Глава 33. После полудня на маленьком семейном погосте за часовней в Закревском трое мужиков жгли костер, пытаясь отогреть промерзшую землю

После полудня на маленьком семейном погосте за часовней в Закревском трое мужиков жгли костер, пытаясь отогреть промерзшую землю.

- Жаль барина-то, - вздохнул один из них, высокий, сутулый, с седой бородой.

- Жаль-то жаль, токмо могилу копать в такую пору сущее наказание, - надевая толстые овчинные рукавицы, пробасил второй, что был помоложе да покоренастей.

- Стало быть, барыня теперь здесь всему хозяйкой будет, - заметил третий.

- Уж лучше так, чем незнамо кому достанемся. Барыня-то хоть и строга, да сердце у нее доброе, не обидит почем зря, - поднялся с бревна коренастый.

Раскидав угли от догоревшего костра, старший принялся долбить слегка оттаявшую землю.

Присев неподалеку, громко каркнула ворона, мужик вздрогнул и со страху уронил заступ.

- А ну пошла, нечистая! – выругался он, подобрав ком промерзшей земли и швырнув его в птицу. – Еще беду накличешь!

- Да вот она, беда, - вздохнул коренастый, поправляя съехавший на глаза треух, – отворяй ворота.

- Беда-то беда, а нам еще работы непочатый край, - заметил самый молодой из них. – Поднажми, братцы, солнышко-то уж к земле клонится.

- И то верно, - заметил седой, поднимая заступ и принимаясь вновь долбить им звенящую от мороза землю.

Наутро в маленькой часовне собралась вся округа. Проститься с графом Закревским приехали, несмотря на разыгравшуюся накануне метель. Мерно покачивалось кадило в руках священника, читавшего отходную, потрескивали поминальные свечи в руках прихожан, Юленька, глядя сухими покрасневшими глазами на заострившиеся черты лица покойника, словно в полусне повторяла слова молитвы. Не верилось в то, что происходящее вокруг отнюдь не сон. Еще три дня тому назад Василий Андреевич был решительно настроен ехать в Петербург, а после ужина вдруг пожаловался на усталость и, отказавшись от ежевечерней рюмки бренди, отправился спать пораньше. Говорят, во сне умирают только очень хорошие люди, - вспомнилось вдруг Юле.

Отчего так? Разве ж может быть страшнее мука, чем одиночество, сильнее страх, чем от неизвестности будущего своего? Не сдержавшись, Жюли всхлипнула и поднесла затянутую в перчатку руку к глазам. Вновь она забыла взять платок. И отчего всегда было так - едва глаза ее оказывались на мокром месте, так никогда не было с ней платка? Поддерживавшая ее под локоть Таша вложила ей в руку белоснежный лоскут батиста, обшитый кружевом. Отвернувшись, чтобы промокнуть глаза, Жюли встретилась взглядом с Михаилом Вирановским, что зачастил в их дом с визитами, чуть только Василию Андреевичу стало лучше, а теперь стоял почти за ее спиною. Оглядев собравшихся, Юленька заметила Александру Платоновну, а та, перехватив ее взгляд, тотчас зашлась в рыданиях. Эта нарочитая скорбь разозлила Жюли: неужели папенька и слезы искренней не стоит? Поджав губы, она уставилась в одну точку, чуть выше лба покойного. Венчик косо лежит, - отметила она про себя, и, подойдя к гробу, поправила ленту. Безысходная тоска сжала сердце. Боже, зачем же ты забрал его у меня?! Слезы заструились по щекам, качнулись стены маленькой церквушки, стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, Жюли оступилась и непременно упала, если бы мужская рука не удержала ее под локоток.

Служба закончилась, прихожане, прощаясь с покойным, обходили гроб и спешили выйти на свежий воздух из духоты маленького храма. Жюли, поддерживаемая под руку Вирановским, покинула церквушку. Остановившись на минуту, чтобы потуже затянуть ленты капора и спрятать руки в беличью муфту, она спустилась с крыльца и, не оглядываясь, пошла в сторону погоста, где уже собрались те, кто остался проводить графа Закревского до самой могилы. Обвязанный веревками гроб осторожно опустили в могилу. Зажмурившись, Жюли бросила первый ком, а потом с ужасом слушала, как мерзлые комья земли с глухим стуком падают на деревянную крышку. Ну вот и все, нет более папеньки, - выкатилась из-под ресниц одинокая слезинка и повисла на ресницах.

- Анна Николаевна, - тихий голос Вирановского над ухом заставил открыть глаза, очнуться от нашедшего на нее морока, - идемте уже, кончилось все, приказчик Ваш людей на обед пригласил, - предложил он ей руку.

- Идемте, Михал Алексеевич. Благодарю, что в сей скорбный день Вы были со мной, - вздохнула она, опираясь на предложенную руку.

- Все уже и уехали, - указал глазами на возки и сани, что ехали в сторону усадьбы, Вирановский.

- Боже, где взять сил пережить еще и этот поминальный обед! – вздохнула, не сдержавшись, Юленька.

- Я очень хорошо понимаю Вас, - ответил Михаил, помогая ей забраться в крытый возок и устраиваясь рядом. – Ступай, – резко бросил он Таше, неловко топтавшейся подле саней, - я Анну Николаевну сам провожу.

Лошади тронулись. Юленька, погруженная в свои мысли, не успела ему возразить и лишь только недовольно вздернула бровь, пораженная тем хозяйским тоном, каким Вирановский вдруг заговорил с ее прислугой.

- Я понимаю, Вам так хочется побыть наедине со своим горем… Как Вам тяжко нынче придется, у Василия Андреевича хозяйство вон какое обширное, - продолжил он.

Жюли бросила быстрый взгляд из-под ресниц на раскрасневшееся от мороза лицо Вирановского, вмиг осознав куда он клонит. Как же она раньше этого не замечала? А ведь не такой уж он простачок, как на первый взгляд могло бы показаться, - с неприязнью подумала она, отодвигаясь от него, насколько позволяло узкое сидение. Или это кто-то весьма ловко манипулирует им? - вспомнилось ей их давнее знакомство в доме вдовы Левашовой.

- Вы правы, Михаил Алексеевич, - холодно ответила она. - Одиночество – это то, чего я нынче желаю более всего.

- Все пройдет, - сочувственно вздохнул Вирановский. – Все забудется, Вы молоды, жизнь продолжается.

- Скажите, Александра Платоновна Вам не родственница часом? – повернулась к нему лицом Жюли.

- Не по крови, - удивленно моргнул рыжими ресницами Михаил, – тетушка двоюродная.

Ну, что ж, - вздохнула про себя Жюли, - это многое объясняет. Ну, Александра Платоновна! Не мытьем, так катаньем решила заполучить Закревское!

- Приехали, - выглянула в окошко Юленька, не желая находиться в тесном пространстве крытого возка наедине с Вирановским более ни минуты.

Не дожидаясь его помощи, она выбралась из возка, опершись на руку подоспевшего лакея, и, не оглядываясь, поспешила к дому.

Наконец, и поминальный обед закончился. Погода портилась, соседи стали разъезжаться, приглашая к себе на ночь тех, кто приехал издалека, дабы не обременять хлопотами хозяйку. В доме Закревских, кроме хозяев, остались только те, кто не смог покинуть усадьбу в силу своего преклонного возраста. Проводив тех, кто решился уехать и проследив, чтобы у ее нечаянных гостей были все необходимое, Юленька поднялась в детскую, где безмятежным сном спал Николка, осторожно погладила разметавшиеся темные кудри и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Спустившись к себе в спальню, Жюли присела перед зеркалом и прикрыла глаза, пока ловкие руки Таши вытаскивали из густых темных локонов многочисленные шпильки.

- Что ж теперь-то будет, Юлия Львовна? - осторожно проведя гребнем по шелковистой массе волос, поинтересовалась Наталья. – А коли муж Ваш так и не объявится?

- Пока, как и говорил папенька, будем жить, как жили. Граф Левашов писал, что в Петербурге он еще не появлялся, значит, надобно ждать, - вздохнула Жюли.

- Барыня! – осторожно постучал в дверь Никодим. – Там к Вам барин какой-то пожаловал. Я, простите великодушно, сразу к Вам поспешил, боялся, что вы почивать ляжете, вот имя спросить и запамятовал, а по виду не из наших будет, - сообщил он, застыв на пороге.

- Проведи его в диванную да скажи, что я сейчас спущусь, - устало ответила Жюли, решив, что это, видимо явился с соболезнованиями кто-то из припозднившихся к похоронам соседей. – Таша, заплети просто косу, - попросила она горничную и задумалась, гадая, кто бы это мог быть и вспоминая тех, кто был сегодня на отпевании и поминках.

Накинув на плечи тонкую шерстяную шаль, Юленька торопливо спустилась вниз и, распахнув двери в диванную, освещенную всего одним канделябром с тремя свечами, замерла на пороге. У окна спиной к ней стоял высокий мужчина в темно-зеленом мундире. Светлые волосы были немного длиннее, чем то было принято среди военных, и завивались в кудри, спадая на высокий ворот. Еще не видя его лица, она уже знала, кто перед ней. Глядя на то, как он медленно оборачивается на звук открывшейся двери, Жюли схватилась рукой за горло, да так и застыла, не в силах отвести широко открытых глаз от такого знакомого, такого родного лица.

- Поль! - хриплым шепотом сорвалось с губ.

Сорвавшись с места и путаясь в подоле траурного бомбазинового платья, она в несколько стремительных шагов преодолела разделявшее их расстояние, но замерла, натолкнувшись на ледяной взгляд серых глаз. Павел, не отводя пытливого взгляда от ее лица, отступил на шаг, увеличивая расстояние между ними. Столь холодный прием в момент отрезвил ее. От желания прильнуть к нему, спрятаться в его объятьях, пьянящей радости и восторга встречи не осталось и следа. Отвернувшись, Жюли смахнула набежавшие на глаза слезы.

- Вы плачете, ma cheriе? И от чего же? – услышала она его тихий и такой до боли знакомый голос. – Не от того ли, что не желали моего появления здесь?

От обиды сдавило стальным обручем грудь, но заставив себя улыбнуться против воли, сквозь слезы, она шагнула к нему:

- Нет-нет, как Вы можете так думать! Это от счастья видеть Вас, - и тонкая бледная кисть взметнулась вверх, коснулась изуродованной щеки, кончиками пальцев касаясь шероховатости длинного шрама. – Господи, Вы могли лишиться глаза! - покачала она головой, не в силах молча снести ту боль, что причинил ей вид его увечья.

Шеховской поймал ее кисть там, где манжет туго охватывал тонкое запястье, но даже через ткань она ощутила, как горяча его рука. Отведя ее руку от лица, он поднес ее к губам и чопорно поцеловал воздух над тыльной стороной ее ладони.

- Вы разбили мне сердце, душа моя, так что эта потеря была бы невелика, - сказал он таким небрежным тоном, словно речь шла о чем-то совершенно пустячном, не стоящим ни малейшего внимания. Жюли отшатнулась от него, и, сцепив руки в замок, чтобы скрыть охватившую ее дрожь, прошлась по комнате. Как странно, он ей муж, но она словно впервые видит его. Откуда эта неловкость? Они будто бы чужие друг другу. Почему он так холоден к ней? Неужто Сергей не сказал ему всего? Боже, разве так представляла она себе эту встречу? Поежившись, она укуталась в шаль и, повернувшись к Павлу, улыбнулась дрожащими губами.

- Мне жаль, что так вышло, что я, пусть и не по своей воле, стала причиной тому, - выдавила она из себя, не в силах сдержать слез. - Если бы была в том моя вина! Если бы только была, но я такая же жертва обстоятельств, как и Вы.

- Так поведайте мне об этих обстоятельствах, - присаживаясь в кресло, ответил Павел.

Жюли присела на диванчик напротив него, и, собираясь с мыслями, расправила на коленях платье. Привлеченный этим жестом, Павел, как завороженный, следил за ее тонкими пальцами, нервно комкающими складки траурного одеяния.

- Однако Вам идет черный, ma cheriе, - заметил он.

Вздрогнув от его слов, Юленька подняла голову, встречаясь с ним взглядом.

- Я не люблю черный, - тихо ответила она. – Сегодня похоронили моего приемного отца, графа Закревского. Василий Андреевич преставился три дня тому назад.

Шеховской нахмурился:

- Примите мои соболезнования! Я вижу, что для Вас это тяжкая утрата.

Жюли кивнула головой:

- Дядюшка эти годы был для меня всем, - вздохнула она.

Вспоминая свою первую встречу с Закревским, когда она пришла в себя в совершенно незнакомой комнате после того, как Василий Андреевич нашел ее, едва живую, на берегу Финского залива, Юленька начала свой рассказ. Павел слушал молча, не перебивая ее, и чем больше она говорила, тем мрачнее он становился.

- Это правда, что Вы встретились с графом Левашовым в Милане? – небрежно поинтересовался он, когда она дошла в своей истории до поездки в Италию.

- Да, папенька тогда послал за мной, чтобы представить своему знакомому, но Серж признал меня и назвал по имени, и тогда я вспомнила… Все вспомнила. Это было так странно, будто я проваливаюсь в какую-то дыру, а вокруг меня кружатся лица, мелькают картины, видения, чьи-то голоса наперебой говорят со мной, - прикрыв глаза, медленно произнесла она, восстанавливая в памяти картины из прошлого. – Сначала я услышала твой голос, а потом увидела твое лицо. Это было так отчетливо, так ясно, будто и в самом деле ты был предо мною, - продолжила она, невольно забывшись и перейдя на интимное «ты». – Мне снились сны до того, но в них я никогда не видела твоего лица, - распахнула она полные слез глаза.

Павел сжал ладонями виски и отвел глаза:

- Мне бы хотелось верить Вам, mon coeur, - вздохнул он. – Видит, Бог, как я этого хочу! Поклянитесь, что не солгали мне даже в малом!

Жюли вздрогнула. Она не солгала, но умолчала, потому как не смогла подобрать нужных слов. Как ему сказать, что Николенька его сын? То, что поначалу казалось ей таким простым, вдруг стало неимоверно сложным. Как признаться в этом, когда он не верит ей, и это недоверие легко читается во взгляде - напряженном, пристальном, как если бы он пытался проникнуть им в самую глубину ее души и там найти ответы на мучающие его вопросы?!

А Павел, слушая ее рассказ, клял себя в душе за то, что не додумался поискать жену в окрестностях Стрельны, не опросил тамошних помещиков, ведь она была совсем рядом, в Александровском.

- Клянусь в том, что не солгала Вам! - прошептала она и поднялась с диванчика. – Однако утро вечера мудренее, Павел Николаевич, - запнулась она на его имени, так хотелось назвать его, как раньше - Поль, будто не стояли меж ними пять лет разлуки. – Вы с дороги, да и у меня сегодня день был не из легких. Я распоряжусь, чтобы Вам ужин подали, а комнаты Вам уже приготовили.

Стараясь не оглядываться, Юленька направилась к двери и едва не вскрикнула, когда его ладони легли на ее плечи. Павел развернул ее к себе лицом, его ладонь скользнула по точеной шее, захватила в плен ее затылок, не давая возможности отвернуться. Широко раскрыв глаза, Жюли смотрела, как он склоняется к ней, ей казалось, он собирается поцеловать ее. Сердце забилось в груди так сильно, что стало больно дышать, но он лишь обжёг горячим дыханием щеку, коснувшись сухими губами кудрявого локона, выбившегося из косы около виска.

- Ступайте, ma cheriе, - выпустил он ее из своих объятий. – Ступайте, я не голоден.

Жюли выскользнула за дверь, и лишь только она за ней закрылась, Поль с трудом разжал сведенные судорогой пальцы левой руки.

Спустя несколько минут к нему явился дворецкий и проводил в спальню, где его уже дожидался Прохор. В комнате было еще прохладно, чувствовалось, что печь затопили совсем недавно.

- Виделись, Павел Николаевич? – не утерпел денщик, помогая князю раздеваться.

- Свиделись, - вздохнул Шеховской.

- Что-то Вы, барин, вроде не больно-то рады, - осторожно заметил Прохор.

- Сам не знаю, то ли радоваться, то ли огорчаться: встретились, будто чужие, - грустно усмехнулся Павел, чувствуя невыносимую щемящую тоску.

Был ли страх в ее глазах, когда смотрел в них так близко в неверном пламени свечей? Может, показалось ему, или и вправду его общество нынче было ей в тягость, и оттого она поспешила покинуть его? В дверь тихо постучали, явился лакей с полным подносом и принялся сервировать ужин на небольшом столике, с любопытством поглядывая на нежданного гостя, которого, как он доподлинно знал от горничной барыни Таши, так долго ждали в Закревском. Закончив, он с поклоном удалился.

- Присаживайся, - обратился к Прохору князь, - чай, не впервой нам за один стол садиться.

- Увольте, барин! - замотал головой денщик. – То, Ваше сиятельство, в тайге было, а здесь не по чину мне.

- Садись, говорю, помянем старого графа, сегодня его схоронили, - указал ему на стул Шеховской.

Прохор осторожно присел к столу и глядя на то, как князь, сжав губы разливает по рюмкам бренди, боязливо поежился. Видно было, что барин не в духе, а в такую пору ждать от него можно чего угодно - и разговора задушевного, и оплеухи, коль забудешь место свое.

- Царствие небесное рабу Божьему Василию, графу Закревскому, - вздохнул Поль, залпом выпивая рюмку.

- Говорят, хороший человек был, - поддакнул Прохор.

- Тебе-то откуда знать? – удивился Павел.

- Так покуда Вы с княгиней разговоры вели, я на конюшню сходил - проверить, как там лошадок наших устроили.

- Ну, и что узнал? – спросил Шеховской, явно заинтересовавшись.

- А на конюшне я с Егором познакомился. Он там хоть и не самый главный, а барина покойного уж больше десяти лет только он и возил, а до него отец его был у барина кучером, он ему, можно сказать, вожжи и передал. И в Италию тоже он барина возил, только вот назад ехали невесело, барин хоть и совсем плох был, а держался, все в Петербург спешил, да не доехал, пришлось домой поворачивать. И перед смертью тоже говорил, что надо в Петербург ехать, мужа Юлии Львовны, то есть Вас, искать, переживал за нее очень, - Прохор умолк на минуту, а потом продолжил. - Они туда чего поехали-то? Барин, Егор сказывал, Юлию Львовну как дочь родную любил. У него, знаете ли, была дочка, Аннушкой звали. Так в тот год, когда барыня пропала, ровно год исполнился, как померла она от лихорадки, отец и приехал, чтобы могиле ее поклониться. Жена его еще раньше померла, а как дочку схоронил, так один как перст остался.

- Вот как? Жаль, конечно…

- Того барин и велел всем Юлию Львовну Аннушкой величать, когда она в себя пришла, а имени-то своего не помнит, чтобы вроде как дочка к нему вернулась. А как Юлия Львовна простудилась сильно и тоже с лихорадкой слегла, барин так перепугался, что и она, как дочка его, помереть может, всех самолучших врачей к ней приглашал, вот они и сказали ему, что нужно ее в Италию везти, там вроде как солнца больше и море, они и поехали. И когда Юлию Львовну нашли, он тоже с барином был, говорит, в карету ее нести помогал, так что все на его глазах было. Барин тогда как ее увидел, так аж лицом побелел: уж больно сильно Юлия Львовна на прежнюю графиню Закревскую походит, он все понять не мог, как такое быть может, - выпив вторую рюмку, осмелел Прохор. – Ее-то, прежнюю графиню, тут все старики и до сего дня помнят, уж такая красавица была, а потом оказалось, что нашей Юлии Львовне она бабка родная, вона как вышло-то!

- Ты, коли закончил трапезничать, то ступай. Один хочу остаться, - поднялся из-за стола Павел.

- Конечно, Ваше сиятельство, - вскочил Прохор. - Я в людской нынче переночую.

Оставшись один, Павел прилег. Сон не шел, хотя видит Бог, он безмерно устал в этой поездке. Не такой ему виделась встреча с той, чей образ так бережно хранил в памяти долгие годы. Да, неизменным остался тонкий аромат фиалки, что он уловил, едва Жюли приблизилась к нему, так же струился мягкий шелк волос, такими же, как он помнил, были огромные карие глаза, но вот взгляд стал другим. Не было в нем более той наивности юной девушки, слепо влюбленной в него и готовой ради него на любые самые безумные деяния, нынешние глаза смотрели настороженно. Не моя, - горько вздохнул Павел, переворачиваясь на живот, - не моя более! Чужая женщина в самом расцвете своей красоты, холодная и чужая, но от того не менее желанная, и при взгляде на нее быстрее бежит кровь по жилам, а желание туманит разум. Оттого и не смог удержаться в порыве коснуться ее и, кажется, напугал. Каждое слово из ее рассказа впивалось иглой боли в сердце, а уж то, как она Левашова величать изволила… Не Сергей Александрович, а Серж, будто не посторонний человек, а милый сердцу друг. Что предпринять теперь? Увезти с собой в Петербург? Да захочет ли? Мучимый сомнениями, Павел уснул уже под утро, когда улеглась наконец бесновавшаяся всю ночь за окнами метель.

Жюли так и вовсе не спала всю ночь, гадая о том, какие мысли бродят ныне в голове у ее супруга. Как холоден он был с ней, будто и не рад встрече, будто видеть ее тяжкая повинность это для него. Боже, а коли так и есть? Столько времени прошло, может, давно уж другая царит в его душе и сердце, а она, свалившаяся на голову невесть откуда пропавшая жена, и есть самое тяжкое бремя? Но тут же вспоминала касание его горячих губ к своему виску, и от этого переворачивалось и сладко замирало сердце в груди. Такой близкий - и такой далекий! Да как же можно уснуть, когда стоит открыть дверь и пройти по коридору несколько шагов, чтобы оказаться на пороге его спальни. Несколько раз Юленька вскакивала с постели и, накинув на себя капот, подходила к двери, но, взявшись за ручку, отступалась от своего намерения. Как бы ни хотелось быть с ним, стыдно было предложить себя столь откровенным образом, а еще более страшно, чем стыдно, - оказаться отвергнутой. Вернувшись в постель и поджав под себя озябшие ноги, она тихо роняла слезы в подушку, страдая от того, что одно касание его рук разбудило в ней то, что, казалось, давно умерло и похоронено. Думая о том, она то вертелась ужом на постели, сбивая в ком простыни, то, провалившись в забытье, металась и вскрикивала, чем несколько раз будила Ташу, спавшую чутким сном в будуаре.

Почти и не сомкнув глаз, Жюли поднялась едва рассвело. Рывком отодвинула тяжелые портьеры, впуская в комнату холодный свет зимнего утра. Зябко поежилась в тонкой сорочке, дрова уж давно прогорели в печи, и в комнате царила утренняя прохлада. Подышав на замерзшее стекло, потерла его ладонью и выглянула в маленькую проталину. Ух, намело! – любуясь заснеженным парком, улыбнулась она. Захотелось взять Николку да пойти на улицу, подышать морозным воздухом, поглядеть, как деревенские ребятишки катаются с горки, но вспомнив вчерашний день и все, что с ним связано, только горько вздохнула. Взяв со стола колокольчик, позвонила. Явившийся на зов лакей бросился растапливать печь, пока барыня умываться изволили. Завершая утренний туалет, она краем уха услышала топот маленьких ножек по коридору – это проснулся Николка и спешил в ее спальню за своим утренним поцелуем. Жюли улыбнулась, ожидая, что вот-вот откроется дверь, когда услышала за дверью сердитый голосок Машеньки:

- Полно капризничать, Николай Васильевич. Маменька Ваша, небось, всю ночь не спали, не вставали, поди, еще, позже зайдем к ней.

Вырвав у няньки руку и показав ей язык, маленький проказник с громким визгом бросился наутек. Маша, улыбнувшись неугомонности маленького барина, поспешила за ним, дабы утихомирить расшалившегося сорванца, пока тот весь дом не перебудил, и испуганно ахнула, когда открылась дверь одной из спален, и в коридор вышел вчерашний поздний гость, в которого и влетел со всего размаху Николка.

Павел в немом изумлении взирал на мальчишку, ухватившегося за полу его бархатного шлафрока, чтобы не упасть. Проснувшись, он никак не мог понять, что именно прервало его тревожный сон, пока не услышал детский смех за дверью. Решив поначалу, что ему показалось, он, тем не менее, решил убедиться в том, и вот теперь сверху вниз смотрел на обращенное к нему детское лицо, полное невысказанного изумления.

- Ваше сиятельство, - испуганно пролепетала Настя, дергая за руку Николеньку, - Вы уж извините нас, что разбудили… Идемте, Николай Васильевич, - обратилась она к мальчику, - полно озорничать.

Взяв мальчика за руку, она решительно оборвала его возражения и потащила за собой в детскую, а Николенька все оглядывался на высокого незнакомца, задумчиво глядящего им вслед.

Павел провожал их глазами до тех пор, пока девушка и мальчик не скрылись за поворотом длинного коридора. Его поразил явственно читающийся страх в глазах девушки: подумаешь, разбудили, невелика беда, чего же она столь сильно испугалась? Отчего едва ли не бегом утащила за собой мальчонку? Подумав о мальчике, Павел улыбнулся. И все же, кому пришло в голову привезти с собой на похороны малыша? Не тот это повод, чтобы ребенка с собой возить. А может, и не привозил его никто? – мелькнула в голове мысль, заставившая похолодеть. Развернувшись, Шеховской решительно направился в ту сторону, куда ушли девушка и мальчик.

Оставив Николку в детской, что была в мезонине, Настена торопливо спускалась по лестнице за завтраком для маленького барина и едва не столкнулась с князем. Прижавшись к стене, девушка испуганно моргнула, мгновенно догадавшись, что именно ее он и разыскивает.

- Поди-ка сюда, - позвал ее князь. – Тебя как звать-величать?

- Машей, Ваше сиятельство, - присела в книксене девушка.

- И куда же ты, Настенька, мальчика дела? – поинтересовался Павел.

- Так в детской оставила, завтракать ему пора, - ответила девушка и тут же прикрыла ладошкой рот, поняв, что проговорилась ненароком.

- В детской, говоришь? – нахмурился Шеховской. – А ну-ка, проводи меня.

- Так не велено… - замялась Машенька.

Но князь ее уже не слушал. Взяв девушку за локоть, да так, что и руки невозможно было вырвать из этой железной хватки, он стал решительно подниматься по лестнице, и Насте ничего не оставалось, как только последовать вслед за ним.

- Которая дверь? – обернулся он к перепуганной няньке.

Настя молча указала на одну из дверей, и как только он выпустил ее локоть, вихрем слетела вниз по лестнице, торопясь в покои к барыне. Толкнув дверь, Павел вошел в светлую просторную комнату. Мальчик был тут и выстраивал на полу своих солдатиков, занимая себя шуточной баталией.

- Bonjour, monsieur (Доброе утро, сударь), - оторвался он от своего занятия, внимательно разглядывая вошедшего.

- Bonjour, - улыбнулся Поль, присаживаясь рядом с ним и стараясь разглядеть черты его лица.

- Ты позволишь мне? – протянул он руку к коробке с солдатиками.

- Oui, s'il vous plaît (Да, пожалуйста), - подвинул ему игрушки Ники.

Рассматривая мальчика, Павел подмечал фамильные черты - цвет глаз, ровные дуги бровей, длинные ресницы, ровный прямой нос, - с каждым мгновением убеждаясь, что видит перед собой собственную уменьшенную копию. Удивление и радость от этого открытия мешались в душе с клокотавшей яростью. Хотелось прямо сейчас спуститься вниз, разыскать Жюли и свернуть ее точеную шейку. А ведь вчера клялась, что ни единым словом не солгала! - злился он. Она что же, рассчитывала сохранить сей факт в тайне, избавиться от него и продолжить жить, как жила? А может, есть кто-то другой, и потому… И Левашов смолчал: все, что его интересовало, так это то, как он намерен поступить с объявившейся из небытия супругой, - скрипнул зубами Павел, вспомнив слова графа о том, что ежели он не намерен признать супругу, то он, Левашов, собирается сделать ей предложение.

Юленька нетерпеливо постукивала носком домашней туфельки по ножке трюмо, дожидаясь, когда Таша закончит укладывать непослушные локоны и гадая при этом, куда делся Николка и почему так и не заглянул к ней. В дверь постучали и, не дожидаясь позволения войти, в комнату вбежала запыхавшаяся Маша.

- Юлия Львовна, Богом клянусь, нету моей вины в том! - едва не плача, начала она.

- С Николенькой что? – схватилась за сердце Жюли.

Маша отрицательно замотала головой:

- Его сиятельство Николеньку увидели в коридоре…

- И!? – вскочила со стула Жюли.

- Я не виновата! Я Николеньку в детскую отвела, а князь велел мне проводить его туда.

- Ах! Дуреха! – не сдержалась Юленька. – А вот велю тебя на конюшне выпороть! Ты о чем думала? – заметалась она по комнате.

Окинув испуганных горничную и няньку сердитым взглядом, Жюли выскочила за дверь и быстрым шагом направилась в детскую.

Господи! Что я ему скажу?! Коли велел к мальчику отвести, неужто догадался обо всем? А ведь еще вчера хотела сказать ему, да решила, что лучше поутру, - положив ладошку на дверь и прислонившись к ней лбом, вздохнула Жюли. Ах! Надо было еще вчера признаться! – расстроенно думала она. Смолчала, испугалась, да только хуже сделала. Собравшись с силами, она толкнула дверь и вошла.

- Маменька, Вы уже встали! – подскочил Николка, бросив игрушки. – А мне Маша не велела Вас будить.

- Ничего, mon cher, - улыбнулась Жюли, целуя подставленную щеку и страшась поднять глаза на Шеховского.

Выпрямившись, Жюли обеспокоенно глянула на супруга, застывшего в нескольких шагах от нее. От взгляда, которым он окинул ее, повеяло холодом.

- Я так полагаю, madam, у нас с Вами появился еще один повод для обстоятельной беседы, - процедил он.

- Не здесь и не сейчас, - отчеканила Жюли. – Если Вы не забыли, у меня, как у хозяйки этого дома, имеются некоторые обязанности. После завтрака я к Вашим услугам.

Павел удивленно вздернул бровь. А его маленькая жена и впрямь переменилась: ранее она никогда не позволила бы себе подобного тона в разговоре с ним. Но какова! – усмехнулся он. – Дала понять, что хозяйка здесь она, а он всего лишь гость.

- Как Вам будет угодно, - склонил голову Шеховской.

Дойдя до двери, он оглянулся на мать и дитя, прильнувших друг к другу.

Жюли вздрогнула от той злости, что мелькнула в его взгляде, но он быстро справился с собой, и вот уж его лицо не выражало ничего более, кроме холодного равнодушия, болью отозвавшегося в душе.

Спустя полчаса Юленька уже была в столовой, приветствуя тех, кто остался ночевать в усадьбе. За столом пробежал тихий ропот, когда в дверях показался князь Шеховской.

- Господа, - едва заметно улыбнулась Жюли, - разрешите представить Вам его сиятельство князя Шеховского Павла Николаевича, моего старинного друга.

Друга, - отметил про себя Павел, вежливо раскланиваясь на приветствия.

- Павел Николаевич, - обратилась она к нему, - примите мою благодарность, что в сей скорбный час, Вы смогли приехать, дабы поддержать меня.

- Ну что Вы, Анна Николаевна, - отозвался он, - это мой долг, быть рядом с Вами в дни трудных испытаний.

«Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть», всплыли в голове Жюли слова обряда венчания.