Глава 2 3 page

Эта странная, сумасшедшая жизнь, четко разделяющая ночи и дни, стала еще хуже, когда приказали сменить место расположения. Три дня искали пропавшие палатки, койки и противомоскитные сетки, на четвертый день палатки установили. Прожили в них два дня. Потом пришлось опять менять место и делать сначала всю тяжелую работу, включающую долгий переезд на грузовиках, переноску на руках брезентов, закапывание всех щелей. Трудности усугублялись тем, что по крайней мере один, а то и два взвода были заняты на берегу. Вероятно, перемещение имело целью расположить роту ближе к району выгрузки, чтобы легче было использовать ее на работе. Но солдаты об этом не знали, им никто ничего не говорил. Какой-то тыловик составил график для всех этих дел. В результате их переместили гораздо ближе к аэродрому, так что теперь уже не одна случайная бомба грозила упасть поблизости: рота оказалась в самом центре бомбежек. Каждую ночь вокруг рвались осколочные бомбы, прозванные «косилками».

На старом месте был выбор: либо бежать в щель, либо проявить храбрость и остаться в постели. Обычно большинство солдат пряталось в щель. На новом месте такого выбора не было: выходишь из палатки, ложишься в щель и радуешься.

Странно было, что ранило пока только одного солдата. Казалось, что раненых должно быть гораздо больше. В других подразделениях, расположенных вокруг, так и было. Единственным раненым в третьей роте был рядовой первого класса Марл, неотесанный парень, фермер из Небраски, призывник с заскорузлыми от работы руками, который не хотел покидать ферму отца и никогда особенно не любил военную службу. Осколок «косилки» со свистом влетел в щель, где он лежал во время налета, и аккуратно, как хирург скальпелем, отсек правую кисть. Когда Марл закричал, два лежавших рядом солдата бросились к нему и наложили на руку повязку в ожидании прибытия санитара.

Итак, Марл стал первым настоящим раненым в роте. Это было для него большое несчастье. С ним обращались с таким же исключительным, усиленным вниманием, как с теми ранеными на берегу, но от этого ему было ничуть не легче. Для него делали все что возможно, но Марл впал в истерику и стал громко плакать. Никогда особенно не блиставший умом, он никак не мог вбить себе в голову, как он теперь сможет работать.

— Что мне теперь делать, а? — раздраженно кричал он пришедшим на помощь: — Как я буду работать? Как я буду пахать? Подумать только! Что мне теперь делать?

Уэлш пытался его успокоить: он сказал, что теперь для него все позади, что он может ехать домой, но Марл ничего не хотел слушать. Его не утешали и рассказы о том, какие теперь делают чудесные искусственные руки.

— Вам, черт возьми, легко, — кричал он, — но как я буду работать?

— Ты можешь идти? — спросил санитар.

— Конечно, могу, будь все проклято. Да, я могу идти, черт возьми! Но как я буду работать?

Его увели в батальонный медицинский пункт, и третья рота больше его не видела.

Усиление бомбардировок действовало на разных людей по-разному. Файф, например, обнаружил, что он трус. Он всегда считал, что будет таким же храбрым, как любой другой солдат, а может быть, и чуть храбрее. После двух налетов он с удивлением и тревогой понял, что он не только не храбрее других, но, напротив, трусливее. Это была страшная истина, от которой некуда было уйти. После налета он смеялся и шутил, но чувствовал, что даже смех его какой-то дрожащий и не такой искренний, как у других, например, у Долла. Очевидно, другие не тряслись и не дрожали в щелях, как он. Очевидно, они только боялись, а он был охвачен ужасом, отдал бы все на свете, что имел и чего не имел, чтобы не быть здесь, защищая свою страну. К черту страну! Пусть другие ее защищают. Вот что, честно говоря, он чувствовал.

Файф никогда бы не поверил, что с ним может быть такое, и ему было стыдно. Это отражалось на его отношении ко всему в жизни: к себе, к солнечному свету, к голубому небу, к деревьям, к небоскребам, к девушкам. Ничто не радовало глаз. Желание быть в другом месте постоянно пробегало вверх и вниз по спине в Биде каких-то неясных мышечных спазм даже в ночное время. Хуже было сознание, что эти жестокие, мучительные приступы не приносят ему ничего хорошего, ничего не меняют, ни на что не влияют. Ужасно было признаться, что он трус. Это значило, что ему придется работать упорнее и не лентяйничать, как другие. Трудно будет жить, и лучше держать язык за зубами и постараться скрыть свое чувство.

Напротив, Долл, которому Файф завидовал, обнаружил у себя две приятные черты, которые его обрадовали. Первая — что он оказался неуязвимым. Долл и прежде подозревал это, но не хотел доверять своему чутью, пока не докажет это наверняка. Он уже дважды — один раз в ту ночь, когда Марл потерял руку, — заставил себя встать во весь рост в щели, когда услышал, что начали падать бомбы. Мускулы на спине запрыгали, как у лошади, старающейся сбросить всадника, но в этом тоже было какое-то волнующее удовольствие. Оба раза его не задело, хотя в тот раз, когда ранило Марла, он находился поблизости. Долл решил, что двух раз достаточно, чтобы доказать то, во что ему так хотелось поверить. Тем более что во время другого налета бомбы ложились еще ближе, чем та, что ранила Марла. Оба раза он потом нырял в щель, торжествующий, хотя и совершенно опустошенный; странно дрожали колени, и он не стал повторять испытание больше двух раз — уж очень оно выматывало. Но он был рад, что доказал свою неуязвимость.

Долл также обнаружил, что может убедить кого угодно, что не трусит. Это было то же самое, что он усвоил из боя с капралом Дженксом. Разыгрываешь свою вымышленную историю, и все ей верят. Поэтому он смеялся и шутил после налетов, притворяясь, что не был до смерти перепуган, хотя ему и было страшно. Неважно, правда это или нет. Долл почти так же радовался этому, как тому, что доказал свою неуязвимость.

Иначе реагировал сержант Уэлш. Он тоже кое-что выяснил. После многолетних сомнений Уэлш обнаружил, что он храбрый человек. Он рассуждал так: если человек, напуганный во время налетов так, как он, не умрет со страха или просто не встанет и не убежит, значит, он храбрый человек, и он, Уэлш, именно такой. Уэлш обрадовался этому открытию, потому что прежде сомневался в своей храбрости. Жертвуя собой ради собственности Соединенных Штатов и собственности всего мира, Уэлш хотел бы делать это с саркастической улыбкой. Теперь он почувствовал, что это ему по плечу.

Были и другие открытия после этой бомбежки. В сущности, было столько разных открытий, сколько людей, переживших бомбежку. Но как бы они ни различались, было у всех нечто общее: все хотели, чтобы эти ночные налеты прекратились. Но они не прекращались.

За две недели только одна ночь принесла облегчение. По распоряжению штаба полка была открыта гарнизонная лавка. Третья рота узнала об этом только благодаря любезности штатного писаря роты (Файф был только писарем передового эшелона) — сержанта по фамилии Дрянно (которого все называли на американский лад «Дрейно»), итальянского парня из Бостона. Он служил в отделении личного состава штаба полка, и когда узнал об этом, то пришел сообщить. Весь ассортимент нового магазина состоял из двух предметов: крема для бритья «Барбасол» и лосьона «Аква вельва». Однако этих сведений оказалось достаточно, чтобы все бросились в магазин. За семь часов был продан весь запас «Аква вельва», а «Барбасола» осталось предостаточно для тех, кому он был нужен. Беда в том, что писаря других рот оказались такими же преданными своим подразделениям, как Дрейно третьей роте. Тем не менее солдатам роты удалось закупить достаточно бутылок «Аква вельва», чтобы основательно напиться на ночь.

Смешанный с консервированным грейпфрутовым соком из запасов Сторма, лосьон для бритья не имел никакого привкуса. Грейпфрутовый сок, казалось, отбил весь его аромат. Напиток стал похож на коктейль «Том Коллинз». Он всем понравился. Ночью во время налетов некоторые солдаты прыгали не в свою щель, а один пьяный, когда заревели сирены, по ошибке нырнул в уборную. Но хотя бы на одну ночь, славную памятную ночь наступило облегчение от поливающих осколками «косилок». Многие солдаты во время налетов продолжали спать, а тем, кто не спал, в эту ночь было глубоко наплевать на налеты и на все прочее, и они со смехом и шутками гурьбой отправлялись к щелям.

Между тем днем жизнь шла своим чередом. Через два дня после пьянки в жизни третьей роты произошло самое важное событие со времени ее прибытия на остров. В палатке около аэродрома обнаружили склад с автоматами и решили выслать «диверсионную группу», чтобы их украсть. Инициатором этой-операции был маленький Чарли Дейл, воинственный младший повар, который не только нашел автоматы, но и подбил всех на этот набег.

Дейл не любил свою работу и прежде никогда не работал поваром. Ему не нравилось работать под началом Сторма, которого Дейл считал слишком властным. Дейл сам мог сурово отчитать рабочих по кухне и втайне этим гордился — иначе их не заставишь работать. Но Сторм требовал от поваров мгновенною и безоговорочного послушания, словно не верил в их способности, не верил в их добросовестность. Дейла это возмущало. Он уже давно чувствовал, что Сторм его почему-то невзлюбил. Два раза Сторм зажимал его продвижение в старшие повара. Дейл не простил ему и этого.

Как и многие другие, Чарли Дейл добровольно вступил в армию после двухгодичного пребывания в католической молодежной организации, как только ему исполнилось восемнадцать лет. Он никогда не стряпал ни у католиков, ни в каких других местах, разве что иногда жарил себе яичницу из двух яиц. Он пришел на кухню Сторма, прослужив шесть месяцев рядовым стрелком, потому что, вопреки ожиданиям, на строевой службе оставался затерянным среди массы ничтожеств в хаки. Если бы он ушел с кухни, то потерял бы свою специальность и права и отправился обратно в строй. А Дейл вовсе не собирался опять становиться таким ничтожеством, как все, и поэтому он остался.

Поскольку ему не нравилась кухня и поскольку на Гуадалканале свободных от смены поваров обычно освобождали от работы по разгрузке, Дейл всякий раз, когда был свободен от дежурства, отправлялся в одиночку исследовать окрестности. В одну из таких прогулок, в жаркий, тихий день, бродя вдоль границ пыльного аэродрома под навевающим дремоту нескончаемым летним солнцем, он обнаружил палатку, полную автоматов.

Сначала Дейл не понял, что в ней находится, но его удивило, что палатка стоит обособленно. Метрах в тридцати в кокосовых пальмах был пост, покинутый разомлевшими от жары солдатами. Любопытство Дейла разгорелось. Он снял петлю с одного из боковых кольев и проскользнул внутрь. В палатке было жарко, и в неясном, удивительно приятном, располагающем к лени свете жарких солнечных лучей, проникающих через брезент, палатку заполняли, как ряды скамей в церкви, деревянные стеллажи с оружием. Семеро молящихся, все в одном ряду, были автоматы. Переднюю часть алтаря представляла собой приподнятая платформа, на которой были сложены магазины и обоймы с патронами и брезентовые чехлы для них. На обоймах и чехлах стояло клеймо морской пехоты.

Остальную часть паствы составляли винтовки и несколько новых карабинов, какие только недавно получила третья рота. Дейл не мог оторвать от них глаз. При внимательном осмотре обнаружилось, что рабочие части не имеют никаких признаков износа. Все были совершенно новые. Густая складская смазка была снята, и они стояли готовые к немедленному употреблению, свежесмазанные. В палатке, как и снаружи, царила жаркая тишина воскресного религиозного бдения.

Дейл был вне себя от радости. Исполнилась заветная мечта каждого старого солдата об идеальном предмете для кражи. Просто невероятно! Да еще у морской пехоты! Один, конечно, для себя, а шесть остальных? И карабины? С жадностью и досадой Дейл понял, что не может унести даже все автоматы, не говоря уже о патронах к ним. Но упустить такой случай было непростительно.

Была еще одна загвоздка. Если он возьмет только один автомат для себя и немного патронов, что с ним делать? Стоит показать его в роте, как возникнет опасность, что его отберут. И тут ему пришла в голову блестящая мысль: он сейчас не возьмет ничего, а потом они устроят налет. Если найдется достаточно ребят, может быть, удастся захватить даже несколько этих прекрасных карабинов.

Если удастся заинтересовать кого-нибудь из офицеров, чтобы он пошел за автоматом для себя, то его никто не посмеет отобрать. Вместе с тем это здорово повысит популярность парня, который нашел оружие и придумал эту идею, то есть его, Дейла. Можно привлечь молодого лейтенанта Калпа, командира взвода оружия, бывшего футболиста из Дартмута, который всегда смеется и подшучивает над солдатами. А может быть, стоит обратиться к Уэлшу? Уэлш всегда готов на подобные штуки. Во всяком случае, этому негодяю Сторму Дейл не намерен ничего рассказывать; если ему нужен автомат, пусть идет и находит его сам.

Продумав все, Дейл вылез из палатки и тщательно надел петлю на кол. Потом помедлил немного. Он не мог отделаться от мысли, что отказывается от возможности слишком хорошей, чтобы ее упускать. Может быть, здесь есть охрана (уж он бы обязательно поставил), а часовой где-то болтается или спит. Можно вернуться и обнаружить, что склад охраняется и недоступен. Дейлу так захотелось заполучить один из автоматов, что у него зачесались руки. Особенно потому, что Сторм во всеуслышание заявил, что пойдет на передовую вместе с ротой и возьмет с собой тех поваров, которые захотят. Раз он так поставил вопрос, кто посмеет сказать, что не хочет воевать? Уж конечно не Дейл. Даже если при одной мысли об этом у него ноет под ложечкой.

Постояв минуту в раздумье под жарким солнцем, держа руку на теплом шве палатки, Дейл снял петлю, нырнул обратно, выбрал один автомат, прихватил столько магазинов и обойм, сколько мог засунуть в два брезентовых чехла, вылез из палатки, вновь закрепил петлю и ушел в кокосовую рощу, направляясь в расположение роты. Несколько встретившихся по пути солдат смотрели на него, но, по-видимому, не находили ничего странного в его вооружении, хотя при нем была также винтовка. Он не вошел в лагерь, а свернул в джунгли, там, где они ближе всего подступали к району расположения роты. Там он спрятал автомат и пошел к себе за рубашкой, вернулся, тщательно завернул в нее автомат и спрятал его вместе с патронами в углубление под высокими корнями гигантского дерева. Только тогда он ленивой походкой, насвистывая и засунув руки в карманы, вошел в лагерь и стал искать Уэлша или Калпа.

Калпа он нашел быстро. Широкое, мясистое лицо лейтенанта со сломанным, приплюснутым носом расплылось в счастливую одобрительную улыбку, когда Дейл хриплым голосом бойко рассказал ему о находке.

— Сколько их там?

— Семь. То есть шесть.

— Шесть автоматов. — Калп, медленно смакуя эту новость, тихонько свистнул. — Говоришь, столько магазинов и обойм, сколько мы можем унести? — Он помолчал немного. — Это надо обмозговать и спланировать, Дейл. Да, обмозговать и спланировать. — Калп потер руки. — Трех человек было бы достаточно, если считать одни автоматы. Но с патронами… Нам понадобятся патроны, Дейл, — сказал он, кивнув головой, — нам они понадобятся. Каждый патрон и каждая обойма, какие сможем добыть. Представляешь, как я пойду в полк и попрошу отпустить патроны для шести автоматов, которые нам даже не положены по штату? Дай подумать минутку, — сказал он, но промолчал не больше секунды. — Боюсь, что надо доложить капитану Стейну. Да, я считаю, что надо доложить капитану Стейну.

— А что, он пойдет с нами? — спросил Дейл. Ему вовсе не нравилась мысль о привлечении к делу Раскоряки Стейна.

— Если получит один из них? — Калп глубокомысленно улыбнулся. — Не вижу, почему бы ему не пойти. Я бы пошел. А ты?

— Собираюсь, — решительно ответил Дейл.

Калп рассеянно, с жадным выражением в глазах, кивнул:

— Все равно он скоро узнает, когда увидит нас, щеголяющих здесь с автоматами, и что тогда? Если хочешь знать мое мнение, то ты должен получить первый военный орден, который достанется третьей роте. Побольше бы таких солдат, как ты, Дейл.

Дейл в ответ довольно улыбнулся, но не оставлял своего дела:

— А что, если вместо Стейна привлечь сержанта Уэлша?

— Хорошо, возьмем и его. Возьмем и его. Но надо доложить капитану Стейну. Не беспокойся. Он пойдет. Предоставь это мне. Я сам обо всем позабочусь, Дейл. — Он хлопнул своими большими руками по коленям и вскочил. — Послушай-ка, Дейл. Надо делать дело, делать дело. Когда ты предлагаешь? Я думаю: завтра в середине дня. Как раз в такое время, когда ты был там, понимаешь? Ночью слишком опасно — могут подстрелить. Вечер тоже не годится: в это время вся рота дома на ужине. — Он уже шагал к ротной канцелярии, и Дейл на своих коротких ногах еле за ним поспевал.

В конце концов взяли семь человек. Дейл не мог точно сказать, сколько там патронов, но их было очень много, а Калп хотел быть уверен, что они унесут все. Но оказалось, что, если бы их было даже девять или десять человек, все равно всего они бы не унесли.

Возможно, Стейн не дал бы разрешения, если бы не пылкий энтузиазм Калпа. Стейна, конечно, не очень воодушевила эта идея. Но остановить Калпа было невозможно. Калп сделал все, чтобы убедить Стейна. Он даже подумал о том, чтобы выдать им пистолеты вместо винтовок — тогда можно было бы унести больше добычи. Он размахивал своими ручищами, как крыльями ветряной мельницы, А Дейл молча стоял у стены палатки, его плоское лицо сохраняло бесстрастное выражение: пусть поговорят.

Калп и Уэлш подобрали состав участников. Естественно, он не выходил далеко за пределы управления роты. Дейл был единственным по званию ниже штаб-сержанта, и он чувствовал, что его не пригласили бы, если бы могли обойтись без него. Но не Калп, а Уэлш предложил включить Сторма.

Дейл был взбешен, но не посмел сказать, что обратился к Калпу и Уэлшу прежде всего для того, чтобы не приглашать Сторма. Он продолжал молча стоять у стены и видел, как, по крайней мере наполовину, рушатся его планы. Сторм, когда его позвали, ничего не сказал, только бросил на младшего повара взгляд, ясно говоривший, что ему все понятно. И Дейл знал, что Сторм не скоро его простит.

Итак, состав группы определился. В нее вошли Калп, Уэлш, Сторм, Дейл, Мактей — молодой каптенармус и два помощника командира взвода, то есть один офицер, пять сержантов и Дейл.

Чуть было не получился другой состав: шесть сержантов и Дейл. Стейн, дав разрешение на рейд и согласившись принять один автомат, все же считал, что не следует допускать участия в рейде офицера. Что, если их поймают? Как это будет выглядеть в батальоне? И в полку? Офицер возглавляет организованный рейд в целях хищения оружия! С другой стороны, он представлял себе, как поступил бы в этом случае его отец — майор, участник первой мировой войны. Это было трудное решение, и Стейн не сразу его принял.

Стейна тоже волновали и смущали воздушные налеты. Он не знал, следует ли ему, как офицеру и командиру, оставаться на открытом месте или надо спускаться, как все остальные, в щель. Каждую ночь, при каждом налете он боролся с собой. Конечно, расхаживать наверху, считая ниже своего достоинства прятаться в укрытии, как поступали офицеры во времена Наполеона, — это геройство, и он был на это способен. Но в этой войне здравый смысл требовал заботиться о себе — беречь вложенные в тебя правительством затраты и не допускать, чтобы тебя бессмысленно убили во время какого-нибудь воздушного налета. При каждом налете он мучался в нерешительности, прежде чем спуститься наконец в щель, и теперь, когда надо было принять решение, испытывал такие же колебания.

В конце концов он разрешил Калпу пойти. Правда, Калп — необузданный человек, но в конечном счете все решил пример отца Стейна, майора. Стейн помнил рассказы отца о воровских экспедициях, которые они проводили во Франции. Стейн не хотел выглядеть старой девой, не хотел своими сверхосторожными советами расхолаживать людей и отравлять им развлечение. Конечно, легко было Калпу, молодому и безответственному, орать и восторженно размахивать руками — Калп не командовал ротой и не отвечал за нее. Глядя на Калпа, Стейн начал понимать, какой ценой он невольно заплатил за командование ротой, которого некогда так страстно желал. Он вдруг почувствовал себя старым и, желая скорее избавиться от этого удручающего ощущения, торопливо дал согласие.

— Только вот что, — повторил он. — Официально я ничего не знаю. Я не отвечаю за то, что вы, ребята, делаете без моего ведома. Раз пошли, действуйте на свой страх и риск.

Он считал, что достаточно полно и убедительно изложил свою позицию, что проявил смелость и твердость, и был этому рад. Однако радость омрачало чувство, которое он испытывал, думая о том, что скоро поведет этих жизнерадостных людей в бой, в котором кто-то из них обязательно погибнет, очень возможно, и он сам.

На Калпе Стейн подвел черту: больше ни один офицер не пойдет, это прямой приказ. Лица трех молодых командиров взводов омрачились. Всем им хотелось принять участие в рейде. Единственным исключением был Джордж Бэнд, заместитель командира роты, который тем не менее выразил желание иметь автомат, и ему было обещано это.

Первый лейтенант Бэнд не одобрял тот способ, каким его начальник решил вопрос о рейде за оружием. Бэнд был высокий, сутулый, тощий учитель средней школы, окончивший офицерскую школу. Бэнд считал, что знает воинскую службу. Если взялся командовать ротой, надо командовать. Нельзя создавать впечатление, что позволяешь подчиненным влиять на твои решения. Только не допуская этого, можно командовать правильно. И только командуя, можно поощрять и развивать крепкие и тесные служебные связи истинного товарищества, которые должны существовать между теми людьми, с кем придется делить невзгоды и потрясения войны, и которые являются величайшей ценностью в боевой обстановке. Всякая другая политика ведет не к единству, а к расколу. А ведь именно это единство и отличает людей от животных.

Бэнд понимал таинственную силу глубокой мужской дружбы, существующей в бою между людьми, делящими муки и смерть, страх и скорбь, но также и счастье, счастье не щадить усилий, счастье воевать рядом с другом. Бэнд не знал, откуда приходит эта крепкая мужская дружба, что именно ее порождает, но знал, что она существует. И порой он чувствовал, что солдаты его подразделения ближе ему, чем собственная жена.

Но Бэнд понимал, что нельзя добиться близости так, как это пытается сделать Стейн: давая волю подчиненным и позволяя им поступать по-своему. Подчиненные должны знать свое место. Надо им прямо разъяснить, что разрешается и что не разрешается. Если Стейн хотел, чтобы Калп участвовал в рейде, надо было сразу так и сказать, а не позволить уговорить себя, а в противном случае он должен был отказать и твердо стоять на своем. Надо было также осадить этого нахального Уэлша и заставить его повиноваться, и сделать это давно.

Однако Бэнд ничего не сказал. Не его дело вмешиваться, особенно в присутствии младших офицеров и сержантов. Он только скромно попросил дать ему один из автоматов, зная, что Стейн ему не откажет, и Стейн согласился.

Поскольку два автомата были закреплены за командованием роты, оставалось четыре. Было решено распределить их заранее, чтобы в дальнейшем избежать споров. Один, разумеется, достался Калпу. Дейл, который предусмотрительно продолжал хранить молчание и не сказал об автомате, спрятанном в лесу, тоже получил один, как инициатор рейда. Уэлш и Сторм, как старшие по званию, получили по автомату. Мактею, молодому каптенармусу, автомат не был нужен, так как он не собирался идти в бой с ротой, в рейд он отправился просто для развлечения. Двум помощникам командиров взводов пришлось довольствоваться карабинами, но они были рады, что получили возможность принять участие в рейде.

Все это было решено в день рейда, когда семеро участников перед отправлением собрались около ротной канцелярии, вооруженные выданными на время пистолетами.

Дейл не стал упоминать о седьмом автомате, потому что не совсем верил в успешное завершение задуманного предприятия. Не очень-то доверяя начальству, он боялся, что его автомат может перекочевать к Раскоряке Стейну или к Блестящему Бэнду (как иногда называли высокого Джорджа) еще до начала рейда. В таком случае, если рейд окажется неудачным, он останется на бобах. Но рейд прошел успешно. После рейда Дейл осмотрительно, не спеша принес автомат из тайника, глуповато ухмыляясь своей мошеннической проделке, превратив ее в шутку и заставив всех рассмеяться. Неожиданный лишний автомат перешел к Мактею, который к тому времени решил, что когда придет время, он тоже пойдет на передовую посмотреть, что такое бой, вместе со Стормом и другими поварами.

И это время пришло гораздо скорее, чем кто-либо ожидал.

С каждым днем с холмов все громче доносились грозные звуки минометного и ружейно-пулеметного огня. Шустрые маленькие джипы сновали по грязным дорогам со старшими офицерами, держащими планшеты с картами; постепенно возрастали их количество и скорость. Вот и все, что знала третья рота. Когда наконец поступило распоряжение выступить на фронт, оно застигло всех врасплох, отчасти потому, что как-то не очень верилось, что это время когда-нибудь наступит, что этот момент придет. Приказ о выступлении был подобен грому среди ясного неба.

Файф сидел на баке для воды около палатки канцелярии, греясь на солнце, когда на ротном джипе подкатил Стейн с планшетом на коленях. Прежде чем они с шофером вышли из машины, по выражению их лиц Файф догадался, с чем они приехали. Тогда он понял, что глухие звуки, которые он слышал, были вовсе не громом, а медленными ударами его собственного сердца. Нежелание воевать и волнующее ожидание тянули Файфа в разные стороны. Он боялся, что, если его волнение чуть-чуть усилится, оно может превратиться в явный страх, возможно неуправляемый.

Всего лишь несколько дней назад Файф был безучастным свидетелем подготовки к рейду за автоматами. Он не мог простить Уэлшу, что его отстранили от этого дела. Ему так хотелось участвовать в рейде и получить автомат, что всякий раз, как он об этом думал, на его лице появлялась уродливая гримаса.

Он даже нарушил данное себе торжественное обещание никогда и ни о чем не просить Уэлша и обратился к нему прямо. Конечно, во время перерыва, когда никто не мог его услышать. Он даже не просил автомат, все, что он хотел, это принять участие в рейде. Чернобровый сержант только уставился на него с притворным изумлением, в его черных глазах промелькнуло злорадство.

— Малыш, — сказал он, — ровно через пять минут мне понадобится книга больных с этими тремя новыми случаями малярии.

Это был конец. Файф решил, что всю жизнь не забудет этого позора. Он считал, что даже страшные испытания боя не смогут стереть это клеймо. Эта мысль приводила его в содрогание.

В эти два дня, когда рота переживала событие чрезвычайной важности — рейд за оружием, в жизни Файфа произошло и второе, менее важное событие. Его посетил один из его двух друзей — второй, если считать Белла первым другом, хотя за последнее время Файф был склонен махнуть на него рукой и вообще не считать больше своим другом. Второй друг Файфа был солдат по фамилии Уитт, которого перевели из роты за два месяца до отправления.

Уитт был невысокий, худощавый парень из штата Кентукки, старый солдат регулярной армии, бывший полковой боксер. Он прослужил в третьей роте несколько лет. Его перевод послужил Файфу хорошим наглядным уроком, любопытным примером того, как поступают у них в армии.

Незадолго до того, как полк в полном составе направили для прохождения «заключительного этапа боевой подготовки», как он официально назывался, в полку было сформировано новое подразделение, получившее название артиллерийской батареи. Сначала подразделение существовало только на бумаге. В полку уже была противотанковая рота, но помимо применения ее орудий для противотанковой обороны артиллерийская батарея могла использовать их в качестве полевой артиллерии и служить небольшим артиллерийским подразделением в составе полка, способным быстро сосредоточивать сильный огонь по целям взводного или ротного масштаба.

Превосходно задуманная и существующая только на бумаге, артиллерийская батарея все же нуждалась в людях, чтобы воплотиться в жизнь. Этот вопрос был решен в рамках полка весьма оригинальным путем — путем процесса, который можно было назвать «избавлением от негодных». Файф видел, как это делается. Из полка поступило распоряжение каждому командиру роты выделить определенное количество солдат. Командиры выполнили его, и самые отъявленные пьяницы и смутьяны собрались под одной крышей, образовав артиллерийскую батарею. Командиром этого подразделения назначили офицера, которого меньше всех любил командир полка. Уитт оказался в числе солдат, выделенных третьей ротой.

Уитт, хотя и выпивал, как большинство солдат, не был отъявленным пьяницей. Его, пожалуй, можно было отнести к смутьянам, поскольку он уже несколько раз был разжалован и дважды посажен в тюрьму по приговору дисциплинарного суда. В глазах Файфа все это превращало его в некоего романтического героя (хотя, пожалуй, и не в такой степени, как Белла), но отнюдь не внушало симпатия Стейну или Уэлшу. И все же он не был исключением — и другие солдаты, которых не направили в артиллерийскую батарею, имели подобный послужной список. На свою беду, Уитт завоевал особую неприязнь Уэлша за то, что постоянно пререкался с ним, так как в свою очередь не любил Уэлша. Каждый из них считал другого мерзким подонком без всяких скидок и оговорок.

Хотя Уитт отказался просить, чтобы его оставили в роте, он был огорчен, что его переводят. В третьей роте были все его друзья, и он гордился репутацией, которая там у него была. Все знают, что он любит третью роту, размышлял Уитт, и если Уэлш, зная об этом, все же переводит его, значит. Уитт справедливо его презирает, и, следовательно, тем более невозможно просить, чтобы его оставили. Итак, сто без шума перевели вместе с несколькими настоящими пьяницами. А теперь он пришел в гости.