На окраине третьего мир

ской империи, лишенной Рима, защищается от хаоса порядком — стихами:

Для переживших великий блеф Жизнь оставляет клочок бумаги⁹⁸.

Империя как метафора, нашедшая свое выражение в поэзии Бродского, трансформировала советскую культуру.

Главной темой стала проблема неучастия, обоснование отказа от оценки действительности.

В сахаровской концепции мира самым страшным врагом было равнодушие: «Каждый честный и думающий человек, не отравленный ядом мещанского равнодушия, стремится к тому, чтобы развитие шло по «лучшему» варианту» ". (Афоризм Бруно Ясенского «Бойтесь равнодушных» был среди излюбленных в публицистике тех лет). Но после превращения «коммунизма» в «империю» сама вера в возможность найти «лучший вариант» начала казаться преступной.

Нравственно выжить означало отмежеваться от государства, ставшего империей. Не улучшать ее, а разойтись с ней.

Пушкинский образ государства-корабля, о котором он тревожно писал «Плывет. Куда ж нам плыть?», находит у Бродского окончательное и жуткое развитие:

Империя похожа на трирему

в канале, для триремы слишком узком

В этом застывшем состоянии традиционный герой русской литературы — маленький человек — превратился в единственного. Рухнули надежды классиков вырастить из него большого человека. Огромную империю населяли маленькие люди. Это приводило к парадоксу, о котором писал Амальрик: «Народ без религии и морали... верит в собственную национальную силу, которую должны бояться другие народы, и руководствуется сознанием силы своего режима, которую боится он сам».

Разрешение этого противоречия искали в национализме — вернуть Советскому Союзу русское обличие, отказаться от универсальной империи ради национального государства («Цели великой империи и нравственного здоровья народа несовместимы»— А. Солженицын)¹⁰².

В культуре поэтом нового русского национализма стал Владимир Высоцкий. Герой его песен противопоставляет империи свое обнаженное и болезненное национальное сознание. Высоцкий, заменивший к концу 60-х Евтушенко на посту комментатора эпохи, открывает тему гипертрофированного русизма. Антитезой обезличенной, стандартизированной империи становится специ-

фически русская душа, которую Высоцкий описывг ющую экстремальные крайности.

Карамазовское противоречие между безднами создает источник движения, прекращает дурную за ни. В поэзии Высоцкого есть верх и низ, рай и ад, (нравственные взлеты и падения — но нет середины

Бунт маленького человека, подданного имперш в реализации полярности своей натуры. Причем э выражает суть национального характера.

Между аристократическим — «классическим» Бродского и «мятежом черни» Высоцкого стоит ар ской поэмы «Москва — Петушки» (1969) Венедикт произведение сочетает в себе сугубо русского, по¹ ного героя Высоцкого с самодостаточной Языкове эзии Бродского.

«Москва — Петушки» — новый «Сатирикон»¹⁰³. кон» Ерофеева принадлежит уже постхристианскок

Герой «Москва — Петушки» тоже обитает на okj (Веничка никогда не видел Кремля). Но его okj ворена надеждой. Движение из Москвы в Петуп механическое перемещение, это — бегство из импе]:

Устраняясь из размеренного течения жизни, koti деле есть не течение, а стояние, живя иллюзорно! действительностью, Веничка проповедует спасени ние: «Всеобщее малодушие» — да ведь это спасенш это панацея, это предикат величайшего совершена]

По Ерофееву, история не прекратилась, не стала ского, она сохранила вектор, но вектор, направл личности.

Веничка, пожалуй, самый свободный герой нов«литературы. Исключивший себя из империи, люм лик, он не обременяет душу ответственностью за в ней. Достигнув дна империи, он ищет выход вне нуля социальной жизни, начинается новая утопи Ерофеевым в пародию на христианскую мистер] туманны и неясны, но эта загадочная книга ocbci ками своеобразной амбивалентной надежды. Mo» нец как начало?

К концу 60-х подлинная русская культура так д от государства, что существовала только в своей ипостаси. На поверхности имперская тема развива вечным законам.

Исчезнувший коммунизм старательно заменя ными символами. Гремели юбилейные торжества