Глава 1. «Дорогие мои Катенька и Ванечка

Бедная Настя

Книга 6. Час Звезды

ЧАСТЬ 1

ХОЖДЕНИЕ ЗА ОКЕАН

Глава 1

«Сезон дождей»

«Дорогие мои Катенька и Ванечка! Сердце мое разрывается, измученное терзаниями о том, что принуждены вы нынче считаться в глазах окружающих сиротами при живых и бесконечно преданных вам родителях. Простите, что нет меня рядом с вами. Любите папеньку своего, хотя и оторван он от вас судьбой, по какому — в толк не приму — умыслу наславшей нам испытание на верность друг другу. Знайте и помните, что всегда вы в душе и в сердце несчастной от разлуки матери вашей, остающейся в эти дни на чужбине — по своей воле и вместе с тем под давлением обстоятельств, ведущих меня по следу вашего без вести пропавшего родителя. Нежно, хотя и мысленно целуя и обнимая вас, хочу, чтобы вы, как и я, не сомневались, — Владимир Иванович жив, и мы непременно вернемся домой вместе с ним. Ибо нет ничего для нас дороже, чем вы — наши кровиночки, милые деточки мои…»

Перо, до того момента исправно выводившее крупные каллиграфические буквы, вдруг чиркнуло по бумаге, слегка надрезав ее. Красивые ногти ухоженных рук неприятно и для слуха болезненно скребнули по нагретому от тепла пальцев опаловому стержню ручки. И непрошеная солоноватая слеза беспрепятственно капнула прямо на только что написанные строки, размыв несколько слов в конце предложения.

Анна на мгновение задержала дыхание, останавливая предательски подбиравшийся к горлу комок рыдания, сдерживаемого лишь невероятным усилием воли. Потом аккуратно положила ручку в специальную канавку на письменном приборе, сделанном из литой бронзы в виде постамента для крылатого льва, в чрево которого была вмонтирована чернильница, и торопливо вытянула из-под манжета тонкий белый батистовый платочек с монограммой — утереть слезы. Затем она глубоко вздохнула и плавным, неспешным жестом, хотя и с явным сожалением, отодвинула в сторону едва начатое письмо. Его следовало переписать: Анна не хотела, чтобы дети увидели знак ее слабости — естественной, но опасной. Она понимала, что не имеет права не только быть — даже казаться таковой: беспомощной и одинокой.

Сейчас от Анны, как никогда, требовалось все ее обычное мужество и собранность — дети должны верить в правильность ее решения остаться в Марселе и продолжить поиски Владимира. Никто не должен сомневаться в сделанном ею выборе. И, прежде всего она сама.

Вот уже два месяца Анна жила в небольшой, но светлой комнате с видом на море в третьем этаже дома вблизи гавани. Там, откуда набережная по дуге уходила от старого форта Сен-Жан к новому форту Сен-Никола, и откуда, казалось, еще совсем недавно Анна вглядывалась в невидимую для глаз точку на горизонте и представляла себе, что это корабль, который увозил от нее Владимира в неизвестность — туманную и пугающую своей безысходностью.

Отчаяние, овладевшее ею тогда, было столь велико, что на какое-то время словно парализовало ее. Онемевшая, опустошенная Анна медленно и бесцельно брела вдоль набережной, инстинктивно избегая шумных компаний. Время стояло горячее — в порту разгружались вернувшиеся рыбацкие суденышки-тартаны, привлекавшие к себе внимание горожан, — их улов составлял главную часть рациона местной кухни. И до полудня набережная порта превращалась в рыбный базар, полный разноязычного гомона и запахов, весьма отдаленно напоминавших божественную амброзию.

— Мадам Жерар! — негромко окликнули ее по имени, и Анна не сразу поняла, что зовут именно ее.

Мадам Жерар? Ах, да, кажется, это ко мне, подумала она и подняла голову. Из остановившейся рядом с нею кареты ей подали знак, приглашающий подняться внутрь, — Анна узнала капитана гавани. Она удивленно, но благодарно улыбнулась ему и села в карету, опираясь на руку кучера, вежливо ожидавшего ее у дверцы.

В тот миг она, конечно, не могла оценить все благородство этого жеста. И лишь позднее, когда у нее снова появилась возможность читать свежие газеты и следить за тем, что происходит в мире и вокруг нее, Анна поняла, чем обязана месье Корнелю.

Погруженная в свои заботы, переполненная волнением за судьбу мужа, она не знала, что новая власть, с успехом подавившая летние волнения и закрепившая свою победу уже и на законодательном уровне, с усердием наводила порядок в рядах недовольных. Неугодные военные были понижены в звании или разжалованы и отправлены в Сахару, где Франция активно отвоевывала территорию за территорией: в Африку высылались целые полки неблагонадежных солдат во главе со своими офицерами. Марокко определялось местом ссылки и для важных политических противников, людей же рангом пониже вывозили в заокеанские колонии. Чиновники, заподозренные в сочувствии республиканским идеям, лишались своего места, то же испытали на себе и школьные учителя, замеченные в свободомыслии. Поминовения по героям революции приравнивались к митингам — не разрешалось произносить речи и возлагать цветы даже на прежде установленные им памятники. Дошло до того, что указом префекта полиции Карлье в Париже были вырублены все «деревья свободы», высаженные в период воодушевления народа на площадях и перекрестках главных улиц французской столицы, — под предлогом того, что они затрудняют уличное движение.

В этой обстановке участие месье Корнеля в судьбе Анны вполне могло быть приравнено к гражданскому подвигу. Конечно, при условии ее абсолютной безвестности и безродного происхождения. Но, хотя Анна никогда до того момента не была знакома с месье Корнелем, она явилась к нему с письмом от графа де Морни, а значит — не с улицы.

С одной стороны, месье Корнель был рад, когда мадам Жерар — так она представилась при своем появлении — стремительно покинула его кабинет, забыв у него на столе письмо от Морни. Письмо месье Корнель тут же предусмотрительно забрал с собой, чтобы запереть в потайном сейфе в библиотеке. Жена приговоренного к каторге — весьма опасная знакомая, а ее эмоциональность могла привлечь излишнее внимание не только к ней, но и к самому месье Корнелю, что было бы крайне нежелательно и чревато последствиями. С другой стороны, внимательно вчитавшись позднее в текст письма де Морни, месье Корнель понял, что составлено оно с изрядной осторожностью и в принципе предполагало лишь заинтересованность графа в этой женщине. Чем она могла быть вызвана?

Если не принимать во внимание слишком заметную усталость на ее лице, утомленность в движениях и явные признаки нервности, то мадам Жерар вполне можно было назвать хорошенькой, а это главная причина, привлекавшая внимание графа де Морни к той или иной особе женского пола. Но, впрочем, интерес графа к мадам Жерар мог быть и чисто меркантильного свойства — де Морни славился тем, что умел делать деньги из воздуха. Вполне вероятно, что его забота о муже мадам Жерар была оценена в весьма круглую сумму, что также давало повод для размышления. Если интерес графа к посетившей месье Корнеля даме столь прозаичен, то он и сам не чужд симпатии к подобной прозе.

Месье Корнель был рад оказать протеже графа услугу — де Морни, стоявший за спиной всех политических успехов своего брата Луи-Наполеона, набирал силу и власть буквально на глазах. И в городе, гордившимся своим родством с Бонапартами (именно здесь нашла свой приют семья будущего императора Франции, бежав с охваченной междоусобной войной Корсики), считалось за честь содействовать наполеонидам. Тем более, для тех, кто находился с ними в прямом или черезколенном родстве — месье Корнель был дальним родственником брата жены Этьена Клари, единственного сына в семье известного марсельского негоцианта, одна из дочерей которого, Жюли, стала женой старшего брата Наполеона — Жозефа, а вторая — несостоявшейся невестой самого Буонапарте.

Вот почему месье Корнель, разглядев в идущей по тротуару женщине незнакомку, приходившую к нему с письмом от графа де Морни, решил остановиться и оказать ей помощь.

Коротко осведомившись о ближайших планах мадам Жерар и уловив растерянность в ее взгляде, месье Корнель предложил подвезти Анну до гостиницы, в которой она остановилась. Анна вздохнула — какая гостиница, когда она даже не знает, где остались ее вещи из перевернувшегося экипажа. И, с трудом преодолев косноязычие, вызванное сильнейшими волнением и усталостью, Анна рассказала месье Корнелю обо всем, что случилось с нею этим утром. Но, несмотря на сбивчивость ее повествования, он сумел догадаться, где находится тот злополучный перекресток, и велел кучеру ехать в квартал Панье.

По дороге, занявшей совсем немного времени, месье Корнель неназойливо поинтересовался у Анны, намерена ли она продолжать поиски мужа, и, получив подтверждение, доверительно сообщил, что ее надежды на воссоединение с ним не столь уж беспочвенны.

— Что вы хотите этим сказать? — Анна испытующе взглянула в лицо своего спутника.

— Видите ли… — месье Корнель заговорщически понизил голос: как будто кто-то мог их услышать в этот момент! — Вам, полагало, известно, что большинство бунтовщиков наказаны высылкой в наши заморские колонии в качестве каторжан. Согласно закону о ссылке все осужденные по этому делу должны быть закованы в цепи и отправлены на острова Нукагива и Баитуаль из Маркизских островов в южном Океане… Нет-нет, не пугайтесь заранее! — Месье Корнель ободряюще улыбнулся. — Вы же знаете — законы создаются для того, чтобы их нарушать. И в каждом правиле есть исключение. Так вот, в порядке именно такого исключения по договоренности с моим будущим родственником на Мартинике (его дочь обручена с моим младшим сыном), часть заключенных переводится в его распоряжение. И, уж не знаю, почему — благодаря стечению обстоятельств или участию в этой истории известной нам особы — но ваш супруг оказался именно в той партии осужденных, которые отправились через Атлантику на плантации Мартиники.

Анна воспрянула духом: райская Мартиника — это совершенно иное дело, нежели негостеприимные, жаркие острова, кишащие аборигенами-людоедами. Она обратила к месье Корнелю свой взор, в котором сквозь слезы уже светились радость и надежда. И тот едва удержался от невольной усмешки — теперь понятно, почему де Морни пошел на такой риск, оказывая содействие этой женщине: да она просто была хороша собой и наделена особым магнетизмом, позволяющим всегда привлекать к себе мужчин любого возраста и положения.

Правда, в таком случае, вряд ли стоило рассчитывать на серьезное вознаграждение с ее стороны. Теперь месье Корнель сомневался, что у мадам Жерар есть средства, способные компенсировать заботу сильных мира сего о ее супруге. Но и в этом случае месье Корнель все равно оказывался в выигрыше — помогая мадам Жерар, он оказывал услугу де Морни, а это имя что-то да значило в сегодняшней Франции. К тому же по городу упорно ходили слухи о том, что вернувшийся в политику на волне реакции Луи-Наполеон (подразумевай — де Морни!) скоро станет первым лицом в государстве. И, быть может, вернутся счастливые дни Империи, прославившей Францию…

По рекомендации месье Корнеля Анна поселилась в доме его старого друга месье Венсана — негоцианта, державшего в первом этаже магазин тканей. Собственного говоря, это была не только лавка. У месье Венсана можно было почитать свежие газеты, выпить кофе и приобрести антиквариат и дорогие восточные безделушки — не те примитивные кустарные украшения, которыми наводняют город осевшие в нем арабы, но изящные коллекционные штучки, которыми жены судовладельцев и купцов любят украшать свои гостиные и будуары.

Дом месье Венсана стоял в самом центре гавани, на полпути от того района, который был недавно прославлен пером господина Дюма-отца, несколько лет назад напечатавшего в газете «Лё Журналь де неба» свой роман о графе Монте-Кристо. Знамение времени — на смену галантным кавалерам прошлых лет, в которых читалось преклонение перед троном и властью династии Бурбонов, пришли авантюристы и современные нувориши, разбогатевшие при странных и не всегда законных обстоятельствах.

Марсельцы гордились своей причастностью к большой литературе, и месье Венсан с удовольствием, стоя на балконе, рассказывал принятой по поручению месье Корнеля квартирантке, откуда и куда шел Эдмон Дантес, вернувшийся из своего путешествия на остров Эльба. Конечно, замком Иф можно пугать только детишек и впечатлительных иностранцев. Бывший военный гарнизон лишь недолгое время служил для настоящих преступников тюрьмой, окончательно упраздненной во время недавней революции.

Поначалу Анну смущала широта, с которой месье и мадам Венсан принимали совершенно незнакомую им женщину, хотя и рекомендованную важным городским лицом. Месье Корнель объяснил месье Венсану свою просьбу приютить мадам Жерар в таких туманных выражениях, что тот немедленно посчитал парижанку весьма важной особой, которая, тем не менее, желала бы оставаться инкогнито. Месье Корнель сказал, что их неожиданная гостья пробудет в Марселе до весны, когда в Атлантике завершится сезон штормов, и первым же подходящим рейсом проследует к своим родственникам, проживающим постоянно на Мартинике.

На прямой вопрос месье Венсана — почему мадам Жерар не может быть принята в доме самого месье Корнеля — тот с такой же прямотой объяснил: его младший сын скоро женится, и месье Корнель, как человек старых традиций, считает невозможным проживание в их семье еще молодой и незамужней женщины. Месье Корнель велел Анне всюду объявляться вдовой, но она из суеверия отказалась и просила просто считать ее одинокой.

Жене Венсана Анна рассказала, что долгие годы жила при своем опекуне, который считал ее замужество невозможным, а теперь, после его смерти, узнала, что у нее есть родственники за океаном, и намеревается соединиться с ними. Мадам Венсан посочувствовала бедняжке и устроила ее жизнь в их доме с максимальным удобством, предоставив Анне одну из трех светлых комнат, выходивших окнами на улицу и располагавшихся над залой. Две других занимала мадам Вив — недавно овдовевшая двоюродная сестра мадам Венсан, которой врачи рекомендовали морской воздух и теплый Прованс, легко излечивавшие не только физические, но часто и душевные недуги. Что вскоре подтвердило и время, проведенное Анной в Марселе.

Благодаря содействию месье Корнеля были найдены и доставлены в дом Венсанов ее вещи. Проверив их, Анна с облегчением вздохнула, убедившись не только в сохранности содержимого чемоданов, но и неприкосновенности потайного отделения, второго дна, где она спрятала особо важные личные документы и несколько ценных бумаг, которые должны были помочь ей пережить грядущую зиму. Разумеется, у нее еще оставались некоторые украшения, но Анна предполагала использовать их для спасения Владимира.

Конечно, едва услышав объяснения месье Корнеля — почему Владимир оказался не в Нанте или холодном, северном Бресте — Анна хотела немедленно броситься в путь, через Испанию и Гибралтар. Но Корнель отговорил ее. И действительно — им был ведом только пункт назначения, но где и в каком из поселений острова (а, быть может, и на любом другом из Малых Антильских островов!) мог оказаться Владимир, они не догадывались. И месье Корнель предложил Анне дождаться возвращения корабля. Капитан наверняка привезет список осужденных, и тотчас станет понятно, где именно находится муж мадам Жерар. Обратным рейсом судно должно было привезти с островов кофе и сахар, а, разгрузившись и взяв на борт новую партию живого товара — в том, что она будет, месье Корнель не сомневался — корабль снова отправился бы на Мартинику.

Поразмыслив, Анна сочла это предложение разумным и согласилась дождаться возвращения корабля. Конечно, она не предполагала, что остановка в Марселе окажется столь долгой, но ожидание имело свой резон — в таком случае Анна отправилась бы не просто куда глаза глядят, по наитию, а серьезно подготовилась к этой поездке, тем более, что предстоящее путешествие потребовало бы от нее не только сил, которые были уже на исходе, но и денег, которые она намеревалась расходовать экономно и по точному адресу. Идея месье Корнеля давала ей одновременно и передышку, и шанс все хорошо рассчитать.

И первое время все так и шло. Анна жила у месье и мадам Венсан на правах доброй знакомой. Она пользовалась всеми привилегиями домашнего — своего, близкого человека: подружилась с мадам Вив и снискала расположение детей хозяев, иногда заходивших к родителям после воскресного посещения церкви. Сын месье Венсана, младший среди детей, — Огюстен — учился в Политехнической школе и навещал родителей редко. Зато дочери, благополучно выданные замуж, жили здесь же, в Марселе.

Младшая готовилась вскоре стать матерью и поэтому не часто баловала мать и отца своими посещениями. Старшая же дочь месье Венсана — Армина — имела уже десятилетний опыт семейной жизни и приходилась Анне ровесницей. Она наведывалась к родителям чаще других и всегда — в обществе двух своих очаровательных дочурок-погодков, глядя на которых, у Анны тревожно сжималось сердце. Визиты шумной, но прелестной компании Армины с дочерьми внесли смуту в ее душу — Анна вдруг заволновалась и, быть может, впервые взглянула на себя со стороны.

Все это время она вела себя, как одержимая: куда-то бежала, ехала, плыла, догоняя и опаздывая, обретая и снова теряя — любовь, надежду, близких ей людей. Неожиданная пауза и волшебный климат Марселя успокоили Анну. Она с наслаждением гуляла по узким улочкам старого города, террасами поднимающимся вдоль холмов, отделяющих город от долины Роны и создающих удивительный по своей целебности микроклимат. Конечно, Марсель был неуловимо похож на все портовые города — с глубокой гаванью, переполненной судами и суденышками, причалами, загроможденными тюками, мешками и бочками, с полуголыми громогласными грузчиками, с непривычным и грубым шумом таверн, с въедливым запахом рыбы и до головокружения пряным — удушливо благоухающих цветов. Но никогда еще Анна не жила так долго повседневной жизнью южного порта и, привыкнув к прозрачности и линейности Петербурга, лишь сейчас впервые ощутила на себе власть иной природы — вечно зеленой и страстной.

Она открыла для себя неповторимые марсельские закаты в легких перьях невесомых, окрашенных в розовое облаков, теплую синь погружающихся в сон холмов и само море. Море, которое Анна прежде воспринимала только как препятствие на пути, как расстояние, измеряющее протяженность ее разлуки в пространстве. Здесь же море было частью жизни каждого человека, и Анна вскоре начала ощущать его благотворное влияние — к ней возвратилось чувство и желание прекрасного: Анна вернулась к книгам и музыке — роялю, который стоял в гостиной приютившего ее дома.

Сами Венсаны занимали весь второй этаж, но среди других комнат главной, несомненно, являлась гостиная из двух сообщающихся залов, один из которых был устроен на манер концертного — там находился рояль, а расположение кресел и диванов создавало подобие амфитеатра. Высокие потолки и кипарис декоративных панелей способствовали акустике, и в таких благоприятных условиях музицирование и пение Анны произвело на ее хозяев неизгладимое впечатление, зародив в их умах сюжет — далекий от действительности, но так свойственный людям южного темперамента.

В деталях этого сюжета Анна не была уверена, но по отдельным репликам мадам Венсан догадалась, что ей приписана и большая слава, и большая любовь — конечно же, неразделенная. Или — разделенная, но не очень, то есть — с красивым, но печальным финалом. И, если бы не регулярные посещения родительского дома Арминой с девочками, Анна еще долго бы находилась во власти чар этого сказочно прекрасного города и непредвиденных обстоятельств.

Но однажды маленькая Люсьена, привыкнув со временем к новому лицу и присутствию в доме бабушки и дедушки незнакомой тети, разыгралась и, бегая по саду, расположенному во внутреннем дворике за домом, испугалась чего-то или кого-то, как ей показалось, промелькнувшего в траве. Желая успокоить Люсьену, Анна, с согласия Армины приглядывавшая за игравшими в саду девочками, протянула к ней руки, и та послушно взобралась к ней на колени. Армина, увлеченно обсуждавшая с матерью в гостиной последние городские новости, немедленно выглянула на крик дочери в открытое настежь окно. И, убедившись, что все в порядке, вдруг с интересом посмотрела на мадам Жерар.

— А где сейчас ваши дети? — вполне дружелюбно и даже с состраданием спросила она Анну, когда та вернулась в дом.

— Я не замужем, — после неловкой паузы прошептала Анна, с заметным сожалением выпуская из объятий непоседливую Люсьену. Успокоившись, та почти мгновенно забыла о недавних страхах и снова устремилась на лужайку — играть в серсо с сестрой, терпеливо поджидавшей ее на скамейке под каштаном.

— Как вам будет угодно, — пожала плечами Армина. Она не решилась настаивать, но про себя отметила: мадам Жерар солгала — вот только зачем? Какая тайна скрыта в ее прошлом?

По секрету от Анны Армина поделилась своим наблюдением с матерью, и та, засомневавшаяся в ее словах, приглядевшись к тому, как ведет себя и чувствует Анна в присутствии ее внучек, согласилась: мадам Жерар тоскует по детям. Правда, она так и не смогла решить, какая это тоска — несостоявшегося материнства или разлуки с реально существующими малышами. Но с той поры Анна в глазах мадам Венсан приобрела еще и ореол мученицы, что подтверждало и резкое с того дня изменение в поведении ее гостьи.

Анна заскучала — у нее испортился аппетит, пропал прежде живой интерес к музыке, и общение с домочадцами семьи Венсанов приобрел оттенок напряженной вежливости, а порой даже принуждения. И, хотя большинство марсельцев связывают эту перемену в настроении женщин с периодом зимних дождем, Анну мучили не отсутствие чистого неба и яркого солнца, а угрызения совести, которые не давали теперь ей покоя ни днем, ни ночью.

Как она могла так поступить?! Анна то и цело задавала себе этот вопрос. Спрашивала и не находила ответа, а, если ответ и возникал, то теперь он представлялся ей всего лишь хитрой уловкой, к которой она прибегала, не отдавая отчета в истинных причинах случившеюся. А ведь такой поступок прежде казался ей невозможным и безнравственным — уехать, оставить детей на стороннего попечителя, предпочесть заботу о семейном очаге доле «искательницы приключений», пусть даже и вынужденной.

И разве не должна была она, несмотря ни на что, оставаться с детьми? И разве не было решение Владимира сказаться безвестным, хотя и невинно осужденным, продиктовано именно этой заботой о семье, о благополучии любимой супруги и детей? И разве не пошла Анна против его воли, предпочитая поиски пропавшего мужа самому главному в своей жизни — здоровью и счастью их детей?

Анна разрывалась между долгом матери и супруги. Любовь к детям, оставленным ею по воле рока, наполняла ее сердце невыносимой тоской, а душу — тяжестью вины, требующей немедленного искупления. Любовь к мужу гнала ее на край света — куда угодно, лишь бы вновь увидеть Владимира, соединиться с ним, восстановить то равновесие, тот покой и уверенность, что были связаны для нее с присутствием мужа, мужчины в ее жизни.

До сих пор Анна жила и действовала, как во сне. Остановка в Марселе заставила ее оглянуться и заново осмыслить все, что пришлось пережить ей за эти полгода. Общество мадам Венсан и ее семьи не было для Анны тягостным и навязчивым, и большей частью предоставленная самой себе, она получила возможность неспешно перелистать страницы этого воистину авантюрного романа, вписанного под диктовку судьбы в книгу ее жизни. И, чем больше Анна думала обо всем этом, чем внимательнее вглядывалась в недавние события, случившиеся с ней, тем сильнее становилось сомнение в правильности решения продолжать поиски Владимира, которое она приняла, вернувшись из Италии во Францию.

Удивительное дело! Все мужчины, явно или тайно расположенные к ней и участвовавшие в этом деле, уговаривали Анну остановиться, подумать о детях. Она отчетливо помнила свой последний разговор с Киселевым, когда он убеждал Анну принять самоотверженную жертву Владимира и покориться своей участи.

— Ваш порыв благороден и вполне объясним, — уговаривал Анну Киселев. — История знает немало примеров подобной беззаветной преданности своим близким. И то упорство, с которым вы все это время добивались истины, позволяет мне предположить, что и впредь вы останетесь победителем и осуществите задуманное. Но ведь вы не одиноки, вы — мать, и ваша первейшая обязанность — забота о детях. Поверьте, барон — кому не занимать ни мужества, ни военной смекалки — найдет выход из создавшегося положения. Уверен — он вернется, ибо чувство, которое он испытывает к вам и к своим детям, — больше чем родственная привязанность. Долгое общение с вашей семьей убедило меня в том, что вас и барона связывает глубокое, искреннее и взаимное чувство. И я не думаю, что он способен когда-либо забыть это или предать и вас, и детей…

— Вы поражаете меня, мадам, — вторил Киселеву, совершенно не сговариваясь с ним, де Морни, подавая Анне только что написанное под ее давлением письмо в Марсель к месье Корнелю. — Я наслышан о славянских женщинах и, честно говоря, лучшей породы для брака не представляю, а вы — еще одно, быть может, лучшее подтверждение этой моей ideefix. Однако, в данном случае, мне кажется, вы заходите лишком далеко в своем усердии и подчинении мужу. Если только в вашей одержимости не кроется какая-то неведомая мне тайна…

Тогда Анна оборвала де Морни, не дав ему договорить, но только сейчас впервые призналась себе — почему. Она испугалась, что невольно граф узнает правду, догадается об истинных мотивах ее «одержимости». Нет-нет, в этой «тайне» не было ничего запретного или ужасного — просто Анна не хотела, чтобы стала очевидна ее зависимость от любви, любви к Владимиру.

Их чувство, развивавшееся так долго, так мучительно, едва не разбившее когда-то их сердца, не сломавшее их жизни и втянувшее в круговорот их отношений многих других людей, с того момента, когда они, наконец, соединились, стало не просто залогом — необходимостью существования их брака, их семьи. И отныне Анна уже и представить себе не могла, как сможет жить, дышать, ходить по земле без Владимира, в то время как он — где-то в глубине уши Анна подозревала, а теперь уже с уверенностью чувствовала это — Владимир мог бы прожить без нее и без детей.

В этом было их различие: мужчине довольно любить и помнить, женщина же должна ежедневно ощущать присутствие любви и человека, к которому ее чувство обращено. Любовь — это то, что придает силы и поддерживает, что уравновешивает и питает. То, без чего женщина увядает и чахнет на глазах. Жить в согласии, но без любви возможно, однако, тогда это — мука, каторга, расчет. Натура страстная, такая, как Анна, — скрывающая от посторонних глаз истинный накал подвластных ей чувств — оказавшись без опоры любви, теряет связь с реальным миром и ищет утешения в мире выдуманном. Каковым и являлся для Анны театр.

На сцене она могла рассказать о своих чувствах, не будучи разоблаченной. Роль была ее спасительной маской, пьеса — исповедью, истинное предназначение которой заметно и понятно стало немногим посвященным. Но театр это временное пристанище, и, выбрав семью, Анна, наконец, нашла для своей любви достойное святилище. И вот — этот очаг на грани разрушения, и у Анны не хватало уверенности в том, что у нее хватит сил и впредь поддерживать в нем огонь с прежней энергией и постоянством.

Владимир был необходим ей, и Анна решилась на его поиски почти без колебания. В поддержке мужа она видела свой первостепенный долг и обязанность, но, наблюдая за внучками мадам Венсан, Анна как будто очнулась. Она никогда не забывала детей, но, прикоснувшись однажды к золотистым, как у Катеньки, волосам малышки Люсьены, Анна поняла, насколько она соскучилась по своим детям. Осознала, как давно не слышала родных голосов, не целовала дочку и сына, не держала их за руки.

Анна словно опять оказалась на сцене. Согласившись на нехитрую ложь, подсказанную ей месье Корнелем, она исправно играла роль одинокой парижанки. И, если иногда ей удавалось снова окунуться в стихию родной речи — в порту, на улицах, где в кафе попадались русские эмигранты — то ее собственные чувства и, прежде всего — материнские, оказывались погребенными под тяжестью глыбы — роли, которую ей приходилось играть перед месье и мадам Венсан и в их кругу. И, чем большим становилось ее чувство вины перед детьми, тем тяжелее казался этот груз. И сомнения все сильнее овладевали ею.

Была ли она права в своем решении довести поиски Владимира до конца? Был ли выбор, стоявший перед ней — следовать через океан за мужем или вернуться в Петербург к детям — искушением? И действительно ли это был выбор? Все эти мысли не давали ей покоя, лишая сна, отдыха, аппетита и, в итоге, смысла всех действий, предпринятых Анной во имя достижения поставленной прежде цели. Цели, которая казалась ей единственно верной и просто — единственной.

Одолеваемая сомнениями и подгоняемая чувством вины, Анна стала писать домой. Однако отправлять эти письма она могла только изредка, полагаясь на удачу, — появление корабля, шедшего в Одессу или в Таганрог за русской пшеницей. Воспользоваться почтой Анна не смела — в этом случае ее инкогнито было бы непременно раскрыто: во Франции вновь вошла в моду перлюстрация почтовых отправлений и шпиономания. И поэтому все свои письма Анна до поры до времени прятала, пока была в доме, и всегда уносила с собой, если уходила гулять по городу — отвлечься от грустных мыслей, или шла в порт — узнать новости о прибытии груза из России.

А вот новостей о клипере, увезшем ее Владимира за океан, не было. Анна не слишком часто тревожила вопросами месье Корнеля, полагая это излишним. Но по тому, как он тщательно избегает даже намеков на эту тему в своих редких появлениях в доме Венсанов, Анна стала подозревать худшее. Хотя месье Корнель при каждой их встрече уверенным тоном успокаивал ее и ободряюще пожимал ей пальцы на прощанье. Однако тревога после его ухода не только не исчезала — усиливалась.

Неопределенность — вот, что пугало Анну. Неведение подтачивало ее решимость продолжать поиски, тоска по детям превращала ее ожидание в бессмысленную трату времени и сил, одиночество истощало ее энергию. И чем дольше затягивался отъезд на острова, тем очевиднее становилась для Анны возможность иного решения и вероятность поступка, прямо противоположного всему, что было задумано ею раньше…

* * *

Анна вздохнула и снова принялась за письмо: «Дорогие мои Катенька и Ванечка!» Старательно переписав испорченный слезами фрагмент, она продолжала: «Слушаетесь ли вы дедушку вашего Петра Михайловича и тетушку Елизавету Петровну? Не балуетесь ли с Константином и Александром в угоду урочного времени? И по-прежнему ли рассказывает вам на ночь Варвара? Как бы я хотела сейчас поправить ваши подушки и кружева и, помолясь, пожелать вам спокойного сна! Но, если сама я не в состоянии пересечь в настоящем огромное расстояние, отделяющее нас друг от друга, то душа моя может. Только закройте глазки и в слух обратитесь — вы почувствуете: я здесь, я рядом, я желаю вам покоя и благополучия. Я повсюду с вами, деточки мои, и эта любовь проведет вас через все невзгоды и испытания, что свыше даны нам. Не забывайте в церковь ходить и молиться о нашем скорейшем соединении — Господь милостив, он услышит вас, и просьбы ваши исполнит. Ибо вы — чисты перед Ним, и голос ваш — голос невинный, и не корысти ради обращаетесь вы к Нему. Потому как не корысть — счастье в семье просите вы. И Варваре скажите, чтобы не забывала — просила вместе с вами… Весело ли провели ли вы время на Масленицу? Там, где я сейчас, мороза нет, снега здесь тоже не бывает. Но есть много других интересных явлений, и, возможно, однажды мы вместе приедем сюда, и тогда вы тоже поймете и полюбите море так, как узнала и приняла его я».

В завершение письма Анна сделала приписку для Лизы, спрашивая об учителе — верен ли он своим ученикам, не усердствует ли в литературных пробах, не отвлекает ли Ванечку поэзия от наук. Особо просила передать Варваре просьбу поставить свечку за здоровье и спасение Владимира Ивановича, а князю Петру — мольбу, чтобы простил ей порыв и желание содействовать вызволению мужа.

Закончив, Анна сложила письмо, заклеила его специальным перстнем-печаткой с вензелем по кругу «Semper Idem» (с латинского «Неизменная», символ постоянства) — подарок мадам Венсан на Новый год, и, поцеловав узкий, ароматный конверт, спрятала его, присоединив к еще трем, тоже неотправленным.

Созерцание этих писем придало ей уверенности — Анна решила навестить месье Корнеля и, в случае, если у него опять не будет для нее новостей, начать действовать: ехать в Нант, Брест и далее — в Англию, откуда через Атлантику отправлялись новые, винтовые пароходы — недавнее изобретение британцев. Или — совсем наоборот, садиться на корабль до Ниццы и просить в русском генеральном консульстве помощи в возвращении домой. Опять это «или»! Оно, как заколдованное, возвращалось к ней и изводило своей жестокостью.

— Вы уходите? — услышала Анна, направляясь к лестнице, ведущей вниз, в прихожую.

Она оглянулась — мадам Венсан стояла в дверях гостиной, и в ее взгляде Анне почудилось сострадание. Сердце немедленно отозвалось на дурное предчувствие — заметалось, как будто непременно должно было вырваться наружу.

— Вы хотели меня видеть? — стараясь казаться спокойной, спросила Анна.

— Не я, — покачала головой мадам Венсан, — месье Корнель. Он ждет вас в библиотеке.

— Это весьма кстати, — сквозь почему-то подступившие к ресницам слезы, промолвила Анна. — Я как раз собиралась навестить его по одному очень важному делу.

Видимо, сверхважному, подумала мадам Венсан, жестом приглашая Анну пройти в библиотеку, если сам месье Корнель, не дожидаясь ее прихода, поторопился явиться к ним с вестью. Какой? Судя по тому, насколько серьезным и сосредоточенным выглядел месье Корнель и как взволновал его неожиданный приход милую Анни, мадам Венсан предположила, что ее гостью ожидает печальное известие. И оказалась права.

Конечно, Анна так и не открылась ей — она вышла из библиотеки после разговора с месье Корнелем окаменевшая и строгая, но последствия полученного ею сообщения и так были слишком очевидны — вечером того же дня Анна объявила месье и мадам Венсан, что не станет продолжать свой путь через океан. Обстоятельства вынуждают ее вернуться… Куда? В Париж? Да-да, в Париж, скорее всего, в Париж.

Анна едва не проговорилась — она была потрясена и раздавлена сообщением. И сказать — земля ушла у нее из-под ног, — значит не сказать ничего. Жизнь на мгновение потеряла для нее всяческий смысл, сердце на миг остановилось и замерло, не давая вздохнуть. Самое худшее, из того, что Анна могла предположить, чего в своем ожидании втайне опасалась, и мысли о чем все время гнала от себя, — случилось.

— Я чувствовал бы себя намного легче, исполняя мою печальную миссию, мадам, если бы вы выслушали меня сидя, — с отеческой теплотой в голосе сказал месье Корнель, указывая Анне на кресло у камина.

— Н-нет, — не помня себя, прошептала она, но ноги сами вдруг утратили опору, и Анна принуждена была опуститься в кресло против того, близ которого стоял месье Корнель, пытавшийся скрыть владевшие им подавленность и смятение.

— Полагаю, вы уже догадались, о чем пойдет речь, — месье Корнель заложил руки за спину и глубоко, с сожалением вздохнул. — Думаю, вам было бы правильно, наконец, вспомнить о себе и вернуться к нормальной, обычной жизни. Ибо не стоит более посвящать себя ожиданию.

— Это неправда! — вскрикнула Анна, но встать с кресла не смогла — ноги все еще не слушались ее.

— Увы! — развел руками месье Корнель. — Известие, полученное мною о судьбе «Массалии», не оставляет надежды — корабль, который мы с вами ожидали, не вернется в Марсель. Судя по всему, он попал в шторм — Атлантика славится своими орканами.

— Но разве вы уверены в этом? — Анна подняла на месье Корнеля глаза, полные слез.

— Увы, — с грустью кивнул ей тот. — Корабль не прибыл в порт назначения даже с максимально допустимым для его рейса опозданием, и я уже давно стал подозревать худшее. Но подтверждение пришло только недавно. Должно быть, вы знаете, что время от времени теплое атлантическое океанское течение выбрасывает на побережье Британии предметы, попавшие в воды Гольфстрима на всем его пути вдоль берегов Америки. И днями на берегу были найдены части снаряжения с «Массалии», о чем обнаружившие их искатели вознаграждения сообщили владельцам корабля. Простите, но…

— Вы сделали все, что могли, — сухо сказала Анна, решительно вставая с кресла. — И даже более того, на что были уполномочены. Я благодарна вам за сочувствие, но сейчас я бы хотела остаться одна.

— Я понимаю, — вздохнул месье Корнель, — вам необходимо осмыслить все сказанное и привыкнуть к реальности, с которой вам теперь придется считаться.

— Привыкнуть к тому, что единственный дорогой мне человек мертв, лежит на дне моря, став кормом для рыб?! — воскликнула Анна и тут же осеклась. Почему единственный? А как же дети, отец, Лиза?.. — Простите, я не владею собой, я должна оставить вас.

— Разумеется, — месье Корнель был сама предупредительность и понимание. — Переживите эту боль и приходите ко мне — я помогу вам уехать. Куда скажете…

И лишь снова оказавшись в своей комнате, Анна дала волю чувствам — она разрыдалась, бросившись лицом на подушку. Все было кончено — последняя надежда на спасение мужа пошла на дно вместе с «Массалией». Ничто — ни имя-оберег, древнее имя Марселя, ни ее молитвы не помогли избежать катастрофы. Владимир погиб, и все ее жертвы оказались напрасными.

Что же, проведя день в слезах, сказала себе Анна, судьба снова сама ответила за меня на вопрос — куда плыть.

— Я возвращаюсь, — объявила она мадам Венсан, но более — самой себе.

Разумеется, сборы тоже потребовали от нее времени, но Анна торопилась — на следующее утро уходил ближайший почтовый дилижанс через долину Роны: поразмыслив, Анна решила возвращаться наземным путем. Море, которое еще совсем недавно так влекло ее к себе и потрясало ее воображение своей красотой и величием, в одночасье стало ненавистным и пугающим. Анна была рада, что ее отъезд приходится на будний день — ей было бы тяжело видеть Армину с детьми: в них Анне всегда чудился упрек ее собственной душевной глухоте и гордыне.

Но теперь-то она поступает правильно — о чем свидетельствовал даже тот факт, что Анне невероятно повезло с билетом на дилижанс. Негоциант, заказавший его, по какой-то причине отменил поездку, и Анна могла теперь занять его место в салоне. Мадам Венсан, утирая искренние слезы, — она успела прикипеть душою к этой очаровательной, скромной гостье — проводила ее до двери, а мажордом помог сесть в коляску, которую любезно предоставил месье Венсан, велев кучеру отвезти Анну к вокзалу.

Уже садясь в дилижанс, Анна опомнилась, что не попрощалась с месье Корнелем, но потом поняла, что в действительности сделала это неосознанно, но все же вполне объяснимо: месье Корнель в ее памяти был связан с надеждой, которой не суждено было оправдаться. И Анна инстинктивно боялась, что еще одна встреча с месье Корнелем снова расстроит ее, лишив так необходимого ей сейчас мужества. Я напишу ему, решила Анна и отвернулась от дверного проема, в который еще продолжали подниматься другие пассажиры.

Случайно взгляд ее упал на газету, которую сосредоточенно читал сидевший рядом с нею пожилой господин. И из множества мелких информаций, первыми попавшимися ей на глаза, Анна выделила вдруг колонку, в которой сообщалось, что британское судоходное агентство «Ллойд» опубликовало список пропавших кораблей за прошедший год. Статья была перепечатана из известного английского еженедельника, и Анна, повинуясь какому-то необъяснимому еще для нее чувству, попросила соседа позволить ей взглянуть на этот список. Мужчина удивленно пожал плечами, но газету отдал.

К величайшему удивлению Анны, «Массалия» не значилась в списке ни среди погибших кораблей, ни без вести пропавших. О ней говорилось отдельно в сноске: из комментария французского журналиста следовало, что — предположительно — «Массалия» стала добычей работорговцев, которые активно охотились в Атлантике за живым товаром. Однако, как было сказано в газете, по другим источникам, исчезновение корабля связывалось также с бунтом заключенных, который, якобы, произошел на «Массалии» вблизи берегов Америки… Анна выронила газету из рук и, подобрав подол платья и оттолкнув кучера, намеревавшегося закрыть двери, выпрыгнула из дилижанса.

Забыв о вещах и только что обретенном здравомыслии, она бросилась к стоявшим неподалеку извозчикам и взяла коляску — ехать в порт. Назад к месье Корнелю — увидеть его, взглянуть в глаза и узнать, что все это значит! И почему он ей солгал!

И, хотя Анна прошествовала через приемную весьма решительно, секретарь вежливым, но убедительным жестом остановил ее порыв и предложил подождать, когда месье Корнель освободится. Конечно, секретарь видел здесь мадам, но это значит только то, что она обязательно будет принята. В свое время. Однако, на счастье Анны, через несколько минут в приемную вошел посыльный и на время отвлек секретаря, начавшего принимать доставленную почту. И тогда, воспользовавшись тем, что секретарь на мгновение склонился над тетрадью для записи, Анна приблизилась к двери в кабинет месье Корнеля и распахнула ее.

— Вы сами виноваты во всем, отец, — донеслись до нее чьи-то слова. — Шторм — это одно дело, бунт — совершенно другое. Теперь мне будет значительно сложнее переводить в ваше распоряжение осужденных. Кто даст гарантии, что вместо того, чтобы приносить Франции и нам с вами пользу, заключенные не превратятся в реальную угрозу для нашей безопасности?

— Но разве я устроил все это?! — воскликнул месье Корнель, отвечая своему невидимому для Анны собеседнику.

— Нет, конечно, — согласился тот, — но эти осужденные должны были оказаться в нескольких тысячах лье от того места, куда они направлялись. И если бы вы не уговорили меня помочь господину де Танжери обзавестись парой сотен бесплатных рабов, вина за их исчезновение лежала бы на ком-то другом, а теперь, если мне и не грозит опала, то лишь потому, что мой начальник, месье Флери, и сам не чужд подобных авантюр. А между тем, как видите, даже он рекомендовал мне на время оставить Францию, пока скандал утихнет и произошедшее забудется.

— Вот и славно! — облегченно вздохнул месье Корнель. — Месье де Танжери не получил своих рабов, зато получит долгожданного зятя. Решено, ты плывешь на Мартинику. «Жозефина» отправляется днями…

Месье Корнель не успел договорить — Анна стремительно прошла в центр комнаты.

— Полагаю, вы не станете возражать против того, чтобы уговорить капитана взять на борт еще одного пассажира? — громко сказала Анна, неожиданно появляясь перед месье Корнелем и его собеседником.