Не богом единым 5 page

Гесс поддерживал монадическую связь, которая у Гитлера была порвана. Поэтому Гесс и предпринял в 1941 году отчаянную попытку примирить непримиримых противников и потом провел полжизни в тюрьме. Мог бы жить и дальше, но англичанам это надоело, и они его удавили.

Гесс, как известно, родился в Египте, стране, где длится эра Диоклетиана, где жил Хаким, стране, которую так хотели завоевать и Наполеон, и Гитлер, словно чувствуя ее ключевую роль в истории. Единомышленниками Гесса в его партии были Розенберг и Дарре: первый из них родился в России, второй — в Аргентине. У всех троих кругозор выходил за пределы немецкого архетипа.

Случай со Сталиным — противоположный. Он начал действовать в рамках якобы «универсального», а на самом деле еврейского архетипа, стремившегося, как ему и положено по природе, к мировому господству под лозунгом мировой революции. Сталину надо было преодолеть соблазн этих устремлений и ограничиться русским архетипом. Монадой-спутником Сталина на этом пути был А.А.Жданов (подробности см. в «Логике кошмара»).

Но в душе Сталина жил восточный деспот, который, если не во всем мире, то, по крайней мере, в своей сфере влияния, никаких «не-Я» не терпел. На этой почве Сталин классически рассорился с Тито.

Хорват Тито, католик, был столь же чужд истинно-славянскому миру, как Гитлер — истинно-германскому. «Католицизм, так мало свойственный славянскому гению, действует на него разрушительно». Это сказал не какой-нибудь Достоевский, а Герцен («Былое и думы», часть 5, гл.36). Именно Тито наводнил Косово албанцами, он же завещал Югославии ротационную смену власти, которая развалила страну.

Полной противоположностью Тито был Г.Димитров, который мечтал о Балканской федерации, но был резко одернут Сталиным. В то время, как Тито мирволил албанцам, Димитров, вернувшись из Москвы в Болгарию, заявил в феврале 1945 года: «Мы хотим вытеснить Турцию из Европы в Азию»[131].

Вскоре после того, как не стало Жданова и Димитрова, не стало и Сталина. Плох он был, или хорош, но ведь предсказывал он, горько усмехаясь, своим соратникам: «Что будете без меня делать? Сожрут вас империалисты!» И как в воду глядел.

Впрочем, такой же конец предвидел и Нострадамус. Он еще в XVI веке точно предсказал, сколько лет просуществует «красная власть».

Для того, чтобы делать подобные предсказания, вовсе не обязательно обладать даром ясновидения. Андрей Белый и Блок напрасно смеялись над Брюсовым, что он «не маг, а математик». Математика и магия прекрасно могут сочетаться друг с другом — вспомним хотя бы учение Пифагора.

Пифагорейцы искали мировую гармонию. Открытие не-логоса, алогона, было для них настоящей трагедией познания, горьким разочарованием. Оно означало, что в основе мироздания лежит не гармония, а борьба противоположностей. Недостижимая противоположность катета и гипотенузы вызывала перед их глазами образ Тантала. Примером алогона было число 17, которое не пользовалось у пифагорейцев симпатией. Плутарх называл его разделительной стенкой[132].

Кому-то это число не нравится, а кому-то наоборот. Вряд ли случайно, что Реформация началась в 1517 году, масонство ведет свою официальную историю с 1717 года, ну а что случилось в 1917 году, все хорошо помнят. Наш 2000 год соответствует 1717 коптской эры Диоклетиана. Его достойным финалом стало 11 сентября 2001 года.

Если бы кто-нибудь поинтересовался, в какой день родился Ницше, он обнаружил бы, что произошло это 15 октября високосного 1844 года, т.е. на 289-й день года, а это 17х17.

Это число не одно такое. Не зря дурной славой пользуется и число 13. Все подобные числа делятся только сами на себя, следуют за гармоническими цифрами и знаменуют собой переход от гармонии к дисгармонии, к хаосу.

Сталин, если бы у него не были оборваны монадические связи, мог бы сказать своим соратникам с точностью Нострадамуса: «Жить этому строю столько же, сколько и мне». И тот, и другой скончались на 74 году.

74 — это дисгармоничное число 37, помноженное на два. Столько же просуществовала французская монархия после смерти Людовика XIV, а потом началась Великая Французская революция.

Но это лишь мелкие примеры для разминки. Далеко не все можно рассчитать. Даже пресловутый Нострадамус — и тот оконфузился. Предсказал на 1999 год (хотя он редко называл точные цифры) явление некоего Царя Ужаса, а тот взял и не явился.

Для нас более важен другой вопрос. Как объяснить, что Россия вдруг, на наших глазах скукожилась до тех границ, которые она имела в первой половине XVII века?

Н.Богданов сравнивал не только Ивана Грозного со Сталиным, но и пытался проводить параллели, большей частью, неудачные, между нашими днями и Смутным временем. Конечно, можно представить себе Ельцина новым Филаретом, а Путина — царем Михаилом Федоровичем. Похоже, нынешняя власть так и думает, что с ее воцарением смута окончилась, не зря 4 ноября объявили национальным праздником. Тщетные надежды!

Для полноты картины необходимо учитывать не только внутрициклические, но и межциклические связи. Тогда многое станет более ясным.

Я уже не раз говорил о том, что Россия в этом цикле повторяет судьбу древней Персии, которая, как выясняется, имела укороченный цикл — 1500 лет вместо нормальных 2000. Укорочение это произошло за счет выпадения второго квадранта: за первым сразу последовал третий. В переводе на нашу историю это прямой переход от Киевской Руси к Московскому царству Ивана III.

У нас до сих пор квадранты не выпадали, все шло по общеевропейскому циклу. Значит, наш цикл должен сократиться за счет последнего квадранта.

В древней Персии эпоху Камбиза и самозванцев и смуту времен Маздака разделяет целое тысячелетие. Наши смутные времена к нам гораздо ближе.

Налицо грандиозная стяжка во времени. А время и пространство, как утверждает современная физика, неразрывно связаны друг с другом. Россия словно наткнулась на разделительную стену Плутарха и, ударившись об нее, отлетела на 400 лет назад, в тогдашние границы.

Чем объясняется эта стяжка во времени? А объясняется она тем, что земная история древнеперсидского архетипа была насильственно прервана вторжением Александра Македонского и этот архетип смог продолжить ее только после перерыва продолжительностью в 500 лет. Этот сросшийся архетип при воплощении в новом цикле существовал уже без перерыва.

Сходство Наполеона с Александром Македонским ограничивается тем, что он сжег Москву, как Александр — Персеполь, но Россию он не завоевал, как Александр — Персию. Однако, хотя древнеперсидский архетип и сросся, на месте сращения остался шрам, контуры которого удивительным образом отразились на нашей истории.

Занес их в Россию, очевидно, тот же Наполеон, но проявились они лишь через 200 лет, когда наша история вдруг стала имитировать чужую, французскую.

Великая Французская революция началась в 1789 году с созыва Генеральных штатов, наша нынешняя смута — с созыва съезда народных депутатов в 1989 году. Пиком террора во Франции был 1793 год, а у нас — 1993 (расстрел Белого дома). Из деятелей Французской революции бесцветного Робеспьера с его длиннющими, пустопорожними речами больше всего напоминает Горбачева, а Дантона — пьяный дуролом Ельцин, только у нас никто никому головы не рубил (хотя стоило бы), все живы-здоровы, а наш Дантон оказался сильнее нашего Робеспьера. Во Франции в 1789 году пришел к власти Наполеон, у нас в 1999 году — Путин, который, в отличие от Наполеона, никого не завоевывал и завоевывать не собирается. А чему вы удивляетесь? Это ведь всего лишь театр теней, контуры архетипического шрама, не более того.

Тени мельтешатся, думают, будто они остановят исторический откат.

Кое-кто начинает чувствовать опасность. Свидетельство тому — обсуждение т.н. «русского проекта» Ивана Демидова депутатами от Единой России в социально-консервативном клубе в Москве 3 февраля 2007 года. Наиболее радикально высказался на нем бывший синдикалист А.Исаев, который объявил Единую Россию «партией русского народа и русской цивилизации», русский народ — «в основном образующим наше государство этносом» и призвал принять программу «разгосударствления национальных автономных формирований внутри России». «Черты квазигосударств внутри страны должны быть сняты», — сказал он. Его поддержали и другие. Ю.Н.Солонин заявил, что в России в принципе не должно быть «титульных наций», а то получается так, что в Республике Коми эти самые коми составляют одну десятую населения, но, как титульная нация, формируют административный аппарат. В Адыгее три четверти населения — русские, но ни один из них не занимает административно значимую должность.

Депутат от Свердловской области Г.К.Леонтьев возмущался тем, что в Татарстане живет 50% русских, а на сегодня получается, что права русских в Татарстане не равны правам русских в Свердловской области. Бюджетная обеспеченность Татарстана на порядок выше, хотя обе территории — доноры. Почему: Говорят: Татарстан — республика, там президент. А почему у Свердловской области не может быть президента?

Но все это тонет в хоре «россиян» и представителей «титульных наций», вследствие чего «русский проект» Единой России похож на настоящую русскую идею не больше, чем, извиняюсь, фаллоимитатор — на его природный оригинал. Поэтому Россия и будет продолжать катиться к новой неизбежной катастрофе.

Поминали всуе и лозунг: «Россия — для русских!» Лозунг этот звучит и толкуется двойственно. На одном полюсе — вариант «Россия — только для русских!», на другом — истерическое осуждение этого лозунга, которое можно понимать так, что Россия — не для русских. Правильная формулировка: «Россия — и для русских», а не только для тех, кто фигурирует в списках журнала «Форбс», где русских имен, настоящих, а не краденых, — раз два и обчелся.

Либеральное большинство «благопристойных» националистов склоняется к тому, что русский — тот, кто считает себя таковым. Они панически боятся слова «кровь». Но мало ли кто кем себя считает! По данным опроса телепередачи «Русский взгляд» от 19 октября 2003 года 31% опрошенных считал главным признаком нации именно кровь, 24% — веру и лишь 19% — культуру. Участники вышеупомянутого совещания, ссылаясь на какие-то другие опросы, очевидно, такие же липовые, как и число голосов, поданных за их партию. Приятно, конечно, жить в мире собственных иллюзий, но реальность за это потом жестоко мстит.

В No.7 журнала «Атеней» в заметке «Украинцы Смутного времени» (с.92, без подписи) я напоминал о том, что в начале XVII века слово «Украина» имело совсем иное значение: так называлось нынешнее русское Черноземье. «Украина» тогда начиналась от Калуги и Тулы. Эти области были эпицентром Смуты: в них жили потомки вятичей, у которых еще не совсем исчезла память о былой независимости.

О.Н.Трубачев считает достоверной летописную версию о происхождении вятичей «от лях». По его словам, в Поочье «ляшское» племя вятичей воспроизвело фрагменты топонимического ландшафта своей далекой «ляшской» родины. На радимичско-вятичской территории давно уже были найдены соответствия польским местным названиям, главным образом — Мазовша и Хелминской земли. Среди этих топонимов — название столицы России Москва, Тула, Вщиж и др. Особое скопление западнославянских по происхождению местных названий приходится на Верхнее и Среднее Поочье[133]. Не случайно поляки в Смутное время нашли в этих местах благоприятную почву.

Н.Костомаров писал, что на юге, в «украинных городах», тогда «был другой дух, чем в Москве... Стихия древней раздельности искала себе исхода и находила в южных областях. Чем далее русская жизнь шагала на юг от Москвы... тем народ был вольнее и своеобразнее, тем более было местных особенностей и стремлений не подчиняться Москве. Полное явление этого свободного... начала было в казачестве... Земля Северская, земля преимущественно называемая Украиною (т.е. земля нынешних губерний — Орловской, Воронежской, Калужской, Тульской), и земля Рязанская — заключали в себе много казацкого, противного тому, чего хотела государственная власть... В украинных городах было прибежище всего, что не уживалось в центре России и в старых ее областях... Сказка была подстать раздольному житью-бытью украинных земель; жизнь строгая являлась там в виде гнета. Там кипели побуждения не ужившихся под государственным строем, искавших другого строя жизни, и потому так легко приставали украинцы к новому знамени, когда оно поднималось против Москвы»[134].

Что же касается края, который составлял середину или ядро Московского государства и его великорусской народности, то, по словам Н.Костомарова, «он представлял во многом противоположность с тем, что показывалось тогда в стране украинских городов... Отличительной чертой в общественной жизни была строгая сомкнутость в общество, называемое миром... Личность каждого в отдельности ничего не значила прямо перед государством; каждый знал только свой мир... Кому невозможно казалось терпеть, тот бежал в Сибирь или в украинные города или на Дон и оттого-то юг Московского государства — притон недовольных сил — имел тогда иной характер, чем старое гнездо великорусского народа, где оставались те, которые терпеливо сносили иго тамошнего порядка»[135].

Существуют понятия расового ядра и расовой периферии. Обычно считается, что ядро это «чистая», лучшая часть расы, а периферия испорчена разными примесями. В России все наоборот: наиболее энергичные элементы уходили как раз не периферию. Это они через 30 лет после Смутного времени, освоив Сибирь, дошли до Тихого океана. А в наше смутное время? Русские люди бегут с Дальнего Востока и из Сибири, и эти места заполняются китайцами или абы кем. Недавно произошел бунт в воинской части на острове Итуруп: возглавили этот бунт служившие в ней дагестанцы. В такой ситуации лучше отдать эти злосчастные острова японцам, чем доверить их охрану такой армии, которая в большей степени представляет собой угрозу для собственной страны, чем для потенциального противника. Это когда-то Александр III говорил, что единственные друзья России это ее армия и флот. Теперь у нее и этих друзей не осталось.

Н.Костомаров описывал два разных по сути архетипа, сосуществующих в рамках одной русской нации. Герцен рассказывает, как герцог де Ноайль сказал ему: «Вы, русские, — или совершенные рабы царские или... анархисты. А из этого следствие то, что вы еще долго не будете свободными» (Былое и думы, глава 35). Французский герцог был более объективен, чем русский демократ Чернышевский, который сказал о русских: «Жалкая нация; снизу доверху — все рабы». Это пример одностороннего обобщения. Даже Ленин, который обожал Чернышевского, вынужден был в статье «О национальной гордости великороссов» внести поправку, напомнив о крестьянских восстаниях и тому подобных событиях русской истории. К сожалению, архетип «Едра» у нас — доминантный.

Н.Костомаров, как пишет французская исследовательница Марлен Ларюэль, представлял в рамках русской историографии той эпохи направление, которое можно назвать федералистским или регионалистским. Он видел в русской истории две тенденции, одну — в сторону централизации, другую — в сторону автономизма и различал две русские нации, одну сосредоточенную вокруг Москвы, а к другой он относил белорусско-украинский мир и северную Русь. Этнолингвистическая близость между Украиной и районом Новгорода и Пскова служила для Костомарова доводом в пользу того, чтобы отнести Украину к западному русскому миру, для которого характерным было федералистское и демократическое вечевое начало[136].

В то же время Н.Костомаров отвергал идеи русофобской школы французских историков, которую возглавлял Анри Мартен, ученик Мишле. С подачи беглого киевского поляка Духинского он проводил различие между «хорошими» славянами, арийцами и европейцами, и «плохими» русскими, смешанными с тюрко-монгольскими народами[137]. Костомаров отрицал взаимосвязь между смешением великорусов с тюркскими и финскими народами и политическими реалиями Московского царства. Он писал: «Нет оснований искать различия между славянами под предлогом особого происхождения одной славянской ветви, смешанной с финнами и тюрками, и делать из этого выводы о тенденции к самодержавию, совершенно чуждой славянскому духу»[138].

Взгляды, сходные с костомаровскими, высказывал его ровесник, А.К.Толстой. Он писал 5 ноября 1870 года Н.А.Чаеву: «Как может Аксаков смотреть на испорченную, отатарившуюся Москву как на представителя древней Руси? Не в Москве надо искать Россию, а в Новгороде и в Киеве»[139].

Те же мысли он развивал в письме Б.М.Маркевичу от 26 марта 1869 года: «Скандинавы не устанавливали, а нашли уже вполне установившееся вече. Заслуга их в том, что они его сохранили, в то время как гнусная Москва его уничтожила — вечный позор Москве! Не было нужды уничтожать свободу, чтобы победить татар, не стоило уничтожать деспотизм меньший, чтобы заменить его б о льшим. Собирание русской земли! Собирать — это хорошо, но спрашивается, что собирать? Клочок земли это лучше, чем куча дерьма»[140].

В другом письме тому же Маркевичу от 26 апреля 1869 года А.К.Толстой признавался: «Когда я думаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов и до проклятой Москвы, еще более позорной, чем самые монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом»[141].

В том же письме А.К.Толстой делает еще более странное признание: «Если бы перед моим рождением Господь Бог сказал мне: «Граф! Выбирайте народ, среди которого Вы хотите родиться!» — я ответил бы Ему: «Ваше Величество, везде, где Вам будет угодно, но только не в России!»... Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению» (там же).

Мы слышим в этом письме характерный вопль монады, попавшей не в свой архетип. А.К.Толстой — яркий представитель монадического, а не архетипического мышления. Он сам формулировал его суть: «Материал, из которого я сделан, не может найти здесь элемента, сродного ему. Что бы ни делали, не найдут цемента, чтобы связать меня с массой». «Я не сотворен из того же материала, как масса; можно ли от меня требовать то же, что от других?»[142].

Недостаток русского «ядерного» архетипа А.К.Толстой видел в том же, что и Н.Костомаров — в подавлении личности «миром». Он писал Б.М.Маркевичу 28 декабря 1869 года: «Я становлюсь их (славян) отъявленным врагом, когда они воюют с европеизмом и свою проклятую общину противопоставляют принципу индивидуальности, единственному принципу, при котором может развиваться цивилизация вообще и искусство в частности... Я западник с головы до пят, и подлинное славянство — тоже западное, а не восточное. Нет у него никаких оснований быть восточным»[143].

Почему нет, он объясняет в письме М.М.Стасюлевичу от 26 декабря 1869 года: «Оно (славянство) элемент чисто западный, а не восточный, не азиатский... Мы и немцы первыми отделились от древнего арийского ствола, и нет сомнений, что и интересы, и мифология у нас были общие»[144].

Хотя А.К.Толстой и уверял: «Я не принадлежу ни к какой стране и вместе с тем принадлежу всем странам зараз»[145]. На самом деле, у него были предпочтения: он постоянно возвращался в мечтах в Киевский период, который продолжал по традиции называть «варяжским», хотя как раз при его жизни германское происхождение этих самых варягов многие с пеной у рта оспаривали. Тот же Костомаров утверждал, что варяги это были не славяне и не скандинавы, а литовцы (жмудь). Другой представитель украинофильского крыла русских историков, М.А.Максимович, не хотел уступать варягов балтам и видел в них славян. Но мы сейчас говорим не о варягах, а об А.К.Толстом. Он не совсем правильно думал, что родился «не там»: там, но в другом квадранте цикла, когда преобладал другой славянский архетип.

Вот кто действительно попал не туда, так это не А.К.Толстой, а Чаадаев. Как он описывал наше прошлое в своем знаменитом «Философском письме»? «Сначала — дикое варварство, потом — грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть... Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании. Окиньте взглядом все прожитые наши века... вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом»[146]. Перед нами типичный образ мыслей «балластного» воплощения монады.

Позже, оправдываясь, Чаадаев нашел все же, за кого зацепиться в нашей истории — за Петра Великого. Славянофилы его, как известно, недолюбливали, но А.К.Толстой писал о нем: «Петр Первый, несмотря на его палку, был более русским, чем они (К.Аксаков и Хомяков), потому что он был ближе к дотатарскому периоду... Гнусная палка Петра Алексеевича была найдена не им. Он получил ее в наследство, но употреблял ее, чтобы вогнать Россию в ее прежнюю, родную колею»[147].

Родную? Ой ли? Послушаем, что думал на этот счет М.Волошин:

Великий Петр был первый большевик,

Замысливший Россию перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет, к ее грядущим далям.

Он, как и мы, не знал иных путей,

Опричь указа, казни и застенка,

К осуществленью правды на земле...

И тот же дух ведет большевиков

Исконными российскими путями.

Могут возразить: М.Волошин — сомнительный автор. Хорошо, возьмем другой источник — «Историю русского масонства» Б.Башилова (выпуски III и IV. Русло-Община. М., 1992). Глава о Петре, с крайне отрицательной оценкой этого деятеля, называется в этой книге «Робеспьер на троне» и содержит ту же самую формулировку: «Петр I является первым русским революционером, первым нигилистом и первым большевиком (как духовный тип). Автор ссылается на авторитет Пушкина, который писал, что Петр I это «Робеспьер и Наполеон вместе», и подчеркивает, что так же понимал Петра и Герцен, разделявший точку зрения Пушкина[148].

А.К.Толстой был неправ, когда думал, будто Петр вгонял Россию в ее «прежнюю, родную» колею. Он мог называть эту колею родной только потому, что почитал варягов за германцев, поэтому и голландские увлечения Петра он расценивал как «тягу к своему». И М. Волошин врал насчет «исконных российских путей»: не были они исконными, это пути второго славянского архетипа.

Откуда же обрушилась на Россию эта напасть, именуемая Петром, то ли Великим, то ли нет?

Н.Костомаров робко, словно опасаясь обвинения в кощунстве, сравнивал реформы Петра с той политикой, которую пытался проводить в России царь Димитрий. Я не употребляю здесь обычную приставку «лже» не потому что считаю, будто это был в самом деле спасшийся сын Ивана Грозного, а потому что это была воистину царственная монада, целью земного воплощения которой было то самое возвращение России в ее прежнюю, родную колею, как выражался по другому, правда, поводу А.К.Толстой.

Для прояснения картины задействуем межциклические связи. Вспомним первую древнеперсидскую смуту и самозванца Бардию. Он был ставленником мидийских магов, а Мидия для Персии была тем же, чем Киевская Русь — для Московской. Мидийцы не приняли новую религию Заратустры и стояли на позициях старого арийского язычества.

Димитрий опирался на поляков и украинцев, т.е. представителей первого славянского архетипа. Он надеялся вернуть этот архетип в Москву мирными средствами, но просчитался. Он прощал даже разоблаченных заговорщиков, того же Василия Шуйского, который в конце концов организовал его свержение и убийство. Но Димитрий не погиб 17 мая 1606 года. Нет, он не спасся, но он появился вновь почти сто лет спустя с пресловутой палкой и со страшной жаждой мести тем, кто не понимает хорошего обращения.

И в Персии маги, после расправы с ними, учиненной Дарием, тоже взяли реванш при последующих персидских царях.

Но больше всего Россию времен Петра I напоминал уже не персидский, а парфянский двор царя Орода (чем не Ирод). В 53 году до н.э., когда парфяне разбили римлян при Каррах и погиб Красс, Ород праздновал свадьбу своего сына, когда ему принесли весть о победе и отрубленную голову Красса. В это время труппа странствующих актеров как раз исполняла перед собравшимся двором «Вакханок» Еврипида. Актер, игравший роль Агавы, которая в припадке безумного восторга разрывает на части собственного сына и несет на жезле его голову, заменил ее окровавленной головой Красса и запел, к великой радости публики, состоявшей из полуэллинизированных варваров, известный напев: «Мы несем домой из далеких гор славную добычу, кровавую дичь»[149]. Очень характерное сочетание европейской классики с отрубленными головами, не правда ли? Опять вспоминается М.Волошин:

«В кунсткамере хранится голова,

Как монстра, заспиртованного в банке,

Красавицы Марии Гамильтон»...

Какой тут проявился «архетип»? А черт его знает, какой!

В той же поэме Волошина царь, вздернув на дыбу Стрешнева, спрашивает: «Твой сын я али нет?» А тот отвечает:

«А черт тя знает, чей ты... много нас

У матушки-царицы переспало...»

Покойный начальник академии МВД генерал Крылов однажды рассказывал в интимном кругу, как Сталину принесли документы, неизвестно, подлинные или специально сфабрикованные с целью подхалимнуться, что настоящим отцом Петра был некий грузинский царевич. Сталин подумал и сказал: «Нет, товарищи, давайте мы из Петра грузина делать не будем».

А, может быть, все-таки стоило сделать, чтобы не засовывать всех извергов в славянский архетип? Говорил ведь тот же Иван Грозный английскому послу Флетчеру: «Я не русский, предки мои германцы»[150], имея в виду, несомненно, пресловутое «варяжское» происхождение своей династии. Он пытался дать рациональное объяснение тому чувству чужеродности, которое испытывает монада, попавшая не в свой архетип. А такое случается с монадами, даже самыми что ни на есть «демоническими», выражаясь языком Д.Андреева. И тоже ведь был «западник»! М.А.Алпатов так и пишет: «Западничеством» Грозный заметно превосходил свое боярское окружение»[151]. И большевики тоже были «западники».

У М.Горького в «Жизни Клима Самгина» есть такой персонаж, большевик Кутузов, задуманный, разумеется, как положительный образ, но вызывающий у читателя только отвращение своими самоуверенными, безапелляционными сентенциями. Однажды, присутствуя при споре интеллигентов о грядущих судьбах России, Кутузов изрекает, как всегда, тоном судьи, который зачитывает не подлежащий обжалованию приговор: «Быть тебе Россия Европой!»

Горький хорошо знал большевиков, был с самым Лениным на дружеской ноге и вложил в уста Кутузова слова, которые наверняка не раз слышал в этой среде.

Но никак не прививается в России «европеизм». Были у нас и Димитрий, и Петр I, и 1917 год и 90-е годы прошлого века, но, как шутят в наше время, что бы мы ни делали, все равно получается автомат Калашникова. После любых реформ и революций мы опять получаем азиатскую деспотию и ничего другого.

П.Я.Чаадаев незадолго до смерти писал: «Говоря о России, постоянно воображают, будто говорят о таком же государстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия — целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека, — именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это — олицетворение произвола. В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения»[152].

Чаадаев, правда, приплетает тут же и «порабощение всех соседних народов», словно Россия это воплощение некоего хищного архетипа. На самом деле второй славянский, он же великорусский архетип вовсе не хищный, он просто пассивный и сам же первым становится жертвой воплощений монад из действительно хищных архетипов.

Россия-мать, как птица, тужит

О детях; но — ее судьба,

Чтоб их терзали ястреба.

(А.Блок. «Возмездие»)

Как утверждал Герцен, «восприимчивый характер славян, их женственность, недостаток самодеятельности и большая способность усвоения и пластицизма делают их по преимуществу народом, нуждающимся в других народах, они не вполне довлеют себе. Оставленные на себя, славяне легко «убаюкиваются своими песнями», как заметил один византийский летописец, и «дремлют». Возбужденные другими, они идут до крайних следствий; нет народа, который полнее и глубже усваивал бы себе мысль других народов, оставаясь самим собою. Того упорного непонимания друг друга, которое существует теперь, как за тысячу лет, между народами германскими и романскими, между ими и славянами нет». (Былое и думы, часть 4, гл.24. «Не наши»).

Герцен говорит здесь о славянах «вообще», каковых в природе не существует, не проводя различия между двумя славянскими архетипами. Выражая свою, сугубо монадическую точку зрения, согласно которой «свобода лица — величайшее дело». Герцен и делал ее критерием оценки европейской и русской истории.

«В самые худшие времена европейской истории мы встречаем некоторое уважение к личности, некоторое признание независимости — некоторые права, уступаемые таланту, гению. Несмотря на всю гнусность тогдашних немецких правительств, Спинозу не послали на поселение, Лессинга не секли или не отдали в солдаты. В этом уважении не к одной материальной, но и к нравственной силе, в этом невольном признании личности — один из великих человеческих принципов европейской жизни».

«У нас лицо всегда было подавлено, поглощено, не стремилось даже выступить. Свободное слово у нас всегда считалось за дерзость, самобытность — за крамолу; человек пропадал в государстве, распускался в общине». «Власть у нас увереннее в себе, свободнее, нежели в Турции, нежели в Персии»[153].