Жизнь длиною в сон

‑ 01 ‑

Жаркий, напоенный солнечным зноем день клонился к закату. От деревьев протянулись длинные мягкие тени, в воздухе появились первая легкая прохлада, предвещающая скорое приближение вечера. Суетной день, со всеми его бесчисленными хлопотами повседневной жизни, с его бесконечными, очень часто никому не нужными, иллюзорными и существующими только в нашем воображении проблемами, склоками и невзгодами подходил к концу. Уходил вдаль, становясь частичкой прошлого, частичкой истории и вряд ли кто вспомнит лет эдак через сто обо всех тех склоках, невзгодах и неурядицах что уносил он с собой. Суета, суета, всегда суета. Душный, уставший сам от себя и от людей день подходил к концу. Солнце, огромное и багровое, скрытое в легкой туманной дымке близкого вечера клонилось к земле. Воздух до самых краев был напоен медовым благоуханием развесистых лип и терпкой едва заметной горчинкой полыни. Ветер, устав за день от раскаленного асфальта, от разжаренного бескрайним огненным маревом города, тихо дремал на берегу пруда, едва заметно колыша ветки свесившихся над самой водой ив.

Столь редки минуты тихого умиротворения и покоя, когда затихает шум многоголосого, суетливого города и открывается великолепие природы, когда можно вот так, просто и не спеша идти по тенистой липовой аллее, позволяя теплому ветру трепать волосы и кружить у ног. Очарованная красотой этого места, я присела на скамейку с древними, потемневшими от времени витыми бронзовыми перилами, откинулась на спинку и закрыла глаза. Как же хорошо посидеть вот так, отдыхая и никуда не спеша, любуясь природой и впитывая в себя густую палитру красок уходящего дня. Столь мало у нас этих мгновений, отобранных у суеты мира… Мгновений, когда мы можем быть самими собой, побыть в молчаливом откровении, глубокой и сокровенной обнаженности, словно в первый день сотворения. Но даже молчание не может длиться вечно, в особенности там, где говорят вовсе не для того что бы понятыми, а потому что не знают ценности молчания.

‑ Извините, можно присесть?

Я приоткрыла глаза и вскользь посмотрела на стоящего передо мной юношу:

‑ Да конечно, садитесь. Места много.

Он робко присел на краешек и неловко улыбнулся:

‑ Я постараюсь не беспокоить, хотя своим вторжением я уже видимо вам помешал.

‑ Ну почему же? Вы нисколько мне не мешаете. Только самовлюбленный или мудрец гнушаются общества, а я не являюсь ни тем, ни другим.

‑ Обычно люди сторонятся незнакомцев, смотрят с опаской или недоверием, да и с чего им, в самом деле, доверять первому встречному. Вы так не считаете?

‑ Может потому, что я не боюсь быть самой собой.

‑ Поразительно, в вашем голосе нет ни вопрошания, ни утверждения. Люди, сомневающиеся в своих ответах, говорят либо неуверенно и невразумительно, либо, пытаясь подчеркнуть собственную правоту, выставляют свое суждение как единственно возможную точку зрения.

‑ Нет ничего удивительного: они просто мечутся от крайности сомнения и неуверенности к крайности самоутверждения, что берет свое начало в том же неверии. Потому что тот, кто настаивает на своей правоте, меньше всего в нее верит, но не решается признать это перед другими, дабы не показать своею неуверенность в своей мнимой «уверенности».

‑ Простите, что занимаю глупыми и бессмысленными разговорами, вот так вот бесцеремонно навязал вам свою компанию и отнимаю ваше время.

‑ Только потому, что вам очень хочется продолжить этот разговор и посмотреть на мир с плоскости, что лежит за границами отрицания и утверждения, но ваша воспитанность не дает возможности вашему сознанию пересилить напускную стыдливость и рамки приличия и говорить об истине, прямо и открыто.

‑ Вы правы, ‑ смущенно улыбнулся юноша и отвел глаза ‑ ваши слова столь прямы и ярки что невольно начинаешь задумываться о том, что мы говорим скорее для того что бы скрыть правду, и в первую очередь от себя самих.

‑ Человеческие желания проистекаю из неуверенности. Все чего он желает, все вещи, все те возможности и состояния: будь то дорогой и богатый дом, роскошная машина или любовь другого человека ‑ только средство для того что бы хоть на миг удержаться в стремнине жизни и понять ее течение. Понять суть собственного бытия и пустоту собственного имени.

‑ 02 ‑

‑ Прошу прощения ‑ спохватился юноша ‑ я так увлекся беседой, что совершенно забыл представиться. Меня зовут Сергей.

‑ Очень приятно. Смерть.

‑ Что‑что? ‑ юноша растеряно оглянулся по сторонам.

‑ Я Смерть, вы все правильно расслышали.

‑ Милое же имя придумали вам ваши родители ‑ натянуто улыбнулся Сергей.

‑ Нет ‑ я покачала головой ‑ я та самая смерть и у меня нет, и не может быть родителей.

‑ Я всегда думал, что смерть это, скажем, старуха с косой, сухая и высушенная в черном балахоне.

‑ Я так плохо выгляжу?

‑ Нет, но это, по крайней мере, непривычно. Особенно ваши мысли, ваши суждения ‑ они столь явно утверждают жизнь, но не обратное.

‑ Я естественная и закономерная часть жизни и о чем же говорить мне как не о ней? Или прикажете мне говорить обо мне же? Это бессмысленно ‑ я лишь обратная сторона жизни, соединяющая ступени бытия. Когда я прихожу в начертанные сроки, что бы перевести вас в новое, более глубокое и полное состояние жизни ‑ вы дрожите от панического животного ужаса, воображая, что вас сейчас не станет, и вы навеки уйдете в небытие.

‑ Ну а как же иначе, ведь смерть, извините ‑ вы, это конец всего.

‑ Конец и начало нераздельны, они соединены пуповиной нового состояния, я лишь меняю декорации. Что чувствуют бабочка, пробиваясь из своего кокона в огромный и незнакомый мир, а ребенок что рождается в одном, умирая в другом ‑ неужели радость, а не страх?

Сергей по привычке потрепал задумчиво волосы. Не может быть такого, просто не может. Да, эта более чем странная девушка говорила умно, с легкостью и потрясающей логичностью рассуждала о тех противоречивых вещах, над которыми безуспешно веками били головы лучшие умы человечества. Ну, допустим, ну ладно, ну пусть ‑ но что бы она была смертью? Да полно, всего лишь шутка. Разве могут у смерти быть такие вот глаза. Завораживающе бездонно‑глубокие, с пляшущим на самом дне озорными огоньками? Не может быть у смерти таких глаз. Им полагается быть темными провалами леденящей пустоты, замораживающими своим дыханием.

‑ Допустим это так. Тогда в чем смысл человеческой жизни вообще, если нам всем суждено единожды умереть?

‑ Ах, Сергей, не разочаровывайте меня. Ведь вы задали этот вопрос не для того что бы получить ответ, а для того что бы испытать меня. Стереотипы присущие в обществе, привитые воспитанием и общественным мнением не совпадают с объективно существующей реальностью в вечности. И смерть тоже вам видится сообразно этому представлению.

Сергей сконфужено отвел глаза.

‑ Конечно, вы правы, все же непросто видеть смерть в таковом обличии.

‑ Я так плохо выгляжу?

Он покраснел еще больше.

‑ Нет, ну что вы, совсем наоборот. Но когда думаешь о смерти… ‑ он снова запнулся ‑ о вас, то все видится в черных красках, ведь ваш приход всегда предвещает страдание.

‑ Это лишь иллюзия земного сознания, вызванная тем, что по своей природе тварный ум не может постичь другой реальности. И там где простирается предел его влиянию, он видит поражение, и именно его одевает в похоронные траурные цвета.

‑ Но все‑таки, что ждет нас там?

‑ Вы все узнаете в свое время, когда придет пора. Вполне возможно, что вы сумеете выйти за рамки обычного восприятия и заглянуть в жизнь еще при жизни. Посмотрите на них ‑ я указала рукой на веселую и шумную компанию молодых людей ‑ они нас даже не видят. Их разум и сознание, вопреки очевидному ‑ не видят очевидного, и для них меня, да и вас тоже, здесь попросту нет. Они живут во сне, в длинном сне длинною в жизнь. У каждого из них свои сны. Сны о счастливой жизни, об обеспеченности, о признании и весе в обществе. У каждого он свой.

‑ Но почему именно сны, почему так, разве все это ‑ Сергей взмахнул руками, обозначая окружающий мир ‑ не реально?

‑ Конечно же, все это реально, все это существует. Реально абсолютно все, кроме вашего неправильного понимания. Но приходит время, когда даже спящему приходится проснуться и он осознает, что смерти как таковой попросту нет, есть лишь бытие.

‑ Тогда если смерти нет, то с кем тогда я разговариваю?

Я улыбнулась.

‑ Неужели так трудно понять очевидное?

Пели сверчки, где‑то раздалась первая робкая трель соловья, а юноша еще долго сидел на скамейке и смотрел в глубину бездонной ночи, в глубину самого себя, откуда на него пристально, чуть иронично и чуть смеясь, смотрели глаза странной девушки, которой нет.

Россия, Миасс, 12 июля 2009 года