Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава двадцать шестаяТолько что с низкого свинцового неба моросил мелкий холодный дождь, и вдруг без всякого перехода в воздухе замельтешили белые мухи. С Финского залива потянуло знобким северным ветром, белые мухи почувствовали себя увереннее, закружились еще быстрее, стали жалить всех направо и налево. Проезжая часть улицы еще была мокрой и блестящей, а на обочинах, на тротуарах, на крышах зданий стали появляться свежие белые островки. Снег припудрил с одной стороны и черные деревья, побелил трамвайные провода. Город сразу посветлел, тесные переулки будто раздвинулись вширь, а Нева вся распахнулась навстречу весело клубящемуся в белом водовороте небу. На набережной, у сфинксов, к которым любила иногда приходить Алена, произошел у нее, как она думала, последний неприятный разговор с Борисом Садовским. Он ждал ее у института. Алена отказалась сесть в машину, тогда он поехал вслед за ней. Так они и двигались: Алена по набережной в сторону Дворцового моста, а Борис следом на «Жигулях». Но долго ползти как черепахе было невозможно, едущие вслед за ним водители стали сигналить, и Борис, свернув в первый переулок, исчез. Появился он снова у сфинксов и без машины. Алена увидела его, но даже не шевельнулась: она пристально смотрела в широко раскрытые миндалевидные глаза сфинкса, будто спрашивала: что ей делать? Но сфинкс не смотрел на нее, его застывший загадочный взгляд был устремлен на второго сфинкса, а может быть, и еще дальше. Чем больше Алена смотрела на сфинкса, тем дальше отодвигались от нее сегодняшние заботы… Борис присел рядом, прислонился к полированному гранитному постаменту, достал сигареты и закурил. Предложил и ей. Алена отрицательно покачала головой, но затем почему-то взяла сигарету. Борис оторвался от постамента и чиркнул блестящей зажигалкой. Ему несколько раз пришлось добывать огонь, прежде чем Алена сумела прикурить. А прикурив, стала поспешно пускать дым изо рта, боясь случайно глотнуть в себя. В институте многие девушки курили, это считалось теперь модным. Близнецы Аня и Оля доставали где-то заграничные сигареты и в перерывах между лекциями нещадно смолили одну за другой. Алена тоже несколько раз попробовала, но ей не понравилось. А вот сегодня вдруг закурила. Говорят же девчонки, что курение успокаивает нервы… Как ни стиралась, дым попал в легкие, и Алена позорно до слез на глазах закашлялась. Борис смотрел на нее своими синими глазами и улыбался. После того как девушка заявила, что больше им незачем встречаться, и стала избегать его, Садовский утратил былую самоуверенность. И улыбка его была неуверенная, а по тому, как он жадно затягивался сигаретой и сжимал ее пальцами, было видно, что он нервничает. А может быть, злится, но пытается это скрыть. Трудно ему стало разговаривать с Аленой. А там, на озере, он был уверен, что девушка в его руках… Алена бросила сигарету в Неву. Маленький красный огонек мелькнул в снежной круговерти и исчез. Она смотрела на черную воду, плещущую в каменный берег, не решаясь поднять голову и встретиться с его холодным вопрошающим взглядом. Что она еще нового сможет ему сказать? Таким красивым парням, как Садовскому, трудно примириться со своим поражением. Такие привыкли побеждать. — Я из-за тебя только что дырку заработал, — первым нарушил он затянувшееся молчание. — Свернул в переулок под кирпич. И такой въедливый милиционер попался… Я ему трешник совал, пятерик — не взял, гад! — Я тебе сочувствую, — сказала Алена, внутренне поежившись от слова «гад». — Нинка-то — вот дура! Выходит замуж за этого слюнтяя… Гарика! — без всякого перехода сообщил он. — Почему дура? — взглянула на него Алена. Борис отвел глаза, переступил с ноги на ногу. — Я не верю в их любовь, — сказал он. — Нинка девочка с запросами, а что ей Гарик даст? Подумаешь, «Запорожец»! Нинке фирму подавай, «мерседес»! — Разве любовь измеряется марками машин? — ядовито спросила она. — Я знаю Нинку, — усмехнулся он. — Боюсь, ты ошибся в ней. — Поживем — увидим, — упорствовал Садовский. — А почему Гарик слюнтяй? — раздражаясь, наступала она. — Ты его совсем не знаешь. — Он, кажется, за тобой бегал? — насмешливо взглянул он на девушку. — Он мой товарищ. — Товарищ по несчастью… — заметил Борис. — На что ты намекаешь? — нахмурилась Алена. — Черт с ними, пускай женятся! — уклонился от ответа Борис. — Мне-то какое дело до них? — Недобрый ты человек, — помолчав, сказала Алена. Хотя ее и задели его слова, она не стала выяснять, что он имел в виду. — Это смотря для кого, — ответил Борис и с видом собственника взял ее за руку. Другой рукой достал из внутреннего кармана куртки узенькое колечко с маленьким блестящим камнем и стал надевать Алене на палец. Кольцо было намного великовато, и она без труда сняла его и протянула ему. — Золотое, — сказал он, недоуменно глядя на нее. — Спасибо, но я… я не могу такой подарок принять от тебя. — Почему? — удивился он. — Мы, Боря, чужие люди, а от чужих людей дорогие подарки принимать неприлично. — Возьми! — настаивал он, подбрасывая сверкающее колечко на ладони. Оно тебе идет. Она отрицательно покачала головой. Снежинки облепили ее вязаную шерстяную шапку, таяли на бровях, ресницах. — Я дарю его Неве! — как-то неестественно засмеялся он и, размахнувшись, бросил колечко в реку. Синие глаза его потемнели от гнева, но он делал вид, будто ему весело. Будто он каждый день вот так запросто швыряет в Неву золотые кольца. Он ожидал, что Алена удивится, начнет упрекать его в безрассудстве, наконец, обругает, но та даже не взглянула на него, отвернулась и стала смотреть на тот берег, едва различимый в снежной круговерти. — Хочешь, я прыгну в Неву? — сказал он и даже дотронулся рукой до парапета. — За кольцом? — с невинным видом поинтересовалась она. — А он бы прыгнул, если бы ты захотела? — Прыгнул бы, — ответила она. — Только я никогда его о такой глупости просить бы не стала. — Он тебе никогда не говорил, чего он добивается? — спросил Борис и с напряженным вниманием уставился на нее. — Он хочет, чтобы люди были людьми… Чтобы добро побеждало зло… И не только хочет, а действует… в отличие от многих. — Глупая и наивная цель, — резко сказал он. — Как это… донкихотство! — Тебе этого не понять, — улыбнулась девушка. — У тебя ведь совсем другая цель… — Да уж я бы бороться с ветряными мельницами не стал! — Почему с мельницами? — Она с усмешкой посмотрела на него. — Он борется с такими, как ты… И, согласись, побеждает. — Я гляжу — вы подходящая пара… — стараясь не потерять самообладания, пробурчал он. — Я рада, что ты это понял, — сказала она. — А побежденным я себя пока не считаю, — с вызовом бросил он. — Ты знаешь, сколько лет этому сфинксу? — перевела Алема разговор на другое. Он мельком взглянул на каменного идола и достал сигареты, на этот раз не стал ей предлагать. Глубоко затягиваясь, смотрел мимо сфинкса на пристань. — Я еще поборюсь… — пробормотал ом, думая о своем. — Ему три с половиной тысячелетия, — произнесла Алена. — Надо же, — равнодушно ответил Борис. Ему было наплевать на сфинкса и на его древнее происхождение. — Я ведь не мальчик, чтобы за тобой гоняться по городу на автомобиле… — А ты не гоняйся, Боря, — посоветовала Алена. — Чем же он лучше меня… этот твой Сорока? — Он лучше не только тебя… но и меня, — ответила Алена. — Зачем я стою здесь с тобой и переливаю из пустого в порожнее? Я не хочу с тобой встречаться, а вот стою рядом. Думаешь, мне это приятно? Я расплачиваюсь за свое легкомыслие и… любопытство! Ты единственный парень, которому я призналась, что мне понравился… Но это было ошибкой. Я сама себя обманула там, на озере… Я внушила себе, что ты мне нравишься. Ну, нашла на меня такая блажь… На самом деле это не так. Есть человек, который мне… которого я… — Сорока! — Я тебе все, Борис, объяснила. Больше мне нечего сказать. — А мне есть что, — горячо начал он. — Я не пешка и не позволю себя передвигать туда-сюда… Ты мне нравишься, и, как говорится, за свое счастье я буду сражаться… Он даже улыбнулся, произнеся эти слова. — С кем, Боря? Со мной? Или с ним? — Со всем миром! — с пафосом произнес он и сам понял, что перехватил: в голосе явственно прозвучала фальшивая нотка. — А он, Сорока, никогда бы меня не упрекнул за мои промахи, — со вздохом сказала она. — Ему бы это и в голову не пришло… Хотя, поверь, я от него заслужила гораздо больше упреков, чем от тебя. Я заставила его страдать. — Ну, меня ты не заставишь, — высокомерно улыбнулся Борис. — Глубоко страдать могут лишь благородные натуры, — произнесла Алена. — Я не желаю о нем разговаривать, — нахмурившись, обронил Борис. — Я его ненавижу. И жалею, что тогда… — Замолчи! — воскликнула Алена и уже спокойнее закончила: — Зачем ты хочешь казаться хуже, чем ты есть? — Во всем, что произошло со мной, виноват только он! Во всем… — Боря, если ты не хочешь, чтобы я тебя возненавидела, очень прошу, не встречай меня больше у института. Не жди и не сигналь гудком у моего дома. Мы больше не будем встречаться. — Может быть, ты собралась за него замуж? — Я бы рада, да он еще не сделал мне предложения, — спокойно ответила Алена. — А что, это блестящая идея! — вдруг неестественно громко рассмеялся он. — Ты выходи за него замуж, а я стану твоим любов… Последнее слово он не успел договорить: Алена стремительно подалась к нему и изо всей силы хлестнула узкой ладошкой по этому красивому, хохочущему лицу. И, вспыхнув, выкрикнула ему в лицо: — Подонок! Он будто подавился смехом, потемневшие синие глаза сузились, губы сжались в узкую полоску; на нее смотрел совсем не тот симпатичный Борис, которого она весной впервые увидела в Комарове, — на нее смотрел жестокий чужой человек, способный на все. Это продолжалось одно мгновение, потом губы раздвинулись в смущенной улыбке глаза посветлели. Перед ней снова стоял прежний красивый Борис. — Уж и пошутить нельзя, — добродушно сказал он, — тут же по мордасам… — Теперь я верю, что ты убил Сашу Дружинина, — немного успокоившись, произнесла Алена. — Я никого не убивал, — продолжая улыбаться, сказал он. — А за дураков, которые ездить не умеют, отвечать не собираюсь… Но она уже не слушала его. Как-то сразу вся поникнув, отвернулась и зашагала прочь. На снегу отчетливо отпечатывались маленькие следы ее высоких сапожек, плотно охвативших икры. Мимо с мокрым шуршанием проносились машины. Снег на дороге не держался, и колеса разбрызгивали его вместе с водой во все стороны. — Я не убивал… — бросил он ей вслед. — Но жалею, что в этой аварии не погиб твой проклятый Сорока! Она оглянулась, но не на него, задумчиво посмотрела на величественного сфинкса, повернувшегося к ней белой длинной спиной, и, все убыстряя шаги, пошла, почти побежала вдоль парапета, изредка касаясь рукой его заледенелой шершавой поверхности. А над ее головой, над угрожающе ворчащей Невой, над куполами дворцов и храмов бешено плясала первая снежная вьюга. В прихожей на тумбочке опять зазвенел телефон. Пронзительные длинные звонки. Один за другим. Ни отец, ни Сережа не подойдут к телефону: знают, что это Алене, а она стояла на кухне у раковины и чистила синтетическим порошком мельхиоровые вилки, ножи, ложки. — Алена-а! — не выдержал отец. — Подойди к телефону! Это тебя! Она лишь пожала плечами: а что толку? Подойдет к дребезжащему аппарату, снимет трубку, а на другом конце будут издевательски молчать. Она знает, кто это звонит, все он, Борис Садовский. Вот уже третий день в квартире не смолкали после семи вечера телефонные звонки. Они начинались как раз в то время, когда вся семья Большаковых собиралась вместе. Сначала первым подбегал к телефону Сережа, — наверное, думал, что ему звонит его прекрасная Лючия… Потом трубку стал снимать отец. Но в ответ никто не услышал ни слова: молчание, прерываемое далекими шумами. Телефон трезвонит с семи вечера до девяти. Это очень неприятно, когда через каждые пять-десять минут начинает звонить телефон. В таких случаях лучше всего отключить его, но у них в квартире нет такого устройства. Правда, за все время, что себя Алена помнит, никто еще так назойливо не трезвонил к ним. Она бросила тускло блеснувшую вилку в раковину и подошла к телефону. Лицо у нее обреченное, наверное, скажи он сейчас в трубку, чтобы она вышла из дома, — и она оделась бы и покорно пришла на угол Салтыкова-Щедрина и Чернышевского. Ей до смерти надоели эти звонки. Но трубка молчала. И тогда Алена, несколько секунд подождав, отчетливо проговорила: — Ты не только подонок, но и садист… Я тебя презираю! Она положила трубку рядом с аппаратом цвета слоновой кости и встретилась глазами с отцом. Она не слышала, как он вышел из своей комнаты в прихожую. — Крепко сказано! — улыбнулся отец. — Моя дочь могла это сказать только отъявленному негодяю. — Ты не ошибся, — ответила она, устало прислонясь к книжной полке. — Конечно, всегда приятнее иметь дело с порядочными людьми… Алена взглянула отцу в глаза. — А как научиться отличать порядочного человека от подлеца? Он обнял ее за плечи и увлек в свою комнату. На письменном столе были разбросаны бумаги с математическими формулами, к книжному шкафу прислонены рулоны чертежей. Плетенная из бересты корзинка наполнена скомканной бумагой, копиркой. На полках, заставленных окаменелостями, пыль. В углу появилась огромная растрескавшаяся серая кость какого-то ископаемого животного, которую отцу привезли друзья-палеонтологи из Армении. «Надо бы прибрать тут…» — машинально подумала Алена, усаживаясь рядом с отцом на кушетку, прикрытую сверху старым вытершимся ковром. Этот ковер очень любила мать… — Это чрезвычайно трудный вопрос, девочка, — закуривая сигарету, сказал отец. — Редкий подлец афиширует свою истинную сущность, так же как и хороший умный человек не выставляет напоказ свои добродетели. А прибора, который сразу бы определил, кто хороший, а кто плохой, еще не придумали. Да, пожалуй, он и не нужен. На то человеку и дан разум, чтобы он сам ориентировался в нашем мире. — Папа, ты очень любил маму? — неожиданно спросила Алена. Отец поперхнулся дымом, отвел глаза в сторону, потер ладонью лоб. Лицо его стало задумчивым. Алена всегда восхищалась отцом, его стройностью, подтянутостью. Даже серебро в волосах его не старило. Он выглядел моложе своих лет, но сейчас она бы этого не сказала: отец сдал. Бледноватое с желтизной лицо осунулось, в глазах усталость, костлявые колени выпирали из-под тонких трикотажных брюк, которые отец носил дома. — Я и сейчас ее люблю, — совсем тихо ответил он. — Поэтому ты во второй раз и не женился? — Не только поэтому, — с грустной улыбкой посмотрел на нее отец. Алена поняла: отец не хотел, чтобы в доме появилась мачеха. Ведь трудно предугадать, как сложатся отношения между женщиной и детьми, которые для нее чужие. Алена на минуту попыталась представить себя на его месте: смогла бы она ради детей пожертвовать своим семейным счастьем, случись с ней такое? Нет, она не знала этого. Наверное, чтобы подобные проблемы решать, нужно прожить такую же большую и трудную жизнь, какую прожил ее отец. В ней возникло острое чувство нежности к нему, даже не дочерней, а скорее материнской. Этот самый дорогой для нее человек всегда жил с ней рядом, и почти никогда она не ощущала никакого давления с его стороны. В их доме не было ссор, скандалов, упреков. Хотя отец и старался не вмешиваться в их личные дела, он, конечно, незаметно, неназойливо руководил ими, направлял, помогал, вовремя давал полезные советы… Да, ничего не скажешь, отец был великолепным воспитателем. А еще больше — чудесным отцом! Она прижалась к нему, потерлась, как в детстве, щекой о его колючую твердую щеку, уткнулась носом в плечо. Его сильная рука осторожно гладила ее волосы. — Ты ведь у меня сильная, Алена, — сказал отец. — Стоит ли огорчаться из-за пустяков? — Это не пустяки, папа. — Хочешь, я с ним поговорю? — Ради бога, не надо! — отшатнулась она и испуганно посмотрела отцу в глаза. — Ты никогда не вмешивался в мои дела. — Если ты не хочешь… — Я сама виновата, — сказала она. — Подала ему повод, а он невесть что вообразил… Видно, подумал, что жить без него не смогу. Оказывается, с такими самоуверенными людьми нужно быть очень осторожной. Наверное, мне везло в жизни: я чаще встречалась с хорошими людьми, чем с плохими. Он красивый, папа, мужественный, но… жестокий, мстительный. — Это чувствуется, — усмехнулся отец, кивнув на дверь: снова затрезвонил телефон. — Могу я хоть раз в жизни ошибиться? — Если бы раз… — снова усмехнулся отец. — Неужели я такая глупая, папа? — Даже очень умные люди ошибаются, потому что они все время что-то ищут, сомневаются, а самое главное — действуют. Не ошибаются, девочка, лишь дураки, им всегда все ясно. — Ты заговорил афоризмами, — улыбнулась Алена и вздохнула, покосившись на дверь: телефон умолк. — А Сорока? — помолчав, спросил отец. — Что Сорока? — непонимающе взглянула на него Алена. Отец поднялся с кушетки, подошел к полке и взял почти черный каменный топор. Его чувствительные пальцы любовно ощупывали шершавую поверхность. Острие было выщерблено, на обухе глубокие выемки. Положив топор на место, отец взял в руки такой же почерневший глиняный сосуд с отбитым горлышком и без дна. И снова его пальцы ловко забегали по неровной поверхности, тщательно ощупывая каждую вмятину, раковину. — Тебе бы детским врачом быть, — наблюдая за ним, сказала Алена. — Или доктором Айболитом. — Ты знаешь, мне все чаще в голову приходят такие мысли: все, что с нами происходит, все, что мы переживаем и чувствуем, — все это когда-то было, есть и будет. Все, короче говоря, в нашей жизни повторяется… — Он поставил сосуд на место и погладил каменный топор. — Только вместо каменных орудий появились умные механизмы. Как-то быстро и прочно вошел в наше сознание космос… А вот комплекс всех тех человеческих чувств, те таинственные гены, что заложила природа в нас, почему-то не изменяются столь стремительно, как прогресс, техника. Мы влюбляемся, как и раньше, страдаем точно так же, как страдали Ромео и Джульетта. Ну, может быть, не так возвышенно… Ревнуем, как Отелло… Все шекспировские страсти присущи и нам, современным людям… — Это хорошо или плохо? — спросила дочь. — Я думаю, что хорошо, — ответил отец. — Иначе, если верить фантастам, человек превратится в мыслящую машину, которой чужды будут все человеческие эмоции. И тогда он утратит самое главное — умение удивляться себе, миру, жизни, чувствовать прекрасное. Даже страдая, человек живет. А если он будет только трезво математически мыслить, — он будет не жить, а существовать. — Я и не знала, что ты романтик… — удивленно посмотрела на него Алена. — Романтик с математическим уклоном. — Вот оно — веяние нашей эпохи, — улыбнулся отец. — Не просто романтик, а романтик с математическим уклоном… Выходит, фантасты правы: постепенно мы начинаем превращаться в мыслящие машины? — Если будешь так много работать, обязательно превратишься, — заметила Алена. — Скорее бы ты свою докторскую защитил! — Через двадцать дней защита, — вздохнул отец. — Волнуешься? — Я ведь мыслящая машина, что мне волноваться, — усмехнулся отец. — Переживаешь, папа, я же вижу, — засмеялась Алена. — Скоро будешь ты ученым… Молодым красивым профессором… И в тебя будут влюбляться студентки… — А что, и такое бывает? — удивился отец. — Папа, ты совсем ребенок! — рассмеялась Алена. — Все студентки перед каждой сессией влюбляются в красивых и некрасивых профессоров… — Спасибо, что предупредила, я теперь буду осторожен… Снова зазвонил телефон. Алена поморщилась, будто у нее зуб схватило. Отец взглянул на нее, быстро вышел из комнаты. Было слышно, как он спокойно спрашивал в трубку: — Я вас слушаю? Наверное, испорчен автомат… Позвоните, пожалуйста, с другого телефона. Алена стояла у полок и разглядывала глиняный черепок, почерневший с одного края. Лицо у нее было сосредоточенное, будто она и впрямь глубоко заинтересовалась этим обломком минувших эпох. — Ты хоть знаешь, что это? — возвратившись, спросил отец. — Наверное, осколок от тарелки или кувшина. Неужели это так важно? Он забрал у нее черепок, провел пальцем по пупырчатой поверхности. — Примерно пять-шесть тысяч лет назад где-то на берегу быстрой речки сидел человек, одетый в шкуры, и лепил из мокрой глины сосуд. Глина рассыпалась в его руках, человек терпеливо разбавлял ее речным песком, поливал водой… Видишь мелкие камешки? — Он показал Алене блестящие вкрапления в глину. — И снова упорно мял скользкий комок и лепил из него сосуд, чтобы потом наполнить его жидкостью. Человек ощупью искал еще какие-нибудь связующие материалы, чтобы глина не рассыпалась. И вот наконец сосуд готов. Человек — первый на земле гончар — обжег его на костре под открытым небом и наполнил водой… Может быть, это один из первых сосудов, сделанных руками древнего человека… — Ты романтик, — улыбнулась Алена. — И без всякого математического уклона. Отец поставил черепок на прежнее место и уселся в кресло за письменный стол. Алена, стоя у полки, нервно ожидала, что снова зазвонит телефон. Она решила, что сразу подойдет к аппарату и оборвет провод! Или зачем рвать провод? Можно снять трубку и положить на стол. Но звонка не было. Не зазвонил телефон и через час и полтора. Пожелав отцу спокойной ночи, Алена задержалась на пороге его комнаты. — Ты сегодня опять преподал мне урок вежливости, — негромко сказала она. — Что ты имеешь в виду? — спросил отец. Свет от настольной лампы резко очертил его тонкое лицо, твердый подбородок. Сейчас отец уже не казался, постаревшим и усталым, хотя перед ним лежали исчерканные пометками чертежи, несколько исписанных мелким почерком листов. — Ты сказал ему, чтобы он позвонил из другого автомата… И даже в этом… человеке пробудилась совесть. А я просто-напросто накричала в трубку и еще больше обозлила его… — Если ты стала замечать, что я тебя воспитываю, — значит, ты уже совсем взрослая, — рассмеялся отец. — Ты прав, раньше я этого не замечала, — задумчиво сказала Алена. Отец взглянул на чертеж, что-то быстро поправил тонким карандашом. Надо повернуться и уйти: он еще долго будет работать. Когда-то Алена пробовала с ним спорить, уговаривала пораньше ложиться спать, но потом поняла, что это бесполезно: у него был свой собственный режим, и нарушать его он никому не позволял. — Ты хочешь о чем-то спросить меня? — снова повернулся к ней отец. — Ты вот заговорил про Сороку, — сказала Алена. — Это тоже в целях воспитания? — Жаль, что он у нас редко бывает, — уклонился от прямого ответа отец. — Он работает и учится. И еще этот спорт. Я поражаюсь, как он все успевает! — И все-таки передай ему, пусть заходит, — сказал отец. — Я люблю его… почти так же, как тебя с Сережей. — Ты был бы рад, если бы я вышла за него замуж? Отец дернул плечом и отложил в сторону карандаш. Она услышала легкое шуршание резинки о ватман. Наверное, провел неровную линию и вот теперь стирает. — Сначала институт закончи, невеста… — ворчливо ответил он, не поднимая низко склоненной головы от чертежа. Худая шея его вылезла из широкого воротника коричневой вельветовой куртки. — Я знаю, ты хотел бы этого, — сказала Алена. Она прислонилась к косяку двери и пытливо смотрела отцу в спину. А он проводил на ватмане свои бесконечные линии. На худой спине, оттопыривая куртку, двигались лопатки. — Да, мне дорог Сорока, — ответил отец. — Но это еще ничего не значит. Главное, чтобы твой избранник тебе нравился. И вряд ли тут мой совет понадобится… Хотя бы даже потому, что ты все равно сделаешь, как сама захочешь. — А вот раньше воля родителей была законом для детей, — подзадорила Алена. — Это было очень удобно, верно? Не сложилась семейная жизнь — кто виноват? Родители! Не надо себя ни в чем винить. — Я тебя поняла так: я могу выйти замуж за того, за кого захочу? — Ты меня верно поняла, — ответил отец. — Даже за этого… который все время звонит? — Надеюсь, это у него единственный недостаток? — хитро прищурился отец. — Не будем о нем даже говорить, — сказала Алена. — Алена, ты умная девочка и сделаешь правильный выбор, — посерьезнел отец. — Я чуть было не совершила огромную глупость, — вздохнула Алена. — Если бы не Тима… — А это еще кто такой? — спросил отец, не поворачивая головы. — Ну что за имя — Сорока? Я буду звать его Тима. — Вот с ним и посоветуйся… С Тимой, — сказал отец, и она почувствовала, что он улыбается. — Насчет замужества? — уточнила она. — Он даст тебе дельный совет, — ответил отец. — Ты что, с ним в сговоре? — спросила Алена. — Ты мне мешаешь работать! — возмутился отец, однако в голосе его не было раздражения, наоборот — скрытая улыбка. — Спокойной ночи, папа, — сказала Алена и осторожно закрыла за собой дверь.
|