужчина смутился, – когда Инна появится, не могли бы вы ей передать, что звонил Игорь?

– Конечно.

– Если не возражаете, я через пару дней еще наберу.

– Как вам будет угодно, – манерничала девочка, – меня зовут Александрой.

– Очень приятно. Спасибо.

Он тут же повесил трубку, а Мака пообещала себе, что выведет этих двоих на чистую воду.