Поиск новой генеалогии

После 1956—1957 гг., когда балкарцам и карачаевцам было позволено вернуться на родину и их автономии были так или иначе восстановлены (Шабаев 1994. С. 277-284; Бугай, Гонов 1998. С. 286-303), их сверхзадачей надолго стало, во-первых, дистанцирование от каких-либо родствен­ных связей с крымскими татарами; во-вторых, поиск пре­стижных и по мере возможности автохтонных древних пред­ков на Северном Кавказе и, в-третьих, наделение этих предков тюркоязычием. Все это входит в то, что Б. Лайпанов называет «комплементарными для карачаевского созна­ния комплексами исторической периодизации и этнокуль­турной стратификации» (Лайпанов 1998. С. 145). В течение десятилетий созданием такого комплекса представлений настойчиво занимались как профессиональные местные ученые (историки, археологи, филологи), так и любители, испытывавшие неподдельный интерес к проблемам проис­хождения своих народов. Оценивая этот процесс, следует иметь в виду, что в ходе репрессий конца 1930-х гг. карачаевцы и балкарцы потеряли весь цвет своей интеллектуальной элиты, а в годы депортации они фактически не имели доступа к высшему образованию. Они утратили и свои на­учные центры. Ведь после депортации балкарцев Кабарди­но-Балкарский НИИ был преобразован в Кабардинский НИИ, и в 1946 г. там был создан сектор истории матери­альной культуры, задачей которого было изучение археоло­гии, этнографии и истории одних лишь кабардинцев. Его руководителем был назначен московский археолог Е.И. Крупнов (Мамбетов 1976. С. 79).

Одновременно в 1944 г. был закрыт Карачаево-Черкес­ский государственный педагогический институт, восстанов­ленный лишь в августе 1957 г. Школы профессиональных археологов, лингвистов и историков складывались здесь фак­тически заново в 1960—1970-е гг. (Алиев 1993 а. С. 7, 41-42). В период депортации мало кто из детей спецпоселен­цев имел возможность получить нормальное образование. Поэтому образ родины для большинства из них ассоцииро­вался с природной средой Приэльбрусья. Вот как романтич­но описывал свои чувства один из них: «Моя Родина — и это я ощущаю каждой клеточкой своего тела — синие горы Балкарии. Они прекрасны! И там, среди заснеженных пи­ков и голубых ледников, в долинах, где рождаются реки Черек, Безенги, Чегем и Баксан, жил и живет теперь мой народ» (Лукьяев 1993. С. 47). В стихах выдающегося балкар­ского поэта этого времени Кайсына Кулиева тоже описы­валась прежде всего природа родного края. Образ предков

Кабардино-Балкарская АССР

и их славного прошлого в этой концепции тогда еще места не находил. Он начал приобретать большое значение лишь в годы борьбы балкарцев и карачаевцев за возвращение на родину и по возвращении их назад, когда во избежание новой депортации они пытались всеми силами доказать свои права на земли, где веками обитали их предки. Например, в одном письме, направленном в декабре 1955 г. на имя Н. С. Хрущева, не только подчеркивалось, что балкарцы имели свой язык и свою самобытную культуру, но отмеча­лось, что они жили в горах Северного Кавказа с IX в. (Зумакулов 2001. С. 293).

Все же их первым побуждением после возвращения было доказать свою преданность советской власти, на фоне чего депортация казалась особенно дикой акцией. В своей поэме «Завещание», впервые опубликованной в 1963 г. на балкарс­ком языке, Кайсын Кулиев изображал мужественную борь­бу балкарцев вначале против белогвардейцев, затем против германских фашистов. Платой за это стала бесчеловечная де­портация народа и жизнь на чужбине в Киргизии. Герой поэмы, старик Харун, тоскует по родному Хуламскому уще­лью, и его единственной мечтой остается, чтобы после его кончины сыновья увезли его прах на родную землю (Кулиев 2000). Таким образом, как в традиционном мифе, героичес­кие деяния сменяются здесь катастрофой, которая все же ос­тавляет надежду на воздаяние. Такие чувства были достаточ­но типичными для бывших спецпоселенцев, возвращавшихся на родину. Любопытно, что поэма появилась в русском переводе только в постсоветское время — ранее ее публикация была нежелательной, как и любые другие воспоминания о депортации.

Следующей задачей было обнаружение престижных пред­ков, позволяющих их потомкам считаться «коренным наро­дом». При этом отчетливо сознавая всю сложность пробле­мы происхождения своих предков, балкарские и карачаевские авторы первым делом попытались отмежеваться от какого бы то ни было татарско-турецкого родства и обосновать автохтонный статус своих далеких предков. В 1957 г. карачаев­ский лингвист и историк, директор Карачаево-Черкесского педагогического института X. О. Лайпанов, участвовавший в предвоенных исследованиях в Карачае, выпустил книгу, посвященную истории карачаевцев и балкарцев. Перечис­лив около десятка различных гипотез, имевшихся в литературе, он с ходу отмел прежде всего те из них, которые либо относили приход вероятных предков на Северный Кавказ к позднему времени, либо наделяли их сомнительным род­ством с татарами (ногайская и крымско-татарская гипоте­зы). Ему в особенности претили турецкие генетические свя­зи; сторонников этой гипотезы он называл «приверженцами контрреволюционной тюркологии» и упрекал в панисламиз­ме (Лайпанов 1957. С. 12-15). Открещиваясь от ислама, он отмечал, что вплоть до середины XVIII в. карачаевцы и балкарцы были язычниками. В доказательство этого он, в частности, ссылался на многочисленные склепы с язычес­кими захоронениями, разбросанные по территории Карачая и Балкарии (однако он опускал датировки и оставлял без обсуждения вопрос о связи склепов с предками именно карачаевцев и балкарцев). Он соглашался с тем, что в ран­нем Средневековье верховья р. Кубани были заняты пред­ками осетин и что именно они оставили знаменитую Зеленчукскую надпись. У него не было сомнений в том, что в то время Карачай и Балкария входили в ареал осетинского языка и что предки карачаевцев и балкарцев находились под большим его влиянием. В то же время он подчеркивал близ­кие культурные и языковые связи между ними и предками осетин и приходил к выводу о том, что все эти народы формировались «в недрах алано-ясского союза племен». Следовательно, полагал он, они жили на Северном Кавказе в до­монгольское время, что делало карачаевцев и балкарцев «коренными обитателями бассейна Кубани и истоков Тере­ка» (Лайпанов 1957. С. 15-16, 49-51). При этом ему даже не приходило в голову оспаривать хорошо документирован­ный факт того, что карачаевцы и балкарцы пришли в до­лину Баксана лишь в позднем Средневековье (во второй половине XV—XVII в.) и что поначалу им приходилось пла­тить дань кабардинским князьям, владевшим этими земля­ми (Лайпанов 1957. С. 25-26).

Как же Лайпанову удавалось примирить ираноязычие осе­тин с тюркскими языками карачаевцев и балкарцев? Для этого он прибегал к марристской формуле о многокомпонен­тном составе предков современных народов (разумеется, не называя имени ее создателя): он не знал, когда именно тюркоязычные предки появились на Северном Кавказе, однако среди них он называл хазар, болгар, кипчаков (половцев) и даже «осколки полчищ Тимура» (Лайпанов 1957. С. 9-11, 18-20, 23-24) [10]. Следовательно, из каких бы разных этни­ческих элементов ни состояли давние предки, среди них доминировал тюркский элемент, настаивал Лайпанов вслед за Тамбиевым. Его не смущал тот факт, что названия «карача­евцы» и «балкарцы» появлялись в источниках только в 1639-1650 гг. Просто, рассуждал он, раньше их называли иначе; в частности, так как они входили в алано-асский племенной союз, соседи еще долго после его распада использовали для них термин «аланы» (Лайпанов 1957. С. 21-23).

Концепция X. О. Лайпанова отличалась непоследователь­ностью и вряд ли могла удовлетворить карачаевцев и балкар­цев, которым после недавно понесенных утрат требовался образ самобытных тюркоязычных предков, обладавших чет­кими отличиями от соседних народов, прежде всего осетин. Между тем, по его концепции, тюркоязычные предки, хотя и объявлялись доминировавшим элементом в этногенезе ка­рачаевцев и балкарцев, оказывались все же пришельцами и не могли претендовать на статус безусловных автохтонов. Что же касается предков, вышедших из «алано-ясского союза», то их образ оставался туманным, и они подозрительно напоми­нали тюркизированных осетин. Действительно, лингвистичес­кие и этнографические исследования указывали на мощный аланский субстрат в этногенезе карачаевцев и балкарцев: в их языках выделялся отчетливый архаический иранский слой, топонимика Карачая и Балкарии хранила живые следы иран­ского прошлого; сирийский географ Абульфеда (1273—1331) писал о «тюркоязычных» аланах и асах, живших к востоку от абхазов (ср.: Алемань 2003. С. 327-328), мегрелы и осетины до недавнего времени продолжали использовать эти названия для карачаевцев и балкарцев, было обнаружено и множество осетино-балкарских параллелей в хозяйстве, материальной культуре, обычаях (Абаев 1933; 1935. С. 882; 1949. С. 45-47, 249, 271-290; 1960; Калоев 1971. С. 33-34; 1972; Лавров 1969. С. 68-70). Когда-то все это подметили у карачаевцев и бал­карцев еще М. Ковалевский и В. Миллер (Миллер, Ковалев­ский 1884).

В то же время в судьбе аланского наследия содержится немало загадочного. Прежде всего привлекает внимание этноним «алан», оказавшийся, на удивление, почти полнос­тью забытым осетинами, но зато закрепившимся за сосед­ними тюркоязычными народами. Действительно, у осетин он сохранился лишь в составе фольклорной формулы «дух аллона-биллона» (Абаев 1949. С. 45, 246), тогда как назва­ния «аланы» и «асы» в позднем Средневековье использова­лись для тюркоязычного населения Карачая и Балкарии — так эти районы называл Абульфеда, название «аланы» упот­реблялось для них и на грузинской карте конца XVIII в., под этим именем мегрелы знали карачаевцев, а сами осетины ис­пользовали для Балкарии и балкарцев термины «Ассы» и «ассиаг» (Кокиев 1941; Абаев 1949. С. 249; 1960. С. 131; Лайпанов 1957. С. 21-23; Алборов 1960; Калоев 1972. С. 23; Волкова 1973. С. 94). Правда, у балкарцев и карачаевцев эти термины никогда не служили самоназванием: они до сих пор используют понятие «алан» в значении «друг, това­рищ»; зато термин «ассыдан туугъан» означает у них «ино­верец» (Калоев 1972. С. 23). Кроме того, нельзя забывать, что «ас», «оси» и родственные им названия издавна исполь­зовались грузинами, абхазами, лезгинами и другими сосед­ними народами для осетин (Абаев 1949. С. 45; Алборов 1960. С. 108).

Обычно специалисты объясняют это тем, что прежние пле­менные названия «аланы» и «асы», закрепленные также и за территорией их расселения, были впоследствии перенесены на население, занявшее бывшие аланские земли после исчезно­вения исторических алан. Ведь такой перенос этнонимов не­редко случался в истории. Однако сам по себе этот факт допускает и альтернативное толкование, по которому исконными носителями имени алан были якобы тюркоязычные предки карачаевцев и балкарцев. Как мы увидим ниже, этим и пользу­ются в последние десятилетия карачаевские и балкарские ав­торы, отстаивая свое право на аланское наследие.

Иного мнения придерживаются осетинские авторы, посто­янно делающие акцент на том, что ираноязычные аланы приняли большое участие в этногенезе балкарцев и карачаевцев, окончательно сформировавшихся в ходе достаточно поздней тюркизации (Гаглойти 1966. С. 220-221; 1967. С. 84-85; Калоев 1972)[11], т. е. их предки сменили свой исконный язык [12]. Это задевает чувства тюркоязычных авторов, не же­лающих числиться «младшим братом» и во избежание этого всеми силами стремящихся удревнить тюркоязычие на Север­ном Кавказе. Такая тенденция наметилась еще на проходив­шей в Нальчике 22-26 июня 1959 г. научной сессии, посвященной происхождению балкарцев и карачаевцев. И не случайно она состоялась в том самом году, когда осетины издали «Историю Северо-Осетинской АССР», где балкарцы изображались пришельцами, поселившимися в центре быв­шей Алании и с XV в. получившими традиционное для этих мест название алан (Бушуев 1959. С. 87).

Этот научный форум был собран по инициативе Кабар­дино-Балкарского научно-исследовательского института в связи с тем, что реабилитация балкарцев и карачаевцев сде­лала недавно изданный том «История Кабарды» безнадежно устаревшим. Как отмечал в своем вступительном слове ди­ректор Кабардино-Балкарского НИИ X. Г. Берикетов, «вос­становление государственных прав братских балкарского и карачаевского народов» создало условия для того, чтобы пролить «подлинно научный свет» на историю народов Кав­каза (Берикетов 1960. С. 6). Всю работу надо было начинать заново, и ученые республики получили задание подготовить двухтомник по истории Кабардино-Балкарии. Но предвари­тельно надо было разобраться с вопросом о происхождении балкарцев и карачаевцев. В заседаниях сессии приняли уча­стие специалисты из Кабардино-Балкарии, Карачаево-Чер­кесии, Северной Осетии, Чечено-Ингушетии, а также из Москвы, Ленинграда, Казани, Махачкалы и Тбилиси. Спе­циалисты сознавали сложность поставленной проблемы, по которой в литературе имелось множество разноречивых суждений. Им предстояло решить, были ли предки балкарцев и карачаевцев пришельцами или автохтонами; являлись ли они исконными носителями тюркоязычия или относительно поздно перешли на тюркский язык; если они были пришельцами, то когда и откуда они появились на Северном Кавка­зе; если же они были автохтонами, то на каком языке они говорили и с какими древними культурами их следовало свя­зывать. Так как большинство ученых исходили из постулата о сложном многокомпонентном формировании балкарцев и карачаевцев, то проблема обретала новые грани — требова­лось установить, какие этнические компоненты приняли уча­стие в изучаемом процессе и какие из них сыграли в этом ведущую роль, где, когда и каким образом происходили про­цессы смешения.

Большинство участников сессии согласились считать глав­ными компонентами этногенеза балкарцев и карачаевцев ираноязычных алан и тюркоязычных болгар и кипчаков. Однако о роли этих компонентов и о времени тюркизации коренных обитателей Северного Кавказа мнения разошлись. Физические антропологи обращали внимание на полное отсутствие какой-либо монголоидности у современных балкар­цев и карачаевцев. Вместе с тем их смущали сильные отли­чия последних от алан. Это могло объясняться тем, что основой формирования балкарцев и карачаевцев были не связанные с аланами местные горцы, перешедшие впослед­ствии на тюркский язык (Алексеев 1960; Джанберидзе 1960). Известный специалист по тюркским языкам Н. А. Баскаков вслед за А. Самойловичем (Самойлович 1926. С. 4-5) под­черкивал ближайшее родство карачаевско-балкарского языка с кипчакским и обращал внимание на некоторую роль в нем субстратных (аланских) элементов. В то же время он скептически смотрел на вероятность сколько-нибудь значительного участия болгарского языка в его формировании (Баскаков 1960). Осетиновед В. И. Абаев делал особый ак­цент на высокой роли аланского субстрата в карачаевско-балкарском языке, и это заставляло его считать балкарцев и карачаевцев кавказскими аборигенами, перешедшими на тюркский язык лишь в X—XIV вв. (Абаев 1960). Археолог Е. П. Алексеева, работавшая в Карачаево-Черкесском науч­но-исследовательском институте и проводившая в 1958 г. ис­следование карачаевских могильников, полагала, что этногенетический процесс был еще более сложным. По ее мнению, следовало говорить о глубоких местных корнях балкарско-карачаевского населения, уходивших в кобанскую культуру. Эти древние аборигены вначале могли перейти на иранский язык и влиться в состав алан, а затем смешаться с тюркоязычными пришельцами — вначале болгарами, затем кипчаками (Алексеева 1960; 1963). С Алексеевой соглашался кабардинский археолог П.Г. Акритас, признававший ошибочность своего выступления в 1953 г. На этот раз он отстаивал пря­мо противоположную точку зрения о том, что карачаевцы и балкарцы были в основе своей потомками древнего местно­го населения, коренных жителей Кавказа, перешедших на тюркский язык, испытав некоторое незначительное влияние со стороны небольшой группы тюркоязычных пришельцев (Акритас 1960).

Единственным, кто по-прежнему отстаивал версию о крымском происхождении карачаевцев и балкарцев и возво­дил их к пришедшим из Крыма половцам, был армянский историк X. А. Поркешян, опиравшийся на записки армянс­кого автора первой половины XVII в. (Поркешян 1960). Однако его аргументы оказались явно не ко времени, и осталь­ные участники сессии дружно их отвергли. При этом многие из них руководствовались не столько научными, сколько политическими соображениями, связывая крымскую гипотезу с «агрессивной политикой панисламизма и пантюркизма» (Алексеев 1960. С. 325; Бабаев 1960. С. 40; Гимади 1960. С. 259; Кумыков 1960. С. 14; Лавров 1960 б. С. 304; Соттаев 1960. С. 92-93; Ульбашев 1960. С. 281; Фадеев 1960. С. 296; Цораев 1960. С. 266; Алексеева 1963. С. 3-4).

Как реагировали на все это карачаевские и балкарские участники сессии? Представитель Кабардино-Балкарского об кома КПСС, балкарский историк С. К. Бабаев [13], разделяя тезис о сложности формирования карачаевцев и балкарцев, все же доказывал, что их этническую основу составили тюрко-язычные «черные болгары», пришедшие на Северный Кавказ в VII в. и ассимилировавшие алан (Бабаев 1960. См. также: Бабаев, Шабаев 1959). С этим соглашался балкарский линг­вист А. X. Соттаев, но, в отличие от Бабаева, он признавал и немалую роль половцев, чья лексика значительно обогатила карачаево-балкарский язык (Соттаев 1960). М. М. Цораев по­лагал, что ядром будущих карачаевцев и балкарцев были раннесредневековые болгары, которые, несмотря на вхождение в аланский союз племен, успешно избежали ассимиляции (Цо­раев 1960). Карачаевец X. О. Лайпанов считал главным ком­понентом этногенеза карачаевцев и балкарцев половцев, но, вопреки устоявшемуся мнению, полагал, что они появились на Северном Кавказе до XI в. (Лайпанов 1960). Видный чиновник Совета министров Кабардино-Балкарии, бывший пред­седатель Президиума Верховного Совета республики, балкарец И.Л. Ульбашев, отдавал пальму первенства средневековым тюркоязычным племенам (болгарам и половцам), ассимили­ровавшим более ранних местных обитателей (Ульбашев 1960). Эту точку зрения поддержали присутствовавшие на сессии учителя местных школ (см., напр.: Улаков 1960).

Иными словами, если приехавшие из других регионов ученые стремились выявить все основные этнические ком­поненты процесса этногенеза и не проявляли желания отда­вать пальму первенства какому-либо одному из них, то ка­рачаевские и балкарские специалисты отчетливо выражали иную тенденцию. Во-первых, соглашаясь с тезисом о формировании своих предков на гетерогенной основе, они все же настаивали на том, что ядро тех составили тюркоязычные племена. Во-вторых, они делали все возможное для углубле­ния времени их появления на Северном Кавказе (с этой точки зрения болгарские предки оказывались, несомненно, предпоч­тительнее кипчакских). В-третьих, они никогда не забывали о местных кавказских предках дотюркской эпохи, позволяв­ших им считаться, безусловно, кавказскими аборигенами. Любопытно, что участники сессии, несмотря на разнообразие высказанных ими подходов, пошли навстречу пожеланиям балкарцев и карачаевцев и в своем заключительном решении назвали «черных болгар» главным тюркоязычным компонен­том в этногенезе балкарцев и карачаевцев (Решение 1960). Решение сессии сыграло большую позитивную роль в наде­лении карачаевцев и балкарцев автохтонными предками, формирование которых хотя и происходило сложным путем, включая несколько разновременных и разнородных компо­нентов, но совершилось в пределах Северного Кавказа. С тех пор эта версия была воспринята многими местными специ­алистами и дожила до наших дней (см., напр.: Тебуев 1997. С. 9-10; Шаманов и др. 1999. С. 39).

Между тем на сессии была высказана и более радикаль­ная гипотеза, согласно которой предки карачаевцев и балкар­цев не только вышли из среды алан, но изначально облада­ли тюркоязычием. Ее автором стал первый карачаевский филолог-профессионал, специалист по карачаево-балкарскому языку У. Б. Алиев. Он перенес все тяготы депортации и му­жественно сносил многочисленные наветы и унижения, до­ставшиеся на долю его и его семьи во время их жизни во Фрунзе. Лишенный права преподавать карачаевскую фило­логию, он устроился в Киргизский государственный педагоги­ческий институт, где получил должность заведующего кафед­рой общего языкознания и современного русского языка. Но в августе 1948 г. он потерял это место, ибо спецпоселенцы не могли занимать руководящие должности. Вплоть до 1952 г. он работал там почасовиком, получая зарплату вчетверо мень­ше штатной (Алиева 1993а. С. 294) [14].

Чтобы преодолеть лингвистические сложности, возника­ющие в связи с его гипотезой, Алиев предлагал следующее решение: либо, если аланы были этнически однородными, предки карачаевцев и балкарцев отождествлялись со всем аланским массивом, либо, если они были гетерогенны, то — с тем главным аланским племенем, которое дало свое назва­ние всему племенному союзу (Алиев 1960. С. 250). Никаких серьезных аргументов при этом не выдвигалось, но зато от­четливо просматривалась тенденция выстраивать этногенетическую концепцию в соответствии с утвержденным властя­ми официальным списком народов, в особенности титульных. В те годы автор этой гипотезы высказывался решительно против идеи отождествления карачаевцев с балкарцами в рамках единой народности [15], связывал их формирование с районами их современного обитания и относил этот процесс к эпохе до XIII—XIV вв. Любопытно, что он всячески отме­жевывался от родства с половцами, делая кумыков единствен­ными потомками последних. Он допускал, что, придя в горы, тюркские предки смешались там с какими-то более ранни­ми аборигенами. Но этот процесс виделся ему совершенно иначе, чем осетинским авторам, — в его концепции главной движущей силой этногенеза были не местные обитатели, перешедшие на тюркскую речь, а, пусть и немногочислен­ное, тюркское ядро, ассимилировавшее аборигенов (Алиев 1960. С. 244-245). В начале 1960-х гг. У. Б. Алиев и его сто­ронники сделали концепцию тюркоязычия алан достоянием широкой публики, опубликовав ее в местной газете на кара­чаевском языке (Алиев, Лайпанов, Хабичев, Баучиев 1963: Акбаев 1963) [16].

Совершенно очевидно, что эта концепция преследовала определенные политические цели. Во-первых, настаивая на местном формировании карачаевцев и балкарцев, она пыта­лась превратить их в аборигенов и тем самым обосновывала их право на политическую автономию. Во-вторых, отстаивая самобытность и самостоятельность их языков и культур и противопоставляя их соседним народам, она подводила под эту автономию историческую и этнокультурную базу. В-тре­тьих, утверждая исконное тюркоязычие своих местных пред­ков, она позволяла успешно отвергать потенциальные терри­ториальные претензии со стороны соседних народов (память о ликвидации и территориальном расчленении автономий в 1943/44—1956 гг. была еще свежа). В-четвертых, попытка обособиться от других тюркских народов вызывалась страхом перед обвинением в пантюркизме (Вепт§$еп, Вгохир 1983. Р. 26-54, 77-87): он все еще рассматривался советскими иде­ологами как серьезная угроза единству советских наций, тем более, что его рецидивы встречались в Турции, вызывая у со­ветских ученых потребность в адекватном ответе (см., напр.: Крупнов 1961. С. 12; Алексеева 1963. С. 4) [17].

Все эти идеи довлели над карачаевскими и балкарскими учеными еще в конце 1950-х гг. Они были тесно связаны с памятью о депортации и служили идеологическим ответом на чудовищную несправедливость, допущенную сталинским ру­ководством. Тем не менее в коллективных научных трудах, подлежавших более жесткому контролю со стороны партий­ных и административных органов, эти идеи излагались в более мягкой форме, чем в работах индивидуальных авторов. Так, в книге по истории балкарского народа, выпущенной Кабардино-Балкарским научно-исследовательским институ­том и подводившей итоги научной сессии 1959 г., признава­лось смешанное происхождение карачаевцев и балкарцев, сформировавшихся из ирано- и тюркоязычных компонентов. Но при этом в соответствии с решением сессии едва ли не главным из тюркоязычных компонентов признавались «чер­ные болгары», приход которых на Кавказ авторы этого тома относили к рубежу VII—VIII вв., делая их полноправной ча­стью Аланского царства. Лингвистическое родство с половцами признавалось, но авторы избегали отдавать языку паль­му первенства в этногенетическом процессе. Им казалось более важным подчеркивать культурные сходства с древни­ми аборигенами, представленными прежде всего кобанской и аланской археологическими культурами. Неприязненное отношение к «половецкой теории» определялось тем, что половцы (кипчаки) сыграли большую роль в формировании современных татар, связь с которыми по рассмотренным выше причинам оказывалась неприемлемой. Стоит ли гово­рить о том, что авторы книги наотрез отвергали все идеи о монгольском, крымско-татарском или турецком происхожде­нии карачаевцев и балкарцев? (Бабаев, Крикунов 1961. С. 20-25. См. также: Бабаев, Шабаев 1959). В том же издании ут­верждалось, что, хотя этноним «балкарцы» был известен лишь с первой половины XVII в., их предки заселили горные уще­лья, где до сих пор жили балкарцы, много ранее, возможно, еще до XII в. (Бабаев, Кумыков 1961. С. 26-28).

Таким образом, одной из главных идей, пронизывавших этногенетические схемы, создававшиеся балкарскими и ка­рачаевскими специалистами после 1957 г., было удревнение появления своих предков на Северном Кавказе вплоть до утверждения их полной автохтонности. Это не прошло неза­меченным для русских ученых, тщетно пытавшихся бороть­ся с увлечением автохтонизмом (см., напр.: Крупнов 1961. С. 44; Лавров 1969. С. 67; Кузнецов 1980. С. 153). Такая борь­ба была обречена на провал по той простой причине, что само политико-административное устройство страны требовало, чтобы титульный народ доказывал свое коренное происхож­дение, или автохтонность. Двойная идентичность не привет­ствовалась, в особенности если речь шла о титульном наро­де. Так как этничность за редкими исключениями жестко связывалась с языком, то следовало добиваться полной язы­ковой преемственности между предками и потомками. Все это заставляло карачаевских и балкарских ученых и тем более любителей стремиться к наделению алан тюркоязычием: как уже упоминалось, такая тенденция возникла еще в 1960-е гг., и статьи об этом с готовностью публиковались как в местной (Акбаев 1963; Байрамкулов 1966; 1975 а; 1975 б; 1982 а; 1982 б), так и в азербайджанской прессе (об этом см.: Алиев 1975). Правда, тогда попытки проводить такие идеи на научных сес­сиях не встречали никакой поддержки со стороны основной массы ученых (ср.: Алиев 1960; Мизиев 1975; Алиев 1975).

Мало того, в 1960-1970-е гг. сложился порядок, по кото­рому основные работы по древней истории Кабардино-Балка­рии и Карачаево-Черкесии, в особенности главы в основопо­лагающих коллективных трудах, посвященные происхождению карачаевцев и балкарцев, писались русскими специалистами. В частности, к написанию соответствующих работ в Карачаево-Черкесии регулярно привлекались работавшие в КЧ НИИ археолог Е. П. Алексеева (Алексеева 1963; 1971; Лайпанов, Алексеева 1967) и этнограф В. П. Невская (Невская 1957; Алексеева, Невская, Шаманов 1978. С. 16-22). В свою оче­редь, главы о древней и средневековой истории, включая происхождение балкарцев и карачаевцев, для нового издания «Истории Кабардино-Балкарской АССР» были поручены Е. И. Крупнову, В. А. Кузнецову, Г. И. Ионе и Л. И. Лавро­ву (Кумыков 1967). В целом в своих работах эти авторы, из­бегая тюркского этноцентризма, следовали решению сессии 1959 г. Они писали о сложном процессе формирования ка­рачаевцев и балкарцев, включавшем как местные (кобанская культура), так и пришлые компоненты — ираноязычные (ала­ны) и тюркоязычные (болгары, кипчаки). Отмечалось, что в состав карачаевцев и балкарцев вошли и какие-то группы соседних кавказских народов (абазины, кабардинцы, кумы­ки и др.). Однако какие бы то ни было связи с Крымом ре­шительно отметались. Зато постоянно звучала мысль о сме­не языка, и утверждалось, что язык не всегда говорит о происхождении народа. Ранняя тюркизация неизменно свя­зывалась с появлением «черных болгар», а ее окончание — с кипчаками. Правда, не было полной ясности в том, когда часть алан перешла на тюркский язык и названия «аланы» и «асы» закрепились за тюркоязычным населением. Одни ав­торы относили это к XIII—XIV вв. (Алексеева, Невская, Шаманов 1978. С. 21), другие предполагали, что это могло произойти ранее (Ионе 1967. С. 73-74). Зато у этой группы ученых не возникало сомнения в том, что на Северном Кав­казе аланы распространили свое имя на все подвластное им население, как о том в IV в. писал Аммиан Марцеллин в своей «Римской истории» (XXXI, 2, 13. См. также: Алемань 2003. С. 70-73). Предполагалось, что это относилось и к каким-то тюркоязычным племенам.

Между тем борьба с тюркским ревизионизмом не прошла для науки бесследно. Она побудила ученых с большим вни­манием отнестись к проблеме появления ранних тюрков на Северном Кавказе. И открытия не заставили себя ждать. Начиная с 1960 г. в руки археологов, работавших на Север­ном Кавказе, все чаще попадали тюркские рунические надпи­си, которые можно было безошибочно связывать с деятель­ностью раннесредневековых болгар VIII—X вв. К середине 1980-х гг. на Северном Кавказе, в особенности в Кубано-Терском междуречье, было найдено немало рунических надписей, выполненных на языке, близком к болгарскому (Биджиев 1983. С. 82; Байчоров 1989 а. С. 10; 1989 б). Остава­лось признать, что в этот период в верховьях р. Кубани оби­тали не только ираноязычные аланы, но и тюркоязычные болгары, тесно общавшиеся друг с другом, сохраняя привер­женность своим собственным системам письма: болгары — рунике, а аланы — греческому алфавиту (Кузнецов 1963 б; 1974. С. 89-93; Биджиев 1983. С. 98) [18]. Процесс ассимиляции алан тюрками, о чем когда-то писал В. И. Абаев, стал, благодаря археологам, обретать реальные очертания; появилась возмож­ность локализовать его во времени (конец I — начало II тыс. н. э.) и в пространстве (между верховьями р. Лабы и р. Баксана, т. е. на территории Западной Алании).