Постсоветская этнополитика и конфликты

Начиная со второй половины 1980-х гг. карачаевские и балкарские версии этногенеза стали более радикальными и этноцентристскими. У этого были, очевидно, две причины. Во-первых, местные ученые стали чувствовать себя свобод­нее и раскованнее по отношению к столичной науке, влия­ние которой в республиках значительно ослабло. Во-вторых, на фоне быстрых и глубоких социально-политических изме­нений люди остро ощутили свою личную причастность к политическому процессу, и в республиках обострилась борьба за власть между этнократическими элитами. В Кабардино-Балкарии усилились трения между балкарским меньшинством и кабардинским большинством, а в Карачаево-Черкесии — между карачаевским большинством и черкесским меньшин­ством. Возникла острая нужда в легитимизации своих пре­тензий историей, и резко возросла потребность в славных престижных предках. Помимо указанных линий конфронта­ции дало о себе знать давнее символическое соперничество с осетинами из-за аланского наследия.

Основу населения Кабардино-Балкарии составляют три этнические группы: кабардинцы, балкарцы и русские. За период между 1989 и 1997 гг. их доля в населении республи­ки изменилась следующим образом: кабардинцы и балкарцы несколько усилили свои позиции — соответственно с 48,2 % до 51,9 % и с 9,4 % до 10 %, а доля русских упала с 32 % до 29,3 % (Музаев 1999. С. 116: Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 164). Большинство населения Карачаево-Черкесии также составляют три группы — русские, карачаевцы и черкесы. За тот же период их соотношение претерпело следующие изме­нения: доля русских упала с 42,4 % до 40,6 %, а доля карача­евцев и черкесов повысилась соответственно с 31,2 % до 33,7 % и с 9,7 % до 11,6 % (Музаев 1999. С. 134; Нахушев 1998. С. 5). При этом обе республики были дотационными и пережива­ли серьезные экономические трудности. Достаточно упомя­нуть, что весной 1995 г. уровень безработицы составлял в Ка­бардино-Балкарии 17,2 %. а в Карачаево-Черкесии 18,3 %, при том что в целом по Российской Федерации эта цифра состав­ляла 7,8 % (Ткаченко 1996. С. 68).

С конца 1980-х гг. в республиках активно действовали политизированные этнонациональные движения. При этом ка­бардинцев и черкесов заботила консолидация с адыгейцами и шапсугами в единую адыгскую этническую общность и увеличение ее численности путем репатриации зарубежных адыгов. А карачаевцы и балкарцы добивались доведения до конца процесса своей реабилитации, включая полное возвращение политических и территориальных прав. Кроме того, некоторые из их духовных лидеров также мечтали о единстве тюрков на Северном Кавказе и пытались конструировать единый карачаево-балкарский этнос [25]. Одним из первых это стал подчеркивать У.Б. Алиев, полностью отказавшийся от своего прежнего представления о двух народах (см.: Алиев 1960). В начале 1970-х гг. он уже настаивал на том, что карачаевцы и балкарцы были одним народом, искусственно раз­деленным после Октябрьской революции. Он сожалел о том, что отсутствие единого названия мешает их сплочению. Сам он теперь писал о «карачаево-балкарцах» (Алиев 1972. С. 8).

Как свидетельствуют местные специалисты, в условиях малоземелья на Северном Кавказе важнейшим компонентом современной этничности является представление о четких границах этнических территорий; иными словами, наблюда­ется гипертрофирование «этнотерриториальной идентичнос­ти» (Битова и др. 1996. С. 17; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 72). Это — плод советской национальной политики, установившей жесткую связь между этничностью и администра­тивно-территориальными подразделениями. Ведь, как верно подчеркивают ученые, границ между кабардинцами и балкар­цами в современном смысле никогда прежде не было. На­против, между ними издавна установились симбиотические взаимоотношения, и в различные сезоны года то кабардин­цы выпасали свои табуны на высокогорных балкарских зем­лях, то балкарские пастухи спускались со своими стадами вниз по отрогам гор (Мизиев 1998. С. 73-75; Кумыков, Мизиев 1995. С. 108-109; Бекалдиев 2003. С. 103-104). Не­лишне напомнить, что такой хозяйственный симбиоз был типичен для живущих рядом традиционных земледельческих и скотоводческих групп; он, в частности, был характерен для земледельцев-армян и скотоводов-азербайджанцев в Нагор­ном Карабахе. В этих условиях строгое этнотерриториальное размежевание представляет фактически неразрешимую зада­чу, и стремление современного государства к ее однозначному решению неизбежно провоцирует острый этнический конф­ликт (Ямсков 1998; Tishkov 1997. Р. 43-76).

Опасность такого конфликта была весьма ощутима в Ка­бардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии в 1990-х гг. Созна­вая себя этническим меньшинством, уже однажды обижен­ным властями, балкарские националисты с подозрением относились к установлению либеральной демократии, от которой они не ожидали ничего, кроме дальнейшего ущемления своих прав. Их опасения стали оправдываться уже в на­чале 1990 г., когда на выборах в Верховный Совет Кабарди­но-Балкарской АССР они получили меньше депутатских мест, чем это было в предшествующие годы. Недовольство грозя­щей ей ролью вечного политического маргинала в республике привело к консолидации балкарской элиты, и она попыта­лась сделать ставку на «национально-территориальный суве­ренитет» (Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 107-109), вполне допускавшийся Декларацией о суверенитете Кабардино-Бал­карии, принятой верховной властью республики 30 января 1991 г. (Бабич 1994. Т. 1. С. 60).

Это казалось тем более оправданным, что в октябре 1990 г. кабардинская национальная организация «Адыгэ Хасэ» (Адыг­ский Совет) выдвинула задачу «формирования федерации адыгских народов Кавказа», в сентябре 1991 г. конституировалась политическая партия «Адыгский национальный конг­ресс», поставившая своей целью «восстановление в полном объеме государственности адыгов на всей территории их про­живания в РСФСР» (Бабич 1994. Т. 2. С. 105, 164), и кабар­динские и черкесские интеллектуалы заговорили о перспек­тиве создания «единого черкесского государства», которое бы включало Кабарду, Черкесию, Адыгею и часть Черноморского побережья (Смирнова 1993. С. 7; Кажаров 1994. С. 50). Правда, начиная с осени 1992 г. это положение исчезло из про­граммных документов кабардинских националистов, хотя они не отказались от термина «адыгская нация» (см., напр.: Ба­бич 1994. Т. 2. С. 96) и активно культивируют общеадыгское этническое самосознание (Программа 1992; Акиева 1998. С. 70; Адыгэ Хасэ 2001. С. 146-147). Все же идея «единого государства адыгов» не была забыта, и временами она всплы­вала в выступлениях отдельных кабардинских (см., напр.: Бабич 1994. Т. 2. С. 156) и других адыгских интеллектуаль­ных лидеров.

Однако в последние годы адыгские лидеры делают став­ку прежде всего на культурную консолидацию: между адыг­скими народами участились культурные и научные контак­ты, написана единая «История адыгов», создается Адыгская энциклопедия, предпринимаются усилия по унификации от­дельных адыгских языков и созданию общеадыгского лите­ратурного языка. Например, в ноябре 1999 г. в Нальчике состоялась региональная научная конференция, принявшая проект унификации алфавита и орфографических систем адыгских языков, призванный содействовать взаимопонима­нию адыгских народов (Бегидов 2003. С. 131-132). Огром­ную символическую роль играет и установление Дня памяти адыгов, отмечаемого всеми адыгами ежегодно 21 мая начи­ная с 1990 г. (Аккиева 2002. С. 263). Правда, тогда же выш­ло постановление Верховного Совета КБ АССР о проведе­нии ежегодно 8 марта Дня памяти жертв насильственного выселения балкарцев (Зумакулов 2001. С. 794-795).

Консолидации адыгов способствует мобилизованная па­мять о выселении значительной их части в Османскую им­перию как печальном итоге Кавказской войны (Ханаху, Цвет­ков 1995. С. 60). В исторической литературе, выпускавшейся адыгами в последние 10—15 лет, постоянно подчеркивалось, что в 1859—1864 гг. пределы России пришлось покинуть полумиллиону адыгов, причем до половины этих вынужден­ных переселенцев погибли в пути. Эти трагические события описываются как «геноцид адыгов» (Битова и др. 1996. С. 7; Кумыков 1994. С. 10-16; 2001. С. 22; Беджанов 1997. С. 103-107; Коков 1997; 2001 а. С. 47; Бегидов 2003. С. 32, 34). В публикациях Международной черкесской ассоциации Кавказская война регулярно фигурирует как «русско-кавказская». Память о ее ужасах культивировалась в особенности в 1994 г. накануне 130-летнего юбилея ее окончания. Тогда у адыгс­ких активистов вызывали тревогу попытки некоторых русских историков и политических деятелей оправдать действия цар­ской армии на Северном Кавказе (см., напр.: Азаров, Марущенко 2001). Они видели в этом шовинизм и обращались к российским парламентариям и президенту Ельцину с просьбой осудить геноцид адыгов (К правдивой оценке 1994; Обращение 1994; Кумыков 1994. С. 20; Ханаху, Цветков 1995. С. 60). Один из них даже предлагал создать в Нальчике Музей истории геноцида и колонизации адыгского народа (Дзухэ 1994).

Ради солидарности с остальными адыгами и многими другими коренными народами Северного Кавказа кабардин­цы даже готовы отказаться от популярной долгие годы вер­сии о добровольном присоединении их предков к Московс­кому царству в 1557 г., юбилей чего был торжественно отпразднован в 1957 г. Едва ли не первым новую интерпре­тацию присоединения Кабарды к России озвучил кабардин­ский историк В. Н. Сокуров на совещании историков в Москве в 1989 г. В его формулировке в 1557 г. произошло не «вхождение», а принятие кабардинцев на службу Москов­скому государству при условии оказания тем военной помо­щи Кабарде. Иными словами, это был взаимовыгодный до­говор о союзе, а вовсе не принятие в подданство (Сокуров 1995). Вслед за ним это подхватили другие авторы (Беджа­нов 1997. С. 336; Ибрагимбейли 1998; Дзамихов 2001. С. 57-60), и начиная с 1994 г. эта версия стала входить в кабарди­но-балкарские учебники по истории (Кумыков, Мизиев 1995. С. 89; Бекалдиев 2003. С. 73). Теперь местные ученые пола­гают, что о вовлечении адыгов в административно-полити­ческую систему Российского государства следует говорить начиная лишь с 1820-х (Бегидов 2003. С. 19-23) или даже 1860-х гг. (Битова и др. 1996. С. 7). Правда, это не помеша­ло властям Кабардино-Балкарской Республики устроить в 1997 г. празднование 440-летия «добровольного присоедине­ния» к России. Впрочем, мнение президента республики В. М. Кокова на этот счет, похоже, еще окончательно не определилось. В некоторых случаях он придерживается прежне­го подхода (Коков 1997; 2001 а. С. 434), но иногда трактует договор 1557 г. как заключение военно-политического союза между Россией и Кабардой, будто бы не посягавшего на не­зависимость последней (Коков 2001 а. С. 42-44).

Некоторые наблюдатели подозревают, что во всем этом следует видеть подготовку к строительству Великой Черкесии. Признаки этого они усматривают в следующих действиях адыгских лидеров: в упомянутом выше лозунге единого Адыг­ского государства, в создании Всемирной черкесской ассо­циации в мае 1991 г. на I Всемирном адыгском конгрессе, в требованиях восстановления Шапсугского национального района на территории Краснодарского края, в прозвучавших в июне 1994 г. предложениях Адыгеи к Краснодарскому краю обменяться некоторыми территориями, с тем чтобы Адыгея получила общую границу с Карачаево-Черкесией и Абхази­ей (Пачегина 1994 а) [26], в создании 25 июля 1997 г. Межпар­ламентского совета республик Адыгеи, Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии (Шестаков 1991; Иванова 1992; Игнатенко, Салмин 1993. С. 97; Чернов 1995; Николаев 1998; Боташев 2001. С. 98; Малашенко 2001. С. 160; Царапкина 2001; Коркмазов 2002. С. 149; Максимов, Латышев 2005). Начиная с конца 1980-х гг. адыгские общественные органи­зации призывали к репатриации зарубежных соотечественни­ков (Налов 1989), и определенные шаги в этом направлении были сделаны в 1998 — 1999 гг., когда в Адыгею переселилось несколько десятков семей адыгов из Косова. Правда, надеж­ды на большой приток репатриантов как будто бы не оправ­дались — в 1990-х гг. Адыгея приняла всего 1106 потомков махаджиров, а Кабардино-Балкария — 630. В последние годы этот ручеек стал вообще иссякать (Аккиева 2002. С. 92. См. также: Г. Чочиев 1997. С. 429; Smith 1998. Р. 94).

Во второй половине 1990-х гг. под эгидой Черкесской Международной академии наук готовилось восьмитомное издание по истории адыгов, в котором целый том должен был быть посвящен никогда не существовавшей «Республике Адыгов в составе СССР и России». Руководитель этого про­екта с горечью замечал, что «адыги могли бы образовать го­сударство еще в XIX веке, которое ныне не уступало бы по численности населения и размерам территории таким евро­пейским странам, как Венгрия, Болгария, Австрия или Че­хия» (Аутлев 1997. С. 108).

Миф о Великой Черкссии [27] порождает у карачаевцев и балкарцев опасение в том, что речь идет о деятельности, направленной против их насущных интересов (см., напр.: От редакции 1997; Обращение 1998; Абдуллаев 1998; Аланов 1998; Чомаев 1998; Байрамкулов 1999. С. 411-413; Джаппуев 1999; Лайпанов 1999; Червонная 1999. С. 94). В ответ на это их духовные лидеры и заговорили о необходимости карачаево-балкарского единства (Журтубаев 1991. С. 8; Джаппуев 1999. См. также: Урусов 1993. С. 7; Кучинаев 2001. С. 19). Вряд ли следует удивляться тому, что такой проект порождает жгучий интерес к общей истории. Вот почему в течение последних 15 лет наблюдался расцвет исторических концепций местных ревизионистов, специалистов и дилетантов, о чем речь пой­дет ниже. Одна из таких концепций содержится в вышедшей недавно книге двух карачаевских авторов, заместителя дирек­тора Карачаево-Черкесского института гуманитарных иссле­дований Р. С. Тебуева и заведующего сектором истории ка­рачаевского отдела того же института Р. Т. Хатуева, с красноречивым названием «Очерки истории карачаево-балкарцев» (Тебуев, Хатуев 2002). Так к середине 1990-х гг. идея широких коалиций на основе этнического родства получила определенную популярность как у адыгов, так и у балкарцев и карачаевцев (Крицкий 1995. С. 77).

Одновременно карачаевцев беспокоят попытки нового пере­смотра проблемы депортации и оправдания действий сталин­ского режима. Поэтому бурю возмущения у них вызвала в 1998 г. защита докторской диссертации майором милиции А. М. Гоновым, начальником кафедры государственно-право­вых дисциплин нальчикского факультета Ростовской высшей школы МВД, по теме «Проблема депортации и реабилитации репрессированных народов Северного Кавказа: 20—90-е годы XX в.». Карачаевские ученые однозначно усмотрели в этой ра­боте стремление придать юридическую основу акту депорта­ции и потребовали привлечь автора к ответственности за про­паганду с целью воспрепятствовать реабилитации (Абдуллаев 1998; Керейтов и др. 1998; Тебуев, Хатуев 2002. С. 177). Дру­гой повод для возмущения им дал один из популярных вузов­ских учебников по истории России. Говоря о причинах депор­тации народов Северного Кавказа, его авторы в качестве единственного «народа-отщепенца», якобы заслужившего своей участи, назвали карачаевцев, опираясь при этом исключитель­но на данные, полученные от работников НКВД (Мунчаев, Устинов 1997. С. 375). Это вызвало возмущение карачаевских интеллектуалов (Абдуллаев 1998), обратившихся с письмом протеста в Министерство образования РФ и в Верховный суд РФ. Видимо, их протест дошел до авторов учебника, и в сле­дующем его издании те, сохранив прежний текст, уже не от­важились приводить конкретные примеры «отщепенцев» (Мун­чаев, Устинов 2002. С. 424).

В 1990-х гг. среди балкарцев, разочарованных крушением своих политических надежд на паритетное представительство, зрело недовольство властью доминирующего большинства, представленного кабардинцами, и складывалось представле­ние о невозможности совместного обитания с кабардинцами и черкесами (Червонная 1999. С. 93-95). Среди их интеллектуальных лидеров было распространено убеждение в том, что понятие «кабардино-балкарский народ» было искусственным, что в республике ущемляются права балкарцев и что им там грозит ассимиляция, если они не получат своей собственной автономии (Биттиров 1991). В ответ кабардинские авторы доказывали, что. напротив, в республике ущемлялись права прежде всего кабардинцев. Они отмечали, что урбанизация гораздо меньше затронула кабардинцев, чем русских и бал­карцев, и что такая же диспропорция наблюдалась в интел­лектуальной (в культуре, просвещении, науке) и управленчес­кой сферах (Унежев 1991).

Как бы то ни было, возникшее в 1989 г. балкарское на­циональное движение «Тере» связало вопрос о политической реабилитации балкарского народа с созданием национально-территориальной автономии, причем в тех границах Балка-рии, которые существовали до марта 1944 г. (Бабич 1994. Т. 2. С. 176; Атабиев 1994. С. 197). Эта идея была озвучена на I съезде балкарского народа 30 марта 1991 г. и вошла в его резолюцию (Алиева 1993 а. Т. 3. С. 308). В борьбе за па­ритет балкарские политические лидеры напоминали о том, что в январе 1922 г. Балкария и Кабарда объединились как две равноправные политические единицы. Следовательно, рассуждали они, в республике имелись два титульных наро­да, что требовало реформы государственного устройства на основе федеративного договора между Балкарией и Кабардой как суверенными политическими единицами. В принципе эту позицию разделяли и лидеры Конгресса кабардинского на­рода (Бабич 1994. Т. 2. С. 45-49, 53-54, 92). Вначале пред­ложение о восстановлении районов Балкарии, существовав­ших к началу 1944 г., было одобрено Верховным Советом Кабардино-Балкарии, причем территориальную реабилитацию балкарцев предполагалось осуществить до 1 ноября 1991 г. (Бабич 1994. С. 54, 66, 85). Однако, опасаясь того, что реа­лизация этих планов может привести к расколу республики, некоторые кабардинские лидеры в своей программе начали подчеркивать принцип целостности территориальных границ республики и установку на формирование гражданской на­ции — «народа Кабардино-Балкарии». Поэтому весной 1991 г. лидеры Адыгэ Хасэ высказались против восстановле­ния прежних балкарских районов — ведь, во-первых, су­ществовавшие до 1944 г. районы имели, на их взгляд, сугу­бо административный, а не национально-территориальный характер, а во-вторых, социально-демографическая ситуация с тех пор существенно изменилась. Выступая на I конферен­ции кабардинского народа 9 апреля 1991 г., член Президиу­ма Совета Адыгэ Хасэ X. Б. Хоконов предупреждал, что по­становка вопроса об этнических границах может вызвать непредсказуемые последствия, чего следовало бы избегать. Эта позиция и была зафиксирована в резолюции конферен­ции (Бабич 1994. С. 132-133, 136-141, 144; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 112-116, 121-122).

Осенью 1991 г. политическая ситуация в республике зна­чительно осложнилась. К этому времени местная власть пе­реживала кризис, прежние руководители сложили свои пол­номочия, на сентябрьской сессии Верховного Совета была учреждена должность Президента Республики, и в ноябре проходила кампания по его выборам. Балкарцы, ожидавшие принятия принципиальных решений по своей реабилитации до этих выборов, были разочарованы тем, что этого так и не случилось. Поэтому 17 ноября 1991 г. они провели съезд балкарского народа, провозгласивший Республику Балкарию и национальный суверенитет балкарского народа (Бабич 1994. Т. 2. С. 183-184). Следует отметить, что руководство респуб­лики вовсе не было настроено тормозить процесс террито­риальной реабилитации балкарцев, и поначалу Верховный Совет Кабардино-Балкарии даже поддержал решения съезда балкарского народа (Бабич 1994. Т. 1. С. 100). Вместе с тем не прошло и месяца, как власти республики заняли более осторожную позицию, осознав, что суверенизация Балкарии способна вызвать острый межэтнический конфликт (Бабич 1994. Т. 1. С. 100-103). Однако лишь 21 июля 1994 г. парла­мент республики отменил вынесенное прежде решение о признании Республики Балкарии (Бегидов 2003. С. 49-50). Кабардинцы воспринимали планировавшееся балкарцами территориальное размежевание как шаг к полной государ­ственной суверенизации Балкарии и сокращение своей ис­торической территории, что больно ударяло по их интересам.

Между тем балкарцы действовали решительно, и о серь­езности их намерений говорило образование Национально­го Совета балкарского народа (НСБН), избранного съездом балкарского народа в качестве высшего органа власти балкар­цев между съездами. 29 декабря 1991 г. НСБН провел среди балкарцев референдум, участники которого с энтузиазмом поддержали план по созданию Республики Балкарии. В от­вет 10—12 января 1992 г. был проведен съезд кабардинского народа, где было решено «восстановить суверенитет Кабар­динской Республики в пределах исторической территории кабардинского народа», которая определялась границами 1863 г. (Бабич 1994. Т. 2. С. 13; Бегидов 2003. С. 53). На этот раз руководство Адыгэ Хасэ поддержало решение о террито­риальном размежевании (Бабич 1994. Т. 2. С. 148). На съез­де был избран Конгресс кабардинского народа (ККН), наделявшийся властными полномочиями среди кабардинского народа. Подобно решениям балкарского съезда, эти решения также были поначалу одобрены Верховным Советом респуб­лики, и 20 февраля 1992 г. была создана специальная комис­сия для реализации требований обоих съездов (Бабич 1994. Т. 1. С. 105, 109-110).

Однако упорядочивание порядка землепользования нача­лось с лишения ряда малоземельных балкарских колхозов тех земель, которые они получили в 1957 г. Вслед за этим воз­никла цепная реакция земельных требований и исков со стороны колхозов, расположенных в спорных районах, причем, как правило, споры решались не в пользу балкарцев (Бабич 1994. Т. 1. С. 107, 111-112, 132; Т. 2. С. 230. 233; 1998. С. 152). В итоге в условиях слабости республиканской власти в 1992 г. в республике фактически возник этнополитический раскол. Его следствием стало резкое обострение межэтничес­ких отношений вплоть до столкновений на национальной почве (Бабич 1994. Т. 1. С. 22-23, 103-104, 130-131; Т. 2. С. 202-203, 227-229, 240-241; 1998. С. 149-150; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 148). В течение 1992-1993 гг. респуб­ликанское руководство всеми силами стремилось избежать кровавого конфликта и ослабить этнонационалистические настроения в обществе (Бабич 1994. Т. 1. С. 158-165; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 133-154; Бегидов 2003. С. 54-55).

Отделение Балкарии в качестве суверенной республики неизбежно поднимало болезненный территориальный вопрос, вот уже более 150 лет осложняющий взаимоотношения между балкарцами и кабардинцами. Дело в том, что, как отмечалось, до второй половины XIX в. между кабардинскими и балкар­скими землями никогда не было строго демаркированной гра­ницы. Документы того времени свидетельствуют о том, что земли пограничных областей постоянно меняли своих вла­дельцев. Скажем, если в первой половине XIX в. под давле­нием русских войск кабардинцы уходили все выше в горы и в ряде случаев селились на балкарских землях, то начиная с середины XIX в. балкарцы иногда основывали свои поселе­ния на территории кабардинцев (Думанов 1991; Карданов 1993. С. 7, 11-15). При этом для балкарцев, самых богатых скотоводов Северного Кавказа, критическую роль в их хо­зяйственной системе играл доступ к предгорным весенним, летним и осенним пастбищам. Традиционно они по дого­воренности с кабардинскими князьями использовали при­надлежавшие тем предгорные и равнинные пастбища (Кудашев 1991. С. 156, 172). Однако после того, как российские чиновники попытались четко разграничить кабардинские и балкарские территории, между балкарцами и кабардинцами начались земельные споры (Кудашев 1991. С. 165-171), и в итоге балкарцам пришлось арендовать земли у кабардинцев и сванов за большие деньги (Тульчинский 1903. С. 181, 185-186; Абаев 1992. С. 25, 35-36; Даудов 1997. С. 173). Попыт­ка четко разграничить кабардинские и балкарские земли, имевшая место в 1863 г., провалилась (Кудашев 1991. С. 137, 150-153, 177-180; Карданов 1993. С. 8-11), и спуск горцев-балкарцев вниз по горным склонам продолжался. В 1920-е гг. они находили в этом поддержку у советской власти, что не могло нравиться кабардинцам (Бабич 1998. С. 148-149).

Масла в огонь подлила насильственная депортация бал­карцев в 1944 г., после которой былые балкарские земли перестали использоваться и пришли в запустение, а высоко­горные села оказались разрушенными (Зумакулов 2001. С. 314, 348-350). После возвращения на родину в 1957 г. бал­карцам было запрещено селиться на своих традиционных высокогорных территориях, где были устроены национальные заказники, зоны отдыха, турбазы. С тех пор возникло нема­ло населенных пунктов со смешанным кабардинско-балкарским населением (Хамдохова 1997. С. 168-169).

До недавнего времени все это не вызывало каких-либо за­труднений: между кабардинцами и балкарцами установились дружеские взаимоотношения, заключалось немало межэтни­ческих браков. Однако, с тех пор как в конце 1991 г. НСБН выступил с требованием образования Республики Балкарии, ситуация резко изменилась. Несмотря на уверения балкарс­ких лидеров в том, что «никаких территориальных претензий друг к другу у балкарцев и кабардинцев нет» (Ахметова и др. 1991; Кому мешает 1991), неизбежно завязался территориаль­ный спор, в котором обе стороны заняли достаточно жест­кую позицию (Карданов 1993. С. 25). С обеих сторон разда­вались призывы к учету «исторических границ» между Кабардой и Балкарией. Но так как такого рода строгих границ здесь никогда не было и в каждый исторический момент «этнические территории» выглядели по-разному, то остается неясным, где именно искать точку отсчета и какие границы следует считать «историческими». В то же время кабардин­цам оказывается намного проще аргументировать свою по­зицию, чем балкарцам. Ведь в силу своей колонизационной экспансии в XIV—XVI вв. кабардинцам удалось занять доми­нирующее положение на Северном Кавказе, сохранявшееся ими вплоть до включения этого региона в состав Российс­кой империи. В целом данный период достаточно хорошо освещен источниками, и это не оставляет балкарцам надеж­ды на то, чтобы убедительно обосновать свои территориаль­ные притязания ссылкой на исторические документы.

Как уже отмечалось, поначалу балкарский проект терри­ториальной реабилитации апеллировал к границам начала марта 1944 г., а кабардинцы вспомнили об акте территориального размежевания, составленном специальной государ­ственной комиссией в 1863 г. (Калмыков 1996. С. 67; Хамдохова 1997. С. 169; Smith 1998. Р. 90). Для кабардинцев важность этого акта заключалась в том, что, во-первых, воз­вращение к нему помогло бы им вернуть значительные зе­мельные массивы, потерянные как в последние десятилетия Российской империи, так и в советское время, а во-вторых, он казался им надежным юридическим документом в пост­перестроечное время, когда все советское с катастрофичес­кой скоростью теряло свою легитимность. Поэтому кабардин­ские лидеры и историки объявили акт 1863 г. единственным в истории правовым обоснованием этнических границ между кабардинцами и балкарцами (Думанов 1991; Сохов 1991. С. 1; О результатах 1992; Гучев 1994. С. 19; Сокуров 1994. С. 38-40; Бабич 1994. Т. 2. С. 43, 50, 99-100; Карданов 1993. С. 25-27). Между тем балкарцам невозможно с этим согла­ситься, ибо иначе они потеряли бы добрую половину земель, которыми обладали к 1944 г., и вновь оказались бы зажаты­ми в высокогорных ущельях, плохо приспособленных для круглогодичного обитания. Последнее обрекло бы их на ни­щету и отсталость, в особенности учитывая тот факт, что бур­ные события XX в. навсегда лишили их традиционной хозяй­ственной системы (Атабиев 1994; Мизиев 1999).

Поэтому для обоснования своих земельных прав балкарс­кие интеллектуалы обратились к весьма своеобразному доку­менту, якобы созданному в начале XVIII в., где четко фикси­ровались границы между этнической территорией балкарцев и их соседями (Об итогах 1992; Бабич 1994. Т. 2. С. 244; Хутуев 1994. С. 255). Речь идет будто бы о случайной находке в фамильной башне Киркоковых, расположенной в с. Усхур в принадлежавшем балкарцам Хуламском ущелье. Первым об этом в 1895 г. сообщил балкарский просветитель, старшина Балкарского общества М. К. Абаев (1857—1928) (Абаев 1895), принимавший тогда активное участие в отстаивании балкар­ских прав на землю в их споре с кабардинцами. Однако если он сообщал об обнаружении одной каменной плиты (Абаев 1992. С. 13), то хороший знаток Северного Кавказа, земле­мер Терской области Н. П. Тульчинский писал уже о двух плитках с балкарскими надписями, выполненными арабским шрифтом. В одной из них якобы говорилось о разграниче­нии балкарских земель и территорий, принадлежавших крымским ханам, с одной стороны, и русским властям, с другой. На другой плитке речь шла о более локальном земельном споре между местными крупными землевладельцами (Тульчинский 1903. С. 169). Вторая плитка сохранилась в Нальчик­ском музее и была обнаружена в 1950-е гг. известным совет­ским кавказоведом и специалистом по местной эпиграфике Л. И. Лавровым (Лавров 1960. С. 97, 114-115). Однако ни Лавров (Лавров 1968. С. 50), ни изучавший эту надпись ка­рачаевский лингвист С. Я. Байчоров (Байчоров 1982) не толь­ко не смогли дать ее полного литературного перевода, но и разошлись в том, земли какого владетеля представляли пред­мет спора. Все это лишь свидетельствует о сложности тако­го рода документов, чтение которых иной раз оказывается не под силу даже специалистам.

Иной оказалась судьба другого документа. Его следов в музеях не оказалось, и в свое время Лавров посчитал, что речь идет об одном и том же документе, по-разному прочитанном разными авторами (Лавров 1968. С. 50). Вслед за ним эту версию воспроизвел в своей докторской диссертации и И. М. Мизиев (Мизиев 1991 а. С. 24-25). Позднее в Цент­ральном государственном военно-историческом архиве СССР была найдена копия этого документа с русским переводом текста. Однако остается неизвестным, кто перевел документ, кто снял с него копию и как она попала в московский ар­хив. Между тем, в отличие от рассмотренной выше надпи­си, этот документ на удивление оказался хорошо читаемым, и на него опирался балкарский юрист Б. А. Шаханов, отста­ивая в 1908 г. земельные права балкарских таубиев (Шаха­нов 1991. С. 149-150, 167). В документе якобы говорилось следующее: «Между кабардинцами, крымцами и пятью гор­скими обществами возник спор из-за земли. Пять горских об­ществ: Балкар, Безенги, Хулам, Чегем и Баксан. Горские общества избрали Кайтукова Асланбека, кабардинцы Казаниева Жабаги, крымцы Сарсанова Баяна, и они сделали Тере — определили: с местности Татартюп до Терека, оттуда до рав­нины Кобана, оттуда до перевала Лескенского, оттуда до кургана Наречья, оттуда до Жамбаша и на Малку. Верхняя часть принадлежит пяти горским обществам.

С Ташкаласы (Воронцовка) до Татартюпа — владение крымское. От Таш-каласы вниз — владение русских. Свиде­телями при этом были: из Крыма Агалар-хан, Отаров Отар; Отарова доставили горские общества. Писал Абдул-кади Халалов. Раджаб (месяц) в последних числах, в воскресенье 1127» (Шаханов 1991. С. 243).

Между тем не изученный никем из специалистов этот документ вызвал у кабардинцев вполне справедливые сомне­ния [28]. Ведь в указанное время (по разным авторам, между 1708 и 1715 гг. См.: Шаханов 1991. С. 243; Тульчинский 1903. С. 169; Абаев 1992. С. 13; Лавров 1960. С. 97; Байчоров 1982. С. 138), по утверждению кабардинцев, их предки вели едва ли не постоянные войны с крымскими ханами, а южные пре­делы России тогда еще не достигали Кавказа (Мальбахов, Дзамихов 1996. С. 204-209; Дзамихов 2001. С. 89-91). Кро­ме того, Асланбек Кайтукин был кабардинским князем, и было бы странным, если бы он представлял на переговорах балкарские общества. Кабардинец Жабаги Казаноко (1685—1750) был известен как его помощник и никак не мог вы­ступать от имени другой стороны. В указанное время он был еще слишком молод, чтобы считаться авторитетом в столь серьезном споре. Что касается Агалар-хана, то в истории Крыма он неизвестен (Сокуров 1994. С. 41-42; Карданов 1993. С. 26), зато известен правитель Кази-Кумуха, Алагар-бек, умерший в 1858 г. На самом деле ситуация была еще сложнее, ибо сами кабардинцы тогда разделились на две враждующие партии — баксановскую и кашкатовскую. Имен­но первая владела Баксанским ущельем, а Асланбек Кайту­кин был одним из руководителей второй. В начале XVIII в. первая партия поддерживала тесные отношения с крымцами, а вторая пыталась опираться на помощь России (Кокиев 1930. С. 78-79). Все это мало соответствовало содержанию приведенного выше документа.

Правда, в исконном сообщении М. Абаева Агалар-хан назывался кумыком, а Отаров Отар отождествлялся со сван­ским князем Дадешкилиани. Поэтому в окончательном за­ключении балкарских участников спора о границах Балкарии Агалар-хан назывался дагестанцем, и утверждалось, что гра­ница проводилась между Балкарией и Кабардой, хотя в до­кументе фигурировали только горские (балкарские), крымс­кие (но, как когда-то подчеркивал М. Абаев, формально земли кабардинцев числились собственностью крымского хана) и русские владения. Наконец, по этой новой версии, надпись была вырезана на каменной стене, а не на плитке (Журтубаев 1991. С. 7; Хутуев 1994. С. 255). Позднее И. М. Мизиев утверждал, что она была нанесена на «меже­вую каменную плиту». Чтобы избежать уже возникшей пута­ницы, он произвольно датировал одну надпись 1709 годом, а другую 1715-м, не сообщая, что обе они имели одну и ту же дату — 1127 г. по хиджре (Мизиев 1998. С. 5, 84). Не сооб­щал он и того, почему в своей более ранней публикации он счел два этих документа за один и тот же письменный па­мятник, относившийся к 1715 г. (Мизиев 1991 а. С. 24-25. Рис. 2). Одним словом, имеются все основания с подозрением относиться к рассматриваемому «документу» и допускать факт фальсификации. Между тем, карачаевские ученые продолжа­ют демонстрировать хуламскую плитку как свидетельство своей давней письменной традиции и документ для изучения традиционной социальной структуры (Малкондуев 2001. С. 47-49; Тебуев, Хатуев 2002. С. 128). Сведения об этой плитке даже попали в выпущенный недавно школьный учеб­ник по истории Кабардино-Балкарии (Бекалдиев 2003. С. 86).

Любопытно, что в своей последней книге, стремясь обо­сновать максимальные пределы Балкарии в XVIII в., Мизи­ев утверждал, что «каких-либо узаконенных в документах границ между балкарцами и кабардинцами никогда не было». О хул а мс кой находке он предпочел промолчать (Мизиев 1995. С. 54-57). Правда, в его посмертной публикации, отстаивав­шей права балкарцев на спорные территории, снова упоми­налась хуламская надпись как «серьезный исторический до­кумент» (Мизиев 1999. С. 169-170).

Эта последняя из статей Мизиева интересна тем, что она окончательно открывает тайну его концепции. Ведь в очеред­ной раз доказывая, что предки карачаевцев и балкарцев жили на Северном Кавказе с IV тыс. до н. э. и что кабардинцы появились там не ранее рубежа XV—XVI вв., он использовал эти построения для того, чтобы изобразить первых, безуслов­но, коренным населением, а последних — относительно не­давними пришельцами. Это представлялось ему убедительным аргументом, позволявшим отстаивать права балкарцев на об­ширные территории лесистых предгорий, составлявшие пред­мет векового спора. И он доказывал, что балкарские земли простирались на север вплоть до Нальчика, и само название этого города он пытался связывать не с кабардинским, а с бал­карским языком (Мизиев 1999. С. 146-148, 154-155, 170-171).

Как бы то ни было, идея о Балкарской Республике ока­залась нереализованной. Социологический опрос населения в мае 1993 г. показал, что подавляющее большинство (87 % кабардинцев, 79 % балкарцев, 98 % русских) поддержало идею единства республики (Хамдохова 1997. С. 170). В ноябре 1994 г. власти Кабардино-Балкарии провели выборочный оп­рос населения, оформленный как референдум. В селах его проведения проживала лишь треть общего балкарского насе­ления республики. Под определенным нажимом 95,7 % участ­ников референдума высказались против разделения Кабарди­но-Балкарии и подписали воззвание о нелегитимности НСБН. После этого в ноябре 1994 г. был принят закон, по которо­му территория республики объявлялась неделимой, что дол­жно было положить конец настроениям суверенизации. А 1 сентября 1997 г. была принята новая Конституция Кабарди­но-Балкарии, которая не только полностью исключала пра­во народа на самоопределение, но даже не содержала упо­минаний о «кабардинском народе» и «балкарском народе» как титульных этнических группах (Конституция 2001). По сло­вам президента республики, это отражало принцип приори­тета прав человека и гражданина независимо от национальности (Коков 1997).

Балкарские националисты усмотрели в таком решении дискриминацию и ушли в жесткую оппозицию к властям Кабардино-Балкарской Республики. Во второй половине 1990-х гг. они постоянно жаловались на ухудшение положе­ния балкарского народа, и в их риторике звучали такие идеологемы, как «право народа на свою территорию», «балкар­ская государственность», «битва за собственный дом», «двуединая карачаево-балкарская нация». Они сетовали на за­мораживание реализации федерального Закона «О реабили­тации репрессированных народов», на потерю балкарцами «правосубъектности титульного народа», на низкое предста­вительство балкарцев во властных структурах, на нецелевое использование властями республики средств, выделенных на реабилитацию балкарского народа, на потерю балкарцами в ходе приватизации доступа к природным ресурсам и к при­носящим большой доход предприятиям, лечебницам и тури­стическим организациям, расположенным на их этнической территории, на отсталость инфраструктуры в балкарских рай­онах и высокую безработицу среди балкарцев (Городецкая 1996; Коваленко, Ибрагимбейли 1997; Обращение 1998; Музаев 1999. С. 124; Червонная 1999. С. 26; Джаппуев и др. 2001). Наконец, по словам балкарского лидера, Председателя Госу­дарственного Совета Балкарии Р. Джаппуева, балкарцев за­девало то, что официальные представители власти перестали называть их «балкарским народом» и начали включать в ка­тегорию «кабардино-балкарцев» или использовали термин «балкарское население». Балкарцы видели в этом опасный знак, сигнализирующий о начале наступления против их соб­ственной идентичности и превращение их в «политического изгоя и нищего на своей земле» (Джаппуев 1997; 1999; Джап­пуев и др. 2001).

Между тем к середине 1990-х гг. республиканская власть усилила свои позиции и отказалась от обещаний, данных в начале 1992 г. Правда, некоторые меры по реабилитации балкарского народа были приняты: например, указом прези­дента от 25 марта 1994 г. был учрежден «День возрождения балкарского народа» (28 марта), объявленный нерабочим, а в 2002 г. в Долинске был открыт мемориал жертвам полити­ческих репрессий (Зумакулов 2001. С. 6; Бекалдиев 2003. С. 289). Однако об образовании Балкарской Республики было прочно забыто, а те балкарские движения и организации, включая НСБН, которые продолжали на этом настаивать, подвергались гонениям. Балкарцы вновь подняли вопрос об образовании Балкарской Республики на съезде балкарского народа 17 ноября 1996 г., где был даже избран Государствен­ный совет. Его возглавил отставной генерал-лейтенант С. У. Беппаев, бывший (с 1991 г.) командующий Закавказс­ким военным округом, уволенный в запас после скандала, связанного с передачей Грузии запасов советских вооруже­ний (Городецкая 1996). После съезда лидеры балкарского движения были обвинены в экстремизме, и все формальные балкарские организации были распущены. Тогда 18 ноября 1996 г. с помощью ОМОНа был разгромлен Общественно-политический центр балкарского народа и запрещена деятель­ность НСБН, общественно-политического объединения «Тере», Союза женщин Балкарии, Совета старейшин. В сле­дующем году был закрыт печатный орган «Тере», газета «Балкарский форум». Многие руководители балкарского движе­ния были арестованы и привлечены к суду (Гритчин 1997; Червонная 1999. С. 44-46, 50; Думанов 2001 б. С. 283-285; Кучмезова 2001. С. 209-212; Аккиева 2002. С. 285-286; Бегидов 2003. С. 59; Cornell 2001. Р. 267). Обстановка накалилась до предела, и, по словам С. У. Беппаева, казаки Пятигорска и отряд из представителей реп­рессированных народов Северного Кавказа готовы были ока­зать балкарцам вооруженную помощь. Регион оказался на пороге серьезного вооруженного конфликта. В этих услови­ях Беппаев решил не рисковать и, заручившись поддержкой президента В. М. Кокова, выступил 28 ноября по местному телевидению с заявлением об отказе от решений недавно про­шедшего съезда балкарского народа (Червонная 1999. С. 49).

В итоге балкарское движение оказалось расколотым и потеряло поддержку значительной части балкарской элиты (Аккиева 2002. С. 284). Другая часть чувствует себя обделен­ной и представляет нынешнюю ситуацию как превращение Кабардино-Балкарии демократическим путем в «реальную Кабарду», где отныне власть будет навсегда в руках кабардин­цев (Джаппуев 1999; 2002; Червонная 1999. С. 40-41) [29]. Спра­ведливости ради следует отметить, что еще в апреле 1996 г. судом была приостановлена деятельность Конгресса кабар­динского народа.

После переизбрания 12 января 1997 г. президента В. М. Кокова на новый срок власти Кабардино-Балкарии подчерк­нуто отмежевывались от поддержки каких бы то ни было этнических движений и делали ставку на единство «народа Кабардино-Балкарии» и нерушимость границ республики. На эти цели была направлена вся пропагандистская машина, и в своих выступлениях высшие государственные чиновники старались делать акцент на исторических фактах, способных сплотить местные народы в единую нацию [30]. Именно по этой причине создатели новой конституции республики, принятой 1 сентября 1997 г., сознательно не включили в нее названия отдельных этнических групп. Большую роль сыграло и назна­чение председателем Кабинета министров X. Д. Чеченова, пользующегося высоким авторитетом у балкарцев.

Между тем в марте 1998 г. бывшему председателю НСБН С. У. Беппаеву при поддержке властей КБР удалось восста­новить балкарское национальное движение под вывеской Общественной организации балкарского народа «Малкъар Ауазы» (Голос Балкарии) (Червонная 1999. С. 50; Аккиева 2002. С. 287).

По словам Р. Джаппуева, он был переквали­фицирован властями из «балкарского национал-экстремиста» в «главного балкарского миротворца, вождя и объединителя». Вокруг Беппаева группируются в основном балкарские чинов­ники, мобилизованные властями КБР на борьбу с «балкарскими национал-экстремистами» (Кучмезова 2001. С. 213-214). Этой организации противостоит избранный на съезде балкарского народа 17 ноября 1996 г. запрещенный властя­ми КБР Государственный Совет Балкарии (ГСБ) во главе с Р. Джаппуевым. ГСБ не оставил мечты о создании суверенной балкарской автономии, но, в отличие от НСБН, вклю­чает и представителей русского населения, составляющего до 30 % населения Балкарии (Кучмезова 2001. С. 208). При этом лидеры балкарского движения неизменно подчеркивают свою лояльность России и отвергают какие-либо сепаратистские проекты (Червонная 1999. С. 92-93). В марте 2005 г. представители балкарской интеллигенции обратились с письмом к представителю Президента России в Южном федеральном округе Дм. Козаку с жалобой на дискриминацию балкарцев. Это говорит о том, что обозначившийся на рубеже 1980—1990-х гг. конфликт продолжает тлеть и полумеры 1990-х гг. его отнюдь не упразднили.

Не менее динамично политический процесс происходил и в Карачаево-Черкесии. Многолетние требования о повы­шении ее политического статуса (Перечень 1989. С. 165) получили успешную реализацию в 1990—1991 гг. С весны 1989 г. там действовало национально-культурное общество «Джамагъат» (Сообщество), важнейшей целью которого было восстановление карачаевской автономии в границах ноября 1943 г. В 1989—1990 гг. ему удалось собрать в пользу этого более 70 тыс. подписей. На II конгрессе народов Карачая 9 июня 1990 г. по инициативе «Джамагъата» была принята «Декларация о провозглашении Карачаевской республики». Под влиянием этого сугубо символического акта Чрезвычай­ный съезд карачаевских депутатов всех уровней принял 17 но­ября 1990 г. «Декларацию о государственном суверенитете Ка­рачаевской республики». Между тем тогда же Совет народных депутатов КЧАО вынес решение о провозглашении КЧАО Советской Социалистической Республикой. А 3 июля 1991 г. Карачаево-Черкесская автономная область вышла из соста­ва Ставропольского края и объявила себя Карачаево-Черкес­ской республикой (КЧР) в составе РСФСР (Червонная 1999. С. 36). Это было узаконено Указом Президента РСФСР Б. Н. Ельцина, и в декабре 1992 г. ее новое название получило официальное подтверждение.

Однако лидеры «Джамагъата» усмотрели в этом отвлека­ющий маневр, предпринятый местными чиновниками для сохранения своей власти. В марте 1991 г. общество «Джамагъат» было преобразовано в карачаевскую организацию «Демо­кратический Джамагъат», одним из сопредседателей которой стал уже известный нам профессор К.Т. Лайпанов. Подоб­но балкарцам, карачаевцы восприняли Закон «О реабилита­ции репрессированных народов» как признание их права на восстановление своего национально-государственного обра­зования (Лайпанов, Костинский 1992; Goldenberg 1994. Р. 205). Поэтому в июле 1991 г. лидеры «Джамагъата» ини­циировали созыв Чрезвычайного съезда карачаевского наро­да, провозгласившего воссоздание суверенной Республики Карачай (РК) в границах 1943 г. и сформировавшего Наци­ональный совет как Временное правительство РК. В ноябре 1991 г. впервые за все советские годы была отмечена скорб­ная годовщина депортации 1943 г. Торжественный митинг на площади Свободы в Карачаевске перерос в бессрочную де­монстрацию, заставившую очередную сессию Областного совета КЧР объявить 3 декабря 1991 г. о разделении респуб­лики на две самостоятельные автономии — Карачаевскую и Черкесскую. В соответствии с этим решением президент Б. Н. Ельцин направил 5 февраля 1992 г. в Верховный Совет РФ законопроект о восстановлении Карачаевской республики. Однако, предвидя свое поражение при таком развитии собы­тий, власти КЧР добились отсрочки рассмотрения этого за­конопроекта (Червонная 1999. С. 37).

Чтобы его полностью заблокировать, они включили в со­став «субъектообразующих народов республики» помимо ка­рачаевцев и черкесов также абазин, ногайцев и русских (Али­ева 1993 а. Т. 3. С. 389-290). Это привело к цепной реакции суверенизации, и к началу 1992 г. различными местными этническими группами были провозглашены пять республик и три автономии (Обращение 1992; Смирнова 1993. С. 19-21; Музаев 1999. С. 141; Goldenberg 1994. Р. 206; Smith 1998. Р. 89). В республике назревали межэтнические конфликты, грозившие тяжелейшими последствиями. Поэтому местные власти поспешили провести 28 марта 1992 г. референдум, показавший, что подавляющее большинство населения (78,6 %) не поддерживало расчленение республики по этни­ческому признаку. Правда, установка на единство республи­ки не нашла отклика в районах традиционного расселения карачаевцев и русского казачества; не было единогласия и в г. Карачаевске (Опрос 1992). После этого «Демократический Джамагъат», не признавший результатов референдума, орга­низовал несколько митингов протеста. Но с укреплением рес­публиканской власти, поддержанной федеральным центром, радикальное крыло карачаевского национального движения потеряло массовую поддержку, а его умеренные лидеры от­казались от планов восстановления карачаевской автономии. Ельцину пришлось отозвать назад свой законопроект, и се­годня мало кто из карачаевцев верит в возможность восста­новления своей республики (Музаев 1999. С. 135-137; Чер­вонная 1999. С. 38-39).

Проект «карачаево-балкарского единения» требовал сво­его идеологического оформления. Поэтому в 1990-х гг. кара­чаевские и балкарские интеллектуалы и политические лиде­ры всячески культивировали среди своих народов «аланское» самосознание, полагая, что это будет способствовать их кон­солидации. В выходившей в 1991 — 1996 гг. газете «Балкарс­кий форум» декларировалось, что она публикуется «на рус­ском и карачаево-балкарском (аланском) языках». В 1990 г. известный карачаевский филолог С. Я. Байчоров создал ма­лое предприятие «Карачаевский институт памятников пись­ма и языка» (вскоре он был переименован в Карачаевский институт-музей эпиграфики «Сослан») и с 1993 г. выпускал в Карачаевске историко-филологический вестник под назва­нием «Алания». Там он из номера в номер публиковал свою монографию «Карачай в тысячелетиях», доказывая, что ос­новными предками карачаевцев и балкарцев были аланы и булгары, а вовсе не половцы (Байчоров 1993 а; 1993 б).

В начале 1990-х гг. в Кисловодске карачаевцы создали культурное общество «Алан», занимающееся возрождением народных традиций. С 1998 г. в Москве выходит популярный карачаево-балкарский журнал «Ас-Алан», который выпуска­ет карачаевский поэт, сопредседатель «Демократического Джамагъата» Билал Лайпанов. 14 марта 1998 г. в Черкесске под руководством главы строительного треста Карачаево-Чер­кесии А. А. Катчиева была создана Межрегиональная кара­чаевская ассоциация «Алан», призванная представлять инте­ресы карачаевского народа. В нее вошли «Джамагъат», общественно-политические организации «Шохлукъ» и кисловодский «Алан», московская Лига карачаевского народа, Фонд развития и реабилитации карачаевского народа «Алания» и ряд других организаций (Абдуллаев 1998; Червонная 1999. С. 59-60). 6 января 2001 г. она объединилась с организаци­ей балкарского народа «Малкъар Ауазы» в Межрегиональную общественно-политическую организацию «Алан» для совме­стного решения общих проблем (Музаев 1999. С. 138; Губогло, Сохроков 2001. С. 293-297). Одной из задач новой органи­зации значилось «восстановление объективной истории наших народов» (Аккиева 2002. С. 288). Наконец, на своем съезде в Нальчике 25 мая 2002 г. карачаевские и балкарские активисты объединились с дигорскими и образовали единую общественную организацию «Алан» во главе с Беппаевым, причем и он, и остальные лидеры этого движения умело де­монстрируют свою лояльность местным властям. Поэтому этот съезд получил тогда поддержку президента Кабардино-Балкарии В. М. Кокова и президента Карачаево-Черкесии В. М. Семенова, друга и соратника Беппаева.

Аналогичным образом организованное в конце 1989 г. черкесами общество «Адыгэ Хасэ» вначале ставило своей задачей прежде всего воссоздание этнокультурного единства всех адыгов. В ответ на автономистские устремления кара­чаевских лидеров руководители черкесского и абазинского национальных движений объявили осенью 1991 г. о своих намерениях также бороться за автономию своих народов. Боль­шую активность проявили и казаки Краснодарского края, выступившие с требованием создать на основе Зеленчукского и Урупского районов Зеленчукско-Урупскую республику, вывести ее из состава Карачаево-Черкесии и передать сосед­нему Краснодарскому краю [31]. Летом 1992 г. на этой почве происходили стычки между казаками и местной милицией (Алиева 1993 а. Т. 3. С. 268; Леонтьева 1992; Смирнова 1993. С. 20). Подъем таких настроений пришелся на 1994 г., когда стало ясно, что ключевые посты в республике оказались в руках карачаевцев. Ростом влияния карачаевцев в республи­ке обеспокоились прежде всего казачьи круги и местное об­щество «Русь». На своем съезде 9 июня 1994 г. они призывали к введению атаманского правления, а депутат от КЧР в Совете Федерации РФ Стригин заявил, что карачаевский на­род обречен на полное уничтожение. У карачаевцев это вызва­ло бурю возмущения, и для предотвращения нежелательных эксцессов в Черкесск были введены войска. Тем не менее антикарачаевские лозунги звучали и на новом съезде общества «Русь» 9 января 1995 г. (Лайпанов и др. 2001. С. 180-181).

В декабре 1994 г. по инициативе черкесских радикалов собрался I съезд черкесского народа, заявивший о невозмож­ности оставаться вместе с карачаевцами в одной республике и необходимости воссоздания Черкесской АО в составе Став­ропольского края. Тогда же свои претензии на автономию вновь высказали абазины и ногайцы. Однако к лету 1995 г. эти настроения резко пошли на убыль (Музаев 1999. С. 138-139; Лайпанов и др. 2001. С. 181).

Быстрое увеличение числа карачаевцев среди высших должностных лиц республики воспринимается с неудоволь­ствием остальными ее жителями, и прежде всего русскими, господствовавшими во властных структурах в советское вре­мя (Музаев 1999. С. 140). Сложность политической ситуации усугублялась тем, что главой республики долгие годы оста­вался бывший советский чиновник, карачаевец В. И. Хубиев, назначенный на эту должность президентом Ельциным, а не избранный свободным волеизъявлением народа. Окру­жив себя доверенными лицами, Хубиев не только тормозил все реформы, но делал все возможное, чтобы не допустить к высшим органам власти черкесов. Так, в 1997 г. в борьбе против растущего влияния черкесского бизнесмена С. Э. Дерева Хубиев даже был готов поддержать планы местного славянского движения «Русь», потребовавшего, чтобы мэром Черкесска мог быть только русский по национальности (Ле­онтьева 1997). Тем не менее Дерев эти выборы выиграл.

16 мая 1999 г. в Карачаево-Черкесии состоялись первые демократические выборы президента республики, за место которого соперничали бывший советский генерал, советник Министерства обороны РФ, карачаевец В. М. Семенов, и мэр Черкесска, черкесский бизнесмен С. Э. Дерев. Они прохо­дили в драматической борьбе, накал которой определялся апелляцией обеих сторон к этническим идеям и символам. Борьба шла за русский электорат, и немалую роль в победе Семенова сыграло запугивание русских избирателей идеей «Великой Черкесии», чем искусно пользовался его штаб, настраивая людей против его соперника. Взрывоопасная си­туация, создавшаяся после выборов, когда лидеры черкесов и абазин открыто призывали к пересмотру результатов голо­сования, неповиновению властям и «возвращению в родной Ставропольский край», была преодолена с огромным трудом (Червонная 1999. С. 62-88; Шерматова 1999 а; Панов 1999; Язькова 1999). Между тем некоторые обозреватели тогда по­лагали, что пассивность федеральной власти и ее нежела­ние принять радикальную административную реформу может в дальнейшем привести к распаду Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии (Балытников 1999).

Однако этого не произошло. Напротив, 31 августа 2003 г. в Карачаево-Черкесии прошли новые выборы президента, и на них незначительным большинством голосов победу одер­жал глава Управления Центробанка РФ по республике М. Батдыев. При нем на проходивших в марте 2004 г. выбо­рах в Национальное собрание республики карачаевцы полу­чили там абсолютное большинство. Похоже, власть генера­лов на Северном Кавказе заканчивается и им на смену приходят бизнесмены, лучше подготовленные к руководству республиками в условиях рыночных отношений. Все же по экономическим показателям КЧР значительно отстает от других республик РФ: она дотируется из федерального бюд­жета на 90 %, безработица там составляет 57 %, а зарплаты отличаются самым низким уровнем в РФ.

Приход к власти нового президента не привел к стабиль­ности. В октябре-ноябре 2004 г. республика вновь была взбу­доражена в связи с убийством семи бизнесменов-карачаев­цев на даче А. Каитова, зятя президента. Преступление произошло из-за передела собственности, и 9 ноября люди даже захватили Дом правительства, требуя, чтобы Батдыев ушел в отставку. Федеральным властям потребовалось нема­ло усилий, чтобы восстановить спокойствие в республике.