Франция, городок Ситэ, конец 1970‑х

Когда Пьетро заболел и долго лечился, а потом собрался умирать, Пьер был уверен, что лавка останется ему, по этому поводу не возникало никаких сомнений. Пьетро всегда говорил, что детям магазин не нужен, и они действительно были равнодушны к тому, как идут у отца дела и что вообще происходит. Зато Пьер оказался мясник и продавец от Бога, и Пьетро был счастлив, когда уже с утра едва проснувшийся Пьер несся в лавку. А для парня одним из самых счастливых мгновений дня был тот, когда он открывал жалюзи на окнах и на двери магазина. Пьер досконально разбирался во всех сортах и видах мяса, знал, какой кусочек для какого блюда идеально подходит, ювелирно разделывал и резал туши, разговаривал с ними, как с живыми, и ласково поглаживал, перед тем как сделать первый надрез, потом, как художник, выкладывал куски на витрине, и делал все это с трепетом и удовольствием. К тому времени, как здоровье Пьетро стало давать серьезные сбои, Пьер успел закончить школу и проводил в магазине сутки. Покупатели обожали его и многие заскакивали просто так, поболтать о погоде или о футболе с веселым симпатичным парнем и справиться о здоровье хозяина, который все реже и реже спускался вниз. А если и спускался в хорошую погоду, то просто сидел на стуле у двери, любовался на небо и радовался за Пьера, в очередной раз убеждаясь, что сделал правильный выбор.

Когда дети Пьетро Аголини заговорили о том, что собираются продавать лавку, Пьер пришел в бешенство и отчаяние. По завещанию ему полагалась лишь некая сумма денег, скопленная его практически уже отцом, и маленький полуразрушенный рыбацкий домик в Бретани на берегу океана. Пьетро много лет не посвещал времени своему хобби, но когда‑то он был страстным рыбаком.

Пьер не понимал, как могла произойти такая несправедливость с наследством. Ведь он посвятил магазину всего себя. Никто не полюбит эти стены и эти прилавки так, как он, никто не знает этот маленький мир лучше него, никто не сможет достойно заменить его, у этой кассы и у этих полок с вином. Неужели Пьетро был настолько уверен, что, даже завещай он магазин своим родным детям (а больше завещать им было нечего), они все равно оставят его Пьеру. С другой стороны, они могли опротестовать завещание, если бы магазин доставался Пьеру. Да что гадать? Все равно он никогда не узнает, почему так получилось. Последнее время старик Пьетро вообще отсутствовал мыслями в материальном мире. Витал в каких‑то других мирах, совершенно расслабленный и даже счастливый, хотя это определение несколько удивительно применять к умирающему человеку, но Пьер мог поклясться, что он был именно счастлив. На все касающиеся торговли и управления вопросы Пьера он лишь махал рукой и улыбался: «Ты же сам все знаешь. Как сделаешь, так и хорошо». И теперь Пьеру уж точно некому дать совет, что делать дальше. Он попросил наследников Аголини озвучить цену, и стало понятно, что полученных денег не хватит, чтобы выкупить дело. В рассрочку они ждать не хотят, им нужно уехать домой с полной суммой. Взять кредит он не решался – сможет ли он достаточно зарабатывать, чтобы расплатиться. У маленьких магазинчиков сейчас не лучший период. Хотя на отсутствие покупателей он не жалуется, но зарабатываемых денег хватает только, чтобы поддерживать приемлемый уровень жизни, а вот еще тянуть кредит… Пьер был не уверен. «Родственники» сказали, что уезжают, что наняли агента и пока тот будет искать покупателя и оформлять бумаги, Пьер может оставаться в доме и работать, но в любой момент он должен быть готов съехать. У него оставалось еще какое‑то неопределенное время, чтобы подумать о будущем. И он панически размышлял, и не мог представить, как он останется без магазина и любимой работы. Если только наняться продавцом к будущим владельцам. Пьер усмехнулся. Какая жестокая ирония, но он обязательно что‑нибудь придумает.

Пьер никогда не отличался романтическими умонастроениями, но когда в магазин первый раз зашла Адель, тонкая и бледная, в белом сарафане и белой же шляпке, из‑под которой торчал длинный, но не очень густой хвост белокурых мягких волос, Пьер подумал: это белый ирис, такой распускается каждую весну в их палисадничке у старой пихты, и сердце его забилось сильнее. В любовных чувствах Пьер оставался абсолютно неискушенным. Не то чтобы у него никого не было. Заходила симпатичная и неунывающая студентка Вера, она попросилась подрабатывать уборкой в магазине и оказалась не прочь весело проводить свободное время с симпатичным парнем. Еще нашлась пара симпатичных девчонок, готовых скрасить его досуг. Но досуг досугом, а чувств он не испытывал ни к кому. Доступные девушки без комплексов из мидлкласса, любящие выпивать и веселиться, в его планы не входили, в этом он поклялся себе еще в детстве и не собирался сворачивать с намеченного пути.

«Белый ирис, – подумал он. Но когда она заговорила тихим голосом, опустила глаза, и ее бледные щеки залил румянец, воображение Пьера совершило еще один романтический прорыв: – Роза, настоящая утренняя роза».

Тихим голосом она попросила кусочек какого‑нибудь мяса. Пьер включил все свое обаяние. Она не знала, какое ей нужно мясо. Чтобы пожарить или потушить? Она не знала. Они только недавно сюда переехали. Ей нужно купить папе мяса на ужин, и поскольку она никогда в жизни не готовила… «А кто же готовил, мама?» – «Нет, мама умерла». – «Ох, простите, я не хотел». – «Не волнуйтесь…» – Она улыбнулась, сверкнув белыми маленькими зубами. Жемчуг! (Пьер и не подозревал, что он знает столько названий красивых вещей, которые существуют в мире помимо прекрасных колбас и мясных туш.) «Готовили слуги», – продолжила она и подняла на него свои огромные глаза. Фиалки! (И откуда он знает столько названий цветов?!) Он вышел из‑за прилавка и, отодвинув стекло витрины, показывал ей кусок за куском с подробными кулинарными отсылками, художественными отступлениями и маленькими смешными комментариями. Она смотрела на него восхищенными глазами, тихонечко смеялась его шуткам, гладила мясо длинными тонкими пальцами и не могла ничего выбрать. Пьер попросил довериться ему, и она доверилась. Он пригласил ее приходить к нему еще, тогда у ее отца всегда будет гарантированно вкусный ужин. Выходя из магазина, она полуобернулась, и солнце осветило нежный профиль:

– Меня зовут Адель.

– Пьер, – учтиво поклонился он и подумал: «Ангел! – А потом задумался: – Слуги? Слуги это хорошо. Но почему сейчас готовит ужин она? Может быть, они в отпуске? Что, сразу все? Похоже, девушка не из простой семьи, но при этом такая скромная. Наверняка богата. Родители вряд ли будут рады, если она выйдет замуж за простого мясника, к тому же без приданого. Но об этом пока никто не знает. Да и матери у нее нет. Я ей понравился, это точно. Поэтому, если отец еще не нашел ей богатого жениха, у него есть все шансы с ними породниться. Если она придет в магазин еще раз, действовать надо незамедлительно. И придется на время завязать с «верами».

Адель пришла на следующее утро в той же белой шляпке, но с распущенными волосами, прозрачным блеском на губах и едва тронутыми тушью ресницами. Попросила паштета. Пьер оценил скромный макияж и предложил ей кофе. Она, краснея, согласилась. Пьер фонтанировал шутками и забавными историями. В выходные они договорились сходить погулять и поужинать. Адель не захотела, чтобы он за ней заезжал. Решили встретиться прямо здесь, на площади. «Наверное, стесняется показывать мне свое богатое жилище», – догадался он.

Со свидания Пьер, с одной стороны, возвращался несколько обескураженным, с другой – ему светило гораздо больше шансов на успешный исход мероприятия. Без сомнения, Адель, несмотря на то, что он сегодня узнал, остается неплохой кандидатурой для совместной жизни. Она оказалась не такой богатой, как он себе представлял. Вернее, совсем не богатой. Но она была настоящая аристократка, а ведь он всю жизнь мечтал, даже не мечтал, а просто поклялся себе породниться именно с такой семьей, чтобы навсегда избавиться от прошлого и впрыснуть дворянскую кровь в свои вены, и потом его дети, соединяясь с равными себе, будут подниматься все выше и выше, чтобы наконец вымыть из генов совсем эту проклятую смесь алкашей, дешевых проституток и чернорабочих. В кафе Адель лишь пригубила шампанское и ела как маленькая птичка. То, что она не выпивала, совпадало с еще одним пунктом, который Пьер уже в детстве назначил себе для будущей жизни. Пьющие женщины казались ему наимерзейшими существами, вызывали лишь отвращение и желание ударить. В отношении мужчин Пьер не думал, а о том, как сильно пьет ее отец, он не догадывался.

Ее отец продолжил традицию деда и умудрился до конца промотать их состояние, в котором не малую долю занимало наследство матери. Он играл в карты и на бегах, содержал целый штат любовниц и участвовал в политических играх. Особенно он усердствовал после смерти баронессы. Уже потом, познакомившись с тестем, Пьер вспомнил, что видел плакаты, призывающие голосовать за месье де Бриссака, но никогда не относился к этому серьезно, даже не вникал, кто это, предпочитая отдавать голос за менее карикатурные и мифические кандидатуры. Адели с отцом пришлось продать за долги семейное поместье и почти все драгоценности и снять скромную квартирку.

Адель пригласила Пьера туда после нескольких свиданий, когда уже были произнесены романтические признания, и Пьер, узнав многое о ее семье, заявил, что отсутствие или наличие денег в их отношениях ничего не решает, потому что самое большое богатство для него – знакомство с такой девушкой, как она. Он решил, что вполне можно жениться и на бедной девушке из хорошей семьи, потому что не факт, что его полюбит и осчастливит приглашением в свой мир богатая девушка с такой же родословной. А с лавкой он обязательно что‑нибудь придумает. Кстати, Адель, в свою очередь, пребывала в полной уверенности, что Пьер владелец этого чудесного магазинчика, который достался ему в наследство от отца, и радовалась, что не придется связывать свою судьбу с нищим принцем крови. Богатые женихи к ней давно не сватались.

Так вот, он зашел в квартиру, оказавшуюся даже меньше, чем та, которой он пока еще мог пользоваться. Она была беспорядочно и хаотично заставлена мебелью, которую удалось перевезти из их бывшего дома: длинные широкие комоды, тонконогие этажерки, стулья и стопки книг, которые лежали везде – на круглом обеденном столе, на полу, на подоконниках, на полках. Пахло деревом и книгами, а сквозь закрытые ставни проникал полосками свет, и в нем танцевали пылинки. На крошечной кухне негде было повернуться, однако имелась гардеробная, которую и открыла Адель, но там не оказалось ни роскошных платьев, ни круглых коробок для шляп с перьями, ни разноцветных узконосых туфель на шпильках. Там прислоненные одна к другой стояли картины.

– Кроме нескольких маминых украшений, это единственное, что у нас осталось по‑настоящему ценного. Коллекцию живописи начал собирать еще дед. Тут в основном импрессионисты. И от продажи ее спасло только то, что отец им просто поклоняется. Но я думаю, такой день все‑таки настанет. Надо ведь на что‑то жить. Я подумала, кстати, устроиться на работу. Но не знаю куда. Может, в издательство, я знаю языки…

Пьер не слушал, что говорила Адель. Он перелистывал, будто листы огромной книги, стоящие на полу картины. И даже ничего не понимая в искусстве, он чувствовал, что это стоит больших денег. Сердце его часто забилось…

– Адель. – Он взял ее за руку, и она взволнованно замолчала. – Я думаю, нам надо пожениться. Мы созданы друг для друга. Я всегда мечтал о такой девушке, как ты. Понимаю, что я простой парень. Но все же, может, ты согласишься выйти за меня? И не думай о работе, пожалуйста. У нас родятся дети, ты будешь сидеть с ними дома.

Адель высвободила руку, какое‑то время стояла молча и смотрела в пол, сжимая пальцы, потом подняла глаза на Пьера, голос ее слегка дрожал:

– Пьер! – Она крепко сжала его кисти. – Пьер! Мне нечего тебе предложить, но знай: все, что у меня осталось, с этого дня принадлежит тебе.

Ко дню свадьбы Пьер уже знал, сколько стоят полотна, и нашел лучшего покупателя картин. Полотна хоть оказались и не самые известные, но денег от их продажи вполне хватало на покупку магазина, да еще немного Пьер планировал оставить на жизнь. Жених ликовал.

Было решено, что ко дню бракосочетания семейство де Бриссак уже должно переехать к Пьеру. Свадьбу хотели отметить в кругу семьи, хотя будущий свекор и требовал пышных торжеств. Он вообще вел себя достаточно надменно по отношению к мяснику, чем крайне раздражал Пьера. Постоянно твердил, что своим согласием на брак их аристократический род оказал Пьеру высокую честь. С каждым днем знакомства старик становился все более неприятен Пьеру, но он держал себя в руках и лишь улыбался. Благо, что этому искусству он начал обучаться в раннем детстве и достиг в нем немалых успехов. В первый раз оказавшись в лавке, месье де Бриссак с брезгливым видом осматривался по сторонам и, поднимая с отвращением на лице батончик колбасы за хвостик и кидая его обратно, приговаривал: «Да, не то что у нас в фамильном замке… Какое убожество. Ну что поделать, любовь. Не могу же я пойти наперекор своей единственной дочери». Пьеру хотелось его придушить. Но день свадьбы близился, лавка была практически его, и он терпел.

Еще одно огромное разочарование посетило его в день свадьбы. Они втроем сидели в ресторане, и будущий тесть заказывал и заказывал себе вина, хотя Адель и Пьер всячески уговаривали его остановиться. Но тесть злился, продолжал пить, и когда они выходили из ресторана, он уже еле держался на ногах и, снова сев на любимого конька: «Я аристократ, а вы кто такие?», раздавал указания направо и налево. На улице он от них отделился, сказав, что не желает идти рядом с мясником.

– Пьер, прости. – Адель взяла мужа под руку и виновато заглянула ему в глаза.

– И что, часто так? – Пьер очень нервничал, еле сдерживался, чтобы не послать новоиспеченного тестя подальше ко всем чертям, и виноватый взгляд жены только взбесил его еще больше.

– Нннет, что ты? – неуверенно ответила она, опустив глаза. – Я поговорю с папой.

Пьер шумно выдохнул. Что‑то часто она опускает глаза. Тоже мне, мисс скромность. В этот момент они услышали мерзкий ехидный хохот на другой стороне улицы и остановились, обернувшись.

Месье де Бриссак хохотал.

– Boucher! Boucher![7]– кричал он, корча издевательские рожи и, как расшалившийся ребенок, показывал язык.

– Господи, какой позор! – Пьер сжал зубы и рванул было через дорогу, но передумал. Схватил Адель за руку. – Пошли отсюда! – Она волочилась за ним, пытаясь высвободить руку и удержать свою белую широкополую шляпу, которая норовила свалиться с головы.

– Мне больно, Пьер, пусти.

– Сними шляпу и неси в руке, – сквозь зубы процедил Пьер.

Втолкнув Адель в дом, он хлопнул дверью так, что задрожали стекла. Жена, рыдая, кинулась к нему, сжала его руки:

– Пьер, прости, прости, пожалуйста. Папа больше не будет пить. Я скажу ему.

– Иди умойся. – Она выглядела ужасно жалко с размытой тушью и покрасневшим раздувшимся носом. Перепачканные поля шляпы висели, и свадебное украшение сейчас больше напоминало панаму на огородном пугале. Пьер увидел, что кожа Адель возле костяшек пальцев покрыта красноватыми сухими цыпками. Он с трудом отцепился от ее рук. «Почему я не видел этого раньше?» – И не беспокой меня, пожалуйста, – добавил он во вздрагивающую спину Адели. – Я хочу побыть один. А ты приготовь кровати ко сну. Белье найдешь в большом комоде.

Пьер лег на диван и закрыл глаза: «Неужели ее папаша‑дворянин законченный алкаш? Если меня угораздило так вляпаться, это будет практически провал всей прекрасной будущей жизни, которую я создал в своих мечтах. Надо было сразу навострить уши, когда стало понятно, что женихов у нее нет и даже не из‑за того, что она бедная. На бедную, но родовитую уж точно бы клюнул какой‑нибудь богатенький делец. Надо, надо было узнать поподробнее о них, прежде чем сделать этот шаг. Вообще психологи не зря говорят – нужен год, притереться там, присмотреться. Какая‑то она не такая, как казалось в начале знакомства. Слишком угловатая, тощая, аморфная и эти красные цыпки. Что это? Вдруг они заразные? Но картины?! Лавка?! Он не мог себе позволить остаться без магазина, когда представился такой шанс! Ждать целый год. Не возьми он Адель в оборот, может, и не подвернулось бы другого случая. Можно утешать себя только тем, что на днях состоится сделка и магазин будет принадлежать ему. Картиночки, картиночки, да…» – Пьер уже дремал, когда сонную тишину разрезала трель звонка. За окном стемнело. Он вздрогнул – кого там нелегкая принесла, – надел тапочки и пошел открывать.

У двери стоял сосед, его постоянный клиент, со своей беленькой собачкой. Пьер потрепал ее за ухом.

– Месье Арналь, прошу прощения за поздний визит, но мы с Джуди вышли гулять и в нашей арке, – он махнул головой вправо, как бы уточняя где именно, – Джуди стала скулить и тянуть меня. Я пошел за ней, и она остановилась около спящего на земле человека. Он пьяный, и по‑моему, совсем ничего не соображает, судя по луже, в которой он лежит. Я пытался с ним заговорить. Бесполезно. – Пьер слушал и уже начинал понимать, о ком идет речь. Ярость закипала в нем. Рядом суетливо ахала Адель, прикрывая рот своими худыми пальцами в красных пятнах, ее локти торчали из‑под фонариков ночной рубашки, делая руки похожими на куриные косточки.

– Пожалуйста, можно покороче, Жиль. Очень дует. Или заходите.

– Нет, нет. Благодарю. Так вот, я хотел было уже звонить в «Скорую» или в полицию, но пригляделся и понял, что этого человека я видел несколько раз с вами.

– Большое вам спасибо. Мы с женой сейчас оденемся и сходим посмотрим, что это за человек. – Пьер пытался улыбаться.

Его тесть сладко спал в луже собственной мочи. Пьер с трудом водрузил на себя тяжелое вонючее тело. Рявкнул на плачущую и причитающую Адель, чтобы замолчала и не мешалась под ногами, и потащил его к дому на глазах у нескольких изумленных соседей, предлагавших свою помощь. Он отказывался и, улыбаясь, каждому объяснял:

– Тесть немного перебрал.

Соседи тактично отвечали:

– О, вы поженились! Поздравляем!

Дома Пьер сгрузил месье де Бриссака в ванну, кинул Адели:

– Разбирайся с ним сама. – И ушел в комнату Пьетро, лег, как был в одежде, на диван, отвернувшись лицом к стене. Так закончился день его свадьбы. Пьер, как и мечтал, породнился с аристократической семьей.