Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. 1 page

Подводя итоги сказанному, мы видим, что разница меж-
ду тремя видами ассоциации чисто количественная и
сводится к большему возбуждению нервных путей, со-
ответствующему той части исчезающего объекта мысли,
которая служит формирующим началом для следую-
щей мысли. Но modus operand! (способ действия) этой
части во всех случаях тот же, независимо от ее вели-
чины. Элементы, образующие новый объект мысли, го-
товы возникнуть перед сознанием каждую минуту, пото-
му что соответствующие им нервные пути были однаж-
ды возбуждены сразу вслед за нервными элементами,
соответствующими предыдущему объекту мысли или его
активной части. Этот физиологический закон, закон при-
вычки, распространяется в конце концов на ток, пробе-
гающий по нервным путям. Направление и виды его мо-
дификаций зависят от не известных нам условий, бла-
годаря которым в мозгу одних лиц ток сосредоточива-
ется в малых участках, в мозгу других он распростра-
няется во всю ширину пути. Отгадать эти условия для
нас, по-видимому, нет никакой возможности. Каковы бы
они ни были, во всяком случае в них коренится глубо-
кое различие между гением и прозаической натурой —
рабом привычки и рутинного образа мыслей. В главе
«Мышление» мы возвратимся к этому вопросу.

Произвольное течение мыслей. До сих пор мы рас-
сматривали процесс ассоциации в форме непроизволь-
ного течения мыслей. Образы фантазии сменяют друг
друга независимо от нашего желания, то следуя прочно
проложенным путям обыденной привычки, то носясь
беспорядочными скачками по всему протяжению про-
странства и времени. Таковы грезы, мечты. Но значи-
тельная доля в потоке наших идей связана обыкновен-
но со стремлениями к известным целям, с сознательным
интересом; в таком случае течение мыслей называют
произвольным.

С физиологической точки зрения мы должны пред-
положить, что стремление к цели выражается в преоб-
ладании деятельности вполне определенных мозговых
процессов за все время течения наших мыслей. Наше
обыденное мышление не простые грезы, не бесцельное
блуждание — оно всегда вращается около какого-нибудь
центрального интереса, около основной темы, к которой
большинство наших представлений имеет известное от-
ношение и к которой мы после минутных отступлений

возвращаемся снова. Мы предположили, что такой ин-
терес поддерживается непрерывным возбуждением
нервных путей. В смешанных ассоциациях, которые мы
изучали до сих пор, части каждого объекта мысли, слу-
жащие для нее поворотными пунктами, представляют для
нас интерес, в значительной доле обусловленный их от-
ношением к общему интересу, который временно овла-
дел нашим сознанием. Пусть Z будет нервный процесс,
обусловливающий общий интерес, тогда если авс явля-
ется объектом мысли, а Ь имеет более ассоциаций с Z,
нежели а или с, то Ь станет интересной, руководящей
частью объекта и будет вызывать только элементы сво-
их ассоциаций. Ибо энергия, вызванная возбуждением
нервного пути Ь, будет увеличена активностью Z, кото-
рая не повлияет ни на а, ни на с, вследствие отсутствия
всякой предшествующей связи между Z и а и между
Z и с. Если я, например, думаю о Париже, 'будучи го-
лоден, то весьма вероятно, что объектом моей мысли
будут парижские рестораны.

Проблемы. Но как в теоретической области, так и в
практической жизни существуют интересы более тонкие,
принимающие формы определенных образов-целей, ко-
торые мы стремимся осуществить. Цепь идей, возникаю-
щих под влиянием такого интереса, обыкновенно со-
ставляет мысль о средствах, необходимых для осуще-
ствления данной цели. Если мысль о цели сама собой
не указывает на средства, то нахождение последних об-
разует проблему, совершенно своеобразную самостоя-
тельную цель, к достижению которой мы сильно стре-
мимся, но природы которой мы не можем себе ясно
представить, как бы мы ни желали этого.

То же самое наблюдается, когда мы хотим припом-
нить что-нибудь забытое или найти логическое основа-
ние для суждения, сделанного интуитивным путем. Же-
лание здесь влечет нас в том направлении, которое ка-
жется верным, но к такому пункту, который невидим.
Короче говоря, отсутствие образа служит таким же по-
ложительным руководящим мотивом для наших пред-
ставлений, как и его присутствие. Пробел в нашем со-
знании представляет при этом не совершенную пустоту,
но чувствительный недостаток. Если бы мы захотели
объяснить с физиологической стороны, как мысль, на-
ходящаяся еще в потенциальном состоянии, все-таки
проявляет известную активность, то мы должны были
бы предположить, что при этом нервные пути возбуж-

дены, но в наименьшей степени и на полусознательном
уровне. Постарайтесь, например, символически охарак-
теризовать состояние человека, который ломает голову,
стараясь припомнить мысль, пришедшую ему на ум не-
делю назад. Элементы ассоциации, связанной с этой
мыслью, в данном случае налицо, но они не в состоянии
оживить в памяти забытую мысль. Мы не можем допу-
стить, что мозговые процессы, обусловливающие эти ас-
социации, не совершаются вовсе в человеке в такой мо-
мент потому, что искомая мысль вот-вот может быть
охвачена его сознанием. Ритм фразы, выражающей ис-
комую мысль, уже звучит в ушах, соответствующие
слова вертятся на языке, но не припоминаются окон-
чательно. Вся разница между тем случаем, когда мы
припоминаем забытое, и тем, когда ищем средств к
осуществлению некоторой цели, в следующем: первый
случай относится к минувшему опыту, а второй— нет.
Если мы сначала проанализируем способ припоминания
забытого, то нам легче будет понять сознательные по-
иски неизвестного.

Разрешение проблем. Забытый объект «чувствуется»
нами как некоторый пробел между другими определен-
ными объектами. При этом мы смутно помним, где, ког-
да и при каких обстоятельствах нам пришла в голову
в последний раз забытая теперь идея. Мы помним в об-
щих чертах и тему, к которой она относится. Но все эти
частности не сливаются в одно прочное целое, которое
могло бы заместить ощущаемый нами пробел; мы чув-
ствуем неудовлетворенность и ломаем себе голову в
поисках других частностей забытого факта. От каждой
частности лучеобразно расходятся линии ассоциаций, и
это обстоятельство дает повод ко множеству попыток
восстановить забытую идею по ассоциации с какой-
нибудь из частностей. Здесь сразу обнаруживается, что
многие из них не имеют к искомой мысли никакого от-
ношения, поэтому сразу теряют всякий интерес и ус-
кользают от нашего сознания. Другие элементы мысли
ассоциируются одинаково хорошо и с искомой идеей, и
с другими представлениями, находящимися в нашем
сознании. При появлении в сознании таких ассоциаций
мы начинаем испытывать своеобразное ощущение, по-
буждающее нас хвататься за них и сосредоточивать на
них наше внимание. Таким образом шаг за шагом мы
вспоминаем сначала, что нам пришла в голову искомая
мысль, когда мы сидели за столом; что при этом был

наш хороший знакомый X; далее, что толковали тогда
за столом о том-то и том-то; наконец, что мысль эта
была в нас вызвана каким-то анекдотом, в котором
определенную роль играла какая-то французская ци-
тата.

Все добавочные элементы ассоциации возникают в
нас независимо от усилий воли, посредством самопро-
извольного течения мыслей. Роль воли при этом заклю-
чается только в подчеркивании тех элементов ассоциа-
ции, которые кажутся наиболее подходящими, в сосре-
доточении на них внимания и в игнорировании осталь-
ных элементов. При помощи подобного блуждания на-
шего внимания по соседству с искомым объектом мысли
элементов ассоциации накапливается так много, что об-
щее напряжение всех необходимых нервных процессов
преодолевает преграду и нервный ток, соответствующий
давно искомому объекту мысли, стремительно пробега-
ет по своему пути. И когда полусознательный «зуд»,
если можно так выразиться, испытываемый нами при
поисках известной мысли, вдруг превращается в жи-
вое ощущение, наш дух чувствует невыразимое облег-
чение.

Весь описанный нами процесс может быть грубо
изображен в виде диаграммы (рис. 13). Назовем забы-
тый объект мысли Z, первые факты,
имеющие к нему отношение,— а, Ь и с,
а детали, имеющие решающее значе-
ние для припоминания этого объек-
та,— I, т и п. Тогда каждый кружок
на диаграмме будет изображать нерв-
ный процесс, главным образом соот-
ветствующий той идее, которая обо-
значена стоящей на кружке бук-
вой. Сначала активность Z выразится
некоторым простым внутренним на-
пряжением, но, когда возбуждения а, и и с постепенно
повлекут за собой I, т и п и когда все эти процессы
так или иначе станут действовать на Z, их совместное
давление на Z пробудит в последнем сильнейшую ак-
тивность и цель будет достигнута.

Рассмотрим теперь случай, когда нами изыскивают-
ся неведомые средства для вполне определенной цели.
Цель здесь играет роль а, Ь, с в диаграмме, они служат
исходными пунктами влияния элементов ассоциации на

искомое Z. Здесь, как и в предыдущем случае, произ-
вольное внимание только устраняет неподходящие эле-
менты ассоциации и сосредоточивается на тех, которые
кажутся благоприятными; обозначим их через /, т и п.
Последние, слагаясь с первыми, вызывают возбуждение
в Z, которому психологически соответствует решение
нашей проблемы. Единственная разница между этим и
предшествующим случаем заключается в том, что здесь
не было надобности ни в каком предварительном воз-
буждении Z.

При решении проблемы мы сознаем заранее только
отношения (конечного результата к искомым средствам
для его осуществления). Такими отношениями должны
быть отношения причины к действию, или атрибута к
вещи, или средств к цели и т. п. Короче говоря, мы
знаем многое об искомом объекте, но все-таки не знако-
мы с ним. Сознание того, что один из объектов есть в
конце концов наше quaesitum, обусловлено установле-
нием тождества отношений наших к данному объекту и
к искомому неизвестному, установлением, для которого
требуется довольно медленный акт суждения. Всякий
знает, что некоторое время возможно сознавать объект,
не устанавливая никаких отношений между ним и
другими объектами. Совершенно так же возможно
сознавать известные отношения, еще не сознавая
объекта.

С помощью именно такого процесса мысли мы ус-
матриваем в загадочных газетных недомолвках события
государственной важности. Мы должны здесь положить-
ся на законы нервной деятельности, которая доставляет
нам подходящие идеи, но правильный выбор между
последними должен быть сделан нами.

Подробный анализ различных классов психических
явле-ний, аналогичных только что описанным мною, вы-
ходит за рамки настоящего сочинения. Наиболее яркие
образцы этих явлений мы можем найти в области на-
учных открытий. Исследователь отправляется от факта
к отысканию его причин или от гипотезы к ее фактиче-
скому подтверждению. И в том, и в другом случае он
непременно обсуждает в уме имеющиеся в его распоря-
жении данные, пока при возникновении ряда элементов
ассоциации (то по смежности, то по сходству) он не
натолкнется на такой элемент, который окажется иско-
мым. Этот процесс может продолжаться годы.

Исследователю нельзя предложить определенные

I76

правила, при помощи которых он мог бы всего скорее
достигнуть конечного результата, но и здесь, как при
припоминании забытого, накопление вспомогательных
элементов ассоциаций можно производить скорее при
помощи некоторых избитых приемов. Так, стараясь при-
помнить какую-нибудь забытую мысль, мы стараемся
преднамеренно возобновить в памяти в определенном
порядке те обстоятельства, с которыми эта мысль могла
быть объединена, надеясь натолкнуться на элемент ас-
социации, связанной с искомым объектом. Например,
мы можем припомнить последовательно все места, где
.мы могли иметь интересующую нас мысль, всех лиц, с
которыми нам недавно случалось разговаривать, или
все книги, недавно прочитанные нами. Припоминая из-
.вестное лицо, мы можем перечислить про себя ряд улиц
или ряд профессий, связанных с ним. Какая-нибудь под-
робность прц таких методических перечислениях может
быть ассоциирована с искомой идеей и может оказать
нам поддержку, а между тем, не сделай мы системати-
ческого обзора различных обстоятельств, связанных с
искомой идеей, эта имеющая решающее значение под-
робность никогда бы не пришла нам в голову.

В научных исследованиях накопление элементов ас-
социаций было возведено в систему Дж. Ст. Миллем в

•его «четырех методах опытного исследования». Различ-
ные случаи в научных открытиях группируются здесь
по «методу согласия», «методу различия», «методу ос-
татков» и «методу сопутствующих изменений»; при по-
мощи этих четырех классов искомая причина может
быть легко вскрыта нами. Но эти методы только подго-
тавливают открытие, которое совершается помимо них.
Решающим мотивом для открытия все-таки служит гар-
моническое сочетание нервных процессов, без которого

•мы блуждали бы в потемках. Но мы никогда не долж-
ны закрывать глаза на тот факт, что в мозгу одних лиц
неизвестно почему нервные разряды чаще совершаются
правильно, чем в мозгу других. Даже образуя списки
аналогичных случаев по методу Милля, мы зависим от
произвола нервных процессов, соответствующих вскры-
тию сходства в объектах мысли. Как могут быть сгруп-

•пированы в один класс факты, сходные с тем, причину
коего мы стараемся определить, если не предположить,
что один из них быстро вызывает в нашем уме мысль
о другом при помощи ассоциации по сходству?

Сходство не есть элементарный закон. Итак, мы про-

анализировали три главных типа ассоциации сначала
при непроизвольном, затем при произвольном течении
мысли. Нужно заметить, что вновь возникающий при
ассоциации объект может не иметь никакого логиче-
ского отношения к вызывающему его объекту. Необхо-
димое условие для деятельности закона ассоциации
только одно: тускнеющий объект мысли должен быть
вызван нервным процессом, где некоторые элементы
связаны со вновь образующимся объектом мысли. Имен-
но в этой форме проявляется закон причинности во всех
родах ассоциации, не исключая и ассоциации по сход-
ству. Сходство между объектами само по себе не игра-
ет никакой роли при смене ассоциаций. Оно только ре-
зультат обычных факторов, обусловливающих смену
представлений, когда они сочетаются известным обра-
зом.

Психологи обыкновенно рассуждают так, как будто
сходство объектов — само по себе некоторый фактор,
действующий наряду с привычкой, независимый от нее
и способный, подобно ей, влиять на смену представле-
ний. Но такой способ объяснения совершенно непоня-
тен. Сходства двух объектов не существует, пока нет
самих объектов; нельзя говорить о сходстве как факто-
ре, производящем нечто, все равно — принадлежит ли
это нечто области физической или психической. Сход-
ство есть известное отношение, познаваемое нами после
факта, точно так же, как мы познаем отношения превос-
ходства, расстояния, причинности, формы и содержания,
субстанции и акциденции или контраста между двумя
объектами, связанными между собой механизмом ас-
социаций.

Заключение. Подводя итоги, еще раз повторяю: раз-
ница между тремя видами ассоциации чисто количе-
ственная и сводится к большему или меньшему возбуж-
дению нервных путей, соответствующих той части ис-
чезающего объекта мысли, которая является формирую-
щим началом для следующей мысли. Но modus operand!
этой активной части везде тот же, независимо от ее
величины. Элементы, образующие новый объект мысли,
готовы возникнуть перед сознанием каждую минуту, по-
тому что соответствующие им нервные пути были од-
нажды возбуждены сразу вслед за нервными элемен-
тами, соответствующими предшествующему объекту
мысли или его активной части. Этот конечный физиоло-
гический закон — закон привычки — распространяется

на движение тока, пробегающего по нервным путям.
Направление его пути и виды его модификаций зависят
отчасти от условий, которые мы могли обнаружить
с помощью нашего анализа, но которые совершенно
еще не выяснены при так называемой ассоциации по
сходству.

Я полагаю, что изучающий психологию согласится
со мной в необходимости развивать «нервную физиоло-
гию» для выяснения смены наших идей. Надо, впрочем,
сознаться, что далек тот день, когда физиолог будет в
состоянии проследить шаг за шагом, от одной группы
нервных клеток к другой, гипотетически намеченный
нами механизм душевных явлений. Возможно, этот день
не наступит никогда. Мало того, схематизм, которым
мы пользовались при анализе, заимствован нами из ана-
лиза внешних объектов и лишь по аналогии перенесен
на мозг. Тем не менее только применение этого схема-
тизма к мозговым процессам позволяет нам распростра-
нять закон причинности на психофизические явления;

для меня это соображение дает право сказать, что по-
рядок в смене психических явлений может быть выяс-
нен при помощи данных одной «нервной физиологии».

Явления случайного преобладания некоторых про-
цессов над другими также могут быть отнесены к об-
ласти мозговых вероятностей. Благодаря неустойчивости
нервной ткани разряды всегда должны происходить в
одних ее пунктах скорее и сильнее, чем в других, и
пункты, преобладающие по интенсивности разряда над
остальными, должны временами менять свои места в
зависимости от случайных причин, давая нам возмож-
ность выразить в виде точных диаграмм капризную иг-
ру ассоциаций по сходству в самых гениальных умах,
Анализ сновидений подтверждает эти соображения.
Обыкновенно у спящего число путей для нервного раз-
ряда уменьшается. Немногие из них доступны току, и
последний, как вихрь носясь только по тем путям, ко-
торые питание мозга в данную минуту сделало ему до-
ступными, вызывает в сознании спящего самые причуд-
ливые сочетания идей.

Внимание, возбужденное каким-нибудь интересом, и
воление сохраняют роль психических факторов и в яв-
лении ассоциации. Эта роль выражается в подчерки-
вании некоторых элементов ассоциации, в фиксировании
их с целью сделать их влияние преобладающим на об-
разование дальнейших ассоциаций. Это обстоятельство

12*

должны особенно не упускать из виду противники ме<
ханистической психофизиологии при анализе ассоциа-
ций. Мое мнение о произвольной деятельности духа при
активном внимании я высказал выше (см. с. 126). Но
даже если допустить существование психической само-
произвольности, то во всяком случае нельзя признать,
что она действует ex abrupto (внезапно), вызывая и
созидая идеи. Роль ее ограничивается выбором между
теми идеями, которые предоставляются ей ассоционным
механизмом. Если бы дух мог произвольно подчерки-
вать, усиливать или задерживать какой-либо элемент
ассоциации, то он мог бы делать все, что нужно для са-
мого ревностного защитника свободы воли, ибо в таком
случае дух влиял бы решающим образом на образова-
ние последующих ассоциаций, ставя их в зависимость
от подчеркнутого элемента ассоциации и таким путем
предопределяя дальнейший образ мыслей человека, а
вместе с тем и его поступки.

Глава XVII. Чувство времени

Ощущаемое настоящее имеет известную продолжитель-
ность. Постарайтесь, я не скажу уловить, но подметить
настоящее мгновение. Такая попытка совершенно бес-
плодна. Где оно, это настоящее? Оно исчезло прежде,
чем мы успели схватить его, растаяло, перелилось в
следующее мгновенье. Поэт, цитируемый Годжсоном,
говорит:

Le moment ой je parle est deja loin de moi.
(И даже тот миг, когда я еще говорю, уже далек от меня.)

И действительно, настоящее в строгом смысле слова
может быть схвачено человеком только как часть более
широкого промежутка времени, заполненного живым,
подвижным органическим процессом. Настоящее есть
простая абстракция, не только никогда не существую-
щая в опыте, но, быть может, никогда не появляющаяся
даже в виде понятия у лиц, не привыкших к философ-
скому мышлению. Размышление приводит нас к убеж-
дению, что настоящее должно существовать, но само
существование его никогда не может быть для нас фак-
том непосредственного опыта. Опыт дает нам то, что так
хорошо названо «видимым воочию настоящим»,— ка-

кой-то отрезок времени, как бы седло на его хребте, на
котором мы сидим боком и с которого представляем
себе два противоположных направления времени. Части
восприятия времени объединяются известной длитель-
ностью с двумя противоположными концами. Отноше-
ния последовательности от одного конца к другому по-
знаются как части данного отрезка длительности. Мы
не чувствуем появления сначала одного конца, потом
другого и от восприятия последовательности не заклю-
чаем к существованию промежутка времени между ни-
ми, но мы, по-видимому, чувствуем сам промежуток как
целое с двумя противоположными концами. Опыт как
объект психологического анализа есть нечто сложное:

элементы его в чувственном восприятии неотделимы друг
от друга, хотя, направляя внимание на смену явлений
опыта, мы можем легко отличить в нем начало и конец.

Промежуток времени свыше нескольких секунд пере-
стает быть непосредственным восприятием продолжи-
тельности для нашего сознания и становится воображае-
мой фикцией. Чтобы реализовать перед сознанием даже
час времени, мы должны считать in indefinitum (беско-
нечно): «теперь», «теперь», «теперь». 'Каждое «теперь»
соответствует ощущению некоторого отдельного проме-
жутка времени, точная же сумма этих промежутков ни-
когда не осознается нами ясно. Длиннейший промежуток
времени, какой мы можем непосредственно охватывать
сознанием, отличая его от больших и меньших (судя по
опытам, произведенным в лаборатории Вундта для дру-
гой цели), равняется приблизительно 12 с. Кратчайший
промежуток времени, ощущаемый нами, равняется, по-
видимому, 1/500 с: Экснер различал две электрические
искры, следовавшие одна за другой через этот проме-
жуток.

Мы не обладаем чувством пустого времени. Попро-
буйте закрыть глаза, совершенно отвлечься от внешнего
мира и направить внимание исключительно на течение
времени, подобно тому человеку, который, по выраже-
нию поэта, «бодрствовал, чтобы подметить полет вре-
мени во мраке ночи и приближение мира ко дню страш-
ного суда». При таких условиях, по-видимому, нет ни-
какого разнообразия в материальном содержании нашей
мысли и объектом непосредственного созерцания явля-
ется как будто само течение времени. Так ли это на са-
мом деле или нет? Вопрос этот важен, ибо, предполо-
жив, что опыт в данном случае является именно тем,

чем он с первого взгляда кажется, мы должны будем
признать в себе существование особого чистого чувства
времени, чувства, для которого стимулом служит ничем
не заполненная длительность. Предположив же в дан-
ном случае простую иллюзию, придется допустить, что
восприятие полета времени в приведенном выше приме-
ре обусловлено заполнением его нашим воспоминанием
о его содержании в предшествующее мгновение и чув-
ством сходства этого содержания с содержанием дан-
ной минуты.

Не требуется особых усилий самонаблюдения для
того, чтобы показать, что истинна последняя альтерна-
тива и что мы не можем сознавать ни длительности, ни
протяжения без какого бы то ни было чувственного со-
держания. Подобно тому как с закрытыми глазами мы
видим, точно так же при полном отвлечении от впе-
чатлений внешнего мира мы все-таки погружены в то,
что Вундт где-то назвал «полусветом» общего нашего
сознания. Биение сердца, дыхание, пульсация внимания,
обрывки слов и фраз, проносящиеся в нашем вообра-
жении,— вот что заполняет эту туманную область со<
знания. Все эти процессы ритмичны и сознаются нами
в непосредственной цельности; дыхание и пульсация вни-
мания представляют периодическую смену подъема и
падения; то же наблюдается в биении сердца, только
здесь волна колебания гораздо короче; слова проносят-
ся в нашем воображении не в одиночку, а связанными
в группы. Короче говоря, как бы мы ни старались ос-
вободить наше сознание от всякого содержания, неко-
торая форма сменяющегося процесса всегда будет со-
знаваться нами, представляя не устранимый из созна-
ния элемент. Наряду же с сознанием этого процесса и
его ритмами мы сознаем и занимаемый им промежуток
времени. Таким образом, осознание смены является ус-
ловием для осознания течения времени, но нет никаких
оснований предполагать, что течения абсолютно пустого
времени достаточно, чтобы породить в нас осознание
смены. Эта смена должна представлять известное ре-
альное явление.

Оценка более длинных промежутков времени. Пыта-
ясь наблюдать в сознании течение пустого времени (пу-
стого в относительном смысле слова, согласно сказан-
ному выше), мы следим мысленно за ним с перерыва-
ми. Мы говорим про себя: «теперь», «теперь», «теперь»
или: «еще», «еще», «еще» по мере течения времени. Сло-

жение известных единиц длительности представляет
закон прерывного течения времени. Прерывность эта,
впрочем, обусловлена только фактом прерывности вос-
приятия или апперцепции того, что оно есть. На самом
деле чувство времени так же непрерывно, как и всякое
другое подобное ощущение. Мы называем отдельные
куски непрерывного ощущения. Каждое наше «еще»
отмечает некоторую конечную часть истекающего или
истекшего промежутка. Согласно выражению Годжсона,
ощущение есть измерительная тесьма, а апперцепция —
делительная машина, отмечающая на тесьме промежут-
ки. Прислушиваясь к непрерывно-однообразному звуку,
мы воспринимаем его при помощи прерывной пульса-
ции апперцепции, мысленно произнося: «тот же звук»,
«тот же», «тот же»! То же самое мы делаем, наблюдая
течение времени. Начав отмечать промежутки времени,
мы очень скоро теряем впечатление от их общей суммы,
которое становится крайне неопределенным. Точно оп-
ределить сумму мы можем, только считая, или следя
за движением часовых стрелок, или пользуясь каким-
нибудь другим приемом символического обозначения
временных промежутков.

Представление о промежутках времени, превосходя-
щих часы и дни, совершенно символично. Мы думаем о
сумме известных промежутков времени, или представ-
ляя себе лишь ее название, или перебирая мысленно
наиболее крупные события этого периода, нимало не
претендуя воспроизводить мысленно все промежутки,
образующие данную минуту. Никто не может сказать,
что он воспринимает промежуток времени между ны-
нешним столетием и первым столетием до Р. X. как бо-
лее длинный период сравнительно с промежутком вре-
мени нынешним и Х веками. Правда, в воображении ис-
торика более длинный промежуток времени вызывает
большее количество хронологических дат и большее
число образов и событий и потому кажется более бога-
тым фактами. По той же причине многие лица уверяют,
что они непосредственно воспринимают двухнедельный
промежуток времени как более длинный сравнительно
с недельным. Но здесь на самом деле вовсе нет интуи-
ции времени, которая могла бы служить для сравнения.

Большее или меньшее количество дат и событий яв-
ляется в данном случае лишь символическим' обозна-
чением большей пли меньшей продолжительности зани-
маемого ими промежутка. Я убежден, что это так даже

ia том случае, когда сравниваемые промежутки времени
-не более часа или около того. То же самое бывает, ког-
да мы сравниваем пространства в несколько миль. Кри-
терием для сравнения в данном случае служит число
единиц длины, заключающееся в сравниваемых проме-
жутках пространства,

Теперь нам естественнее всего обратиться к анализу
"некоторых общеизвестных колебаний в нашей оценке
длины времени. Вообще говоря, время, заполненное раз-
нообразными и интересными впечатлениями, кажется
быстро протекающим, но, протекши, представляется при
воспоминании о нем очень продолжительным. Наоборот,
время, не заполненное никакими впечатлениями, кажет-
ся длинным, протекая, а протекши, представляется ко-
, ротким. Неделя, посвященная путешествию или посе-
щению различных зрелищ, в воспоминании едва остав-
ляет впечатление одного дня. При мысленном взгляде
на протекшее время его продолжительность кажется
большей или меньшей, очевидно, в зависимости от ко-
личества вызываемых им воспоминаний. Обилие пред-
метов, событий, перемен, многочисленные подразделе-
ния немедленно делают наш взгляд на прошлое более
широким. Бессодержательность, однообразие, отсутствие
новизны делают его, наоборот, более узким.