Глава 48. – Катрин, не хочешь ли объяснить, почему ты скрыла от меня эту историю с шантажом?

– Катрин, не хочешь ли объяснить, почему ты скрыла от меня эту историю с шантажом? – враждебно бросил Пол Кубрик, закрывая дверь своего кабинета.

Обычно флегматичный, прокурор был явно крайне возмущен.

– Вы меня об этом не спрашивали! – ответила Катрин, защищаясь. – Я не знала, что это настолько важно!

– Ты отдаешь себе отчет, в какой переплет мы все из‑за тебя угодили? Мы выглядели идиотами! А кроме того, вся эта история посеет сомнения в сознании присяжных! Если однажды ты уже прибегла к шантажу, они наверняка скажут себе, что ты можешь проделать это и во второй раз!

Ничего не ответив, Катрин опустила глаза и покосилась на Томаса и Джулию. Совершенно обескураженные, оба психиатра молчали. Однако Джулия бросила на Катрин сочувственный взгляд, пытаясь без слов выразить молодой женщине поддержку, показать, что она огорчена тем, как обернулся так хорошо начавшийся процесс.

После недолгой паузы Пол, безуспешно пытавшийся успокоиться, спросил:

– Так ты ему угрожала или нет?

Катрин попыталась скорчить удрученную мину, явно признавая свою вину, но тут же строптиво заявила:

– Только таким способом мне удалось добиться правды! Это настоящая свинья! Он меня обманул: я должна была сняться в рекламном ролике, а он накачал меня наркотиками, так что я не понимала, что делала!

Казалось, она говорила искренне, девушка выглядела при этом растерянной, почти отчаявшейся.

Несмотря на свое разочарование, прокурор не стал усугублять ситуацию. В любом случае худшее уже свершилось. Бесполезно сыпать соль на раны. С присущей ему осторожностью он спросил:

– Есть еще что‑нибудь, чего я не знаю, а должен бы?

– Нет, – ответила Катрин.

Последовала долгая неловкая пауза. Несмотря на безупречную подготовку к процессу, прокурор все же не мог предвидеть, что противная сторона вызовет в качестве свидетеля режиссера порнушки. Кубрик мысленно поздравил себя с тем, что отказался от контрдопроса, так как Катрин призналась, что показания режиссера правдивы, по крайней мере в этом пункте, и что она действительно его шантажировала, даже если ее мотивы были не так корыстны, как это представил свидетель.

В то время как Джулия, стремясь успокоиться и сосредоточиться, раскрыла судебное досье, Томас встал и подошел к большой черной доске, где были обозначены ключевые моменты вечера 15 июля.

На доске были изображены три больших квадрата. В первом значилось КЛУБ «ГАВАНА», во втором – РЕЗИДЕНЦИЯ ДЖЕКСОНА и, наконец, в третьем – МАШИНА ТОМАСА/ПЛЯЖ.

Томас снова пришел к выводу о том, что их маленькой команде так и не удалось найти ключ к тайне этих событий, хотя они выдвигали сотни различных догадок.

Если только эта тайна действительно имела место…

Проститутка, трагически погибшая, ездила в «Гавану», чтобы забрать Катрин.

Так, это известно.

Затем она отвезла ее в резиденцию к Джексону.

Томас в который раз провел пальцем по линиям, соединявшим квадраты между собой, – это был почти ритуальный жест, словно он надеялся с помощью некоей магии узнать правду.

Подавленный утренним провалом, Пол машинально проследил за движением его руки, размышляя о том, что еще можно извлечь из этого столько раз повторенного графика.

Томас начал вести линию от квадрата РЕЗИДЕНЦИЯ ДЖЕКСОНА к последнему квадрату МАШИНА ТОМАСА/ПЛЯЖ, но на полпути поставил жирный вопросительный знак и обвел его.

– У меня такое впечатление, что ключ к загадке следует искать где‑то здесь, – задумчиво сказал он. – Каким образом Катрин попала из резиденции Джексона на пляж перед моим домом – тем более в ее состоянии?! Вот что необходимо выяснить.

Пол внимательно слушал, а Джулия, наморщив лоб, с маниакальной сосредоточенностью перечитывала отчет доктора Конвей. Можно было подумать, что у нее мелькнула новая догадка и она уверена, что обнаружила то, чего никто до этого не замечал.

При виде Томаса, настойчиво пытающегося найти решение, прокурора посетило сомнение.

Горькое сомнение.

Почему психиатр проявляет столь удивительное упорство в этом деле?

Почему ему так хочется доказать, что Катрин была изнасилована четырьмя мужчинами, при том что те являются вполне достопочтенными членами общества?

Зачем он прилагает столько усилий, чтобы довести этот процесс до победного конца, все время стремясь очернить дружеское окружение директора клиники Джексона, который не преминет его уволить, если обвиняемые будут оправданы судом?

Конечно, Катрин является пациенткой Гибсона, и как психиатр он, возможно, чувствует, что несет ответственность за нее.

Несомненно, изнасилование – это возмутительное преступление и не может остаться безнаказанным. Но профессиональный опыт, и в особенности опыт общения с криминальным миром, превратил прокурора в пессимиста в том, что касалось человеческой натуры. У него сложилось впечатление, что за редким исключением люди, даже самые отъявленные с виду альтруисты, преследуют собственные эгоистические цели.

Если этот универсальный принцип применим к случаю Томаса Гибсона, тогда подлинная причина его упорства эгоистична.

Но если настоящим виновным является он сам, то какой личный мотив может преследовать Томас, как не спасение собственной шкуры? Ему необходимо избежать тюрьмы и сохранить за собой право быть психиатром. Ну конечно, если директор клиники Джексон и трое его старинных друзей по колледжу окажутся в тюрьме, тогда никто не свяжет его имя с этим делом.

Результаты расследования, которое продолжал вести Тамплтон, были вовсе не так важны. Зато процесс, наперебой освещаемый средствами массовой информации, мог даже прославить Томаса: например, в случае если какой‑нибудь издатель сделает ему выгодное предложение написать об этом скандале – ведь публика жаждет подобных разоблачений, и расследования скандалов, скандальные мемуары в рейтингах продаж начинают теснить произведения фантастики.

Таким образом, при благополучном исходе процесса Томас выигрывал по всем статьям. И еще – нельзя об этом забывать – спасал собственную шкуру. Пол давно привык к тому, что, спасая себя, люди не останавливаются ни перед чем: они лгут и разыгрывают комедии! Впрочем, знание этой элементарной истины являлось существенно необходимым для профессии юриста.

По какому‑то невероятному случайному совпадению – или, возможно, глубокая мысль, подобная той, что завладела в этот момент Полом, способна мистическим образом отразиться эхом в мозгу других людей и повлиять на них на расстоянии – в эту минуту зазвонил телефон. Это был Тамплтон.

Узнав хриплый голос инспектора, Пол почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Кубрик? Это Тамплтон. Вы не отвечаете на звонки?

– Я был очень занят последними приготовлениями к процессу.

– А жаль, вы бы не попали в смешное положение! Вы перенимаете скверные привычки, старина! Знайте, что вчера я закончил свое расследование. И знаете, кто истинный виновник?

Так как собеседник молчал, инспектор продолжил:

– Это Гибсон! И я могу это доказать! Перчатки и белые розы, найденные в машине, были запачканы его кровью, но это еще цветочки! Слушайте внимательно: Джулия Купер, благодаря показаниям которой ему было обеспечено алиби, не могла провести ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля с ним по одной простой причине: вечером пятнадцатого июля она была у себя дома! Ее мать, ее собственная мать! – звонила ей в десять часов вечера! Этого вам достаточно? Не знаю, как ему это удалось, но тем или иным способом Томас, должно быть, убедил ее дать ложные показания.

Это предположение шокировало Пола. Поверив в алиби Томаса – в данном случае подтвержденное Джулией, – он считал, что эта пара предавалась идиллической неге во время роковых событий, но при открывшихся новых обстоятельствах все стало крайне загадочным. (К тому же он еще не знал, что, например, Томас в это время жил в доме Джулии, о чем по понятным причинам ни тот, ни другая предпочитали не распространяться.) И тем более прокурор не мог знать, что в той щепетильной патовой ситуации, в которой они оказались, их отношения вот уже на протяжении нескольких недель слабеют и истощаются.

– Мой бедный Кубрик, вы позволили усыпить свою бдительность! Если бы я был на вашем месте, я бы подал прошение, чтобы весь этот смехотворный процесс немедленно закончился! Все, чего вы добиваетесь, – это найти и наказать виновного, не так ли? Ведь в этом заключается ваша работа?

– Послушайте, инспектор, я знаю свое дело и…

– Тогда я установил, кто виновен в этом! Не теряйте больше времени и прекратите мучить тех четверых! – Тамплтон выдержал паузу и продолжил, но на этот раз уже менее агрессивным тоном: – Я понимаю, что все это ставит вас в неловкое положение. Если хотите спасти лицо, я предлагаю провести общую пресс‑конференцию. Я скажу, что мы работали вместе, нашли настоящего преступника и вы привлечете его к ответственности. – Проявив недюжинную, можно сказать демоническую, проницательность, инспектор добавил: – Если для вас это важно, то я согласен оставить мадам психиатра в покое. Мы не станем ее обвинять. Мы только дадим ей понять, что знаем о ее ложном алиби и что ей невыгодно давать показания в суде, если она не хочет быть обвиненной в лжесвидетельстве. А Гибсона поджарим за милую душу! Жареный психиатр! – (Эта скверная шутка рассмешила инспектора.) – Без Джулии Купер он попросту бессилен. Все говорит против него! У нас куча доказательств его вины. – Со злобной радостью инспектор сделал следующее резюме, уточняющее положение Томаса: – Катрин нашли в его машине, на ней были его перчатки, испачканные в его крови. Она получила букет роз, на котором были следы его крови. Не знаю, читали ли вы мой отчет, но утром, когда была обнаружена Катрин, у Гибсона руки были покрыты царапинами и порезами – явно от шипов роз!

В его гостиной мы обнаружили упаковку мнемониума, в которой не хватало трех таблеток. Я проконсультировался у представителя компании и выяснил, что он раздал присутствовавшим на презентации врачам образцы – упаковки по двадцать таблеток в каждой. А в той, что я нашел в гостиной Гибсона, оставалось только семнадцать – к тому же на ней были отпечатки его пальцев. Он сам, должно быть, взял одну, а две дал девушке, чтобы быть уверенным в эффекте. Затем ему удалось заговорить ее.

Вы же знаете, эти психиатры мастера манипуляций! За доказательствами далеко ходить незачем – газеты и журналы чуть не каждую неделю сообщают о пациентах, сплошь и рядом подвергающихся насилию и так далее. Полагаю, вы и не подозревали об этом, мой бедный Пол. – Впервые он назвал его по имени, словно был уверен в том, что убедил адвоката. Тамплтон продолжил: – Теперь у нас есть все необходимые элементы. Вы отдаете себе в этом отчет? Он съездил за ней в клинику. Выпил в ее компании, потом накачал девушку наркотиками. Его ошибка, что он тоже принял таблетку мнемониума, возможно, чтобы успокоить себя, доказать, что это не опасно, – а может, просто ломает комедию, ведь он очень способный, знаете ли!

На другом конце провода слышалось тяжелое дыхание Тамплтона – тот будто ждал сигнала, готовясь к долгой расправе, этакой медленной пытке.

– И наконец, изнасиловал, а так как был полностью одурманен наркотиками, то сделал глупость: оставил ее в своей машине на пляже, куда, вероятно, привез, чтобы устроить ей маленький романтический эпизод, как в фильме. А теперь он все отрицает и говорит – и это очень хитрый ход! – что раз его все обвиняют, то это не что иное, как заговор! Неплохо, да?

– Но каков мотив? – возразил Пол в полный голос.

– Мотив? Вы спрашиваете меня о мотиве! Но мотив совершенно очевиден! Все очень просто, естественно, смотрите! Катрин красивая девушка – она соблазнит и каноника! К тому же она как две капли воды напоминает его покойную жену, которая к тому же год назад умерла при странных обстоятельствах. Это та же жена, только моложе, – представьте, какое впечатление она на него, должно быть, произвела! – Тамплтон стал говорить тише, словно заговорщик. – Есть одна деталь, которую необходимо учитывать: Томас Гибсон все еще испытывает к своей жене непреодолимое влечение. Если вы мне не верите, нанесите ему визит мимоходом. Ее фотографии повсюду: это настоящий музей, храм памяти – я уже не говорю о тоннах журналов со снимками Клаудии Шиффер! Когда эта бедная девочка, Катрин, попала в его лапы, он, несомненно, вообразил, что это его жена. – Инспектор сделал глубокий вздох и заговорил более отчетливо: – Ну так я верю, что мотив вполне достаточный – впрочем, я не верю, я знаю, – поправился он. – В любом случае, когда алиби Гибсона рухнет, ему будет трудно объяснить присяжным, что он делал вечером пятнадцатого и как получилось, что на перчатках, которые были на Катрин, когда ее нашли в его машине, оказались следы его же крови. У нас достаточно доказательств. Я знаю, что говорю. И я знаю, что вы тоже это знаете. На электрический стул отправляли за меньшие преступления, чем это!

Крайне смущенный напором инспектора, Кубрик ничего не сказал.

– Ну так что, Пол, когда вы хотели бы собрать пресс‑конференцию?

– Я не могу сказать сейчас.

– Гибсон у вас в кабинете, да?

– Да.

– Я буду ждать вашего звонка. Но не тяните, иначе я буду вынужден действовать самостоятельно!

Озадаченный и смущенный, Пол повесил трубку. Впервые в жизни он попал в такую сложную ситуацию. Он посмотрел на Томаса, который по‑прежнему изучал квадраты на черной доске. Неужели инспектор только что черным по белому расписал его вину?

Возможно, именно поэтому психиатр так отчаянно стремился добиться приговора для четверых обвиняемых!

Прокурор перевел взгляд на Джулию, все еще не поднимавшую головы от отчета доктора Конвей. Его с самого начала влекло к ней, но, так как она была любовницей Гибсона и удостоверила его алиби, Кубрик сразу определил, что установить с ней близкие отношения невозможно. Но если вечером 15‑го она находилась у себя, а не в доме Гибсона, то нет оснований делать вывод, что они на самом деле были любовниками. Возможно, она дала свои показания из солидарности или их связывало нечто иное. В принципе этот поворот давал ему зеленый свет. В то же время Пол сознавал, что одна мысль о том, что Томас и Джулия могут быть соучастниками преступления, действует на него как холодный душ.

Печально, если Джулия согласилась дать ложное свидетельство, скомпрометировав себя и свое будущее. А ведь она казалась безупречно честной! Впрочем, если поразмыслить, то, возможно, она солгала именно потому, что Томас никогда не смог бы выпутаться без ее помощи?

Потому что она знала, что он виновен?

А он, Пол, попался на ее удочку.

С самого начала.

Как зеленый новичок.

Ему хотелось умереть.

И ведь с самого первого дня ему было известно, что Томас подозревался в изнасиловании Катрин. Он решил, что должен как следует все взвесить, прежде чем решиться продолжать процесс против четверых обвиняемых. Люди, занимающие такое положение, с их безупречной репутацией! Конечно, существует свидетельство проститутки, но поди знай наверняка, что она не была подкуплена – ведь сам Томас рассказывал ему о двадцати тысячах долларов… для некоторых людей этого вполне достаточно, чтобы дать ложные показания! Но в данном случае это означает, что в этом также замешан Томас?

В какое дерьмо он умудрился вляпаться!

С другой стороны, Тамплтон предлагал ему достойный выход из сложившейся ситуации, а сделанное им предложение давало три преимущества: первое – он сможет сохранить свою репутацию перед публикой и начальством. Второе – он укажет на настоящего виновного, что, собственно, и является его непосредственной работой. И третье (мысль об этом зародилась в самом темном уголке его сознания) – он устранит влюбленного соперника, что усилит шансы завоевать расположение Джулии: судя по тому, как она иногда на него смотрит, она не совсем к нему равнодушна.

По некотором размышлении последний пункт показался ему гнусным. Недостойно вообще допускать подобные мысли. Решительно, Джулия Купер произвела на него сильное впечатление! Возможно, он и правда умудрился влюбиться в нее, хотя сначала усмотрел в этом возможность легкой интрижки!

Нет, решительно, чтобы принять предложения Тамплтона, нужны более серьезные основания!

Удивление и смущение в душе молодого юриста после целого града открытий и разоблачений, обрушенного на него инспектором, постепенно рассеялись, уступив место осознанию того, что он не может стопроцентно доверять дурацкому повествованию Тамплтона. Что‑то подсказывало ему, что вина Томаса все же сомнительна. В глубине души Пол по‑прежнему был на его стороне. В конце концов, Тамплтон сам сказал, что все эти улики являются косвенными. Хотя, может быть, сомнения объясняются действием исходящего от Томаса магнетизма?

Ведь Гибсон совершенно не походит на насильника…

Но все же по опыту прокурор знал, что порой люди, совершившие самые отвратительные преступления, выглядели совершенно заурядными.

Это мог быть симпатичный сосед, которого вы просили поливать ваши цветы.

Это мог быть невинный разносчик пиццы, которого вы попросили подождать в коридоре, пока вы вынесете деньги.

Это мог быть одетый с иголочки иностранец, который вежливо спросил вас тихим вечером, где находится такая‑то церковь.

Это мог быть начальник с отеческим лицом, который только что неожиданно повысил вас в должности и теперь хотел, чтобы вы соответственно отблагодарили его.

Одним словом, кто угодно!

Любой мужчина.

Поэтому даже Томас с его располагающей внешностью, врач, призванный лечить людей, наверняка, точно так же как и многие мужчины до него, познал мимолетный сдвиг сумасшествия, толкнувшего его на преступление.

Почувствовав на себе взгляд прокурора, Томас обернулся. На мгновение ему показалось, что в глазах Пола мелькнуло суровое выражение, будто тот готовился вынести приговор преступнику. Или это было сомнение?.. Но Пол снова уткнулся в свое досье, и Томас решил, что ему почудилось. Однако прокурор никогда не смотрел так на него. Томас решил, что со всей этой историей он уже близок к нервному истощению, паранойе или просто становится чересчур подозрительным.

В любом случае пора было что‑то решать. Времени оставалось в обрез! Следует еще раз расспросить Катрин. Девушка по‑прежнему сидела низко опустив голову, погрузившись в печальные мысли: процесс для нее приобрел скверный оборот, она это чувствовала! Ей уже хотелось бросить все это.

А еще предстоит испытать новое унижение – рассказать перед всеми историю своего изнасилования. Какой стыд, если никто ей не поверит и она проиграет процесс! Но даже если никто не верит, что ей, несмотря на воздействие алкоголя и мнемониума, удалось вспомнить лица нападавших на нее, она‑то точно знала, что это были они! Она вновь и вновь убеждалась в этом, глядя на скамью подсудимых. Порой во время дачи показаний или защитительной речи она замечала, что кто‑либо из них украдкой поглядывает на нее, и чувствовала их замешательство. Катрин никому не стала говорить о своих ощущениях как о постыдной тайне.

– Катрин, – обратился к ней Томас, – сделай над собой усилие! Нужно, чтобы ты попыталась вспомнить, как ты оказалась на пляже.

Полу в этом вопросе послышалась ирония. Если девушку изнасиловал Гибсон, то он прекрасно разыгрывал эту комедию.

– Я не знаю, – ответила Катрин, качая головой. – Я не знаю.

Казалось, она была в отчаянии. Ей хотелось помочь психиатру восстановить картину происшедшего, но память, которая все же позволила ей вспомнить события в доме Джексона, была по‑прежнему заблокирована.

Полный провал.

Возможно, ей запомнились только болезненные моменты, а прочее осталось в тумане – эффект, совершенно противоположный тому, чего добивались создатели мнемониума! Как же узнать это?

Снова зазвонил телефон. Прокурор решил, что это Тамплтон, который будет требовать немедленного ответа. Он снял трубку. Но это был один из помощников прокурора: в деле возникла еще одна проблема.

Пол хотел было рассказать Томасу о разговоре с Тамплтоном, но, поколебавшись, все же решил подождать. Сначала он хотел иметь минимум уверенности.

– У меня срочное дело, я вынужден вас покинуть, – объяснил он, а затем, повернувшись к Катрин, произнес: – Катрин, не забудь: завтра в восемь тридцать я жду тебя в здании суда. У нас будет время, чтобы выверить твои показания. Постарайся заснуть пораньше и хорошенько отдохнуть.

Он перевел взгляд на Томаса. Имеет ли он дело с порядочным психиатром или с человеком, который стремится лишь обвинить кого‑нибудь в грязном преступлении? Ответа на этот страшный вопрос у него не было. Как обычно в подобных обстоятельствах, он счел, что решение, продиктованное разумом или интуицией, должно созреть; у него еще есть остаток дня и ночь, для того чтобы выработать линию поведения.

Он обернулся к Джулии и встретил взгляд ее больших синих глаз. Она едва улыбнулась.

– Мне кажется, я кое‑что нашла, – загадочно произнесла она.

Но у прокурора уже не оставалось времени, чтобы играть в загадки.

– Поговорим об этом завтра… или ты можешь позже позвонить мне в офис, – добавил он и подмигнул, скорее по‑дружески. – Мне в самом деле пора.

Он вышел из кабинета.

Джулия встала и подошла к Томасу, держа в руках копию медицинского отчета:

– Мне кажется, я действительно кое‑что обнаружила.

– Я тоже, но говори первая!

– Посмотри, – сказала она, – я не знаю, каким образом получилось так, что мы не заметили этого раньше, но в отчете не хватает страницы, седьмой страницы.

Томас проверил. Коллега была права.

– Секретарь, наверное, допустила ошибку, когда печатала. Она сбилась в нумерации страниц.

– Нет, посмотри в конец: здесь указано девять из девяти. То есть изначально отчет должен содержать девять страниц. А это значит, что кто‑то одним махом удалил седьмую страницу, даже не заботясь об изменении нумерации. Или у него не было времени снова перепечатать все.

– Но, возможно, это просто техническая ошибка.

– Так могло бы получиться, если бы текст печатался на пишущей машинке, но в компьютере с функцией нумерации страниц это делается автоматически, не важно, добавляешь ты или убираешь страницы.

Томас восхитился ее логике.

– В любом случае, – добавила Джулия, – посмотри на окончание страницы шесть и начало восьмой.

Он извинился и наклонил голову.

– И правда, – сказал он, – связь нарушена.

– Я думаю, что нам следует задать несколько вопросов доктору Конвей.

– Отличная идея!

Они уже собирались вверить Катрин заботам надежного полицейского, который постоянно обеспечивал ее защиту, чтобы тот доставил девушку в Центральный госпиталь, но Катрин обратилась к Джулии, которая с некоторых пор стала ее доверенным лицом:

– Я могу попросить тебя об одном одолжении? Большом‑большом одолжении?