Глава седьмая Джон Уоткинс размышляет

Выйдя с фермы с разбитым сердцем, но с твердой решимостью выполнить то, что он считал своим профессиональным долгом, Сиприен снова направился к Якобу Вандергарту. Старик был один. Маклер Натан поспешил покинуть его, чтобы первым возвестить в стане новость, которая так близко касалась всех искателей алмазов.

Новость эта наделала немало шума, так как никому еще не было известно, что алмаз «барина», как все называли Сиприена, искусственный, а не натуральный. Но «барин» вовсе не интересовался болтовней на Вандергартовых приисках. Он хотел скорее узнать качество и цвет своего алмаза, чтобы составить о нем свою записку, – вот почему он и пришел к старику гранильщику.

– Дорогой Якоб, – сказал Сиприен, усаживаясь возле него, – будьте так добры огранить фасетку на этой выпуклости, чтобы мы наконец могли видеть, что скрывается под оболочкой этого камня.

– С удовольствием, – сказал старик гранильщик, взяв камень из рук молодого инженера. – Вы очень удачно выбрали место для грани, – добавил он, заметив небольшую выпуклость на поверхности камня, который без этого порока имел бы совершенно овальную форму. – Граня с этой стороны, мы не рискуем испортить камень.

И говоря это, Якоб Вандергарт немедленно принялся за работу. Выбрав из стоявшей перед ним чашечки неграненый алмаз в четыре или пять каратов, он вставил его в ручку и стал тереть его о камень, принесенный Сиприеном.

– Дело пошло бы скорей, если бы расщепили алмаз, но кто рискнет ударить молотком по такому драгоценному камню! – сказал старик.

Эта однообразная и трудная работа заняла целых два часа, и когда наконец фасетка стала настолько велика, что можно было судить о свойстве самого камня, необходимо было ее отшлифовать, и на это также потребовалось немало времени. Тем не менее, когда работа была закончена и Сиприен и Вандергарт смогли удовлетворить свое любопытство и проверить результат работы – на дворе было еще совсем светло, – глазам их представилась красивая фасетка агатового цвета, но несравненной чистоты и дивного блеска. Алмаз был черный – особенность если не исключительная, то, во всяком случае, очень редкая и увеличивавшая, если это только было возможно, его ценность.

Руки Якоба Вандергарта тряслись от волнения в то время, когда он заставлял алмаз играть в лучах заходящего солнца.

– Это самый необыкновенный и самый великолепный алмаз, который когда-либо отражал дневные лучи! – сказал он почти благоговейно. – Можно себе представить, что это будет за красота, когда он будет огранен со всех сторон!

– Возьметесь ли вы за эту работу? – спросил с живостью Сиприен.

– Да, конечно, дитя мое! Это было бы честью и венцом всей моей деятельности… Но, может быть, вы сделаете лучше, если выберете для этой работы руку более молодую и твердую, чем моя рука.

– Нет, – сказал Сиприен почтительно. – Я убежден, что никто этой работы не сделает старательнее и искуснее вас. Оставьте алмаз у себя, милый друг, и шлифуйте его, сколько вашей душе будет угодно. Вы сделаете из него чудо! Это дело решенное.

Старик вертел в руках алмаз и, видимо, затруднялся выразить возникшие у него сомнения.

– Одно меня беспокоит, – сказал он наконец. – Знаете, я не могу держать у себя камня такой большой ценности, не опасаясь за его сохранность. То, что я в настоящую минуту держу в своих руках, стоит по меньшей мере пятьдесят миллионов франков. С моей стороны было бы неблагоразумно взять на себя такую ответственность.

– Никто об этом не узнает, если сами вы не будете говорить об этом, господин Вандергарт; что касается меня, то я обещаю вам хранить все в тайне.

– Гм! Возникнут подозрения! За вами могли следить, когда вы шли ко мне… Здесь такое смешанное население! Нет! Я не будут спать спокойно!

– Может быть, вы и правы, – сказал на это Сиприен, поняв колебание старика. – Но как же тогда быть?

– Вот именно об этом-то я и думал! – сказал Якоб Вандергарт после минутного размышления. – Послушайте, дитя мое: то, что я собираюсь вам предложить, требует большого ко мне доверия с вашей стороны. Это очень деликатный вопрос. Но вы достаточно уже знаете меня, чтобы не находить странным то, что я принимаю в этом деле такие большие предосторожности… Я должен сейчас же уехать отсюда, захватив с собой инструменты и ваш камень, и укрыться в таком месте, где меня никто не знает, в Блумфонтейне или Гоп-Тауне например. Я найму там маленькую комнатку, буду работать в величайшей тайне и возвращусь сюда, когда работа моя будет доведена до конца. Может быть, мне удастся этой хитростью сбить с толку грабителей… Повторяю вам, что мне просто совестно предлагать вам план такого рода.

– План этот как нельзя более благоразумен, и мне остается только просить вас выполнить его.

– Знаете, ведь на все это потребуется много времени, не меньше месяца, и со мной могут случиться в дороге разные приключения.

– Что же из этого, господин Вандергарт? Ведь вы же сами находите, что это единственный выход из нашего затруднительного положения. Да, наконец, если даже алмаз и пропадет – беда будет не очень велика!

Якоб Вандергарт с ужасом взглянул на своего друга. «Это неожиданное обогащение не лишило ли его рассудка?» – подумал он.

Сиприен, поняв его мысль, улыбнулся и стал объяснять ему происхождение этого камня, а также то, каким образом он может сделать таких алмазов столько, сколько захочет. Но потому ли, что старый гранильщик мало поверил этому рассказу, или же он имел свои причины не желать остаться одному в уединенной хижине в обществе камня ценностью в пятьдесят миллионов, но только он продолжал настаивать на своем немедленном отъезде.

А потому, собрав в старый кожаный мешок свои инструменты и еще кое-что необходимое, Якоб Вандергарт прибил к своим наружным дверям аспидную доску с надписью: «Уехал по делам», сунул ключ от дома в карман, положил алмаз в жилетку и отправился в путь.

Сиприен провожал его версты две или три по дороге в Блумфонтейн и покинул старика лишь после настоятельных просьб.

Была уже ночь, когда молодой инженер возвратился к себе домой, и мысли его были, может быть, гораздо более заняты дочерью Уоткинса, нежели сделанным им удивительным открытием производства искусственных алмазов.

Несмотря на это, он, не теряя попусту времени и не попробовав даже обеда, приготовленного Матакитом, засел за свой письменный стол писать доклад секретарю Академии наук. Этот доклад был в сжатой, но вместе с тем полной форме описанием сделанного Сиприеном опыта, в котором первое место занимала очень замысловатая история о реакции, породившей этот великолепный кристалл углерода.

«Самым характерным в этом алмазе является то, – писал он между прочим, – что он совершенно схож с природным, а главное, что на нем есть даже наружная кора».

Сиприен действительно не задумался приписать эту особенность алмаза тому старанию, с которым он обмазал внутренность своего аппарата землей, выбранной тщательно из Вандергартовой россыпи.

Но Сиприен не имел намерения дать полную и окончательную теорию своего открытия: он только хотел сообщить о ней ученому миру Франции и возбудить по этому поводу рассуждения, которые могли бы осветить факты, неизвестные ему самому.

Начав эту записку, Сиприен решил не отправлять ее до тех пор, пока он не будет в состоянии дополнить ее новыми наблюдениями. После этого он поужинал и лег спать.

Встав на другой день утром, Сиприен вышел из своего домика и стал задумчиво прогуливаться по россыпям. Встречавшиеся с ним диггеры провожали его далеко не дружелюбными взглядами. Но он их не замечал, потому что совершенно забыл о том, каковы будут последствия его важного открытия для всех обитателей этого края, – последствия, представленные ему с безжалостной очевидностью фермером Уоткинсом еще накануне, то есть разорение концессионеров Грикаланда. Тем не менее обстоятельство это могло встревожить любого в этом полудиком краю, где люди, не задумываясь, своими руками производят над другими суд и расправу.

Что касается самого фермера, то после тревожной ночи, в которой Джону Уоткинсу снились алмазы невероятной стоимости, ему пришли в голову и иные соображения, а именно: что люди, подобные Аннибалу Панталаччи, и другие диггеры могут иметь причины прийти в бешенство от сделанного Сиприеном открытия; это было вполне естественно ввиду того, что они обрабатывали участки на свой счет; но что его положение как фермера было совсем иным.

Конечно, в на нем отчасти могло отразиться понижение цен на алмазы: в случае, если все население Грикаланда разбредется в разные стороны, ценность его фермы упадет, продукты ее не будут уже иметь прежнего сбыта, дома и хижины будут пустовать за отсутствием жильцов, и ему, может быть, даже придется покинуть край, ставший непроизводительным.

«Это так, – говорил себе Джон Уоткинс, – но прежде чем дело примет такой оборот, пройдет немало лет. Ведь производство искусственных алмазов не имеет еще практического применения даже в изобретении господина Мере! Может быть, случай сыграл здесь не последнюю роль. А пока случай ли ему помог или что-нибудь другое, но факт тот, что он уже сделал алмаз огромной ценности, и если натуральный камень таких же размеров будет стоить миллионов пятьдесят, то этот – нужды нет, что он искусственный, – будет стоить еще дороже. Да, это так! А потому надо удержать этого молодого человека во что бы то ни стало. Надо хотя бы на некоторое время лишить его возможности звонить во все колокола о своем изобретении. Необходимо сделать так, чтобы этот алмаз остался в семействе Уоткинсов и вышел бы оттуда не иначе как разменянный на солидные миллионы. Удержать здесь изобретателя мне будет нетрудно, даже не принимая на себя серьезных обязательств: Алиса здесь, и с помощью Алисы я сумею заставить его отложить свой отъезд в Европу!.. Да!.. Надо это сделать, даже если мне придется обещать ему руку моей дочери!.. Даже если я действительно выдам ее замуж за него!..»

И Уоткинс, побуждаемый корыстолюбием, не задумываясь, пошел бы даже на это. В этом деле он думал лишь о себе, видел только свою выгоду! И если у старого эгоиста мелькнула мысль о дочери, то единственно для того, чтобы тотчас успокоить себя словами:

«Алиса, впрочем, будет довольна. Этот молодой безумец красив! Он влюблен в нее, и мне кажется, что и она не осталась равнодушной к его любви. А что же может быть лучше, как не соединить два любящих сердца!.. Или хотя бы дать им надежду на этот союз до того времени, когда дело это будет упрочено!.. К черту Аннибала Панталаччи и его приятелей, своя рубашка к телу ближе, даже в Грикаланде!»

Так рассуждал Джон Уоткинс, положив на одну чашу весов будущность родной дочери, а на другую – кусок простого кристаллизованного углерода, и очень радовался тому, что чаши держались на горизонтальной линии.

Раз решение было принято, он не хотел выжидать обстоятельств, не зная наверное, какое направление они примут, и потому пожелал немедленно увидеться со своим жильцом, что было легко выполнимо, потому что молодой инженер каждый день приходил на ферму; а главное, фермер желал снова увидеть чудный алмаз, принявший в его сновидениях колоссальные размеры.

Мистер Уоткинс направился к хижине Сиприена, который ввиду раннего утреннего часа был еще дома.

– Ну, как же вы почивали, мои юный друг? – сказал он Сиприену добродушно. – Спокоен ли был ваш сон в эту первую ночь после великого открытия?

– Очень хорошо, мистер Уоткинс, очень хорошо, – ответил молодой человек холодно.

– Как! Вы могли спать спокойно?!.

– Как обыкновенно.

– И все эти миллионы, вышедшие из вашей печи, потревожили вашего сна?

– Нисколько, – ответил Сиприен. – Поймите же, мистер Уоткинс, что алмаз этот может стоить миллионы только при условии, если он произведение природы, а не химика…

– Да!.. Да… господин Сиприен! Но уверены ли вы, что можете сделать еще несколько таких алмазов?.. Можете ли вы отвечать за это?

Сиприен колебался ответить на этот вопрос, зная, сколько может быть непредвиденного в подобного рода опытах.

– Видите, – начал снова Джон Уоткинс, – вы не можете поручиться за это! А потому до второго опыта, успешно сделанного вами, ваш алмаз сохранит свою огромную стоимость. И зачем до времени говорить всем, что камень этот искусственный?

– Повторяю вам, что я не могу скрыть этого важного научного открытия!

– Знаю… знаю! – возразил Джон Уоткинс, сделав молодому человеку знак молчать, точно боясь, что разговор этот будет кем-нибудь услышан на улице. – Да… да. Мы еще возобновим об этом разговор!.. Но не заботьтесь о Панталаччи и о всех других!.. Они ничего не скажут о вашем открытии, потому что это не в их интересах; им гораздо выгоднее молчать об этом! Поверьте мне… подождите!.. А главное, думайте чаще о том, что дочь моя и я очень рады вашему успеху!.. Да… очень рады!.. Но не могу ли я взглянуть еще раз на этот чудный алмаз?.. Вчера я плохо рассмотрел его!.. Не позволите ли вы мне…

– Его нет у меня! – сказал Сиприен.

– Вы его отправили во Францию! – воскликнул мистер Уоткинс, пораженный этой мыслью.

– Нет… нет еще! В необработанном виде нельзя судить о его красоте! Успокойтесь!

– Кому же вы его отдали? Боже мой! Кому?

– Я отдал его отшлифовать Якобу Вандергарту и не знаю, куда он унес его.

– Вы доверили такой алмаз этому старому сумасшедшему! – воскликнул Джон Уоткинс вне себя от ярости. – Но это чистое безумие, сударь! Да, безумие!

– Полноте, – возразил Сиприен, – что станет делать Якоб или кто-либо другой с алмазом, стоимость которого в глазах тех, кому неизвестно его происхождение, равняется пятидесяти миллионам? Неужели вы думаете, что его можно продать тайно?

Мистер Уоткинс был до некоторой степени побежден этим аргументом, хотя он далеко еще не успокоил его, и он дорого бы дал – да, очень дорого, – чтобы легкомысленный инженер не доверял своего алмаза старому гранильщику или же чтобы этот последний уже возвратился в Грикаланд с драгоценным камнем.

Но Якоб Вандергарт попросил месяц сроку, и, как ни велико было нетерпение Джона Уоткинса, ему пришлось покориться неизбежности и ждать.

Само собой разумеется, что во все последовавшие затем дни обычные посетители фермера, Аннибал Панталаччи, герр Фридел и еврей Натан, не переставали издеваться над честным гранильщиком и часто поговаривали в отсутствие Сиприена о том, что время идет, а Якоб Вандергарт не возвращается.

– И зачем ему возвращаться в Грикаланд, – сказал однажды Фридел, – когда ему гораздо легче оставить у себя этот драгоценный алмаз, искусственное происхождение которого еще никому не известно?

– Потому что ему некому будет его продать, – ответил мистер Уоткинс, повторяя слова Сиприена, – слова, которые самого его уже не могли теперь успокоить.

– Ну, это не причина! – возразил Натан.

– Поверьте, в этот час старый крокодил уже далеко, – добавил Аннибал Панталаччи. – Что ему стоит изменить вид камня или расколоть его на несколько камней, чтобы сделать неузнаваемым! Вы ведь даже цвета его не знаете!

Все эти рассуждения несказанно тревожили душу мистера Уоткинса; он сам уже начал думать, что Якоб Вандергарт не вернется. Один только Сиприен твердо верил в честность старого гранильщика и утверждал громогласно, что он возвратится к назначенному сроку. Он был прав. Якоб Вандергарт вернулся на двое суток раньше назначенного им времени: он так усердно работал, что закончил гранение и шлифовку в двадцать семь дней. Возвратившись домой ночью, старик окончательно отделал камень и утром на двадцать девятый день пришел к Сиприену.

– Вот бриллиант, – сказал он ему просто, поставив перед ним маленькую деревянную коробочку.

Сиприен открыл коробочку и был ослеплен. На ложе из белой хлопчатой бумаги покоился громадный черный бриллиант в виде двенадцатигранного ромбоида и отливал такими яркими призматическими огнями, что осветилась вся лаборатория. Это соединение черного цвета совершеннейшей прозрачности с беспримерным преломлением лучей производило неподражаемый, дивный эффект. Это была до того времени невиданная игра природы, совершенство в своем роде. Оставив в стороне вопрос о стоимости этого бриллианта, нельзя было не согласиться с тем, что великолепие этого камня говорило само за себя.

– Этот бриллиант не только самый большой, но и самый красивый из существующих на свете! – сказал Якоб Вандергарт торжественно, с отеческой гордостью глядя на чудный камень. – Он весит четыреста тридцать два карата. Вы можете похвалиться тем, что сделали образцовое произведение, дитя мое, и ваш опыт оказался блестящим.

Сиприен ничего не сказал в ответ на похвалы старика гранильщика, думая со своей стороны, что ему удалось сделать любопытное открытие, и только; многие уже стремились к этому без всякого успеха, а он, по-видимому, достиг цели. Производство искусственных алмазов могло стать впоследствии очень полезным, но оно должно было в то же время неизбежно разорить всех, кто торговал драгоценными камнями; в общем, оно никого не обогащало. И алмаз, несмотря на все свое великолепие, производил на него впечатление бесценного камня, который вскоре должен был лишиться и последнего своего обаяния, а именно редкости.

Взяв со стола футляр с бриллиантом, Сиприен дружески пожал руку старика и отправился на ферму мистера Уоткинса.

Фермер сидел в своей низенькой комнате и по-прежнему тревожно ожидал возвращения Якоба Вандергарта – возвращения, казавшегося ему теперь более чем сомнительным. Дочь была возле него и старалась его успокоить.

Отворив дверь, Сиприен на минуту остановился на пороге.

– Ну что же? – спросил его с живостью Джон Уоткинс, поспешно поднимаясь с кресла.

– Честный Якоб Вандергарт вернулся сегодня утром, – ответил Сиприен.

– Вместе с алмазом?

– Да, с алмазом, дивно отшлифованным, и в нем веса оказалось четыреста тридцать два карата.

– Четыреста тридцать два карата! – воскликнул Джон Уоткинс. – И вы его принесли с собой?

– Вот он.

Фермер взял футляр, открыл его, и круглые глаза его блеснули почти так же, как и бриллиант, на который он смотрел, оторопев от восхищения. Но когда он взял в руки эту драгоценность, восторг его вылился неожиданно в целый поток нежных слов, которые относились к камню. Он стал говорить с ним как с живым существом.

– О, чудный, великолепный, несравненный бриллиант, – сказал он, – как ты тяжел!.. Сколько звонких гиней дадут за тебя! Так ты возвратился, моя прелесть!.. Что сделать из тебя, мой красавец?.. Послать ли тебя в Кейптаун и в Лондон, чтобы тобой любовались?.. Но кто будет настолько богат, чтобы купить тебя? Даже сама королева не могла бы позволить себе такой роскоши!.. Ее доходов за два года не будет для этого достаточно… Ей придется собрать тогда парламент и сделать национальную подписку. И это случится, ты увидишь, будь покоен… И ты тоже найдешь отдохновение в лондонской башне возле «Кои-Нура», который будет маленьким мальчиком в сравнении с тобой! Что ты можешь стоить, мой красавец!

Затем после минутного вычисления фермер продолжал:

– Бриллиант русского царя был куплен императрицей Екатериной Второй за миллион рублей наличными и девяносто шесть тысяч франков пенсии пожизненно; из этого следует, что за тебя можно взять миллион фунтов стерлингов и пятьсот тысяч франков пенсии.

Вдруг мысли фермера приняли новое направление.

– Мистер Мере, – сказал он, – как вы думаете, не следует ли сделать владельца этого камня пэром? Все заслуженные люди имеют право заседать в Верхней Палате, а владеть таким огромным бриллиантом – заслуга из ряда вон выходящая!.. Дочь, да погляди же ты на него, погляди! Для того чтобы любоваться таким камнем, даже двух глаз мало.

Тут мисс Уоткинс в первый раз в жизни посмотрела на бриллиант с интересом.

– Он действительно очень красив и блестит, как раскаленный уголь! – сказала она, осторожно взяв в руки бриллиант.

Потом инстинктивным движением, совершенно естественным в молоденькой девушке, она подошла к зеркалу, вделанному в камин, и приложила драгоценный камень к своему лбу, среди своих белокурых волос.

– Звезда, оправленная в золото! – любезно сказал Сиприен, изменив своей привычке не говорить комплиментов.

– Это правда!.. Можно подумать, что это звезда! – воскликнула Алиса, весело хлопая в ладоши. – Так оставим ему это название. Назовем его «Южная Звезда»!.. Хотите, Сиприен? Разве он не так же черен, как здешние красавицы, и не так же блестящ, как созвездия нашего южного неба?

– Ну что ж, «Южная Звезда» так «Южная Звезда», – сказал Джон Уоткинс, не придававший значения названиям. – Осторожнее! Уронишь, уронишь! – воскликнул он с ужасом, когда Алиса сделала резкое движение. – Он разобьется, как стекло!

– В самом деле?.. Так он хрупок? – сказала Алиса, довольно пренебрежительно кладя бриллиант в футляр. – Бедная «Звезда», какая же ты жалкая! Ты не лучше пробки от графина!

– Пробка от графина!.. – воскликнул Джон Уоткинс в негодовании. – Эти дети ничего не уважают!..

– Алиса, – сказал тогда молодой инженер, – вы внушили мне мысль попытаться добыть алмаз искусственным путем! Следовательно, этот камень вам обязан своим существованием!.. Но в моих глазах это просто вещь, которая потеряет всякую ценность с той минуты, как узнают о ее происхождении. Ваш отец, без сомнения, позволит мне подарить его вам в память вашего счастливого влияния на мои труды.

– Как! Что такое?! – воскликнул мистер Уоткинс, не веря своим ушам.

– Алиса, – продолжал Сиприен, – этот бриллиант принадлежит вам!.. Я дарю вам его!

Мисс Уоткинс вместо всякого ответа протянула молодому человеку руку, которую тот нежно пожал.

Глава восьмая
«ЮЖНАЯ ЗВЕЗДА»

Весть о возвращении Якоба Вандергарта быстро распространилась по округе, и толпа любопытных повалила на ферму: все хотели видеть чудо-бриллиант, принадлежавший мисс Уоткинс или, вернее, ее отцу.

Нелишним будет сказать, что никому еще не было известно, что этот камень искусственный; с одной стороны, искатели алмазов не спешили разглашать факт, последствием которого могло быть их разорение; с другой стороны, Сиприен, не желая полагаться на случай, тоже ничего не говорил по этому поводу и решил не посылать своих заметок о «Южной Звезде», не проверив предварительно своего успеха вторым опытом. А потому неудивительно, что любопытство публики было возбуждено до крайности и Джон Уоткинс не имел намерения оставить его неудовлетворенным уже только потому, что оно льстило его тщеславию. Он положил «Южную Звезду» на вату поверх маленькой тумбы из белого мрамора и по целым дням, сидя в кресле, сторожил свою драгоценность и показывал ее публике.

Джеймс Гильтон первым заметил ему, как поведение его неблагоразумно. Отдает ли он себе отчет в том, какую опасность навлекает на себя, выставляя перед всеми вещь такой огромной ценности? Из слов Гильтона вытекало, что Уоткинсу было необходимо вытребовать из Кимберли немедленно полицейский отряд, в противном случае он рисковал подвергнуться нападению в ту же ночь.

Испугавшись этой перспективы, Уоткинс поспешил воспользоваться советом своего гостя и вздохнул свободно только вечером, когда увидел во дворе своей фермы отряд в двадцать человек верховых полицейских. Все эти люди разместились в службах фермы.

Наплыв любопытных был на следующий день еще больше, чем накануне, и слава «Южной Звезды» распространилась даже до отдаленных городов. Местные газеты печатали целые столбцы описаний этого бриллианта, его блеска, цвета и величины. Дурбанский телеграф передал все эти подробности, через Занзибар и Аден сначала в Европу и Азию, потом в Америку и Океанию. Фотографы наперебой добивались чести сделать фотографии этого дивного камня. Иллюстрированные журналы присылали художников делать с него рисунки. Одним словом, находка этого бриллианта стала мировым событием. По этому поводу на россыпях распространились различные легенды; камню стали приписывать таинственную силу: говорили шепотом, что черный камень принесет непременно несчастье; опытные люди покачивали головами и говорили, что они предпочитают видеть этот чертов камень лучше у Уоткинса, чем у себя. Из всего этого становится вполне очевидным, что злоба и клевета, эти спутники всякой известности, не миновали и «Южной Звезды», которая, что вполне естественно, не тревожилась этим нимало и продолжала «изливать потоки света на своих мрачных клеветников».

Не так было с Уоткинсом: все эти сплетни раздражали его до крайности; ему казалось, что они как бы уменьшают стоимость его бриллианта, и он принимал их как личную обиду.

С того времени, как губернатор колонии, офицеры соседнего гарнизона, должностные лица, представители всех ведомств приезжали оказать честь этой драгоценности, болтовня, которую многие позволяли себе насчет этого камня, казалась ему просто святотатством.

Желая оказать противодействие нелепым россказням и вместе с тем привлечь к себе благосклонность общества, Джон Уоткинс задумал дать большой банкет в честь своего любимца-бриллианта, который он намеревался со временем обратить в деньги, вопреки доводам Сиприена и желанию дочери, хотевшей сохранить его для себя.

Тогда – увы! – сказалось с полной очевидностью то влияние, которое имеет желудок на мнение огромного большинства людей. Уже одно известие об этом обеде смягчило общественное мнение на Вандергартовых копях: люди, которые больше всех старались унизить достоинство «Южной Звезды», совершенно неожиданно заговорили другим языком и старались уверить других, что этот чудный камень вовсе не обладает приписанными ему зловещими свойствами, и смиренно приняли приглашение Джона Уоткинса на обед.

Долго будут говорить об этом банкете в Ваальском бассейне. В этот день у Уоткинса в палатке сидело за столом восемьдесят человек гостей. Центр стола занимал целый жареный бык, окруженный жареными барашками и всей дичью, имевшейся в окрестности. Целые горы овощей, фруктов, бочонки пива и вина дополняли этот действительно богатый пир. «Южная Звезда» на своем пьедестале, окруженная свечами, председательствовала на обеде, данном в ее честь. Тумба, на которой она лежала, помещалась как раз позади Джона Уоткинса. За столом прислуживали десятка два кафров, которыми распоряжался Матакит, взявшийся за эту обязанность с позволения своего хозяина. В числе гостей были и полицейские, которых Уоткинс хотел этим обедом отблагодарить за охрану, и все важнейшие лица стана и окрестностей. Тут были и Матис Преториус, и Натан, и Джеймс Гильтон, и Аннибал Панталаччи, и Фридел, и Томас Стил, и многие другие. Даже животные фермы – быки, собаки, а главное, страусы мисс Уоткинс – принимали участие в этом обеде, выпрашивая подачки у гостей. Алиса сидела напротив своего отца в конце стола и очень мило исполняла роль любезной хозяйки, но на душе у девушки было тайное огорчение: на обеде не было ни Сиприена Мере, ни Якоба Вандергарта, и хотя причину их отсутствия Алиса вполне понимала, тем не менее это не могло ее не печалить.

Молодой инженер, всегда избегавший общества таких господ, как Фридел и Панталаччи, стал еще более сторониться их с того времени, как они начали относиться к нему с явной враждебностью благодаря новому открытию – открытию, которое должно было их разорить. А потому он не принял приглашения на обед. Что касается Якоба Вандергарта, то, несмотря на все попытки Джона Уоткинса примириться с ним, голландец гордо его оттолкнул.

Обед подходил к концу. Джон Уоткинс постучал по столу, желая произнести тост. Воцарилось молчание. Джон Уоткинс вытянулся во весь свой могучий рост и начал речь. Он говорил о том, что день этот останется для него навсегда памятным. Что после долгих лет нужды и труда видеть себя богатым, окруженным восьмьюдесятью друзьями и обладателем величайшего в свете бриллианта – для него ни с чем не сравнимая радость. В заключение он просил своих гостей выпить за процветание Грикаланда, за устойчивость цен на алмазы, за торговлю ими, несмотря на какую бы то ни было конкуренцию, и, наконец, за счастливое путешествие, которое «Южная Звезда» совершит через многие земли, направляясь в Англию, чтобы там сиять своим несравненным блеском.

– А не опасно ли отправлять в Кейптаун такой драгоценный бриллиант? – спросил Томас Стил.

– О, он будет под хорошей охраной!.. – возразил мистер Уоткинс. – Много алмазов уже совершили такое путешествие и благополучно прибыли на место.

– Даже тот, который принадлежал господину Дюрье де Санси, – сказала Алиса, – хотя, если бы не преданность одного из его служителей…

– А что такое произошло с ним необыкновенного? – спросил Джеймс Гильтон.

– Дворянин де Санси служил при дворе Генрих Третьего. Он обладал чудным бриллиантом, который до сих пор носит его имя. Бриллиант, прежде чем сделаться собственностью этого дворянина, имел множество приключений. Он принадлежал сначала Карлу Смелому и был на нем, когда того убили под стенами Нанси. Солдат-швейцарец нашел бриллиант на трупе герцога Бургундского и продал его за один флорин священнику, который перепродал его еврею за пять или за шесть флоринов. В тот период, когда он находился в руках де Санси, королевская казна была в большом затруднении, и де Санси согласился заложить свой бриллиант и ссудить королю денег. Закладчик жил в Метце, а потому драгоценный камень пришлось доверить служителю, которому и было поручено отвезти его туда.

«И вы не боитесь, что этот человек сбежит в Германию?» – спрашивали многие господина де Санси.

«Я в нем уверен!» – отвечал он.

Но несмотря на то, что дворянин этот был уверен в своем слуге, тот не приехал в Метц и не доставил туда бриллиант. Это подало придворным повод к насмешкам над господином де Санси.

«Я уверен в своем слуге, – продолжал тот говорить. – Его, вероятно, убили».

И действительно, его вскоре нашли убитым в канаве на большой дороге.

«Вскройте его! – сказал дворянин. – Бриллиант должен быть у него в желудке!»

Когда приказание это было исполнено, оказалась, что де Санси был прав. Скромный герой, имя которого не занесено на страницы истории, был до самой смерти предан своему долгу, и перед добродетелью этого человека меркнет блеск драгоценного камня, который он нес, – так говорит легенда.

Я буду очень удивлена, – продолжала Алиса, заканчивая свое повествование, – если «Южная Звезда» во время своего путешествия не вдохновит людей на такую же преданность!

Громкие восторженные возгласы гостей были ответом на слова мисс Алисы, поднялись бокалы в десятках рук, и все взгляды обратились в ту сторону, где красовался дивный бриллиант. И что же! «Южная Звезда» исчезла с того места, где она лежала еще час тому назад. Да, ее не было позади кресла Уоткинса!

Удивление, отразившееся одновременно на всех лицах, было так сильно, что Джон Уоткинс повернулся, желая узнать причину его. Не успел он взглянуть на подставку, на которой перед тем лежал бриллиант, как тотчас же, точно громом пораженный, снова опустился в свое кресло.

Все бросились к нему, стали развязывать ему галстук и поливать голову холодной водой. Наконец он пришел в себя.

– Бриллиант!.. – крикнул он громовым голосом. – Бриллиант!.. Кто взял бриллиант?..

– Господа, прошу вас не выходить отсюда, – сказал начальник полицейской охраны, ставя часовых у входов палатки.

Гости в недоумении переглядывались и перешептывались. Многие еще пять минут тому назад видели бриллиант на своем месте, или по крайней мере многим казалось, что они видели его. Но факт был несомненен: бриллиант исчез.

– Всех присутствующих следует обыскать прежде, чем они уйдут отсюда, – заявил Томас Стил со свойственной ему прямотой.

– Да! Да! – раздалось со всех сторон.

Это предложение, казалось, дало Джону Уоткинсу слабую надежду, что бриллиант будет найден.

Полицейский чиновник расставил всех гостей по одну сторону палатки в одну линию и прежде всех остальных велел обыскать себя. Он вывернул все карманы, снял сапоги и велел ощупать себя с ног до головы. После этого он произвел ту же операцию над всеми присутствующими, но обыск не дал никаких положительных результатов. После этого перерыли все находившееся в палатке, осмотрели все закоулки самым тщательным образом. Но от бриллианта не осталось и следа.

– Остаются кафры, служившие за столом, – сказал полицейский чиновник, желавший найти бриллиант во что бы то ни стало.

– Это ясно!.. Кафры украли бриллиант! Они известные воры! – вторили ему гости.

Кафры даже не поняли сразу, чего именно хотели от них, когда их принялись обыскивать; они поняли только одно: то, что речь шла о краже бриллианта огромной стоимости. Но обыск этот, как и первый, не принес никаких результатов.

– Мистер Уоткинс, – сказал тогда полицейский чиновник, обратившись к хозяину дома, сидевшему в кресле в совершенном отчаянии, – мы должны сознаться в нашем бессилии. Может быть, мы завтра будет счастливее, если пообещаем большую награду тому, кто укажет нам следы вора.

– Следы вора! – воскликнул Аннибал Панталаччи. – А почему бы не быть этим вором хотя бы кафру Матакиту? Ведь он был вместе со своими товарищами здесь, в палатке, в то время, как они прислуживали у стола… Этот человек очень хитер и плутоват. Неизвестно, почему господин Мере почувствовал к нему расположение!

Если бы в это время кто-нибудь взглянул на Матакита, тот бы увидел, что кафр, сделав хитрую гримасу, вышел из палатки и побежал к своей хижине.

– Матакит честный человек, я ручаюсь за него! – воскликнула мисс Уоткинс, защищая слугу Сиприена.

– Ах, что ты знаешь? – возразил ей Джон Уоткинс. – Конечно, он способен украсть «Южную Звезду»!

– Он не мог уйти далеко! – сказал полицейский чиновник. – Мы сейчас же обыщем его. Если бриллиант окажется у него, он получит столько же ударов, сколько бриллиант этот весит каратов, и если он не умрет, то будет повешен после четырехсот тридцати двух ударов.

Мисс Уоткинс содрогнулась от ужаса, увидев, что все эти полудикие люди, окружавшие ее отца, одобряют бесчеловечный план полицейского чиновника. Но как удержать этих людей, не знающих ни жалости, ни угрызений совести?

Еще несколько минут – и мистер Уоткинс в сопровождении своих гостей уже ломились в дверь хижины Матакита.

Матакита не было в хижине, и его напрасно прождали целую ночь.

Утром он также не возвратился, и поневоле пришлось прийти к заключению, что его не было на Вандергартовых россыпях.