Глава 8. В августе 1991 года, спустя относительно короткое время после появления в Одессе, Кфир в очередной раз поехал в Москву с отчетом в посольство

Путч

В августе 1991 года, спустя относительно короткое время после появления в Одессе, Кфир в очередной раз поехал в Москву с отчетом в посольство. Так как в посольстве все были очень заняты, назначив встречи со всеми нужными людьми, у него еще оставалось достаточно свободного времени.

Кфиру нравилось приезжать в Москву. Обычно получалось побродить по городу, сходить в театр или музей, а иногда и навестить родственников. По мере того, как он осваивался в городе, постепенно осуществлялись личные планы и замыслы. Следует учесть, что с момента отъезда в 1969 году прошло 22 года. Был 1991‑й год – полный развал страны.

Времени было достаточно, и наш герой решил съездить в Опалиху. Опалиха – это бывший в советское время престижный поселок полярных летчиков, находящийся на Рижской дороге в 20‑ти минутах езды от города. В этом подмосковном поселке, окруженном лесами, был дом деда, в котором Кфир с сестрой проводили почти каждое лето. Их дед летчиком не был, тем более полярным. Он был адвокатом, достаточно известным, а так же композитором и дирижером. Очень сложная и неординарная личность.

Утром Кфир добрался на метро до Рижского вокзала. Электрички ходили очень редко, да и не всегда по расписанию. Много воспоминаний, связанных с детством и близкими людьми, стали восстанавливаться в памяти. Перед ним всплывали картины и эпизоды начала 60‑х годов.

По дороге в Опалиху он был под впечатлением воспоминаний, нахлынувших еще на Рижском вокзале. Напротив него сидели два старика и очень увлеченно обсуждали какие‑то политические события. Один из них сказал: «А у нас ведь дворцовый переворот!» – эта фраза как‑то проскользнула мимо, но все же осела в подсознании.

Добравшись до Опалихи, Кфир пошел искать когда‑то хорошо знакомый дом. Адрес он помнил. Думал, что помнил и дорогу от станции, однако все меняется, и найти дом оказалось гораздо сложнее, чем ожидал. Когда он нашел дом, то ужаснулся. Окна и двери были заколочены. Забор вокруг сада стоял лишь местами. Та часть сада, где когда‑то росли прекрасные вишни, вообще была голой. Он прошелся от дома к сараю через небольшую площадку, где когда‑то были стол, скамейка, гамак… Мимо мест, где были будки собак, которых они с сестрой так любили. Тяжело было на это смотреть…

Внезапно Кфира окликнула соседка, женщина средних лет. Она подошла к забору со своей стороны и вежливо, как это ни странно для того дикого времени, спросила, кто он такой. Кфир ответил, что он внук бывшего хозяина. Тогда она сразу же изменилась в лице и стала еще более вежливой. Она сказала, что хорошо помнит его маму – «такую интересную женщину, в длинном халате…» У нее Кфир получил телефон сестры жены деда, которая жила в Ленинграде. На обратном пути пришлось опять‑таки долго ждать электричку на перроне. По‑видимому, никакое расписание не соблюдалось. На наивный вопрос, обращенный к одному из ожидающих, как же с расписанием, он получил довольно грубый ответ, что мол, нужно радоваться, если вообще будет электричка. Да, это был другой мир.

Все еще оставаясь в ностальгическом настроении, Кфир вернулся в Москву и прямо с вокзала отправился на площадь Пушкина в «Мак Дональдс» – перекусить. В то время это был единственный уголок западной цивилизации, если так можно выразиться. Говорили, что это самый большой «Мак Дональдс» в мире (в то время единственный в России). Может быть, ресторан и был самый большой, но и очередь явно была велика. В лучших традициях СССР. Продвигалась очередь, однако, несмотря на все свои полкилометра, достаточно быстро. Явная смесь Востока и Запада, то есть советской культуры и американской эффективности.

Стоя в очереди, Кфир был ошарашен проехавшим мимо бронетранспортером. В Израиле, несмотря на то, что по улицам ходит масса военных, среди которых многие с оружием, по городу бронетранспортеры не ездят. Более того, на бронетранспортере сидели солдаты в боевой форме с патронташами и оружием. Для человека, понюхавшего пороха на своем веку, это все равно выглядело как‑то сюрреалистично. Интересно, как же это воспринималось москвичами? По‑видимому, их город не видал такого со времен Второй мировой войны. Да, это было очень впечатляюще. Тут‑то вспомнилась фраза о «дворцовом перевороте», произнесенная в электричке. Все еще ничего не понимая, Кфир все же пообедал в «Мак Дональдсе».

Выйдя из ресторана, он пошел по улице Горького по направлению к Кремлю. Вдоль улицы стояла колонна танков и молодежь с транспарантами. В воздухе буквально ощущалось напряжение. Два чувства боролись в нашем герое. Первое – любопытство. Ощущая, что он наблюдает какое‑то историческое событие, ему хотелось увидеть как можно больше и как можно ближе. С другой стороны, он осознавал, что это безответственно, и в данной ситуации никак не касается его прямых обязанностей. Было ясно, что ситуация небезопасна. Решив не быть героем и сказав себе «Это не твоя война. Тебе хватает ее и дома», Кфир спустился в метро на ближайшей станции, взяв курс на посольство.

В посольстве его непосредственный начальник сообщил, что сотрудники уже ночью получали сообщения из Израиля о происходящем в Москве. По дороге к «главному» он добавил, что не исключена возможность эвакуации. Трудно сказать, чтобы Кфир был в восторге от «главного», но на этот раз его выдержка и хладнокровие произвели впечатление. «Ты сегодня вернешься в Одессу. Мы все остаемся на своих местах», – сказал он не спеша. Следует отметить, что благодаря этой решительной политике, Кфир заработал свои первые «очки» в Одессе. Лидеры Еврейской Объединенной Общины не раз вспоминали, кто где был во время путча. Это сравнение явно не было в пользу Джойнта и Сохнута. Кфир сел на вечерний поезд на Киевском вокзале. Все купе было в его распоряжении, и на этот раз никто не беспокоил его по этому поводу. Устроившись и перекусив, он лег спать. Сон был неспокойным. Поезд часто останавливался и подолгу стоял. В предыдущих поездках тем же рейсом такого не было. Иногда во время продолжительных остановок он выглядывал в окно. Часто стояли не на какой‑либо станции, а просто где‑то в поле. На фоне политического хаоса буквально ощущалось безвластие. Это напоминало какие‑то фильмы о революции, увиденные в детстве. Так ехали всю ночь с остановками. То же продолжалось и днем. Жара разморила Кфира, и он продолжал дремать, мысленно отмечая про себя время очередной остановки, совершенно не представляя, где они находятся.

Проснувшись в очередной раз из‑за шума, он понял, что они стоят на какой‑то станции, по‑видимому, большой. Выглянув в окно, Кфир увидел, что они в Киеве. Мелькнула шальная мысль, что не мешало бы купить «Правду» с обращением ГКЧП[7]. Такая газета, как бы ни развивались события, станет историческим документом. Мигом собравшись, несмотря на сонливость, он попросил проводника закрыть купе. На вопрос долго ли они будут стоять, проводник не смог ответить ничего определенного. Добежав до ближайшего ларька у входа на вокзал, Кфир стал в очередь. Очередь шла дугой и где‑то посередине меняла свое направление. Таким образом, сначала он мог спокойно видеть поезд. Однако когда продвинулся до середины, время от времени приходилось отходить и посматривать, не тронулся ли состав. Если бы поезд тронулся, он бы без проблем успел добежать.

Наконец подошла очередь. Он купил газету и еще какую‑то книгу, что заняло несколько минут, во время которых поезд был вне поля зрения. Когда он вышел на перрон, мимо шел какой‑то состав. Кфир сам не понял свою реакцию. Может быть, где‑то в сонном подсознании была какая‑то уверенность, что его поезд стоит, а этот идет, и не так уж медленно. Тем не менее, он крикнул мужчине в форме железнодорожника, стоящему в открытой двери одного из вагонов: «Куда идет поезд?» Да, странный вопрос. Естественно, что услышав: «В Одессу», – трудно передать, как он рванул. Кфир не подозревал, что мог прыгнуть на такое расстояние. Разгон и прыжок явно не отставали от олимпийских норм. Хуже, однако, дело обстояло с приземлением. Со всей своей энергией и всем весом он приземлился на ногу тому самому железнодорожнику, который оказался начальником поезда. Не стоит повторять, с каким из близких родственников Кфира и в каких отношениях состоял он, судя по его красноречию. Кфир решил более не испытывать его гостеприимство, и чтобы не обнаружить дополнительных родственных связей, поспешил удалиться в свой вагон.

В Одессу приехали на следующий день. В городе ощущалось полное безвластие. Митинги, выступления различных политиков местного масштаба… Не обошлось и без антисемитов. Кто же еще мог быть виноват во всем происходящем? Да, это было интересное время. Невольно вспоминалось китайское проклятие: «Чтоб ты жил в эпоху перемен».

Удивительное было ощущение в эти несколько дней после путча, до возвращения Горбачева из Фароса. В Одессе стояла великолепная погода, город был весь в цвету. Масса отдыхающих, да и сами одесситы в то время не особенно перерабатывали. Было такое ощущение, что все хотели быть на улице, потому что там скорее можно было узнать последние новости. Это непрекращающееся столпотворение использовалось различными политиками мелкого калибра, которые надеялись на гребне беспорядков подняться на более высокую ступень политической лестницы. Ораторы были чуть ли не на каждом углу.

Между тем, несмотря на обстановку, которая по большому счету напоминала какой‑то народный праздник, тем, кто задумывался, было не так уж и весело. Бывалые люди даже в таких городах, где не было танков на улицах, понимали, что не ясно, «что день грядущий нам готовит…» со всеми вытекающими из этого последствиями. В некоторых общинах вывозили и прятали исторические документы, которые удалось спасти или раздобыть. Сжигались списки членов организаций и общин. Было ясно, что «гомо советикус» ожил вновь и будет продолжать это делать при малейшем признаке опасности возрождения предыдущего строя. К Кфиру приехали ребята из Николаева, но не пришли на квартиру, а позвонили из автомата, опасаясь слежки. Они встретились на Приморском бульваре. Сообщив о том, что они закопали общинные списки где‑то за городом, спросили, какие у Кфира будут указания. Несмотря на некоторую трагичность ситуации, Кфир едва сдержал улыбку. Гораздо позже, оглядываясь назад, он осознавал, что, по‑видимому, сам недооценивал, насколько все это могло быть серьезно. Ребят он попытался успокоить, и они договорились о поддержке связи и на всякий случай об условных словах.

Через несколько дней Горбачев вернулся, и все стало успокаиваться, хотя прогнивший фундамент «нерушимого Союза» дал непоправимые трещины.

Именно в это время рухнула единственная синагога на Пересыпи, которой без малого было 100 лет. Здание было аварийным уже давно, но, как известно, в то время такие вещи мало кого беспокоили. Земля на Пересыпи оседает, здания в Одессе построены из ракушника, что делает их особенно хрупкими.

Кфир часто бывал в этой единственной действующей синагоге. Как‑то там произошел курьезный случай. Как известно, во время субботней церемонии к Торе приглашаются семь человек. Это считается большой честью. Сначала коэн, затем леви[8], а потом по порядку пять представителей сословия Израиль. Приглашенного вызывают по имени и имени отца. На русский это переводится ближе всего как имя и отчество. В какой‑то момент, когда очередь дошла до Израиля, Саша‑раввин пригласил Володю Веровского, и как это часто бывает, произнося его имя, естественно в его ивритской форме, то есть Зеев, вопросительно посмотрел на Володю, как бы ожидая подсказки. Было ясно, что Саша не знал отчества Володи. Форма обращения к приглашаемому человеку приблизительно такова: «Поднимется и подойдет уважаемый Владимир…» Вот на этом‑то месте Саша вопросительно взглянул на Володю, не оканчивая своей фразы. Володя почему‑то молчал.

…Нужно отметить, что Володя, будучи членом координационного совета объединенной общины от некой организации искусства, по некоторым мнениям, не всегда соответствовал статусу. Не раз уклонялся от требований Кфира о представлении отчетов по различным расходам, достаточно примитивно пытался под него «подкапываться». Естественно, отношения были не самыми теплыми.

…И вот Саша повторяет: «Поднимется и подойдет Зеев (Владимир) бен (отчество)…?» А Володя молчит. Саша повторяет в третий раз. Все взгляды устремлены на Володю, который потупив взгляд, тихим голосом, наконец, говорит: «Бен Элиягу». Кфир с Сашей, единственные, знающие иврит среди находящихся, в изумлении посмотрели друг на друга. Встретившись взглядами, несмотря на всю серьезность обстановки царившей в синагоге, они разразились неудержимым хохотом. Зеев бен Элиягу соответствовало русскому «Владимир Ильич». Да, воистину жаль, что славный дедушка Ленин не смог стать свидетелем того, как его тезку приглашали принять участие в еврейской религиозной церемонии. Судя по выражению лица самого тезки, он тоже не был особенно доволен этим невольным открытием.

Здание синагоги продолжало оседать и накреняться. Саша со своими учениками из ешивы как раз были в синагоге на лекции. Его не раз предупреждали, что он рискует, но другого помещения не было, и он, смеясь, отвечал: «Во время нашей работы этого не случится». Действительно, он сказал своим ученикам покинуть здание только тогда, когда начали лопаться окна. Через несколько минут после того, как последний человек вышел из здания, оно рухнуло. Интересно, однако, не только то, что никто не пострадал. Шкаф, в котором стоят свитки Торы, и стена вокруг него остались стоять, как будто ничего не случилось. Саша сам все это показывал Кфиру через несколько дней после происшествия.