Различные состояния сознания могут означать одно и

то же. Функция ума, при помощи которой мы выделя-
ем, обособляем и отождествляем между собой численно
различные объекты речи, называется концепцией. Ясно,
что одно и то же состояние сознания, когда в нем мыслят-

ся несколько различных объектов, заключает в себе не-
сколько концептов и, имея функцией несколько концеп-
тов, может быть названо состоянием сложной концеп-
ции.

Мы можем образовывать концепты различного ха-
рактера: концепты реальностей, за которыми признает-
ся объективное существование, например паровоз; фан-
тастические образы, например сирена; наконец, простые
логические фикции (entia rationis), например разность,
ничто.

Но что бы мы ни представляли себе, наша кон-
цепция всегда бывает о чем-нибудь одном и ни о чем
другом, т. е. по содержанию она не может быть заме-
нена чем-нибудь иным, хотя и может быть многим по-
полнена. Образование каждого концепта обусловлено
тем, что из массы психического материала, доставляе-
мого внешним миром, наше внимание ясно выделяет
что-нибудь и фиксирует перед сознанием. Колебания
при этом возникают лишь тогда, когда мы недоумева-
ем, есть ли данный предмет тот именно, который мы
имеем в виду, так что для полноты умственной функции
мы должны при образовании концепта мысленно ска-
зать себе не только: «Я имею в виду вот это», но и:

«Я не имею в виду того».

Таким образом, каждый концепт вечно остается тем,
что он есть, и никогда не переходит в другой. Ум мо-
жет изменять свои состояния, их значимость, по вре-
менам может пренебрегать одним концептом, предпо-
читать другой, но и оставленный концепт сам по себе
никаким понятным для нас способом не может изме-
ниться в другой, заменяющий его. Я могу видеть, что
бумага, за минуту перед тем белая, обгорела и почер-
нела.

Но мое понятие «белый» не превратилось в по-
нятие «черный». Наоборот, наряду с восприятием чер-
ноты оно остается в моем сознании, сохраняя прежнее
значение и тем давая мне возможность заметить в
бумаге черноту как качественную перемену. Если бы
этот концепт не сохранился во мне, я сказал бы: «Вот
чернота» — и этим мое познание и ограничилось бы.
Таким образом, среди изменчивости мнений и внешних
впечатлений мир понятий или объектов мысли остается
неизменным и неподвижным, как Платоново царство
идей.

Иные концепты представляют предметы, другие —

качества, третьи — события. Для любого предмета, ка-
чества или события может быть образован соответ-
ствующий концепт, вполне удовлетворительный для це-
лей отождествления, если только нам удалось обособить
и выделить его объект из окружающей обстановки. До-
статочно даже просто назвать его «то» или «это». Вы-
ражаясь на специальном языке логики, мы сказали бы,
что при помощи означения нужно составить понятие о
данном объекте, не прибегая совершенно к соозначению
или пользуясь минимумом соозначения. При этом важ-
но только, чтобы мы знали, о чем идет речь; представ-
лять данный объект нет надобности даже в том случае,
когда он вполне представим.

Можно предположить в этом смысле, что живые
существа, занимающие низшее место в организованном
мире по умственным способностям, имеют своего рода
концепты. Для этого необходимо только, чтобы они об-
ладали способностью узнавать явления предшествую-
щего опыта. Полип можно было бы назвать существом,
мыслящим концептами, если бы можно было допустить,
что в нем есть способность узнавать явления минувшего
опыта. Это чувство тождественности ощущений состав-
ляет основу, остов нашего сознания. В различных со-
стояниях сознания мы можем мыслить об одном и том
же. Другими словами, ум может всегда мыслить о том
же и сознавать это.

Концепты абстрактных или общих и проблематиче-
ских объектов мысли. Здесь мы рассмотрим совершенно
специфический элемент мысли — одно из самых неуло-
вимых, ускользающих от самонаблюдения явлений со-
знания, которое психолог не может анализировать по-
добно тому, как энтомолог исследует свойства насеко-
мого, насаженного на булавку. Согласно моей термино-
логии, я сказал бы, что это явление связано с психиче-
скими обертонами данного объекта мысли, которым,
без сомнения, соответствует множество зарождающихся
и замирающих нервных процессов, не поддающихся на-
блюдению вследствие своей тонкости и сложности (см.
главу XI). Геометр, имея-перед собой одну определен-
ную фигуру, отлично знает, что его рассуждения при-
менимы так же успешно к бесконечному множеству
других фигур и что, видя линии известной длины, из-
вестного цвета, в известном расположении, он при ана-
лизе их не имеет в виду этих деталей. Употребляя сло-
во «человек» в двух различных значениях, я могу в

обоих случаях произносить то же слово и представлять
себе тот же образ, но в самый момент произнесения я
уогу разуметь две совершенно различные вещи. Так,
когда я говорю: «Удивительный человек этот Джонс!»—
я хорошо знаю, что под понятие «человек», которое я
-имею в виду в данном случае, не подойдут Наполеон
Бонопарт или Адам Смит. Но когда я говорю: «Что за
удивительное существо человек!», то знаю так же хо-
рошо, что имею в виду всех людей без исключения.
Связанное со словом осознание его значения представ-
ляет род чувства, благодаря которому простые звуки
или зрительные образы становятся чем-то понятным;

это нечто дает вполне определенное направление ходу
наших мыслей, которые затем воплощаются в слова и
образы.

Как бы ни были конкретны и определенны объекты
нашего обычного воображения, они всегда сопровожда-
ются «венчиком» отношений, и этот «венчик» играет
такую же роль при познании данного объекта, как и
сам объект. Путем, который хорошо известен всякому,
мы доходим до того, что начинаем мыслить о целых
классах предметов так же хорошо, как о единич-
ных явлениях, об отдельных свойствах и атрибутах
предметов так же, как и о целых объектах; другими
словами, мы, выражаясь языком логиков, начинаем
образовывать в нашем уме абстракты, или универса-
лии.

Мы начинаем мыслить о проблематических объек-
тах, относительно которых нельзя иметь вполне ясного
представления, так же как и о явлениях, представляе-
мых нами во всех деталях. Проблематический объект
мысли характеризуется только связанными с ним отно-
шениями. Мы думаем о некотором явлении, которое
должно быть вызвано другими известными нам явле-
ниями. Но мы при этом еще не знаем, каково будет
ожидаемое нами явление при своей реализации; иначе
говоря, хотя мы и мыслим о нем, но не можем пред-
ставить его себе. Это не мешает нам мыслить о данном
объекте в его отношениях к другим явлениям и отли-
чать его от всех других объектов мысли. Таково, на-
пример, для нас представление машины perpetuum mo-
bile. Такого рода машина есть вполне определенное
quaesitum (проблема), и мы всегда в состоянии сказать,
может ли любая данная машина удовлетворить тем ус-
ловиям, которые сделали бы ее perpetuum mobile. Bo-
143

прос о проблема гичной мыслимости известной вещи не
зависит от возможности или невозможности осущест-
вить ее в действительности. «Круглый квадрат» или
«черная белизна» — определенные понятия, и в про-
цессе образования понятий совершенно случайно то об-
стоятельство, что в природе мы не находим ничего, со-
ответствующего указанным понятиям, и потому не мо-
жем составить никакого их образа.

До сих пор между номиналистами и концептуали-
стами продолжается спор о том, может ли наш ум соз-
давать всеобщие или абстрактные понятия, или, лучше
сказать, идеи о всеобщих, абстрактных объектах. Но и
сравнении с изумительным фактом, что наши мысля,
несмотря на несходство в различных отношениях, могут
быть о том же, для нас, право, несущественно, есть ли
это «то же» в нашей мысли единичный объект, целып
класс объектов, абстрактное свойство или нечто непред-
ставимое. Наша мысль—беспорядочное смешение еди-
ничных, частных, неопределенных, проблематичных и
всеобщих объектов. Отдельный конкретный объект так
же мыслится нами, будучи выделен и обособлен от ос-
тальных объектов нашего сознания, как и самое бес-
содержательное и широкое по логическому объему свой-
ство, которым он может обладать, например «бы-
тие», если рассматривать это свойство подобным же
образом.

С любой точки зрения манера приписывать порази-
тельные мощные свойства общим понятиям должна
вызывать у нас удивление. Едва можно понять, почему,
начиная с Сократа и до наших дней, философы сходи-
лись в пренебрежении к познанию частного и в покло-
нении перед познанием всеобщего, если принять во вни-
мание, что более привлекательным познанием должно
быть, познание более привлекательных объектов, а та-
кими будут только конкретные единичные явления.
Единственное значение общих понятий в том, что они
помогают нам открывать новые мысли об индивидуаль-
ных объектах. Направление мысли на индивидуальный
объект, быть может, требует для своего возникновения
даже более сложных нервных процессов, чем распро-
странение известной мысли на целый класс объектов,
и самое таинство познания равно непостижимо при
познании как общих, так и единичных объектов. Таким
образом, традиционный культ универсалий может слу-
жить лишь образцом фальшивого сентиментализма, фи-

дософского idola specus («идола пещеры», заблужде-
ния).

То, что мы познаем как тождественное, всегда по-
знается нами в новом состоянии сознания. После ска-
занного в главе XI едва ли нужно это добавлять. На-
пример, мое кресло есть один из предметов, о которых
я имею определенное понятие: я видел его вчера и при
взгляде на него теперь снова узнаю его. Но если я ду-
маю о нем сегодня, как о том же кресле, на которое я
смотрел вчера, то очевидно, что само представление
этого кресла как того же самого есть уже некоторое
осложнение мысли, благодаря которому ее внутренний
психический состав должен был измениться. Короче го-
воря, логически невозможно, чтобы тот же объект мыс-
ли мы познавали как абсолютно тождественный при
повторении той же мысли. На самом деле мысли, кото-
рые мы считаем имеющими то же значение, могут рез-
ко отличаться одна от другой. Тот же объект мыслится
нами то в устойчивом, то в переходном состоянии, то в
виде образа, то в виде одного символа, то в виде дру-
гого, но мы все-таки как-то умеем узнать, какой имен-
но из всех возможных объектов мысли в нашем созна-
нии. Психология самонаблюдения должна отказаться
от выяснения этого факта: тончайшие перемены в ду-
шевной жизни нельзя описать при помощи грубой пси-
хологической терминологии. Психолог должен ограни-
читься, с одной стороны, простым засвидетельствовани-
ем того, что самые разнородные элементы сознания
образуют психический субстрат, при помощи которого
познается тождественное, с другой — фактическим оп-
ровержением противоположной точки зрения,

Глава XV. Различение

Различение и ассоциация. На с. 30 я говорил, что пер-
вый объект познания ребенка составляет тот зачаток,
из которого впоследствии развивается познание Вселен-
ной через присоединение новых элементов извне и раз-
личение других изнутри. Другими словами, опыт слага-
ется одновременно при помощи ассоциации и диссоциа-
ции, и психологию следует излагать и аналитически, и
синтетически. Наши первичные чувственные данные по-
знания, с одной стороны, раздробляются при помощи

10—833 145

внимания, а с другой — связываются с другими чув-
ственными данными или посредством движений, пере-
мещающих наши органы чувств в пространстве, или
благодаря чередованию новых объектов, замещающих
прежние.

«Простые впечатления» Юма, «простые идеи» Локка
суть абстракции мысли, никогда не осуществляющиеся
в опыте. Жизнь с самого начала дает нам конкретные
объекты, смутно сливающиеся с остальным миром, ко-
торый облекает их в пространство и время, и в то же
время потенциально делимые на внутренние элементы
и части. Эти объекты мы то разъединяем, то слагаем.
И то и другое одинаково необходимо для развития на-
шего познания об объектах, и трудно сказать, какой из
двух процессов мы чаще применяем. Но если допустить,
что «простые ощущения», элементы, из которых тради-
ционный ассоцианизм строит всю душевную жизнь,
суть продукты различения, доведенного до высшей сте-
пени, то нам придется, по-видимому, начать разбор дан-
ного вопроса с анализирующих способностей внимания
и различения.

Что такое различение? Усмотрение какой-либо части
данного объекта есть акт различения. Уже на с. 21 я
описал, как мы нередко самопроизвольно впадаем в со-
стояние неразличения даже по отношению к объектам,
которые уже ранее научились различать. Такие анесте-
зирующие средства, как хлороформ, закись азота
(NzO) и т. д., вызывают иногда временные состояния
сознания, когда способность к различению еще более
ослабляется; особенно резко это замечается при числен-
ном различении. Так, под влиянием анестезирующих
средств мы видим свет, слышим звуки, но, сколько зри-
тельных или слуховых впечатлений (одно или много)
воспринято нами, мы не в состоянии сказать. В тех слу-
чаях, когда части объекта были уже различены нами
и каждая из них уже стала объектом особого акта раз-
личения, мы с трудом можем восстановить перед со-
знанием первоначальную цельность. Но на самом деле
это убеждение иллюзорно, так как нет сомнения, что:

любое число впечатлений, получаемое нами от любого
числа чувственных раздражении, одновременно прони-
кая в сознание, которое еще не восприняло каждого из
них поодиночке, дает сознанию единый, неразделенный
объект. Иначе говоря, все объекты, которые могут осо-
знаваться слитно, именно так и осознаются, раздельно

же осознается только то, что должно так осознаваться.
В настоящей главе мы рассмотрим, что заставляет нас
осознавать впечатления раздельно.

Условия, благоприятствующие акту различения. Я
рассмотрю последовательно различия с разных точек
зрения: 1) поскольку они непосредственно ощущаются;

2) поскольку мы о них заключаем; 3) поскольку мы их
выделяем из сложных комплексов.

Непосредственно ощущаемые различия. Для непо-
средственного различения необходимо, во-первых, что-
бы воспринимаемые объекты различались по времени,
пространству или качеству. Употребляя физиологиче-
ские термины, можно сказать, что подлежащие разли-
чению элементы должны вызывать различные нервные
процессы. Но, как мы видели выше, это условие, буду-
чи необходимым, в то же время еще недостаточно. Для
различения прежде всего необходимо, чтобы нервные
процессы были достаточно различны. Никто не может
при всем желании не отличить черной полосы от белого
фона или не заметить контраста между низкой и не-
медленно следующей за ней высокой нотой. Здесь раз-
личение совершается непроизвольно. Но в случаях, где
объективная разница не так велика, для различения
может потребоваться значительное усилие внимания.

Во-вторых, ощущения, вызываемые разными объек-
тами, должны воздействовать на тот же орган чувств
не одновременно, но следуя непосредственно друг за
другом. Легче сравнивать тоны, звучащие один за дру-
гим, а не одновременно; две тяжести или температу-
ры — последовательно одну за другой той же рукой, а
не сразу двумя руками. Подобным же образом легче
различать световые или цветовые оттенки, двигая глаз
от одного оттенка к другому, так чтобы они оба падали
последовательно на ту же часть сетчатки. Определяя
наименьшие расстояния ножками циркуля при прикос-
новении их к участкам кожи, мы обнаружили, что по-
следовательные прикосновения различаются гораздо
быстрее, чем одновременные. В последнем случае при
прикосновениях к спине и бедрам расстояние между
ножками циркуля может быть в два или три дюйма, и
все-таки мы будем ощущать всего одно прикосновение.
Наконец, при определении запахов и вкусов сравнивать
одновременные впечатления почти невозможно.

Причиной, почему последовательность впечатлений
так благоприятствует различению, по-видимому, служит

10*

то, что в этом случае есть настоящее чувство различия,
вызванное резким переходом от одного восприятия к
другому, не сходному с первым. Это ощущение облада-
ет специфическим свойством, не зависящим вовсе от ха-
рактера тех психических элементов, между которыми
устанавливается различие. Короче говоря, оно есть одно
из переходных состояний сознания или чувств отноше-
ния, о которых я говорил выше (см. главу XI); раз
возникнув, оно связывается в памяти с предшествую-
щими и последующими устойчивыми состояниями со-
знания и позволяет нам получить сравнительное сужде-
ние о двух ощущениях.

Когда разница между двумя следующими друг за
другом ощущениями очень мала, переход от одного
ощущения к другому должен произойти возможно ско-
рее, причем то и другое следует сравнить в памяти; та-
ким путем можно добиться лучших результатов. Нельзя
составить точного суждения о различии между двумя
сходными по вкусу винами, если, пробуя второе, мы
еще чувствуем во рту вкус первого. Подобным же об-
разом при сравнении звуков, температур и т. п. мы
должны уловить момент,- когда интенсивность обоих
сравниваемых ощущений одинаково ослабевает. Впро-
чем, там, где разница между ощущениями велика, это
условие несущественно, и мы можем сравнивать непо-
средственно воспринимаемое ощущение с другим, толь-
ко припоминаемым нами. Чем более промежуток вре-
мени между двумя сравниваемыми ощущениями, тем
более неопределенна для нас разница между ними.

Ощущаемое таким образом непосредственно разли-
чие между двумя впечатлениями не зависит от нашей
способности составлять какое-либо понятие об одном
из данных впечатлений. Я могу раздельно ощущать два
прикосновения к коже и все-таки не знать, которое из
них ниже и которое выше. Я могу слышать два сосед-
них музыкальных тона и не знать, который из них
верхний. Подобным же образом я могу различать два
близких друг к Другу цвета, оставаясь в неведении от-
носительно того, который из них голубее или желтее или
чем один отличается от другого.

Я сказал, что при непосредственном следовании
т за п внезапное различие между ними ощущается.
Оно ощущается всякий раз, как мы будем переходить
от т к п и обратно, перемещая внимание от одного
объекта к другому, причем пру помощи этих перехо-

лов будем стараться уловить разницу в тех случаях,
когда она так мала, что уловить ее трудно. Но незави-
симо от ощущения разницы в короткий момент пере-
хода она ощущается нами также захваченной и как бы
воплощенной во втором элементе сравнения, который
осознается нами, как нечто отличающееся от первого
элемента. Очевидно, что в этом случае «второй элемент»
не простое п, а некоторый очень сложный объект и
смена впечатлений выражается не просто рядом
т, «разница», п, а: т, «разница», п, отличающееся
от т.

Первое и третье состояния сознания в данном слу-
чае устойчивы, второе изменчиво. При нашей физико-
психической организации мы лишены возможности вос-
принять непосредственно одни за другим элементы т
и п и сохранить их в сознании в чистом виде. Это зна-
чило бы, что нами вовсе не было сделано между ними
сравнения. Благодаря механизму, который нам еще
совершенно непонятен, мы ощущаем резкость различия
между сравниваемыми элементами, причем второй
элемент не есть чистое т, но п, отличающееся от т. Чи-
стая идея п никогда не бывает в сознании, после того
как т исчезло.

Различия, о которых мы заключаем. Не должно
смешивать с непосредственными восприятиями разли-
чия случаи различения совершенно иного характера,
когда мы заключаем, что объекты не одинаковы, зная
что-нибудь о каждом из них самом по себе и поэтому
относя их к двум разным группам явлений. Если про-
межуток между двумя опытами продолжителен, то мы
часто в суждении о них руководствуемся не столько
непосредственным воспроизведением в памяти более
раннего опыта, сколько припоминанием некоторых фак-
тов по его поводу. Например, я знаю, что сегодня солн-
це светит не так ярко, как в известный день на прош-
лой неделе, потому что я сказал тогда, что свет его ос-
лепительно ярок, а сегодня я бы не сделал такого за-
мечания. Или, например, я чувствую себя теперь бод-
рее, чем прошлым летом, потому что теперь могу зани-
маться психологическим анализом, а тогда не мог. Мы
постоянно сравниваем ощущения, со свойствами которых
наше воображение не имеет никакого непосредственного
знакомства, например страдание и наслаждение. Весь-
ма трудно живо воспроизводить в воображении любое
из чувствований этого порядка. Ассоцианисты могут

разглагольствовать об идее наслаждения как о прият-
ной идее и об идее страдания как о неприятной идее,
но здравый человеческий смысл, не увлеченный софи-
стическими хитросплетениями, против них и заодно с
Гомером, говорящим, что воспоминание о минувших
страданиях может быть радостным, и с Данте, по мне-
нию которого нет большей муки, как вспоминать в горе
минувшее счастье.

Выделение элементов из сложных комплексов. Мож-
но с уверенностью высказать общее положение: всякое
цельное впечатление, воспринятое нашим сознанием,
остается в нем непроанализированным, пока составляю-
щие его элементы не будут восприняты нами в отдель-
ности или в новых комбинациях, в иной обстановке. Мы
бы никогда не смогли различить элементы абсолютно
неизменяющейся группы, состоящей из свойств, нигде
более порознь не встречающихся. Если бы все холод-
ное было мокро, а мокрое — холодно, если бы только
твердые вещи были колючи, а остальные нет, то вероят-
но ли, чтобы мы различали холодное и влажное, твер-
дое и колючее? Если бы все жидкости были прозрачны,
а нежидкости не прозрачны, то мы не скоро выработа-
ли бы в языке особые названия для жидкости и проз-
рачности. Если бы теплота прямо зависела от высоты
предмета над земной поверхностью (чем выше нахо-
дился бы предмет, тем выше была бы его температу-
ра), то для понятий «теплота» и «высота» у нас име-
лось бы одно слово.

Мы имеем группу ощущений, которые неизменно свя-
заны с одними и теми же явлениями, и потому нет ни-
какой возможности выделить эти ощущения из окру-
жающей обстановки. Группы ощущений, связанные с
сокращениями диафрагмы и расширением легких, с со-
кращениями некоторых мышц и вращением некоторых
связок, могут служить тому примерами. Мы научаемся
определять многочисленные причины таких групп ощу«
щений и строим теории о сложении самих ощущений
путем «слияния», «интеграции», «синтеза» и т. п. Но
путем непосредственного самонаблюдения никогда не
был произведен анализ ощущений. Всего очевиднее в
этом можно убедиться при рассмотрении эмоций. Каж-
дой эмоции соответствует определенное внешнее прояв-
ление в виде учащения дыхания, биения сердца, воз-
бужденного выражения лица и т. п. Эти проявления
сопровождаются физическими ощущениями. Таким об-

разом, эмоции неизбежно, по необходимости связаны с
телесными ощущениями. Благодаря этому невозможно
уловить эмоцию как чисто духовное состояние сознания
или обособить ее от низших ощущений, т. е. нельзя до-
казать существование эмоции как психического факта,
обособленного от низших душевных явлений; по край-
ней мере автор настоящей книги сильно сомневается
в возможности подобного доказательства.

Итак, вообще говоря, если в данном объекте мы од-
новременно воспринимаем группу впечатлений abed, то
от них получается цельное своеобразное ощущение, ко-
торое характеризует для нашего сознания индивиду-
альность данного объекта и становится показателем его
присутствия в опыте; только путем дальнейших опытов
мы научаемся различать в нем а, Ь, с и d.

Посмотрим теперь, в чем заключаются эти послед-
ние опыты. Если какое-нибудь свойство или какой-ни-
будь составной элемент а данного объекта был пред-
варительно познан нами отдельно или каким-нибудь
путем стал для нас самостоятельным объектом опыта,
так что мы имеем о нем (отчетливое или смутное — все
равно) представление, не связанное с bed, то этот со-
ставной элемент а может подлежать психологическому
анализу независимо от общего впечатления abed. Ана-
лизом объекта я называю поочередное направление вни-
мания на различные его стороны. В XIII главе мы ви-
дели, что одним из условий для направления внима-
ния на объект является образование особого представ-
ления этого объекта, которое как бы идет изнутри на-
встречу воспринимаемому извне впечатлению.

Из того, что внимание служит условием для анали-
за, а особый акт представления — условием для внима-
ния, следует, что последний акт обусловливает и сам
психический анализ. Только такие психические элемен-
ты, с которыми мы уже знакомы и которые можем вос-
производить раздельно, можно отличить от общего чув-
ственного впечатления. Возникновение отдельного об-
раза составного элемента как бы благоприятствует вы-
членению последнего из группы и обособлению от ос-
тальных ее элементов, и, таким образом, сложное пси-
хическое явление распадается перед нашим сознанием
на составные части.

Все факты, приведенные в главе XIH в доказатель-
ство того, что внимание обусловлено внутренним вос-
произведением, показывают: это внутреннее воспроиз-

ведение необходимо и для различения. Так, разыскивая
какой-нибудь предмет, книгу, мы скорее находим ее,
если кроме названия мы отчетливо представляем себе
ее внешность. Присутствие ассафетиды (род сои) в ус'
терширском соусе незаметно для того, кто не пробовал
одну ассафетиду. В «холодном» цвете художник никог-
да не будет в состоянии вскрыть значительное преобла-
дание голубого, если не ознакомится со свойствами
последнего отдельно. Все наблюдаемые нами цвета суть
смеси. Даже чистейшие цвета спектра воспринимаются
нами с примесью белого. Абсолютно чистый зеленый,
красный и фиолетовый цвета никогда не встречаются
и никогда не могут различаться в так называемых ос-
новных цветах, с которыми мы имеем дело в опыте; по-
этому последние считаются нами чистыми. Пусть чи-
татель припомнит, что обертон может быть выделен
нами из созвучных с ним нот в звуке данного музы-
кального инструмента только в случае, если ухо наше
воспринимало его перед этим отдельно. Когда мы ста-
раемся вообразить тот звук, который желаем услышать,
он действительно выделяется для нашего уха из слож-
ного тона.

Мы можем различать элементы, которые нельзя
изолировать друг от друга, если при этом изменяется
окружающая обстановка. Весьма немногие элементы
опыта могут быть совершенно изолированы друг от дру-
га. В большинстве случаев бывает так, что элемент а,
входящий в сложное явление abed, обладает различной
степенью связности с bed от известного минимума до
некоторого максимума или является в соединении с дру-
гими качествами acfg или ahik. При благоприятных ус-
ловиях нам удается, оперируя элементом а, выдели гь
его, подметив разницу между ним и другими окружаю-
щими элементами, хотя это выделение может быть лишь
приблизительным. Таким путем возможно проанализи-
ровать данное сложное явление. Акт выделения эле-
мента из группы других в таком случае называется
абстракцией, а отвлеченный от других элемент — аб-
стракчом.

Колебание в качественной интенсивности менее со-
действует процессу абстракции, чем разнообразие ком-
бинаций, в которые элемент может входить. Ассоцииро-
ванное то с одним объектом, то с другим стремится
к диссоциации с тем и другим и мало-помалу становит-
ся для нашего сознания самостоятельным представле-
нием — абстрактом. Это положение можно назвать за-
коном диссоциации при изменении сопровождающих эле-
ментов. Практическим результатом данного закона яв-
ляется тот факт, что ум, раз диссоциировавший и от-
влекший известное свойство от других, может всегда
подвергнуть это свойство анализу при каждой новой
встрече с ним в опыте.

Мартино хорошо поясняет закон: «Если мы увидели
в первый раз красный шар из слоновой кости, который
тотчас же был унесен, то в нас остается представление
этого шара, в котором все его свойства сливаются в не-
раздельное целое. Пусть вслед за этим перед нашими
глазами предстанет белый шар, и тогда — только тогда,
а не раньше — в силу контраста на первый план в на-
шем сознании выступит один из атрибутов шара — цвет.
Если белый шар заменить яйцом, то наше внимание
будет направлено на форму шара, которая раньше не
бросалась резко в глаза, и, таким образом, то, что рань-
ше было просто объектом сознания, обособленным от
окружающей обстановки, теперь становится для нас
сначала красным, затем красным и круглым предметом
и т. д.».

Почему повторение того элемента в различных груп-
пах содействует его разрыву с любой из них и полному
обособлению в области нашего сознания, составляет за-
гадку, отгадывать которую здесь нет надобности.

Способность различения развивается при упражне-
нии. Когда личный или практический интерес делает
для нас результаты различения привлекательными, спо-
собность наша к различению удивительно изощряется.
Продолжительное упражнение в различении так же бла-
готворно влияет на соответствующую способность, как
и личный интерес. Оба эти фактора позволяют незна-
чительным степеням объективного различения влиять на
сознание так же, как при других условиях на него мог-
ло бы влиять только значительное объективное различие.

Положение «практика ведет к совершенствованию»
в сфере двигательных упражнений бесспорно. Но дви-
гательные акты зависят отчасти от чувственного разли-
чения. Игра на бильярде, стрельба в цель, пляска на
канате требуют способности весьма тонко различать
малейшие изменения в ощущениях и отвечать на них
соответствующими мышечными сокращениями. Всем из-
вестна артистическая способность различения в чисто
чувственной области у покупателей — любителей гастро-

комических тонкостей. Есть люди, способные различить
вкус старой мадеры из верхней или нижней части бу-
тылки; иной, пощупав муку, скажет, из какой пшеницы
она смолота. Слепая и глухонемая Л. Бриджмен до та-
кой степени изощрила чувство осязания, что могла уз-
нать на ощупь руку той особы, с которой здоровалась
за год до этого; а ее сестра по несчастью Ю. Брэе, как
рассказывают, сортировала в Гартфордском приюте
выстиранное белье своих многочисленных товарок при
помощи необыкновенно развитого чувства обоняния.

Зависимость способности различения от упражнения
так хорошо всем известна, что почти никто из психоло-
гов не считал нужным искать для этого объяснения.
По их мнению, по-видимому, практика должна утон-
чать способность различения — дальше этого они не
идут. По большей части психологи говорят: «В данном
случае внимание направлено на объект различения;

внимание же мы направляем на более привычные ве-
щи, а объект внимания всегда сознается отчетливее».
Ответ хотя и справедлив, но слишком общий, более
подробных соображений по этому вопросу мы со своей
стороны дать здесь не можем.

Глава ХVI. Ассоциация

Порядок наших идей. После различения следует ассо-
циация. Очевидно, что весь прогресс познания должен
заключаться в соединении обоих процессов, ибо объ-
екты, являясь первоначально в цельном виде, анализи-
руются нами, разлагаются на части, объекты разде-
ленные объединяются и образуют в сознании сложные
группы. Таким образом, анализ и синтез суть два не-
прерывно идущих рука об руку психических процесса:

один с каждым новым шагом подготавливает путь дру-
гому совершенно так же, как при нормальной ходьбе
человек пользуется поочередно то одной, то другой но-
гой, причем движение одной ноги обусловливает движе-
ние и другой.

Смена образов и мыслей, из которых слагаются
наши умственные процессы, быстрое мелькание одной
идеи за другой, переходы от одного предмета к прямо
противоположному, переходы, изумляющие при первом
взгляде своей резкостью, но при более внимательном

анализе обнаруживающие цепь промежуточных звеньев,
которые связуют совершенно естественным и осмыслен-
ным образом очень различные объекты,—такой зага-
дочный невесомый поток мыслей с незапамятных вре-
мен вызывал изумление у всех, кто обращал внимание
на эту вечно предстоящую перед нашим сознанием тай-
ну. В особенности философы стремились рассеять хоть
до некоторой степени таинственный мрак, покрываю-
щий эти явления, пытаясь дать им простое объяснение.
Философы поставили себе задачу найти принципы связи
между мыслями, в силу которых они как бы вырастают
одна из другой, и, таким образом, выяснить особенно-
сти в последовательности и сосуществовании наших
идей.

Но, приступая к анализу этого явления, мы сразу
наталкиваемся на вопрос: какого рода связь хотим мы
определить—мыслимую связь или связь между мысля-
ми? Это две совершенно различные вещи, и только для
одной из них есть надежда найти объясняющие прин-
ципы. Бесконечно сложная путаница всех возможных
видов мыслимой связи не может быть сформулирована
просто. Любая связь объектов может быть мыслима:

связь сосуществования, последовательности, сходства,
контраста, противоречия, причины и действия, средства
и цели, рода и вида, части и целого, субстанции и ак-
циденции, раннего и позднего, большого и малого, ленд-
лорда и арендатора, хозяина и слуги и т. д.— видов
такой связи бесконечно много. Единственное упрощение,
к которому можно было бы прибегнуть при анализе
различных видов связи, заключается в сведении всех
возможных видов отношений к немногим типам, анало-
гичным тем, которые иные авторы называют катего-
риями рассудка. Следуя той или другой категории, мы
могли бы переходить от какого угодно объекта мысли
к другим. Если бы мы в данную минуту пытались опре-
делить этот род связи между отдельными моментами
мышления, то настоящую главу пришлось бы теперь же
закончить, ибо краткой характеристикой категорий мо-
жет служить указание на то, что все они суть мыслимые
отношения и что ум переходит от одного мыслимого
объекта к другому тем или другим рациональным пу-
тем.

Определяется ли чередование наших идей какими-
нибудь законами? Но что же фактически определяет
путь, который принимают в своем течении наши мысли?

Почему в данное время в данном месте мы начинаем
думать о Ь, если только что перед этим подумали об
а, а в другое время и в другом месте о с, а не о &? По-
чему мы иногда целые годы тщетно бьемся над разре-
шением какой-нибудь практической или научной проб-
лемы, причем наша мысль отказывается найти желан-
ное решение; и почему в один прекрасный день, гуляя
по улице и нимало не помышляя о решении проблемы,
мы вдруг находим в своем сознании долгожданный от-
вет, который возникает в нас с такой легкостью, будто
мы никогда и не пытались его искать, и для которого
послужило поводом, быть может, впечатление, полу-
ченное нами от цветов на шляпке шедшей впереди нас
дамы или нечто совершенно неуловимое?

Нужно сознаться, что процессы мысли обусловлены
весьма странными явлениями. «Чистый разум» только
один из тысячи возможных факторов в наших процес-
сах мысли. Кто из нас в состоянии сосчитать все неле-
пые идеи, предположения, крайне неосуществимые за-
мыслы, которые могут прийти в голову в течение одно-
го дня? Кто поклянется, что предрассудки и неосно-
вательные мнения играют в его психической жизни
меньшую роль, чем просвещенные взгляды?

И все-таки, по-видимому, и для ценных, и для нич-
тожных элементов нашего мышления существует один
и тот же способ происхождения.

Эти законы суть законы мозговых процессов. Веро-
ятно, мысль зависит от механических условий, по мень-
шей мере определяющих порядок, в котором объекты
предстают перед сравнивающей и выбирающей мыслью.
Не лишен интереса тот факт, что Локк и многие позд-
нейшие французские и немецкие психологи признали
необходимым допустить существование особого механи-
ческого процесса, с помощью которого можно было бы
объяснить заблуждения мысли, предубеждения, нару-
шающие правильность умственных процессов и делаю-
щие их бесплодными. Психологи усмотрели этот меха-
нический процесс в законе привычки или в том, что мы
называем теперь ассоциацией по смежности. Но этим
авторам никогда не приходило в голову, что тот же
процесс, который идет рука об руку с действительным
образованием и распределением в сознании одних идей,
быть может, в состоянии производить и другие идеи и
что привычные ассоциации, как ускоряющие ход мысли,
так и задерживающие его, могут иметь общий механи-
ческий источник. Согласно этой последней точке зре-
ния, Гартли усматривал в привычке вполне удовлетво-
рительный принцип объяснения для чередования наших
идей и, таким образом, становился открыто на детер-
министическую точку зрения, пытаясь распространить
•и на рациональные, и на иррациональные элементы
мысли общий прицип объяснения.

Каким путем в голове человека мысль А сменяется
в следующий момент мыслью В? Или почему обыкно-
венно в нем мысль Л вызывает за собой мысль В?
Гартли попытался объяснить эти явления, используя
данные о физиологии мозга. Я полагаю, что в основ-
ных пунктах своей теории он был прав, и ограничусь
здесь простым пересмотром его выводов, которые, со
своей стороны, дополню некоторыми детальными сооб-
ражениями.

Не идеи ассоциируются между собой, а объекты.
Во избежание некоторых неясностей мы будем говорить,
что ассоциация (поскольку это касается причины пси-
хического процесса) происходит между мыслимыми
объектами, а не идеями; мы будем говорить об ассо-
циации объектов, а не идей. И поскольку слово «ассо-
циация» указывает на причину психического процесса,
речь будет идти об ассоциации между собой мозговых
процессов, которые, группируясь известным образом,
определяют своими сочетаниями порядок психических
процессов.

Основной принцип. Я теперь постараюсь показать,
что явлениями ассоциации закон причинности управляет
в форме закона приучения нервных тканей к восприя-
тию впечатлений. Наличие известных материалов для
нашей мысли зависит от того, каким путем один эле-
ментарный нервный процесс стремится вызвать за со-
бой другой, который уже вызывался им прежде. Число
элементарных нервных процессов, действующих в дан-
ную минуту в мозгу, и природа тех из них, которые
вызывают к деятельности другие процессы, определяют
общий характер мозговой деятельности. Она в свою
очередь определяет содержание мысли в данную ми-
нуту. В зависимости от того, каким является для нас
этот сложный результат элементарных процессов, мы
называем его продуктом ассоциации по смежности,
по сходству или по контрасту или еще по какому-ни-
будь свойству, смотря по тому, сколько основных родов
ассоциации мы насчитываем. Впрочем, самое образова-

ние какой бы то ни было ассоциации должно объяснять-
ся чисто количественными различиями в деятельности
элементарных нервных процессов, совершающихся в
данный момент по закону приучения нервной ткани.

Я намерен высказать положение, которое сейчас же
станет вполне понятным, и в то же время перед нами
откроется значение факторов, которые, взаимодействуя
с законом приучения нервной ткани, нарушают правиль-
ное течение процессов мысли. Положим в основание
всех дальнейших рассуждений следующий закон: если
два элементарных нервных процесса действовали одно-
временно или непосредственно один за другим, то один
из них, повторяясь, стремится распространить свое
возбуждение и на другой.

Но фактически каждый элементарный нервный про-
цесс неизбежно в различные времена вступал' в соеди-
нения со многими другими процессами. Отсюда необ-
ходимо решить вопрос, какой из них будет вызван дан-
ным нервным процессом. Какой процесс повлечет за со-
бой появление я, b или с? Чтобы ответить, мы должны
установить второй постулат, опирающийся на факты на-
пряжения нервных тканей и суммирования возбуждений,
из которых каждое в отдельности находится в скрытом
состоянии, а общий их результат проявляется открыто.
За а последует скорее b, чем с, если к возбуждению
нервного пути а присоединится действие наполовину
возбужденного нервного пути d, который ранее возбуж-
дался вместе только с путем b, а не с путем а. Короче:

степень активности в любой точке мозговой коры пред-
ставляет собой совокупность стремлений всех осталь-
ных точек к разряду именно в данной точке, причем
стремления эти пропорциональны 1) числу повторений
в других точках возбуждения, обусловившего возбуж-
дение в данной точке, 2) интенсивности этих возбуж-
дений и 3) отсутствию активности в пункте, противо-
действующем деятельности данного пункта и функцио-
нально с ним не связанном, активности, которая могла
бы видоизменить конечный результат нервных разря-
дов.

Приводя основной закон в такой крайне сложной
форме, мы получим в результате нашего анализа чрез-
вычайные упрощения. Пока рассмотрим явления ассо-
циации при непроизвольном течении мыслей, наблюдае-
мом при грезах и бесцельной задумчивости. Процессы

мышления, направленные сознательными усилиями воли
к известной цели, мы разберем впоследствии.

Непроизвольное течение мыслей. Сосредоточим наше
внимание на двух стихах из «Locksley Hall» Теннис-
сона:

I, the heir of all the ages in the foremost Hies of time
Yet I doubt not the ages one increasing purpose runs.
(Я, наследник всех веков в передовых отрядах времени
Я не сомневаюсь, что некий замысел проходит через века.)

Почему, когда мы читаем на память одну из этих
строчек и доходим до слов the ages, та часть второй
строчки, которая следует за словами the ages и как бы
вырастает из них, не возникает внезапно в нашей памя-
ти вместо второй половины первого стиха и не искажа-
ет смысла фразы? Просто потому, что мозговые процес-
сы, связанные со словом, которое непосредственно сле-
дует за the ages, обусловлены не только мозговым про-
цессом, связанным со словами the ages, но и этим про-
цессом плюс всеми процессами, связанными с предше-
ствующими словами фразы. Слово ages само по себе
с момента наибольшей активности связанных с ним
нервных процессов могло бы безразлично повлечь за
собою и in и one. Таким образом, любое из слов, пред-
шествующих ages (напряжение нервного процесса, соот-
ветствующего каждому из них в данный момент, слабее
нервного процесса, соответствующего припоминанию
слова ages), могло бы повлечь за собой одно из мно-
жества слов, перед которыми ему случалось находить-
ся. Но когда процессы, соответствующие фразе I, the
heir of the ages, одновременно возникают в мозгу, по-
следний (ages) в наивысшей, другие в более слабых сте-
пенях возбуждения, тогда разряд принимает то направ-
ление, которое они стремятся вызвать все одинаково.
За ними последует in, а не one или какое-нибудь другое
слово, ибо его нервный процесс вибрировал в унисон
не только с нервным процессом слова ages, но и с нерв-
ными процессами более слабой активности, соответ-
ствующими остальным предшествующим словам. Это
явление — хороший пример влияния на мысль психи-
ческих обертонов, о которых мы говорили в главе XI.

Но если бы какое-нибудь из предшествующих слов,
например heir (наследник), находилось в чрезвычайно
прочной ассоциации с каким-нибудь из нервных путей,
которые вовсе не связаны в опыте с поэмой «Locksley

Hall»; если бы, например, декламирующий с нетерпе-
нием ожидал вскрытия завещания (которое могло бы
сделать его наследником миллионного состояния), то
весьма возможно, что путь разряда нервных процессов,
соответствующих словам поэмы, внезапно прервался бы
на слове heir. Эмоциональный интерес, вызванный у дан-
ного лица словом, был бы так велик, что ассоциации,
связанные только с этим словом, возобладали бы над
ассоциацией данного слова с другими словами стиха.
Иначе говоря, декламирующий внезапно вспомнил бы о
своем личном положении, и стихи улетучились бы из
его памяти.

Читая лекции, я должен был ежегодно запоминать
в алфавитном порядке фамилии большого числа сту-
дентов, сидящих в аудитории. В конце концов я научил-
ся вызывать их по фамилии, когда они сидели на ука-
занных местах. Встречаясь со студентом на улице, я по
лицу (впрочем, только в начале года) никогда не мог
вспомнить его фамилии, но случалось, что внешность
напоминала мне место студента в аудитории, лицо его
соседа, затем место встреченного студента в алфавит-
ном списке и, наконец, обыкновенно как результат
сложного ряда ассоциаций, его фамилию.

Отец желает показать гостям, какой прогресс в ум-
ственном развитии сделало его довольно тупое детище,
обучаясь в детском саду. Держа нож перпендикулярно
над столом, он спрашивает сына: «Ну, мой мальчик, как
ты назовешь это?» — на что следует уверенный ответ:

«Это ножик!» — ответ, который упорно повторяет ребе-
нок, несмотря на изменения формы вопроса, пока, на-
конец, отец не вспоминает, что в детском саду этот
вопрос сопровождался показом не ножика, а каранда-
ша. Тогда он вынимает из кармана длинный карандаш,
держит его перпендикулярно столу и получает желан-
ный ответ: «Это — вертикальное положение». Чтобы
вызвать в памяти ребенка слова «вертикальное поло-
жение», нужно было воспроизвести все детали обучения
в детском саду.

Полное воспроизведение. Если бы закон «сложной
ассоциации», как называет его Бэн, не видоизменялся
под внешними влияниями, то деятельность его идеально
выражалась в том, что ум наш был бы поглощен непре-
рывным созерцанием хаотической смеси конкретных вос-
поминаний, в которых не была бы упущена ни одна
подробность. Для примера предположим, что мы вспо-

i60

минаем званый обед, на котором когда-то присутство-
вали. Единственная вещь, которая могла нам напом-
нить все подробности обеда, был бы первый конкретный
факт, следующий за ним. Все подробности этого факта
могли бы, в свою очередь, вызывать в памяти следую-
щий факт и т. д. Если, например, а, в, с, d, e суть эле-
ментарные нервные пути, возбужденные воспоминанием
о последнем факте обеда, который мы назовем Л, а, /,
т, fi, о, р суть пути, возбужденные воспоминанием о
возвращении домой с обеда морозной ночью, которое
мы обозначим через В, то мысль об Л вызовет мысль
о В, ибо а, в, с, d, е все разрядятся в I по тем путям, по
которым совершился их первоначальный разряд.

Подобным же образом они разрядятся в т, п, о и р,
а эти последние нервные пути, в свою очередь, своим
возбуждением усилят действие других, ибо в опыте В

они обыкновенно вибрировали в унисон. Линии на рис. у
символически изображают суммирование разрядов в
каждом элементарном нервном процессе, входящем в
состав В, и обусловленную этим суммированием внешних
влияний силу, с какой В целиком возникает в сознании.

Гамильтон первым употребил слово «реинтеграцня»
для обозначения всякой ассоциации вообще. Только что
описанные нами процессы могут быть названы реинте-
грациями, ибо они неизбежно вели бы к полному вос-
становлению в памяти содержания больших промежут-

Ц—833

ков минувшего опыта, если бы посторонние влияния не
искажали их. Избегнуть полной реинтеграции можно
было бы только при помощи вторжения в сознание но-
вого и сильного чувственного восприятия или при по-
мощи безудержного стремления какого-нибудь из эле-
ментарных нервных путей к независимому от других
разряжению в иной части мозга. Такое стремление мог-
ло быть в мозгу того декламатора, который, согласно
нашему примеру, забыл стих из «Locksley Hall», зап-
нувшись на слове heir. Ниже мы постараемся выяснить
картину образования в мозгу таких стремлений. Если
бы они не существовали, то при каждом воспоминании
панорама минувшего, развертываясь перед нами, роко-
вым образом повторялась до конца, пока какой-нибудь
внешний звук, свет или прикосновение не нарушали по-
тока воспоминаний.

Назовем этот процесс полной реинтеграцией или,
еще лучше, полным восстановлением прошлого в памя-
ти. Сомнительно, чтобы существовала абсолютно пол-
ная реинтеграция. Тем не менее при наблюдении раз-
личных лиц нам бросается в глаза большая или мень-
шая наклонность припоминать явления в форме, близ-
кой к полной реинтеграции. Каждому из нас хорошо
знакомы типы нестерпимо болтливых старух, сухих су-
ществ, лишенных всякого воображения, которые, рас-
сказывая о каком-нибудь событии, не опускают ни ма-
лейшей частности и уснащают рассказ множеством и
существенных, и совершенно ничтожных подробностей;

эти типы — рабы буквального воспроизведения минув-
ших явлений, совершенно не способные охарактеризо-
вать прошлое в общих чертах. Для комедий такие ста-
рухи дают всегда весьма благодарную тему. Классиче-
ским примером здесь может служить нянька Джульет-
ты. Прекрасные образцы подобных типов — некоторые
деревенские характеры у Элиот и некоторые мелкие фи-
гуры у Диккенса. Самым удачным примером, пожалуй,
служит в романе Остен «Эмма» мисс Бэте.

Вот как она реинтегрирует: «Но откуда вы-то мог-
ли это слышать,— воскликнула мисс Бэте.— Откуда вы
могли это слышать, мистер Найтли? Ведь еще нет пяти
минут, как я получила записку от мистера Коль, да
нет, не могло пройти и пяти, ну, самое большое десяти
минут — я только что надела шляпку и спенсер и уже
собралась выходить, пошла вниз еще раз напомнить
Патти об окороке. Жан стоял в проходе (ведь ты сто-

ял, Жан?), потому что мама боялась, что у нас нет
достаточно большой посуды для соленья. Я сказала, что
пойду вниз и посмотрю, а Жан и говорит: «Не сходить
ли мне за тебя, ведь у тебя, кажется, легкий насморк,
а Патти мыла кухню сегодня — там сыро». А я говорю
ему: «Хорошо, милый мой». Тут-то и явилась записка:

«Госпоже Гокинс, в Бат»—вот и все, что я прочла...
Но вы-то как могли слышать об этом, мистер Найтли?
Ведь как только мистер Коль сказал жене о записке,
она в ту же минуту села и написала мне: «Госпоже
Гокинс».

Неполное воспроизведение. Анализ этого явления
покажет нам, почему обычное самопроизвольное тече-
ние мыслей никогда не принимает формы полной реин-
теграции. При оживании в памяти явлений минувшего
опыта не все подробности одной мысли одинаково опре-
деляют собой характер последующей. Всегда известный
ингредиент преобладает над остальным. Внушаемые им
ассоциации часто в этом случае отличаются от тех, при
помощи которых он связан со многими подробностями
психического процесса, и нередко это стремление к об-
разованию ассоциаций, чуждых данному потоку мыс-
лей, совершенно изменяет его характер. Как в восприя-
тии наше внимание сосредоточивается на немногих
сторонах созерцаемого явления, так точно и здесь, при
воспроизведении минувших впечатлений, наблюдается
такое же неравномерное распределение внимания на
некоторых подробностях, преобладающих над осталь-
ным содержанием воспоминаний. В огромном большин-
стве случаев трудно a priori определить при самопро-
извольном течении мыслей, какого рода должны быть
эти подробности. С психологической точки зрения про
них можно сказать, что наиболее влиятельным факто-
ром при самопроизвольном течении мыслей служат
психические элементы, представляющие для нас наи-
больший интерес.

На языке физиологии закон интереса должен быть
сформулирован следующим образом: некоторые физио-
логические процессы в мозгу всегда одерживают пере-
вес над другими, сопутствующими им процессами при
каждом совместном возникновении.

«При реинтеграции,— говорит Годжсон,— постоянно
совершаются два процесса: с одной стороны — распаде-
ние, уничтожение, таяние, с другой — обновление, сози-
дание, возникновение... Ни один объект представления

IfiS

II*

не остается долго перед сознанием в том же виде — ма-
ло-помалу он бледнеет, распадается н становится туск-
лым. Впрочем, части объекта, представляющие наиболь-
ший интерес, при постепенном исчезновении данного
объекта всего менее поддаются разрушению... Эта не-
равномерность различных частей воспроизведенного
представления, неравномерность, выражающаяся в от-
носительно большей устойчивости интересного сравни-
тельно с неинтересным, сохраняется некоторое время,
пока данное представление не сменится другим».

Закон этот применим лишь там, где интерес равно-
мерно распределен по всем частям воспроизведенного
представления. Всего менее он наблюдается в умах с
узкими и мелкими интересами, у тех людей, которые
вследствие бедности и пошлости своей эстетической на-
туры не могут возвыситься над мелочами личной жизни
и окружающей среды.

Впрочем, большинство из нас одарено лучшей орга-
низацией; непроизвольное течение мыслей большей ча-
стью совершается у нас беспорядочно, постоянно при-
нимая новые и новые направления интереса то в одной,
то в другой части каждого сложного представления, воз-
никающего в сознании. Например, мы часто подмечаем
в себе в два следующих непосредственно друг за дру-
гом момента мысли о предметах, отделенных друг от
друга значительным промежутком пространства и вре-
мени. Только после внимательного наблюдения за ходом
наших мыслей мы можем здесь подметить, согласно за-
кону Годжсона, вполне естественный переход от одного
объекта мысли к другому. Например, теперь (1879 г.),
глядя на стенные часы, я заметил, что думаю о недав-
нем сенатском постановлении о бумажных деньгах. Вид
часов напомнил мне о часовщике, который на днях ис-
правлял в них бой. Часовщик напомнил мне о ювелир-
ном магазине, где я его видел в последний раз; мага-
зин этот — о запонках, которые я покупал там; запон-
ки — о стоимости золотой монеты и о ее недавнем по-
нижении; последнее — о стоимости бумаг, а это, есте-
ственно, напомнило о том, как долго они будут нахо-
диться в обращении, и о предложении Байярда по этому
вопросу.

Каждый из этих образов представлял известный
интерес. Нетрудно указать в данном случае те интере-
сы, которые служили поворотными пунктами в тече-
нии моей мысли. В часах на мгновение наиболее инте-

песным мне показался механизм боя, потому что пре-
жде они били очень звучно, а теперь испортились, и их
слабый звук вызывал во мне разочарование. Но при
иных условиях часы могли бы напомнить о друге, кото-
рый подарил их мне, и о тысяче других обстоятельств,
связанных с часами. Ювелирный магазин напомнил о
запонках, потому что они одни из всего остального то-
вара там представляли для меня интерес собственности,
Этот интерес к запонкам, их ценности мог мне напомнить
о золоте как материале, из которого они сделаны и ко-
торый составляет их главную ценность, и т. д. Если чи-
татель, остановившись на каком-нибудь объекте своей
мысли, задастся вопросом: «Каким путем дошел я до
этой мысли?», то ему, наверное, удастся всегда восста-
новить в памяти ряд представлений, непрерывно свя-'
занных между собой сложной нитью в пунктах интере-
са. Таков процесс ассоциации идей при самопроизволь-
ном течении мыслей у людей средних способностей. Мы
можем назвать этот процесс обычной или смешанной
ассоциацией или неполным воспроизведением в памяти
минувших явлений.

Какой элемент ассоциации должен выступать на
первый план при неполном воспроизведении? Когда из-
вестная часть в потоке нашей мысли благодаря инте-
ресу сделалась настолько преобладающей, что стала
способной образовывать собственные ассоциации, пред-
определяющие характер дальнейшего течения мыслей,
то сумеем ли мы определить, какую именно из ассо-
циаций образует она, ибо таких ассоциаций может быть
множество? Годжсон говорит по этому поводу: «Инте-
ресные элементы в данном тускнеющем представлении
могут свободно комбинироваться с любым объектом и
с любой частью объекта, с которыми им случалось ког-
да-либо быть в комбинации. Любая из этих комбина-
ций может возобновиться в нашем сознании: одна —
должна непременно, но какая? На подобный вопрос мо-
жет быть только один ответ: та, которая являлась пре-
жде наиболее привычной. В нашем сознании сразу на-
чинает формироваться новый объект, части его группи-
руются около остатка прежнего представления; появля-
ясь одна за другой, они начинают принимать прежнюю
группировку, но едва начался этот процесс, как закон
интереса вступает в действие и вмешивается в образо-
вание новой комбинации, направляя внимание на ин-
тересные элементы нового объекта в ущерб всем осталь-

ным, и тот же процесс повторяется опять с бесконечно
разнообразными вариациями».

Ограничивая течение мысли переходами от интерес-
ного к наиболее привычному в обыденном смысле слова,
Годжсон слишком суживает характеристику процесса
ассоциации. Далеко не всегда какой-то образ вызывает
вслед за собой тот, который всего чаще с ним ассоции-
ровался, хотя частое повторение ассоциации, конечно,
один из наиболее сильных стимулов к ее возобновле-
нию. Если я внезапно произнесу слово «рак», то чита-
тель скорее всего представит себе известное животное,
если он зоолог, или известное патологическое явление,
если он врач. Произнося слово «реакция», я заставлю
натуралиста думать о химическом обмене веществ (на-
пример, щелочная реакция), а историка—о социоло-
гическом явлении (например, католическая реакция).
Произнося слова «постель», «умывальник», «утро», я
непременно заставлю читателя думать о его утреннем
туалете. Но часто повторяющиеся ассоциации иногда
никак не влияют на перемену направления мысли. Вид
известной книги чаще всего вызывал во мне мысль о ее
содержании и никогда не ассоциировался с идеей само-
убийства. Но вот с минуту назад я бросил на нее
взгляд, и в голове моей мелькнула мысль о самоубий-
стве. Отчего? Да просто оттого, что я вчера получил
письмо, в котором сообщалось о покончившем недавно
с собой авторе этой книги.

Итак, в нашей мысли самые свежие и самые при-
вычные ассоциации возобновляются с одинаковой лег-
костью. Этот факт до очевидности подтверждается опы-
том и потому не нуждается в пояснениях. Если мы ви-
дели сегодня утром нашего знакомого, то упоминание
его имени скорее вызовет в нашей памяти ту обстанов-
ку, в которой это произошло, чем что-нибудь относя-
щееся к его более отдаленному прошлому. Если вчера
вечером мы читали «Ричарда III», а сегодня кто-нибудь
упомянул о Шекспире, то вероятнее, что мы вспомним
именно об этой трагедии, а не о «Гамлете» или «Отел-
ло». Возбуждение определенных путей в мозгу или оп-
ределенные.виды общего возбуждения мозга оставляют
после себя известного рода восприимчивость или повы-
шенную чувствительность, которая постепенно ослабе-
вает. Пока эта повышенная чувствительность к некото-
рым впечатлениям еще не изгладилась в мозгу, до тех
пор как общая деятельность мозга, так и возбуждение

известных путей в нем могут быть вызваны такими при-
чинами, которые в другое время не оказали бы на них
подобного воздействия. Таким образом, недавность опы-
ra — важнейшее условие для воспроизведения его впе-
чатлений. (Я имею здесь в виду промежуток в несколь-
ко часов.) Гальтон нашел, что в детстве и юности сло-
ва играют большую роль в качестве фактора, вызы-
вающего ассоциацию, чем в зрелом возрасте и в ста-
рости. (В высшей степени любопытное описание по это-
му вопросу см.: «Inquiries into the Human Faculty».)

В непосредственном восприятии для вероятности вос-
произведения живость имеет такое же значение, как
привычка и время воздействия. Если нам случилось раз
в жизни быть свидетелями смертной казни, то впослед-
ствии всякий разговор или чтение об этом почти навер-
няка будет вызывать в воображении однажды увиден-
ную картину. Таким образом, событие, пережитое нами
однажды в молодости благодаря потрясающему дей-
ствию, произведенному им на нас, или его эмоциональ-
ной интенсивности, может в позднейшие годы стать ти-
пичным примером, иллюстрирующим даже такие явле-
ния, которые имеют весьма отдаленное отношение к
увиденной когда-то сцене. Если человек в детстве бесе-
довал с Наполеоном, то всякий раз, когда при нем бу-
дут упоминать о великих людях, великих событиях, сра-
жениях, царствах, о превратностях судьбы, об острове
на океане, с его губ будет готов сорваться рассказ о
памятном свидании с императором. Если читатель вне-
запно увидит в книге слово «зуб», есть половина веро-
ятности, что, вызвав образ, соответствующий этому сло-
ву, человек представит себе тот случай из жизни, когда
он был пациентом у дантиста. Ежедневно он чистит свои
зубы; и в это самое утро он тер их щеткой, жевал ими
во время обеда, чистил их после еды, и все-таки слово
«зуб» вызвало в нем более редкую и отдаленную по
времени ассоциацию только потому, что данная ассо-
циация отличалась значительно большей интенсив-
ностью.

Четвертым фактором, определяющим характер вос-
произведения, служит сходство в эмоциональном тоне
между нашим расположением духа в данную минуту ч
воспроизведенной идеей. Те же объекты связываются в
ассоциации с различными элементами, когда мы веселы
и когда грустны. Наша неспособность вызвать в себе
ряд веселых картин, когда мы в дур