Глава 2. Как раз в эту минуту Нобусуке Тагоми сидел в просторном кабинете, раскрыв священную Пятую книгу конфуцианской мудрости

Как раз в эту минуту Нобусуке Тагоми сидел в просторном кабинете, раскрыв священную Пятую книгу конфуцианской мудрости, много веков известную под названием «Ицзин», или «Книга Перемен». Дело в том, что в полдень у него возникли опасения по поводу Чилдэна, которому он назначил встречу на два часа.

Офис Тагоми находился на двенадцатом этаже «Ниппон Таймс Билдинг» на Тэйлор‑стрит. Сквозь стеклянные стены виднелись залив и мост Золотые Ворота, под которым то и дело проходили суда. Как раз сейчас за Алькатрасом шел сухогруз, но Тагоми не обращал на него внимания. Подойдя к стене, он опустил бамбуковые жалюзи. Солнце перестало слепить глаза, а главное – такой свет не мешал размышлять.

«Какую бы диковину ни принес Чилдэн, вряд ли мне удастся угодить клиенту, – подумал он. – Но, как бы там ни было, у него не возникнет причин для недовольства. Мы выберем самый лучший подарок».

До посадки в аэропорту Сан‑Франциско новейшего немецкого ракетоплана «Мессершмит‑9Е», которым летел клиент, оставалось совсем немного времени. Тагоми ни разу не доводилось путешествовать на подобном лайнере, но он дал себе слово встретить Бэйнса с самим невозмутимым видом. «Надо потренироваться, – сказал он себе и, подойдя к большому зеркалу, принял холодный, скучающий вид. – «В них такой шум, мистер Бэйнс! Не почитаешь в дороге. Правда, быстро: от Стокгольма до Сан‑Франциско всего сорок пять минут…» – А может, упомянуть о частых авариях немецких машин?.. «Вы слышали, по радио сообщили подробности мадагаскарской катастрофы? Все‑таки самолеты с поршневыми двигателями куда надежнее…»

«И ни слова о политике, – напомнил себе Тагоми. – Когда ничего не знаешь о взглядах и убеждениях собеседника, давать волю языку опасно. А вдруг Бэйнс сам заговорит о политике? Хотя он швед, нейтрал… но сюда прибывает на ракетоплане „Люфтганзы“, а не САС.[7]Это любопытно…»

«Мистер Бэйнс, говорят, герр Борман серьезно болен, и нынешней осенью партия изберет нового рейхсканцлера. Думаете, слухи? Увы, Тихоокеания и Рейх помешались на секретах».

В одной из папок, хранившихся в столе, лежала вырезка из «Нью‑Йорк таймс» с недавней речью Бэйнса. Тагоми достал ее, уселся в кресло. Из‑за слабых контактных линз ему приходилось читать сильно сутулясь.

В своей речи Бэйнс призывал попытаться – наверное, в девяносто восьмой раз – отыскать на Луне источник воды. «Мы в состоянии решить эту набившую оскомину проблему! – утверждал он. – А пока наша ближайшая соседка пригодна только для военных целей». «Sic![8]– мелькнуло в голове Тагоми латинское словечко, которым любят блеснуть аристократы. – Вот он, ключик к клиенту. На военных этот швед смотрит косо».

Тагоми нажал кнопку селектора:

– Мисс Эфрикян, будьте любезны, зайдите ко мне с диктофоном.

Дверь кабинета отъехала в сторону. Вошла Эфрикян, высокая армянка с каштановыми волосами. Ее прическу украшали голубые цветы.

«Сирень», – отметил Тагоми. Когда‑то на родном Хоккайдо он был профессиональным садовником.

Эфрикян поклонилась.

– Вы готовы?

– Да, мистер Тагоми. – Она уселась в кресло и включила диктофон.

– Я спросил у Оракула: будет ли толк от моей встречи с мистером Чилдэном? – начал Тагоми. – И получил, к моему смятению, зловещую гексаграмму «Переразвитие великого»: «Стропила прогибаются. Все неустойчиво, слишком велик вес в середине. Несомненно, удаление от Дао2».

Еле слышно шелестел диктофон. Тагоми задумался. Секретарша выжидающе посмотрела на него и нажала «паузу».

– Пожалуйста, пригласите мистера Рамсея.

– Да, мистер Тагоми. – Она положила диктофон на стол и, мягко постукивая каблучками, вышла из кабинета.

Появился улыбающийся Рамсей в ковбойке и синих джинсах в обтяжку, за которые любой стиляга, не задумываясь, отдал бы душу. На шее безукоризненно повязанный галстук‑шнурок, под мышкой – папка.

– Здравствуйте, мистер Тагоми, – сказал Рамсей. – Прекрасный денек сегодня, сэр.

Тагоми отвесил поклон. Юноша вздрогнул и поклонился в ответ.

– Я решил кое о чем посоветоваться с Оракулом, – сообщил ему Тагоми, когда Эфрикян вернулась в кресло и взяла диктофон. – Как вам известно, вскоре нас посетит гость, мистер Бэйнс. В отношении традиционной культуры Востока он, по всей видимости, придерживается нордической идеологии. Можно попытаться изменить его взгляды с помощью китайской каллиграфии или керамики эпохи Токугава3, но наша задача не в этом.

– Понимаю, – кивнул Рамсей. На его красивом, по‑кавказски смуглом лице застыло сосредоточенное выражение.

– Поэтому мы преподнесем ему какой‑нибудь дорогостоящий предмет американской культуры.

– Ясно.

– Вы по происхождению американец, сэр, но почему‑то постарались сделать свою кожу более темной. – Тагоми внимательно разглядывал юношу.

– Это загар от кварцевой лампы, сэр, – смущенно пробормотал Рамсей. – Говорят, от него повышается содержание витамина D.

Японец молча наблюдал за ним.

– Уверяю вас, сэр, я… вовсе не порвал с культурой моего народа, я поддерживаю связи с родней…

– Продолжим, пожалуй, – сказал Тагоми секретарше, и та включила запись. – Обратившись к Оракулу, я получил гексаграмму двадцать восемь, Да‑го. Хочу обратить особое внимание на неблагоприятную пятую черту. Комментарий гласит:

«На иссохшем тополе вырастают цветы.

Старая женщина получает служилого мужа.

Хулы не будет.

Хвалы не будет».

Оракул вполне определенно указывает на то, что мистер Чилдэн не предложит нам ничего подходящего. – Тагоми помолчал. – Посмотрим правде в глаза. Я не отношусь к знатокам американского искусства и не могу полагаться на свой вкус. Вот почему… – Он замялся, подбирая слова. – Вот почему – надеюсь, вы не в обиде на меня, мистер Рамсей – нам нужна помощь туземца. Вы согласны помочь?

Как Рамсей ни пытался, он не смог скрыть боль, обиду и гнев.

– Я задал Оракулу еще несколько вопросов, – продолжал Тагоми, не дожидаясь ответа, – но для этого ваше присутствие было не обязательно. – Рамсею это следовало понимать так: «Вам, бледнолицым „буратино“, ни к чему быть в курсе всех наших дел». – Должен сказать, что на один из вопросов я получил весьма загадочный ответ, заставивший меня призадуматься. – Рамсей и Эфрикян ловили каждое его слово. – Вопрос относился к мистеру Бэйнсу.

Они кивнули.

– Ответом мне была гексаграмма Шен. Сорок пять. Ситуация, благодаря скрытому действию Дао, благоприятная. Начальная черта – «шестерка», вторая – «девятка». Вопрос был таков: «Будут ли успешны переговоры с мистером Бэйнсом?» И сильная черта на втором месте уверяла, что будут. Комментарий таков:

«Будь правдив, и тогда это будет благоприятствовать принесению незначительной жертвы.

Хулы не будет».

Вероятно, мистера Бэйнса удовлетворит любой подарок Торгового представительства.

Но Оракул учел и тот скрытый смысл, который, как это нередко случалось, Тагоми почти безотчетно вложил в свой вопрос, поэтому ответ выглядел слегка туманным.

– Насколько нам известно, – продолжал Тагоми, – Бэйнс везет подробное описание новых способов литья под давлением, разработанных в Швеции. Если нам удастся заключить договор с его фирмой, мы сможем заменить пластмассами многие металлы, которых нам так не хватает.

Тихоокеания много лет убеждала Рейх оказать ей помощь в развитии химической промышленности. Но ведущие химические концерны Германии, такие, как «ИГ Фарбениндастри», не спешили торговать лицензиями на производство полимеров. Рейх вполне устраивало, что Тихоокеания плетется у него в хвосте, отставая по части технологий лет на десять. Взлетавшие с космодромов Festung Europa[9]ракеты почти полностью состояли из жаростойких пластмасс – легких, но настолько прочных, что выдерживали удар метеорита. Ничем подобным Тихоокеания не располагала – японцам по‑прежнему приходилось использовать природные материалы, такие, как древесина и металлы.

От этих мыслей у Тагоми испортилось настроение. Он бывал на промышленных выставках и видел некоторые достижения германской науки, в том числе «DSS» – «Der schnelle Spuk»[10]– автомобиль, целиком изготовленный из синтетических материалов. Машина была продана за шестьсот долларов ТША.

Тагоми задал Оракулу еще один вопрос, о котором не полагалось знать «буратино» (а их немало работало в здании Торгпредства). Вопрос родился после того, как Тагоми получил шифрованную каблограмму из Токио. Секретные депеши поступали к нему нечасто и в основном касались интересов безопасности, а не торговли, тем более шифровки, состоящие из поэтических метафор. Тагоми не сомневался, что токийские власти опасались именно немцев, а не мнимых оппозиционных сил на Родных островах, ибо спецслужбы Рейха могли разгадать шифр любой сложности, но толкование поэтических образов представляло для них серьезную проблему.

Ключевая фраза «сними пенку с его молока» подразумевала «Передник» – мрачноватую песню, где были строчки: «Не все то золото, что блестит. Снятую с молока пенку легко перепутать со сливками». «Ицзин» только подтвердил этот совет. В толковании говорилось о человеке, который не соответствует своему окружению, поскольку он излишне резок и слишком мало внимания уделяет формальностям; но так как он честен, то найдет отклик.

Из этого следовал простой вывод: Бэйнс не тот, за кого себя выдает, и прибывает в Сан‑Франциско не за тем, чтобы подписывать договоры о совместном производстве пластмасс. Но как Тагоми ни ломал голову, он не мог понять, кто такой Бэйнс, на кого он работает и зачем летит в ТША.

В час сорок Роберт Чилдэн с огромной неохотой запер двери «Художественных промыслов Америки», остановил велотакси и велел отвезти его к «Ниппон Таймс Билдинг».

– «Ниппон таймс», – повторил, как полагалось, тощий китаеза‑рикша и с трудом водрузил на багажник тяжелые сумки. Потом помог усесться Чилдэну, включил счетчик и закрутил педали.

Глядя на проплывающие мимо здания, Чилдэн испытывал раздражение и досаду. Весь день ушел на поиски вещи для клиента Тагоми. Чилдэну повезло – удалось найти отличный подарок, японец должен сменить гнев на милость. «Пока никто из моих заказчиков не остался недовольным!» – с гордостью подумал Чилдэн.

Он раздобыл идеально сохранившийся экземпляр первого номера комиксов «Тип‑топ», выходивших в тридцатых годах. Забавный журнальчик, яркий образчик культуры «Американа», «Тип‑топ» достался Чилдэну, можно сказать, даром. Но он прихватил и другие вещицы – не начинать же, в самом деле, с комиксов. Нет, сначала он раздразнит аппетит японца, а уж потом достанет из самой большой сумки обернутый бумагой кожаный футляр.

Радио китайца извергало популярные мелодии, соревнуясь в громкости с приемниками других веломобилей, легковых машин и автобусов. Чилдэн будто не слышал – привык. Не замечал он и огромных неоновых реклам на фасадах зданий. Такая же вывеска мигала по вечерам и над его магазином. А как иначе заявить о себе, как привлечь покупателей? Чилдэн трезво смотрел на вещи. Его даже убаюкивали уличный шум, мелькание реклам и снующие прохожие, отвлекая от текущих проблем. Да и разве не удовольствие – прокатиться по оживленной улице на веломобиле, чувствуя легкую дрожь, – это усилия мускулов рикши передаются механизму. «Как вибромассажер», – подумал Чилдэн. Приятно все‑таки, когда не ты везешь, а тебя везут. Приятно хоть недолго побыть господином.

Он встрепенулся: нельзя дремать перед столь важной встречей. Надо о многом подумать. Подходяще ли он одет для визита в «Ниппон Таймс Билдинг»? А вдруг в скоростном лифте закружится голова? Впрочем, это не страшно – в кармане лежат немецкие таблетки от головокружения… Ко всем обращаться соответственно, напомнил он себе. Со швейцаром, лифтером, портье и прочей мелкой сошкой не церемониться. Каждому японцу кланяться, даже если придется сгибаться сто раз кряду. Но как вести себя со служащими‑«буратино»? Это он представлял себе смутно. «Ладно, – решил Чилдэн, – буду кивать, но с рассеянным видом, будто едва их замечаю».

Ничего не упущено? А если попадется иностранец? Говорят, в Торгпредстве можно встретить немца или нейтрала. А еще там можно увидеть невольника.

В порту Сан‑Франциско часто бросают якорь суда немцев и южан, и случается, черномазых ненадолго отпускают группками не более трех человек на берег, и конечно, днем, ведь даже в Тихоокеании для негров действует комендантский час. Бывает, их селят на какое‑то время в бараках у пристани. Им не полагается заходить в Торгпредство, но нередко их берут туда в качестве носильщиков. Кстати, разве можно явиться к Тагоми, собственноручно неся свои сумки? Ни в коем случае! Надо во что бы то ни стало отыскать раба, пусть даже придется на час опоздать. Если Чилдэна увидят в Торгпредстве с сумками в руках, это будет непростительной ошибкой. Потеря авторитета – опасная вещь.

«Войти в „Ниппон Таймс Билдинг“ с сумками было бы просто смешно, – размышлял Чилдэн. – В тюрьму за такое, конечно, не посадят – в этом нет ничего противозаконного, – но как бы я выглядел в глазах окружающих? Да еще проклятые черномазые… Можно стерпеть косые взгляды знати – в конце концов с их спесью я сталкиваюсь каждый день, однако видеть презрение на рожах всяких голодранцев, вроде этого рикши, крутящего педали, выше моих сил. Не останови я вовремя велотакси, он бы увидел, как я тащусь с сумками по улице…»

В том, что жизнь такова, виновата, конечно, проклятая немчура – вечно норовит откусить больше, чем способна проглотить. С огромными потерями немцы выиграли войну и не успели очухаться, как ринулись покорять Солнечную систему. А на родной планете ввели законы, которые… Впрочем, замысел был неплох, и, надо признать, немцы лихо разделались с евреями, цыганами и прочими бродячими народами. Славян они отбросили на два тысячелетия назад, на их прародину Азию. Ну и правильно, без славян в Европе как‑то спокойнее. Пусть себе ездят на яках и охотятся с луками и стрелами. Зато теперь в любом книжном магазине, в любой библиотеке можно полистать изданный в Мюнхене толстый глянцевый журнал и полюбоваться, как синеглазые белокурые фермеры пашут, сеют и собирают урожай на полях всемирной житницы Украины. Вооруженные до зубов новейшей техникой, эти ребята выглядят счастливчиками, их угодья – чисты и ухожены. В таких журналах не увидишь поляка с опухшей от пьянства рожей, понуро сидящего на гнилом крыльце своей лачуги или ворующего репу на деревенском рынке. Он ушел в прошлое, как и ухабистые грунтовые дороги, на которых, стоило зарядить дождям, намертво вязли колеса телег.

И еще – Африка. Вот где они развернулись с энтузиазмом, достойным восхищения. Хотя, будь немцы чуть предусмотрительнее, они бы сначала завершили план «Фармлянд». Воистину этот проект – зримое воплощение немецкого гения. Запрудить и осушить Средиземное море, а затем с помощью атомной энергии превратить его в сельскохозяйственные угодья – какая смелость, какой размах! Все насмешники, в том числе некоторые болтливые лавочники на Монтгомери‑стрит, были посрамлены.

В Африке немцы снова показали себя молодцами, но, к сожалению, подобные грандиозные мероприятия всегда сопровождаются зловещими слухами. А началось все в пятьдесят восьмом, со знаменитого признания Розенберга: «Что касается окончательного решения африканской проблемы, мы почти достигли своих целей, однако…»

И все‑таки на то, чтобы избавиться от аборигенов, американцам понадобилось два века, а наци в Африке добились почти тех же результатов за пятнадцать лет. Так что скепсис здесь неуместен. Как‑то раз за завтраком Чилдэн поспорил со знакомыми бизнесменами, очевидно, считавшими, что у немцев есть волшебная палочка и они в одну минуту могут преобразовать мир. Нет у них волшебной палочки, зато есть наука, техника и знаменитое немецкое упорство. Любое дело они доводят до конца. Впрочем, полеты на Марс отвлекли внимание общественности от Африки.

На том достопамятном завтраке последнее слово осталось за Чилдэном: «Что есть у немцев и чего недостает нам, так это романтики. Можно восхищаться их талантами и трудолюбием, но не им обязаны немцы своими успехами, а не дающей покоя мечте. Покорение планет! Сначала Луна, потом Марс. Все дальше и дальше… Разве это не древнейшая мечта человечества, не высочайший порыв души?

Теперь возьмем японцев. Я прекрасно знаю их натуру, мне ежедневно приходится иметь с ними дело. Что ни говори, а они – азиаты. Желтокожие. Нам, белым, приходится ломать перед ними шапки, поскольку они – власть. Но, глядя на Германию, мы видим, на что способна белая раса…»

– Скоро приедем, сэр, – сообщил рикша. Его грудь бурно вздымалась – веломобиль только что преодолел крутой подъем.

Чилдэн попробовал представить клиента Тагоми. Наверняка какая‑нибудь шишка – он перестал в этом сомневаться, услышав по телефону возбужденный голос японца. Он вспомнил одного очень важного клиента, точнее, посетителя магазина, благодаря которому «Художественные промыслы Америки» приобрели репутацию в кругу высокопоставленных жителей района Залива.

Всего четыре года назад Чилдэн содержал не престижный антикварный магазин, а крошечную букинистическую лавку на Гири – темную, тесную. В соседних магазинчиках торговали подержанной мебелью и скобяными товарами, рядом примостилась грязная прачечная. Приятное соседство, нечего сказать. Случалось, ночью на улице раздавались крики – кого‑то грабили, а то и насиловали, хотя департамент полиции Сан‑Франциско и даже кэмпетай – японская тайная полиция – не жалели сил на борьбу с преступностью. После закрытия лавки окна приходилось запирать железными решетками – иначе не избежать взлома.

И вот как‑то раз в этот район забрел старый отставной офицер японской армии, майор Ито Хумо – высокий, статный, седой, с чеканной поступью. Он и натолкнул Чилдэна на мысль, какой торговлей заняться.

– Я коллекционер, – пояснил Хумо.

Японец полдня провел, роясь в кипах старых журналов. Прислушиваясь к его неторопливой, рассудительной речи, Чилдэн пришел к выводу, что многих состоятельных, образованных японцев наряду с обычным антиквариатом интересуют предметы уходящего в историю быта американского народа. Сам Хумо любовно собирал журналы с рекламой американских медных пуговиц, да и пуговицы тоже. Как всякий коллекционер, майор не смог объяснить, почему в нем родилась эта страсть, но утверждал, что богачи не жалеют денег на самые, казалось бы, бесполезные вещицы.

– Приведу пример, – говорил он. – Вам случалось видеть вкладыши «Ужасы войны»?

Чилдэн порылся в памяти. Да, когда он был маленьким, эти картинки продавались по центу за штуку вместе с жевательной резинкой. Их была целая серия.

Хумо с плохо скрываемой алчностью следил за его лицом.

– У меня есть близкий друг, – продолжал японец. – Он собирает «Ужасы войны». Ему осталось только найти «Гибель Паная». Он готов за нее хорошо заплатить.

– Перевертыши, – сказал вдруг Чилдэн.

– Простите?

– У нас была такая игра. Если по вкладышу щелкнуть, он ложится либо лицевой стороной, либо «рубашкой». Каждый мальчишка носил в кармане пачку «ужасов». Двое становились друг против друга и щелчком подбрасывали вкладыши, чей падал картинкой вверх, тот и выигрывал.

Чилдэну в ту пору было восемь лет. Как все‑таки приятно вспомнить далекие, счастливые дни детства!

Немного поразмыслив, Хумо произнес:

– Странно. Мой приятель не рассказывал ничего подобного. Мне кажется, ему это и невдомек.

Вскоре друг майора Хумо, тоже отставник, наведался в книжную лавку за исторической справкой. Рассказ мистера Чилдэна привел его в восторг.

– …Крышечки бутылок! – с торжествующим видом воскликнул Чилдэн.

Японец непонимающе заморгал.

– В детстве мы собирали крышечки от молочных бутылок, – пояснил торговец. – Круглые такие, с названиями магазинов. В Соединенных Штатах были тысячи молочных магазинов, и для каждого выпускались свои крышечки.

У японца заблестели глаза.

– У вас есть такая коллекция, сэр?

Разумеется, у Чилдэна такой коллекции не было, но… возможно, у кого‑нибудь сохранились забавные кругляшки, напоминающие о довоенных временах, когда молоко продавали в стеклянных бутылках, а не в картонных пакетах. Так, мало‑помалу, Чилдэн втянулся в новый бизнес. Позже в стране появилось еще несколько подобных магазинов, ибо день ото дня все больше японцев увлекалось «американой»… Но Чилдэн всегда ухитрялся опередить конкурентов.

– С вас доллар, сэр. – Голос рикши вывел его из задумчивости. Оказывается, китаеза уже выгрузил сумки. Чилдэн уплатил.

«Да, весьма вероятно, что клиент Тагоми похож на майора Хумо, во всяком случае, мне так кажется». Чилдэн знавал немало японцев, но до сих пор не научился их различать и для удобства делил на разновидности. Одни, мускулистые коротышки, напоминали ему борцов, другие – аптекарей, третьи – садовников… Встречались и непохожие на японцев, особенно среди молодежи. Наверное, клиент Тагоми – этакий внушительный бизнесмен с манильской сигарой в зубах.

Стоя перед «Ниппон Таймс Билдинг», Чилдэн содрогнулся от неожиданной мысли: а вдруг клиент – иностранец?! Вещи, заботливо уложенные в сумки, рассчитаны на вкус японца.

«Не может быть, – успокоил себя Чилдэн, – клиент наверняка японец. Иначе зачем было Тагоми заказывать вербовочный плакат? Кому еще нужен такой хлам? Японцы склонны ко всему заурядному. Только они могут благоговеть перед прокламациями, воззваниями и объявлениями». Чилдэн знавал одного чудака, собиравшего вырезки из газет начала века, где рекламировались американские патентованные средства.

Впрочем, все это пустяки. Впереди у него безотлагательные дела.

Высокие двери «Ниппон Таймс Билдинг» постоянно впускали и выпускали хорошо одетых людей. Прежде чем направиться к подъезду, Чилдэн задрал голову. Стеклянная стена уходила в небо. «Ниппон Таймс Билдинг» – самое высокое здание Сан‑Франциско, шедевр японской архитектуры – стояло в окружении садов с карликовыми вечнозелеными кустами, валунов и русла высохшего ручья (точнее, его имитации, но настолько искусной, что петлявшая между обнаженными корнями и плоскими камнями желтая змейка песка выглядела очень естественно).

Чилдэн увидел черного носильщика и замахал рукой. Негр, подобострастно улыбаясь, подбежал и поклонился.

– Двенадцатый этаж. – Чилдэн указал на сумки и добавил, стараясь, чтобы голос звучал как можно резче: – Кабинет Б. И побыстрее! – Он решительно направился к дверям. Разумеется, не оглядываясь.

Спустя секунду он оказался в битком набитой кабине скоростного лифта. Почти все пассажиры были японцы, их чисто выбритые подбородки сияли в ярком свете ламп. Тошнотворный рывок, и Чилдэна понесло вверх. Он закрыл глаза и пошире расставил ноги, моля Господа, чтобы подъем закончился быстрее.

«Носильщик, конечно, поднимается на грузовом лифте, – мелькнуло в мозгу. – Еще бы, кто пустит сюда черномазого?..» Он открыл глаза и окинул кабину взглядом. Белых в лифте было раз, два и обчелся. Выходя на площадку двенадцатого этажа, Чилдэн уже мысленно кланялся, готовясь к встрече с Тагоми.