Франция, городок Ситэ, середина 1990‑х. То трагическое весеннее утро в их доме началось со скандала

То трагическое весеннее утро в их доме началось со скандала. Местный Ван Гог, так звали между собой окружающие талантливого, но непутевого художника, не принес рисунки пакетов и оберточной бумаги, которые Аннет должна была сегодня отправить в типографию: у нее выходила новая серия кремов. За завтраком мадам, стуча розовым ногтем указательного пальца по столу, властно приказала мужу еще до того, как он повезет сына в школу, заехать к этому «несчастному пьянице», выбить из него работу и потом привезти все к ней в офис. А после отправиться за подарком – завтра у сына день рождения!

Ксавье знал, где живет его соперник в искусстве, но за те годы, что находился в этом городке, он никогда не заходил к нему в квартиру. Собственно, как и тот к ним. С тяжелым сердцем, но и с изрядной долей любопытства, он сел за руль. Дом «Ван Гога» находился на другом конце Ситэ. Городок был маленький, а дорога удобная, и Ксавье решил, что ему хватит полчаса на все, потом – школа, и через час он будет в офисе жены, а после вернется в свою студию и займется установкой света для фотографии к рекламному плакату нового суперкрема Аннет. Ему было любопытно не только побывать в доме соперника, но и посмотреть, как тот решил задачку с упаковкой.

Дом стоял в самом конце узкой улочки и был угловым, основная его часть выходила на довольно оживленное провинциальное шоссе, а ворота дворика смотрели в переулок. Несуразное трехэтажное здание построил сразу после войны дед художника, предполагая, что здесь будут жить его многочисленные дети и, следовательно, многочисленные внуки. Но из детей появилась на свет только одна дочь, которая, подарив ему внука, погибла вместе с мужем в авиакатастрофе. А внук, оставшись единственным наследником, стал продавать дом по частям, оставив себе только угловую комнату с верандой на первом этаже, с встроенной крошечной ванной: душ, раковина, унитаз. Так здание из разряда личных перешло в разряд многоквартирных.

Дворик был невелик и занят двумя машинами жильцов, поэтому Ксавье остановил свою в воротах, намереваясь пробыть у художника менее пяти минут.

«В крайнем случае мне посигналят, если будут выезжать», – подумал он, вертя на пальце ключи и поднимаясь по ступенькам к верандной двери.

Постучал… Дверь откликнулась дребезжанием стекла и тихо, с легким скрипом отворилась.

– Месье Марэ! Эй! Вы дома? Можно войти? Месье Марэ!

В замешательстве, что попал в дом без приглашения, он остановился в двух шагах от порога и оглядел огромную комнату. Застекленные длинные стены за спиной Ксавье и справа от него были зашторены плотными темными портьерами. Свет поступал только из двери, в которую он вошел, и свет этот оставлял на противоположной стене, сплошь завешанной картинами, рисунок искривленных оконных переплетов, а на полу – тень вошедшего. Слева от Ксавье почти вплотную к занавескам стояли небольшой холодильник с водруженным на него телевизором и двухкомфорочная грязная газовая плита, а на ней большая сковорода с остатками пригоревшего картофеля. За ними, поперек, как бы отгораживая что‑то, возвышался огромный старинный буфет. Вошедший присвистнул от восторга, разглядывая это в высшей степени художественное произведение.

– Эй! Есть здесь кто‑нибудь? Месье Марэ! – он сделал несколько шагов и заглянул за буфет. Тот и впрямь закрывал встроенную крошечную ванну, дверь была открыта и горел свет, голая лампочка отражалась в забрызганном водой зеркале. В самом углу за ванной стояла старинная кровать с балдахином и портьерами до полу, на ней на скомканных простынях спал одетый «Ван Гог».

– Месье Марэ! Это я, Ксавье. Меня послала мадам Аннет за рисунками.

Спящий перевернулся на спину, пробормотал что‑то невнятное и махнул кистью в сторону длинного рабочего стола, расположенного посреди комнаты.

«Вот хам! Он решил, что я – посыльный», – раздраженно подумал Ксавье и задел ногой пустую бутылку у подножия кровати, она покатилась по полу и остановилась, сверкая в луче солнца. – Виски! Понятно. Где ж здесь свет?

Глаза его уже привыкли к полумраку, и он уверенно включил высокий напольный торшер. Он был двухрожковый: один освещал стол, на котором лежали нужные ему работы и находилась грязная тарелка с остатками картошки и помидоров; второй рожок был направлен в дальний угол на высокий мольберт с довольно большой картиной. Это был великолепный портрет его жены: декольте, разрез на юбке, шпильки и челка. Ксавье машинально сгреб рисунки и выключил свет. Он будто только что дотронулся до оголенного провода, ему стало жарко, и на спине выступила испарина. Выбежав из дома, он сел в автомобильное кресло и, бросив работы на соседнее сиденье, на мгновение застыл.

– Боже! Это же ее бывший любовник! Может быть, Макс – его сын! – еле слышно прошептал он. – А мне говорили, что он семимесячный. Три восемьсот. Какой семимесячный весит три восемьсот!

До него доходили слухи, что у Аннет был бурный роман с этим местным гением, но родители и слушать не хотели об их свадьбе. С той поры он иногда задумывался над этими сплетнями. Но история, которая разыгралась в семье в те времена, так и осталась ему неизвестна.

А было так.

Получив от отца полный и безоговорочный отказ, Аннет, у которой забрали все вещи, выбралась через балкон и, надев старые отцовские сапоги, в которых он поливал цветы, убежала к возлюбленному художнику. Наутро, обнаружив пропажу, ее стали искать, но она вернулась сама, пройдя в жутких сапогах и пижаме через весь городок, и сказала:

– Хорошо! Я не выйду замуж за того, кто вам не нравится. Выйду за первого встречного! – Что она с успехом и сделала практически в тот же день. Можно сказать, ей повезло.

Наконец, с ясным пониманием того, что произошло в его жизни, Ксавье включил зажигание, врубил заднюю скорость и, надавив на газ, с визгом рванул с места, в висках пульсировало, руки, да и все тело, дрожали неимоверно. Крик где‑то рядом раздался почти мгновенно, но он не обратил на него внимания и резко выруливал налево, чтобы вернуться домой за сыном, когда перед ним возник разъяренный мужчина. Он бежал рядом и стучал кулаком по капоту:

– Стой! Стой, негодяй! Ты раздавил ребенка!

Ксавье, не понимая, что происходит, остановил машину, резонно предположив, что задел авто этого месье, и опустил стекло.

– Ты раздавил ребенка! Гад мерзкий, смотри, что ты наделал!

На слова «смотри, что ты наделал» он повернул голову туда, куда показывала трясущаяся рука незнакомца. Напротив ворот дворика, в десяти метрах от него, на асфальте лежал подросток.

Это было последнее, что видел в тот день Ксавье. С ним случился инфаркт.