Глава 4 6 page

— Я здесь, — отозвался он.

— Я умираю, Файф! — прошептал Бид.

Файф не знал, что ему сказать.

— Я знаю. Только не волнуйся. Только не волнуйся, Эдди, — повторил он слова Стейна. Он назвал Бида по имени, чего раньше никогда не делал.

— Ты напишешь моим родным? — спросил Бид.

— Напишу.

— Скажи им, что мне было не очень больно. Скажи им правду.

— Скажу.

— Возьми мою руку, Файф, — прошептал Бид. — Мне страшно.

После секундного колебания Файф сжал руку Бида. Он подполз ближе и просунул другую руку ему под плечи, как бы баюкая его. И тут он заплакал — больше потому, что вдруг понял, что он единственный человек во всей роте, кого Бид мог назвать другом, чем потому, что Бид умирал.

— Я взял руку, — сказал он.

— Пожми ее, — простонал Бид. — Пожми.

— Жму.

— О, Файф! — крикнул Бид. — О, капитан!

Через минуту Файф опустил его и отполз в сторону, плача от ужаса, от страха, от горя, от ненависти к себе.

Стейн последовал за Файфом, очевидно, не совсем понимая, почему Файф плачет.

— Полежи где-нибудь немного, сынок, — сказал он и похлопал Файфа по спине. Он уже взял у Файфа телефон, когда послал его к Биду, и теперь сказал: — Я сам подержу телефон несколько минут. Все равно теперь пока не будет вызовов, — заметил он с горькой усмешкой.

Файф, который слышал последний разговор с Толлом и был одним из свидетелей Стейна, понял, что он имеет в виду, но был не в состоянии, не в настроении что-нибудь ответить. Мертв. Мертв. Все мертвы. Все умирают. Никого не остается. И ничего. У него совсем расшатались нервы, и хуже всего — он был совершенно беспомощен, ничего не мог сделать, ничего не мог сказать. Он вынужден оставаться здесь.

Мины продолжали падать в разных точках высотки со строгой регулярностью в течение всего времени, которое потребовалось Биду, чтобы умереть, да и потом. Удивительно, как мало людей ранено или убито. Но на всех лицах было одно и то же неуверенное, испуганное, подавленное выражение. Файф заметил в нескольких шагах справа покинутую ямку и пополз к ней. Ее даже едва можно было назвать ямкой, скорее, это была мелкая канавка, которую кто-то выкопал руками, штыком или лопаткой. Файф распростерся в ней и прижался щекой к земле. Он постепенно перестал плакать, и его глаза высохли, но по мере того, как под влиянием чувства самосохранения иссякали другие чувства — горя, стыда, ненависти к себе, все его существо наливалось четвертым чувством — чувством ужаса, пока он не превратился в сосуд, до краев наполненный трусостью, страхом и безволием. Так он и лежал. Разве это война? Здесь нет ни соперничества в силе, ни высокого искусства фехтования, ни отчаянного героизма викингов, ни мастерства меткой стрельбы. Все решают количества. Его убивают для количества. Почему, о почему он не нашел канцелярской работы в глубоком тылу?! А ведь мог бы!

Файф услышал мягкий шелест мины. Это длилось какие-нибудь полсекунды. Он даже не успел испугаться, как раздался оглушительный треск разрыва почти, над головой, потом наступила черная, беспросветная тьма. Ему смутно показалось, что кто-то кричит, и он не понял, что кричит сам. Словно в темном кинофильме, прокручиваемом при недостаточном освещении, он увидел туманную картину, как кто-то другой, не он, то карабкается, то взлетает на ноги, потом падает и, закрыв лицо руками, катится вниз по склону. Потом — ничего. Убит? Неужели тот, другой, — это я? Я — это он?

Тело Файфа остановилось, скатившись в объятия какого-то солдата третьего взвода, который сидел, держа на коленях винтовку. Освободившись, Файф отполз на локтях и коленях, все еще закрывая руками лицо. Потом открыл глаза и увидел все в красной колеблющейся дымке. Сквозь дымку он увидел смешное испуганное лицо солдата третьего взвода по фамилии Трейн. Трудно было представить человека, меньше похожего на солдата. Длинный хрупкий нос, челюсть без подбородка, кривой рот, огромные близорукие глаза, с ужасом глядящие из-за толстых очков.

— Я ранен? Я ранен?

— Д-да, — пробормотал Трейн. Он еще и заикался. — Т-ты ранен. В г-голову.

— Сильно? Сильно ранен?

— Не м-могу с-сказать, — ответил Трейн. — У т-тебя т-течет кровь с г-головы.

— Правда?

Файф взглянул на свои руки и увидел, что они сплошь покрыты чем-то мокрым и красным. Теперь он понял, что это за странная красная дымка. Это кровь, стекавшая по бровям и попавшая в глаза. Господи, да ведь она красная! Потом все его существо охватил ужас, подобный огромному раздувающемуся грибу; сердце отчаянно забилось, потемнело в глазах. Может быть, он умирает, прямо сейчас, прямо здесь. Он осторожно пощупал череп, но ничего не обнаружил. Пальцы были блестящие и красные. На нем не было каски, и пропали очки.

— Эт-то с-с-зади, — сообщил Трейн.

Файф снова пощупал и нашел место с сорванной кожей посредине головы, почти на макушке.

— К-как с-себя чувс-ствуешь? — испуганно спросил Трейн.

— Не знаю. Вроде не болит. Только когда трогаю.

Все еще стоя на четвереньках, Файф нагнул голову, так что кровь, стекавшая на брови, теперь не попадала в глаза, а капала на землю. Он взглянул на Трейна сквозь этот красный дождь.

— М-можешь идти? — спросил Трейн.

— Не знаю, — сказал Файф и вдруг понял, что он свободен. Он больше не обязан здесь оставаться. Он свободен. Он может просто встать и уйти, если сумеет, с честью, и никто не посмеет сказать, что он трус, или предать военному суду, или посадить в тюрьму. Облегчение было так велико, что он вдруг обрадовался, несмотря на ранение. — Пожалуй, лучше пойду в тыл. А ты как думаешь?

— Д-да, — ответил Трейн с легкой завистью.

— Ну ладно. — Файф хотел сказать что-нибудь решающее и важное по такому значительному случаю, но не мог ничего придумать. — Всего хорошего, Трейн, — наконец сказал он.

— Спасибо, — ответил Трейн.

Файф попробовал встать. Его колени дрожали, но возможность уйти отсюда придала силы, которых он бы иначе не нашел. Сначала медленно, потом все быстрее он пошел в тыл, наклонив голову и прижав руки ко лбу, чтобы все еще капающая кровь не затекала в глаза. С каждым шагом возрастало радостное чувство избавления, но наряду с ним росло чувство страха. Что, если его сейчас убьют? Что, если ранят еще раз — теперь, когда он может свободно уйти? Он как мог прибавил шагу. Файф миновал нескольких солдат третьего взвода, распростертых с испуганными, замкнутыми лицами, но никто с ним не заговорил, и он тоже промолчал. Он выбрал не более длинный путь, которым они пришли сюда, через вторую и первую складки местности, а прямой, через низину между ними к переднему скату высоты 209. Только пройдя по крутому склону высоты, он вспомнил о своей роте, остановился, обернулся и посмотрел назад, где лежали солдаты. Он хотел что-нибудь крикнуть им, слова ободрения или что-то еще, но знал, что отсюда его не услышат. Когда неподалеку ударили в землю несколько снайперских пуль, он повернулся и ускорил шаг, чтобы скорее перевалить через гребень и спуститься в переполненный батальонный медицинский пункт на другой стороне. Как раз перед тем, как перевалить через гребень, Файф встретил группу людей, спускавшихся вниз, и узнал подполковника Толла.

— Держись, сынок, — улыбнулся ему подполковник. — Не вешай нос. Скоро вернешься к нам.

На пункте медицинской помощи Файф вспомнил, что у него почти полная фляга, и стал жадно пить; руки у него все еще тряслись. Он был твердо уверен, что теперь не умрет.

Когда Файфа ранило, Стейн только что от него отполз. Файф пополз в одну сторону, а Стейн в другую — отдать распоряжение двум оставшимся отделениям второго взвода продвинуться вперед и усилить отделения Бека и Дейла на гребне возвышенности. Он вполне мог уползти вместе с Файфом и оказаться там, где разорвалась мина. И этот поразительный элемент случайности пугал Стейна. Он смертельно устал, был подавлен и испуган. Он видел, как Файф, шатаясь и обливаясь кровью, отправился в тыл, но ничего, не мог сделать, потому что уже ставил задачу двум отделениям второго взвода: что им делать, когда придут на гребень возвышенности, и что сказать Беку — прежде всего, чтобы он выходил из укрытия, двигался вперед и постарался уничтожить сколько-нибудь пулеметов.

Никого из этих двух отделений, включая сержантов, не обрадовало это задание, но они ничего не сказали, только напряженно кивали головами. Стейну хотелось сказать им что-нибудь еще, что-то важное и серьезное, но он не мог ничего придумать. Он пожелал им успеха и отпустил.

Как и в прошлый раз, Стейн наблюдал за их продвижением по склону в бинокль. Он с удивлением заметил, что на этот раз никого не ранило. Еще больше он удивился, когда увидел в бинокль, как они пробираются через траву к низенькому, по пояс высотой, выступу и что здесь никого не подстрелили. Только тогда до его сознания дошло то, что он должен был заметить раньше: плотность японского огня значительно уменьшилась с тех пор, как Уэлш побежал на помощь раненому Телле. Стейн перевел бинокль на самый выступ, прежде чем стали появляться первые из вновь прибывших, я увидел, что там осталось лишь около половины двух неполных отделений Бека. Остальные ушли. По своей инициативе, не дожидаясь приказания. Бек, очевидно, послал часть своей группы на разведку, и явно не без успеха. Опустив бинокль, Стейн обернулся к Джорджу Банду, который где-то обзавелся собственным биноклем (Стейн вспомнил, что отец Билла Уайта преподнес ему прекрасный бинокль в качестве прощального подарка) и теперь смотрел на Стейна с таким же удивлением на лице. С минуту они просто смотрели друг на друга. Потом, когда Стейн повернулся к вновь прибывшим санитарам сказать, что теперь можно с относительной безопасностью подобрать раненых, он услышал позади холодный спокойный голос: «Ну, Стейн!» Поглядев вверх, он увидел командира батальона подполковника Толла, который не спеша шагал к нему с простым бамбуковым стеком под мышкой, с которым, сколько Стейн помнил, никогда не расставался.

Стейн и Бэнд не могли знать, что за последние пятнадцать — двадцать минут сержант Бек по своей инициативе уничтожил пять японских пулеметных гнезд, потеряв только одного убитым и ни одного раненым. Флегматичный, замкнутый, хмурый и никем не любимый, лишенный воображения, действующий строго по уставу, прослуживший уже два срока и посвятивший себя военной службе, Милли Бек выдвинулся здесь, как, пожалуй, не мог бы никто иной, в том числе его покойный начальник Кекк. Видя, что подкрепление в скором времени не поступит, он построил свой боевой порядок точно так, как его учили в Форт-Беннинге, где он как-то прошел курс тактики мелких подразделений, и, используя выгодные условия местности, послал шесть человек в обход справа от выступа и шесть человек слева под командованием своих двух временных сержантов Дейла и Белла. Остальных он оставил при себе в центре в готовности к ведению огня по любым целям, которые могут появиться. Все получилось, как было задумано. Оставшиеся с ним солдаты даже сумели подстрелить двух японцев. Дейл и его солдаты уничтожили четыре огневые точки и вернулись невредимыми. Обнаружив совершенно неохраняемый небольшой выступ, они сумели пробраться в тыл японской позиции и бросить с выступа гранаты в задние входы двух обнаруженных ниже замаскированных блиндажей. Две другие огневые точки, расположенные на склоне, оказались орешками потруднее, но, обойдя их и подкравшись сбоку, они сумели забросить гранаты в амбразуры. Ни в кого из них даже не стреляли. Они вернулись во главе с ухмыляющимся Дейлом, который облизывал губы, предвкушая плоды своего успеха. Значение их подвига заключалось в том, что уменьшилась по крайней мере на пятьдесят процентов огневая мощь японцев, которая могла бы быть направлена с левой стороны хребта против первого взвода или по низине, которую потом благополучно пересекло подкрепление.

Белл, действовавший справа, был не так удачлив, но обнаружил нечто очень важное. Справа выступ постепенно повышался, и, обойдя и забросав гранатами одну небольшую огневую точку, Белл и его группа наткнулись на главный опорный пункт всей японской позиции. Здесь выступ заканчивался каменной стеной высотой метров шесть, которая дальше переходила в настоящий утес и была непроходима. Прямо над этой каменной стеной, прекрасно вкопанный, с амбразурами в трех направлениях, находился японский блиндаж. Когда направляющий солдат выбрался с выступа, чтобы обойти каменную стену, он был буквально изрешечен огнем по крайней мере трех пулеметов. Уитт и Долл входили в группу Белла, но они не были направляющими. Эта честь досталась Лемюэлю Кэтчу, старослужащему кадровому солдату, пьянице и бывшему коллеге Уитта по боксу. Он умер сразу, без звука. Они стянули его тело вниз и отступили, в то время как над их головами разразился шквал адского огня. Однако Белл успел хорошо разглядеть блиндаж, чтобы потом его описать.

Белл сам не знал, зачем он это сделал. Скорее всего, это была просто горечь, усталость и желание поскорее положить конец этому проклятому, окаянному сражению. Белл понимал, что точное описание очевидца впоследствии может оказаться очень ценным. Каковы бы ни были причины, это было безумие. Остановив своих солдат метрах в тридцати пяти от каменной стены, где погиб Кэтч, Белл приказал им ждать, а сам решил удовлетворить свое безумное желание посмотреть на все своими глазами. Оставив винтовку, он взял в руку гранату, взобрался на небольшой выступ и высунул голову. Огонь японцев теперь совсем прекратился, к тому же на выступе рос невысокий кустарник, потому он и выбрал это место. Он медленно выбрался наверх, движимый бог знает каким ненормальным, безумным чувством, пока не оказался на открытом месте, и улегся в крошечном укрытии. Все, что он мог видеть, — это бесконечные заросли травы на бугре, выступающем из гряды высот. Вытянув чеку, он со всей силы бросил гранату и нырнул вниз. Граната упала и разорвалась перед бугром, и в последовавшем урагане пулеметного огня Белл сумел насчитать пять стволов в пяти амбразурах, которых не видел раньше. Когда огонь прекратился, он сполз к своим людям, как видно, удовлетворенный. Что бы ни побудило его совершить этот поступок (а он так и не мог понять, что же это было), он заставил всех солдат своей маленькой группы смотреть на него с восхищением. Сделав им знак двигаться, он повел их назад вдоль выступа, пока не показалась главная позиция роты на третьей складке. Оттуда добраться было легко. Как и группа Дейла, они не видели и не слышали ни одного японца вблизи выступа. Никто не мог понять, почему этот выступ, который был настоящим ключом ко всей позиции на гряде высот, оставался совершенно неохраняемым стрелками или пулеметами. Это было счастье для обеих групп и для плана маленькой атаки Бека. Как бы то ни было, они очистили от японцев всю часть хребта ниже выступа, установили настоящую линию обороны и тем самым резко изменили обстановку. То, что обстановка изменилась почти в тот самый момент, когда в роту пришел подполковник Толл, было одной из тех случайностей, которые происходят по иронии судьбы, совершенно непредсказуемы и как будто предназначены неотступно преследовать некоторых людей, подобных Стейну.

— Что вы здесь лежите, ведь отсюда ничего не видно? — Это были первые слова, которые сказал Толл. Он стоял во весь рост, но, поскольку был шагах в двадцати дальше, над гребнем выступали, видимо, только голова и верхняя часть плеч, а может быть, его и совсем не было видно. Стейн заметил, что он явно не собирается подходить ближе.

Стейн колебался, доложить ли ему, что чуть ли не в последние несколько минут перед его приходом обстановка изменилась, но решил не докладывать. Не сейчас. Это выглядело бы как оправдание, и притом неубедительное. Поэтому он отвечал:

— Наблюдаю, сэр. Я только что отправил два оставшихся отделения второго взвода вперед, на хребет.

— Я видел их, когда мы подходили. — Толл кивнул головой.

Стейн заметил, что остальные члены группы, в которую входили, трое рядовых в качестве посыльных, сержант и заместитель командира батальона капитан Гэфф, решили, что лучше укрыться за гребнем.

— Сколько раненых на этот раз? — Вопрос был очень кстати.

— Ни одного, сэр.

Толл поднял брови под каской, которая низко сидела на его маленькой, аккуратной голове:

— Ни одного?

Где-то на обратном скате третьей складки разорвалась мина, подняв фонтан земли, однако никого не задела. Толл подошел ближе к Стейну и позволил себе присесть на корточки.

— Ни одного, сэр.

— Это не очень похоже на обстановку, которую вы описали мне по телефону. — Толл искоса поглядел на Стейна. На его лице ничего не отразилось.

— Да, непохоже, сэр, но обстановка изменилась. — Стейн решил, что настал момент, когда можно с честью доложить об этом. — Как раз за последние четыре-пять минут, — добавил он, ненавидя себя.

— И чему вы приписываете эту перемену?

— Сержанту Беку, сэр. Когда я последний раз смотрел, половина его людей исчезла. Думаю, он послал их попытаться уничтожить какие-то огневые точки, и, кажется, им это удалось.

Откуда-то издалека затрещал пулемет, и длинная линия пуль ударила в землю метрах в двадцати пяти ниже, на переднем скате. Толл не изменил ни позы, ни голоса.

— Значит, мы передали ему мое распоряжение?

— Нет, сэр, то есть да, сэр, передал. С двумя новыми отделениями. Но Бек уже отправил людей, прежде чем они дошли. Немного раньше.

— Понимаю. — Толл повернул голову и, прищурив свои голубые глаза, молча смотрел на поросший травой хребет. Длинный ряд пуль прочертил землю левее Стейна, на этот раз только метрах в пятнадцати ниже. Толл не пошевелился.

— Они вас видят, сэр, — сказал Стейн.

— Стейн, мы идем туда, — сказал Толл, не обратив внимания на его предостережение, — мы все. И берем с собой всех людей. Есть у вас еще официальные жалобы или возражения?

— Нет, сэр, — запнувшись, ответил Стейн. — Не теперь. Но я повторяю свою просьбу послать дозор направо в джунгли. Я уверен, что там открытый фланг. Весь день оттуда не было ни единого выстрела. Один японский дозор мог бы без особого труда расколошматить нас оттуда продольным огнем. Я предвидел это. — Он указал вниз, на низину между складками местности, туда, где едва виднелись верхушки деревьев в джунглях. Толл следил за его взглядом.

— Во всяком случае, — сказал Толл, — сегодня уже поздно высылать туда дозор.

— Усиленный дозор? Взвод? С пулеметом? Они могут занять круговую оборону, если не вернутся до темноты.

— Хотите потерять взвод? Так или иначе вы оголите центр. У нас нет в резерве первой роты, Стейн. Она ведет бой справа сзади вас. Наш резерв — вторая рота — введена в бой левее вас.

— Я знаю, сэр.

— Нет, сделаем по-моему. Возьмем всех наверх, к выступу. Можно будет захватить хребет до наступления темноты.

— Я думаю, что противник там еще далеко не ослаблен, сэр, — серьезно сказал Стейн и поправил очки — четырьмя пальцами сверху оправы, большим пальцем снизу.

— Не думаю. Во всяком случае, мы всегда можем занять там круговую оборону на ночь, а не отходить, как вчера.

Совещание кончилось. Толл лениво встал во весь рост. Опять издали застрочил пулемет, и пули со свистом ударили в землю совсем близко от него. Стейн быстро нагнулся, а пули, как показалось Стейну, просвистели вокруг ног Толла и между ними. Толл бросил на хребет презрительный взгляд и зашагал вниз по обратному скату, продолжая разговаривать со Стенном:

— Но прежде всего пошлите человека к первому взводу и прикажите ему двинуться с фланга на гребень высоты. Он должен занять позицию позади выступа и растянуть фланг Бека влево. Как только посыльный благополучно доберется до первого взвода, я по телефону прикажу второй роте выдвигаться, а потом двинемся мы.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Стейн. Он не мог удержаться, чтобы не заскрипеть зубами, но голос его звучал ровно. Медленно, очень медленно, неохотно он тоже встал во весь рост и последовал за Толлом вниз по склону. Но прежде чем он успел отдать распоряжение, к ним подполз капитан Гэфф.

— Я пойду к первому взводу, сэр, — сказал он Толлу. — Я очень хочу.

Толл с нежностью посмотрел на него:

— Хорошо, Джон, идите. — С отеческой гордостью он смотрел, как уходит молодой капитан. — Хороший парень мой юный заместитель, — сказал он Стейну.

На этот раз бинокль не понадобился. Первый взвод был не так далеко. Стоя во весь рост — только головы высовывались из-за гребня, — Толл и Стейн смотрели, как Гэфф бежит зигзагами в район воронок на низине левее покрытого травой хребта. Стейн сказал ему, где примерно можно найти Кална, ставшего теперь командиром взвода. Через несколько минут солдаты по два-три человека стали перебегать вправо.

— Порядок, — сказал Толл. — Дайте мне телефон. — Он дал подробные указания. — Теперь пошли.

Вокруг, словно почуяв что-то, зашевелились солдаты.

Что бы ни говорили о Толле, а сказать о нем можно было многое, но Стейн должен был признать, что с приходом Толла всё и все изменились к лучшему. Разумеется, отчасти эта перемена объяснялась подвигом Бека, но дело было не только в этом, и Стейн был вынужден это признать. Толл принес с собой нечто новое, чего не было раньше, и это было видно по лицам солдат. Они выглядели теперь не такими подавленными. Возможно; они поняли, что, в конце-то концов, не всем суждено умереть. Кто-то выживет. А отсюда только миг до нормальной эгоцентрической реакции: я выживу. Пусть убьют других, мои друзья справа и слева могут умереть, но я выживу. Даже Стейн почувствовал облегчение. Толл пришел и взял в свои руки управление, взял твердо, надежно и уверенно. Те, кто выживет, будут обязаны этим Толлу, а те, кто умрет, ничего не скажут. Это очень плохо для них, каждый это понимал, но раз они мертвы, то практически потеряли значение, не правда ли? Это простая истина, и принес ее с собой Толл.

Об этом свидетельствовал способ, каким он организовал движение вперед. Прохаживаясь туда и сюда перед распростертым третьим взводом с бамбуковой палочкой в правой руке, легонько похлопывая себя по плечу и сосредоточенно хмурясь, он коротко объяснил, что намерен делать и зачем и какая будет их роль. Он не увещевал, более того, было ясно, что он считает всякое увещевание обманом и надувательством и не снизойдет до этого. Они заслуживают лучшего обращения и должны выполнить свой долг и без шовинистических и ура-патриотических призывов. Когда маневр был завершен и первый и третий взводы разместились за выступом, слева и справа от второго взвода, оказалось, что ранены только два человека, и то легко, и все знали, что обязаны этим подполковнику Толлу. Даже Стейн чувствовал то же самое.

Однако было ясно, что, заведя их так далеко, даже Толл сомневался, стоит ли двигаться дальше. Когда они остановились, было уже больше половины четвертого. Солдаты были здесь с рассвета, и большинство оставалось без воды с середины утра. Несколько солдат были в полном изнеможении. От почти постоянного пребывания под огнем и отсутствия воды расстроились нервы: многие были на грани истерики и полного упадка сил. Толл все это видел. Однако, выслушав доклады Бека, Дейла и Белла, он захотел до наступления темноты попытаться уничтожить опорный пункт на правом фланге.

В маленькую группу офицеров и сержантов, собравшихся вокруг Толла, теперь входили представители второй роты. Когда третья рота совершала бросок к выступу, вторая рота по телефонному распоряжению Толла проводила третью за день атаку. Эта атака, как и другие, потерпела неудачу, и половина второй роты в замешательстве перепуталась с первым взводом третьей роты на левом фланге и застряла там. Остальные, отходя в беспорядке, тоже попадали на этот участок и оставались там, поэтому Толл послал за их командирами.

— Этот опорный пункт, очевидно, ключ к хребту, — сказал он собравшимся. — Се… гм… сержант Белл совершенно прав. — Он бросил резкий взгляд на Белла и продолжал: — Наши маленькие желтые братья со своего бугра могут простреливать всю отлого повышающуюся местность перед выступом от нашего правого фланга до второй роты на левом. Почему они оставили этот выступ без охраны, я не имею представления. Но мы должны воспользоваться их оплошностью, пока они не заметили своей ошибки. Если нам удастся уничтожить этот опорный пункт, я не вижу оснований, но чему мы не сможем захватить весь хребет до наступления темноты. Я вызываю добровольцев для того, чтобы пойти и уничтожить его.

Стейн, услышав сообщение о предстоящей атаке, ужаснулся. Несомненно, Толл должен знать, как все измучены и изнурены. Но желание спорить с Толлом пропало, особенно в присутствии более чем половины офицеров батальона.

Для Джона Белла, сидевшего на корточках рядом с другими, все происходящее опять напомнило сцену из кинофильма — очень плохого, шаблонного, третьесортного военного фильма. Едва ли это имело какое-то отношение к смерти. Подполковник по-прежнему прохаживался взад-вперед с бамбуковой тросточкой, однако Белл заметил, что он старательно держится достаточно низко на склоне, чтобы голова не высовывалась над выступом. Белл также заметил его колебание и подчеркнутую твердость, когда он назвал Белла сержантом. Белл впервые встретился с подполковником, но, надо полагать, тому была известна история Белла. Все ее знали. Пожалуй, именно это, больше чем что-либо другое, заставило Белла сказать то, что он сказал:

— Сэр, я буду рад повести группу.

Тотчас справа от Белла послышался тоненький голос. Сутулый, с цепкими руками и тупым лицом, исполняющий обязанности сержанта Дейл сделал заявку на будущую славу, будущие синекуры, будущее освобождение от армейских кухонь. Что его побудило, Белл не знал.

— Я пойду, подполковник, сэр! Я хочу участвовать! — Чарли Дейл встал, сделал положенные три шага вперед и опять присел на корточки. Словно Дейл, бывший повар, не верил, что его предложение будет иметь законную силу без положенных трех шагов вперед. Он огляделся вокруг, его маленькие, как бусинки, глазки сверкали. Для Белла его поведение было до противного нелепым, смехотворным.

Перед тем как Дейл присел на корточки, раздались еще два голоса. Из группы рядовых вышли вперед Долл и Уитт. Оба сели ближе к Беллу, чем к Дейлу. Белл подмигнул им.

Долл, все еще раздосадованный успехом группы Дейла по сравнению с его группой, удивился, почему Белл подмигивает. На кой черт подмигивать? Перед тем как заговорить и выйти вперед, Долл почувствовал, как душа опять ушла в пятки, в глазах поплыли круги. Шевелить языком во рту было все равно что тереть два куска влажной промокашки. У него во рту не было ни капли воды больше четырех часов, и жажда стала такой неотъемлемой частью его существа, что ему казалось: она была вечно. Но Долл понимал, что он так остро чувствовал жажду из-за охватившего его страха. Насмехается Белл над ним, что ли? Он холодно и сдержанно улыбнулся Беллу.

Уитт, сидевший в расслабленной позе слева от Долла и немного ближе к Беллу, ухмыльнулся и тоже подмигнул. Уитт был спокоен. Он твердо решил, когда добровольно вернулся в свою старую роту сегодня утром, что пройдет с ней весь путь. Раз он принял решение, то так и будет, вот и все. По его мнению, это добровольческое задание лишь очередная работенка, которую могут выполнить лишь несколько толковых солдат вроде него. Он достаточно уверен в себе как в солдате и способен позаботиться о себе в любой обстановке, требующей сноровки; а если не повезет и что-нибудь случится, так тому и быть, вот и все. Но он этому не верил и был убежден, что сумеет выручить, а может быть, и спасти многих старых дружков, кое-кто из которых, вроде этого молокососа Файфа, даже не захотел, чтобы он вернулся в роту. Однако Уитт хотел выручить или спасти как можно больше товарищей, даже Файфа, если придется.

Помимо всего этого, Уитт проникся уважением, даже восхищением, к Беллу, когда тот показал свою смелость, подвергаясь смертельной опасности. Уитт, который за время своей службы трижды был капралом и дважды сержантом, умел ценить в человеке смекалку и храбрость. И, несмотря на то, что был скуп на похвалы, теперь он полюбил Белла. Он считал, что Белл, как и он сам, обладает качествами настоящего командира. Вместе они могут много сделать, выручить или спасти многих ребят. Ему нравился Белл, хоть он и бывший офицер. Поэтому он улыбнулся и подмигнул ему в ответ, выражая родство душ, прежде чем обратить внимание на Толла, которого не любил, будь он хоть трижды подполковником.

Подполковнику не понадобилось много говорить — добровольцы находились быстро, и их было много. Сначала вызвались четверо, и не успел он что-нибудь им сказать, как один за другим явились еще трое. Сначала — немолодой второй лейтенант из второй роты, который вполне мог бы быть полковым священником. За ним последовал сержант из второй роты. Потом заместитель командира батальона молодой капитан Гэфф предложил свои услуги.

— Я хотел бы возглавить группу, подполковник, — сказал он.

Толл поднял руку:

— Достаточно, достаточно. Семеро — уже много. Я думаю, на местности, где вам придется действовать, лишние люди только помешают. Знаю, что многие из вас хотели бы пойти, но вам придется подождать другой возможности.

Капитан Стейн, слушая своего командира, внимательно смотрел на него через очки и с удивлением заметил, что он говорит совершенно серьезно и нисколько не шутит.

Обратившись к Гэффу, Толл сказал:

— Хорошо, Джон. Это ваше детище. Вы будете командовать. А теперь…

Коротко и ясно, не упуская ни малейшей детали или возможности, Толл наметил тактику действий группы. Нельзя было не восхищаться его способностями и умением их использовать. Стейн, например, — и он знал, что не только он, — вынужден был признать, что Толл обладает талантом и авторитетом, которых ему самому просто не хватает.