Важность принципа приучения в этике и педагогике. 3 page

Если мы свободно владеем английским и француз-
ским языками и начинаем говорить по-французски, то
при дальнейшем ходе мысли нам будут приходить в
голову французские слова и почти никогда при этом мы
не собьемся на английскую речь. И это родство фран-
цузских слов между собой не есть нечто, совершающее-
ся бессознательным механическим путем, как простой
физиологический процесс: во время процесса мысли мы
сознаем родство. Мы не утрачиваем настолько понима-
ния французской речи, чтобы не сознавать вовсе линг-

вистнческого родства входящих в нее слов Наше вни-
мание при звуках французской речи всегда поражается
внезапным введением в нее английского слова.

Наименьшее понимание слышимых звуков выража-
лся именно в том, что мы сознаем в них принадлеж-
ность известному языку, если только мы вообще созна-
ем их. Обыкновенно смутное сознание того, что все слы-
шимые нами слова принадлежат одному и тому же
языку и специальному словарю этого языка и ччо грам-
матические согласования соблюдены при этом вполне
правильно, на практике равносильно признанию, что
слышимое нами имеет определенный смысл. Но если
внезапно в слышимую речь введено неизвестное ино-
странное слово, если в ней слышится ошибка или сре-
ди философских рассуждений вдруг попадается какое-
нибудь площадное, тривиальное выражение, мы полу-
чим ощущение диссонанса и наше полусознательное
согласие с общим тоном речи мгновенно исчезает. В этих
случаях сознание разумности речи выражается скорее
в отрицательной, чем в положительной форме.

Наоборот, если слова принадлежат тому же слова-
рю и грамматические конструкции строго соблюдены, то
фразы, абсолютно лишенные смысла, могут в ином слу-
чае сойти за осмысленные суждения и проскользнуть,
нисколько не поразив неприятным образом нашего слу-
ха. Речи на молитвенных собраниях, представляющие
вечно одну и ту же перетасовку бессмысленных фраз,
и напыщенная риторика получающих гроши за строчку
газетных писак могут служить яркими иллюстрациями
этого факта. «Птицы заполняли вершины деревьев их
утренней песнью, делая воздух сырым, прохладным и
приятным»,— вот фраза, которую я прочитал однажды
в отчете об атлетическом состязании, состоявшемся в
Джером-Парке. Репортер, очевидно, написал ее второ-
пях, а многие читатели прочитали, не вдумываясь в
смысл.

Итак, мы видим, что во всех подобных случаях само
содержание речи, качественный характер представле-
ний, образующих мысль, имеют весьма мало значения,
можно даже сказать, что не имеют никакого значения.
Зато важное значение сохраняют по внутреннему содер-
жанию только остановочные пункты в речи: основные
посылки мысли и выводы. Во всем остальном потоке
мысли главная роль остается за чувством родства эле-
ментов речи, само же содержание их почти не имеет

никакого значения. Эти чувства отношений, психические
обертоны, сопровождающие термины данной мысли, мо-
гут выражаться в представлениях весьма различного
характера. На диаграмме (рис. 5) легко увидеть, как

разнородные психические процессы ведут одинаково к
той же цели. Пусть А будет некоторым впечаглением,
почерпнутым из внешнего опыта, от которого отправля-
ется мысль нескольких лиц. Пусть Z будет практиче-
ским выводом, к которому всего естественнее приводит
данный опыт. Одно из данных лиц придет к выводу по
одной линии, другое — по другой; одно будет при этом
процессе мысли пользоваться английской словесной сим-
воликой, другое—немецкой; у одного будут преобла-
дать зрительные образы, у другого — осязательные; у
одного элементы мысли будут окрашены эмоциональ-
ным волнением, у другого — нет; у одних лиц процесс
мысли совершается разом, быстро и синтетически, у
других — медленно и в несколько приемов. Но когда
предпоследний элемент в мысли каждого из этих лиц
приводит их к одному общему выводу, мы говорим, и
говорим совершенно правильно, что все лица, в сущно-
сти, думали об одном и том же. Каждое из них было бы
чрезвычайно изумлено, заглянув в предшествующий
одинаковому выводу душевный процесс другого и уви-
дав в нем совершенно иные элементы мысли.

Четвертая особенность душевных процессов, на кото-
рую нам нужно обратить внимание при первоначальном
поверхностном описании потока сознания, заключается
в следующем: сознание всегда бывает более заинтере-
совано в одной стороне объекта мысли, чем в другой,
производя во все время процесса мышления известный
выбор между его элементами, отвергая одни из них и
предпочитая другие. Яркими примерами этой избира-
тельной деятельности могут служить явления направ-
ленного внимания и обдумывания. Но немногие из нас
сознают, как непрерывна деятельность внимания при

психических процессах, с которыми обыкновенно не
связывают этого понятия. Для нас совершенно невоз-
можно равномерно распределить внимание между не-
сколькими впечатлениями. Монотонная последователь-
ность звуковых ударов распадается на ритмические
периоды то одного, то другого характера, смотря по тому,
на какие звуки мы будем мысленно переносить ударение.
Простейший из этих ритмов двойной, например: тик-так,
тик-так, тик-так. Пятна, рассеянные по поверхности,
при восприятии мысленно объединяются нами в ряды и
группы. Линии объединяются в фигуры. Всеобщность
различении «здесь» и «там», «это» и «то», «теперь» и
«тогда» является результатом того, что мы направляем
внимание то на одни, то на другие части пространства
и времени.

Но мы не только делаем известное ударение на не-
которых элементах восприятии, но и объединяем одни
из них и выделяем другие. Обыкновенно большую часть
находящихся перед нами объектов мы оставляем без
внимания. Я попытаюсь вкратце объяснить, как это
происходит.

Начнем анализ с низших форм психики: что такое
сами чувства наши, как не органы подбора? (См. с. 25).
Из бесконечного хаоса движений, из которых, по сло-
вам физиков, состоит внешний мир, каждый орган чувств
извлекает и воспринимает лишь те движения, которые
колеблются в определенных пределах скорости. На эти
движения данный орган чувств реагирует, оставляя без
внимания остальные, как будто они вовсе не существу-
ют. Из того, что само по себе представляет беспорядоч-
ное неразличимое сплошное целое, лишенное всяких
оттенков и различий, наши органы чувств, отвечая на
одни движения и не отвечая на другие, создали мир,
полный контрастов, резких ударений, внезапных пере-
мен и картинных сочетаний света и тени.

Если, с одной стороны, ощущения, получаемые нами
при посредстве органа чувств, обусловлены известным
соотношением концевого аппарата органа с внешней
средой, то, с другой, из всех этих ощущений внимание
наше избирает лишь некоторые наиболее интересные,
оставляя в стороне остальные. Мы замечаем лишь те
ощущения, которые служат знаками объектов, достой-
ных нашего внимания в практическом или эстетическом
отношении, имеющих названия субстанций и потому
возведенных в особый чин достоинства и независимости.

Но помимо того особого интереса, который мы придаем
объекту, можно сказать, что какой-нибудь столб пыли
в ветреный день представляет совершенно такую же ин-
дивидуальную вещь и в такой же мере заслуживает
особого названия, как и мое собственное тело.

Что же происходит далее с ощущениями, восприня-
тыми нами от каждого отдельного предмета? Между
ними рассудок снова делает выбор. Какие-то ощущения
он избирает в качестве черт, правильно характеризую-
щих данный предмет, на другие смотрит как на случай-
ные свойства предмета, обусловленные обстоятельствами
минуты. Так, крышка моего стола называется прямо-
угольной, согласно одному из бесконечного числа впе-
чатлений, производимых ею на сетчатку и представляю-
щих ощущение двух острых и двух тупых углов, но все
эти впечатления я называю перспективными видами
стола; четыре же прямых угла считаю его истинной
формой, видя в прямоугольной форме на основании не-
которых собственных соображений, вызванных чув-
ственными впечатлениями, существенное свойство этого
предмета,

Подобным же образом истинная форма круга вос-
принимается нами, когда линия зрения перпендикуляр-
на к нему и проходит через его центр; все другие ощу-
щения, получаемые нами от круга, суть лишь знаки,
указывающие на это ощущение. Истинный звук пушки
есть тот, который мы слышим, находясь возле нее. Ис-
тинный цвет кирпича есть то ощущение, которое мы по-
лучаем, когда глаз глядит на него на недалеком рас-
стоянии не при ярком освещении солнца и не в полу-
мраке; при других же условиях мы получаем от кирпи-
ча другое впечатление, которое служит лишь знаком,
указывающим на истинное; именно в первом случае
кирпич кажется краснее, во втором — синее, чем он
есть на самом деле. Читатель, вероятно, не знает пред-
мета, которого он не представлял бы себе в каком-то
типичном положении, какого-то нормального разреза,
на определенном расстоянии, с определенной окраской
и т. д. Но все эти существенные характерные черты, ко-
торые в совокупности образуют для нас истинную объ-
ективность предмета и контрастируют с так называе-
мыми субъективными ощущениями, получаемыми когда
угодно от данного предмета, суть такие же простые
ощущения. Наш ум делает выбор в известном направ-

•пении и решает, какие именно ощущения считать более
реальными и существенными.

Далее, в мире объектов, индивидуализированных та-
ким образом с помощью избирательной деятельности
ума, то, что называется опытом, всецело обусловлива-
ется воспитанием нашего внимания. Вещь может попа-
даться человеку на глаза сотни раз, но если он упорно
не будет обращать на нее внимания, то никак нельзя
будет сказать, что эта вещь вошла в состав его жиз-
ненного опыта. Мы видим тысячи мух, жуков и молей,
но кто, кроме энтомолога, может почерпнуть из своих
наблюдений подробные и точные сведения о жизни и
свойствах этих насекомых? В то же время вещь, уви-
денная раз в жизни, может оставить неизгладимый след
в нашей памяти. Представьте себе, что четыре амери-
канца путешествуют по Европе. Один привезет домой
богатый запас художественных впечатлений от костю-
мов, пейзажей, парков, произведений архитектуры,
скульптуры и живописи. Для другого во время путеше-
ствия эти впечатления как бы не существовали: он весь
был занят собиранием статистических данных, касаю-
щихся практической жизни. Расстояния, цены, количе-
ство населения, канализация городов, механизмы для
замыкания дверей и окон—вот какие предметы погло-
щали все его внимание. Третий, вернувшись домой, дает
подробный отчет о театрах, ресторанах и публичных
собраниях и больше ни о чем. Четвертый же, быть мо-
жет, во все время путешествия окажется до того погру-
жен в свои думы, что его память, кроме названий неко-
торых мест, ничего не сохранит. Из той же массы вос-
принятых впечатлений каждый путешественник избрал
то, что наиболее соответствовало его личным интересам,
и в этом направлении производил свои наблюдения.

Если теперь, оставив в стороне случайные сочетания
объектов в опыте, мы зададимся вопросом, как наш ум
рационально связывает их между собой, то увидим, что
и в этом процессе подбор играет главную роль. Всякое
суждение, как мы увидим в главе «Мышление», обуслов-
ливается способностью ума раздробить анализируемое
явление на части и извлечь из последних то именно,
что в данном случае может повести к правильному вы-
воду. Поэтому гениальным человеком мы назовем тако-
го, который всегда сумеет извлечь из данного опыта
истину в теоретических вопросах и указать надлежащие
средства в практических,

В области эстетической наш закон еще более несом-
ненен. Артист заведомо делает выбор в средствах худо-
жественного воспроизведения, отбрасывая все тона,
краски и размеры, которые не гармонируют друг с дру-
гом и не соответствуют главной цели его работы. Это
единство, гармония, «конвергенция характерных при-
знаков», согласно выражению Тэна, которая сообщает
произведениям искусства их превосходство над произ-
ведениями природы, всецело обусловлены элиминацией.
Любой объект, выхваченный из жизни, может стать про-
изведением искусства, если художник сумеет в нем от-
тенить одну черту как самую характерную, отбросив все
случайные, не гармонирующие с ней элементы.

Делая еще шаг далее, мы переходим в область эти-
ки, где выбор заведомо царит над всем остальным.
Поступок не имеет никакой нравственной ценности, ес-
ли он не был выбран из нескольких одинаково возмож-
ных, Бороться во имя добра и постоянно поддерживать
в себе благие намерения, искоренять в себе соблазни-
тельные влечения, неуклонно следовать тяжелой стезей
добродетели—вот характерные проявления этической
способности. Мало того, все это лишь средства к дости-
жению целей, которые человек считает высшими. Эти-
ческая же энергия par excellence (по преимуществу)
должна идти еще дальше и выбирать из нескольких це-
лей, одинаково достижимых, ту, которую нужно счи-
тать наивысшей. Выбор здесь влечет за собой весьма
важные последствия, налагающие неизгладимую печать
на всю деятельность человека. Когда человек обдумы-
вает, совершить преступление или нет, выбрать или нет
ту или иную профессию, взять ли на себя эту долж-
ность, жениться ли на богатой, то выбор его в сущности
колеблется между несколькими равно возможными бу-
дущими его характерами. Решение, принятое в данную
минуту, предопределяет все его дальнейшее поведение.
Шопенгауэр, приводя в пользу своего детерминизма тот
аргумент, что в данном человеке со сложившимся ха-
рактером при данных условиях возможно лишь одно
определенное решение воли, забывает, что в такие кри-
тические с точки зрения нравственности моменты для
сознания сомнительна именно предполагаемая закончен-
ность характера. Здесь для человека не столь важен
вопрос, как поступить в данном случае,— важнее опре-
делить, каким существом ему лучше стать на будущее
время.

Рассматривая человеческий опыт вообще, можно
сказать, что способность выбора \ различных людей
имеет очень много общего. Род'человеческий сходит-
ся в том, на какие объекты следует обращать особое
внимание и каким объектам следует давать названия;

в выделенных из опыта элементах мы оказываем пред-
почтение одним из них перед другими также весьма
аналогичными путями. Есть, впрочем, совершенно ис-
ключительный случай, в котором выбор не был произ-
веден ни одним человеком вполне аналогично с другим.
Всякий из нас по-своему разделяет мир на две поло"
винки, и для каждого почти весь интерес жизни сосре-
доточивается на одной из них, но пограничная черта
между обеими половинками одинакова: «я» и «не-я».
Интерес совершенно особенного свойств, который вся-
кий человек питает к тому, что называет «я» или «мое»,
представляет, быть может, загадочное в моральном
отношении явление, но во всяком случае должен счи-
таться основным психическим фактом. Никто не может
прояйлячь одинаковый ингерес к собственной личности
и к личности ближнего. Личность ближнего сливается
со всем остальным миром в общую массу, резко проти-
вополагаемую собственному «я». Даже полураздавлен-
ный червь, как говорит где-то Лотце, противопоставляет
своему страданию всю остальную Вселенную, хотя п не
имеет о ней и о себе самом ясного представления. Для
меня он—простая частица мира, но и я для него—та-
кая же простая частица. Каждый из нас раздваивает
мп'1 по-своему.

Дав общую характеристику психических явлений,
обратимся теперь к более тонкому анализу душевной
я.изни и в следующей главе прежде всего познакомимся
("„лиже с фактом самосознания, к которому нас привело
ьредшествующее исследование.

Глава XII. Личность

Личность и «.я». О чем бы я ни думал, я всегда в то же
1 ремя более или менее осознаю самого себя, свое лич-
) ое существование. Вместе с тем ведь это я сознаю, так
чго мое самосознание являегся как бы двойственным—
частью познаваемым и частью познающим, частью объ-
ектом и частью субъектом; в нем надо различать две
счороны. из которых для краткости одну мы будем на-

8С

зывать личностью, а другую—«я».>.Я говорю «две сто-
роны», а не «две обособленные сущности», так как при-
знание тождества нашего «я» и нашей личности даже в
самом акте их различения есть, быть может, самое не-
укоснительное требование здравого смысла, и мы не
должны упускать из виду это требование с самого на-
чала, при установлении терминологии, к каким бы
выводам относительно ее состоятельности мы ни пришли
в конце исследования. Итак, рассмотрим сначала 1) по-
знаваемый элемент в сознании личности, или, как иногда
говорят, наше эмпирическое Ego, и затем 2) познающий
элемент в нашем сознании, наше «я», чистое Ego, как
выражаются некоторые авторы.

А. Познаваемый элемент в личности

Эмпирическое «я» или личность. Трудно провести
черту между тем, что человек называет самим собой и
своим. Наши чувства и поступки по отношению к неко-
торым принадлежащим нам объектам в значительной
степени сходны с чувствами и поступками по отношению
к нам самим. Наше доброе имя, наши дети, наши про-
изведения могут быть нам так же дороги, как и наше
собственное тело, и могут вызывать в нас те же чув-
ства, а в случае посягательства на них — то же стремле-
ние к возмездию. А тела наши — просто ли они наши
или это мы сами? Бесспорно, бывали случаи, когда лю-
ди отрекались от собственного тела и смотрели на него
как на одеяние или даже тюрьму, из которой они когда-
нибудь будут счастливы вырваться.

Очевидно, мы имеем дело с изменчивым материалом:

тот же самый предмет рассматривается нами иногда
как часть нашей личности, иногда просто как «наш», а
иногда — как будто у нас нет с ним ничего общего. Впро-
чем, в самом широком смысле личность человека со-
ставляет общая сумма всего того, что он может на-
звать своим: не только его физические и душевные ка-
чества, но также его платье, дом, жена, дети, предки
и друзья, его репутация и труды, его имение, лошади,
его яхта и капиталы. Все это вызывает в нем аналогич-
ные чувства. Если по отношению ко всему этому дело
обстоит благополучно — он торжествует; если дела при-
ходят в упадок — он огорчен; разумеется, каждый из

6-833 g^

перечисленных нами объектов неодинаково влияет на
состояние его духа, но все они оказывают более или
менее сходное воздействие на его самочувствие. Пони-
мая слово «личность» в самом широком смысле, мы
можем прежде всего подразделить анализ ее на три
части в отношении 1) ее составных элементов; 2) чувств
и эмоций, вызываемых ими (самооценка); 3) поступков,
вызываемых ими (заботы о самом себе и самосохране-

h^l-—————————————— - ———^__-———

у Составные элементы личности могут быть подразде-
лены также на три класса: 1) физическую личность,
^ 2) социальную личность и 3) духовную личность. ^^—
^v" Физическая личность. Ь каждом из нас телесная ор-
ганизация представляет существенный компонент нашей
физической личности, а некоторые части тела могут
быть названы нашими в теснейшем смысле слова. За
телесной организацией следует одежда. Старая пого-
ворка, что человеческая личность состоит из трех частей:

души, тела и платья,— нечто большее, нежели простая
шутка. Мы в такой степени присваиваем платье нашей
личности, до того отождествляем одно с другой, что
немногие из нас, не колеблясь ни минуты, дадут реши-
тельный ответ на вопрос, какую бы из двух альтерна-
тив они выбрали: иметь прекрасное тело, облеченное в
вечно грязные и рваные лохмотья, или под вечно новым
костюмом скрывать безобразное, уродливое тело. Затем
ближайшей частью нас самих является наше семейство,
отец и мать, жена и дети — плоть от плоти и кость от
кости нашей. Когда они умирают, исчезает часть нас
самих. Нам стыдно за их дурные поступки. Если кто-
нибудь обидел их, негодование вспыхивает в нас тотчас,
как будто мы сами были на их месте. Далее следует
наш домашний очаг, наш home. Происходящее в нем
составляет часть нашей жизни, его вид вызывает в нас
нежнейшее чувство привязанности, и мы неохотно про-
щаем гостю, который, посетив нас, указывает недостат-
ки в нашей домашней обстановке или презрительно к
ней относится. Мы отдаем инстинктивное предпочтение
всем этим разнообразным объектам, связанным с наи-
более важными практическими интересами нашей жиз-
ни. Все мы имеем бессознательное влечение охранять
наши тела, облекать их в платья, снабженные украше-
ниями, лелеять наших родителей, жену и детей и при-
искивать себе собственный уголок, в котором мы могли

бы жить, совершенствуя свою домашнюю обстановку.

Такое же инстинктивное влечение побуждает нас
накапливать состояние, а сделанные нами ранее приоб-
ретения становятся в большей или меньшей степени
близкими частями нашей эмпирической личности. Наи-
более тесно связаны с нами произведения нашего кров-
ного труда. Немногие люди не почувствовали бы своего
личного уничтожения, если бы произведение их рук и
мозга (например, коллекция насекомых или обширный
рукописный труд), созидавшееся ими в течение целой
жизни, вдруг оказалось уничтоженным. Подобное же
чувство питает скупой к своим деньгам. Хотя и правда,
что часть нашего огорчения при потере предметов обла-
дания обусловлена сознанием того, что мы теперь дол-
жны обходиться без некоторых благ, которые рассчиты-
вали получить при дальнейшем пользовании утрачен-
ными ныне объектами, но все-таки во всяком подобном
случае сверх того в нас остается еще чувство умаления
нашей личности, превращения некоторой части ее в ни-
что. И этот факт представляет собой самостоятельное
психическое явление. Мы сразу попадаем на одну доску
с босяками, с теми pauvres diables (отребьем), которых
мы так презираем, и в то же время становимся более
чем когда-либо отчужденными от счастливых сынов
земли, властелинов суши, моря и людей, властелинов,
живущих в полном блеске могущества и материальной
обеспеченности. Как бы мы ни взывали к демократиче-
ским принципам, невольно перед такими людьми явно
или тайно мы переживаем чувства страха и уважения.

Социальная личность. Признание в нас личности со
стороны других представителей человеческого рода де-
лает из нас общественную личность. Мы не только стад-
ные животные, не только любим быть в обществе себе
подобных, но имеем даже прирожденную наклонность
обращать на себя внимание других и производить на
них благоприятное впечатление. Трудно придумать бо-
лее дьявольское наказание (если бы такое наказание
было физически возможно), чем если бы кто-нибудь
попал в общество людей, где на него совершенно не
обращали внимания. Если бы никто не оборачивался при
нашем появлении, не отвечал на наши вопросы, не ин-
тересовался нашими действиями, если бы всякий при
встрече с нами намеренно не узнавал нас и обходился с
нами как с неодушевленными предметами, то нами ов-

ладело бы свого рода бешенство, бессильное отчаяние.
Здесь облегчением были бы жесточайшие телесные муки,
лишь бы при них мы чувствовали, что при всей безвы-
ходности нашего положения мы все-таки не пали на-
столько низко, чтобы не заслуживать ничьего внимания.

Собственно говоря, у человека столько социальных
личностей, сколько индивидов признают в нем личность
и имеют о ней представление. Посягнуть на это пред-
ставление—значит посягнуть на самого человека. Но,
принимая во внимание, что лица, имеющие представле-
ние о данном человеке, естественно распадаются на
классы, мы можем сказать, что на практике всякий че-
ловек имеет столько же различных социальных лично-
стей, сколько имеется различных групп людей, мнением
которых он дорожит. Многие мальчики ведут себя до-
вольно прилично в присутствии родителей или препода-
вателей, а в компании невоспитанных товарищей бес-
чинствуют и бранятся, как пьяные извозчики. Мы выстав-
ляем себя в совершенно ином свете перед нашими деть-
ми, нежели перед клубными товарищами; мы держим
себя иначе перед нашими постоянными покупателями,
чем перед нашими работниками; мы — нечто совершен-
но другое по отношению к нашим близким друзьям, чем
по отношению к нашим хозяевам или к нашему началь-
ству. Отсюда на практике получается деление человека
на несколько личностей; это может повести к дисгармо-
ничному раздвоению социальной личности, например, в
случае, если кто-нибудь боится выставить себя перед
одними знакомыми в том свете, в каком он представля-
ется другим; но тот же факт может повести к гармо-
ничному распределению различных сторон личности, на-
пример, когда кто-нибудь, будучи нежным по отноше-
нию к своим детям, является строгим к подчиненным
ему узникам или солдатам.

Самой своеобразной формой социальной личности
является представление влюбленного о личности люби-
мой им особы. Ее судьба вызывает столь живое участие,
что оно покажется совершенно бессмысленным, если
прилагать к нему какой-либо иной масштаб, кроме
мерила органического индивидуального влечения. Для
самого себя влюбленный как бы не существует, пока его
социальная личность не получит должной оценки в гла-
зах любимого существа, в последнем случае его восторг
превосходит все границы.

Добрая или худая слава человека, его честь или
позор — это названия для одной из его социальных лич-
ностей. Своеобразная общественная личность человека,
называемая его честью,— результат одного из тех раз-
двоений личности, о которых мы говорили. Представле-
ние, которое складывается о человеке в глазах окру-
жающей его среды, является руководящим мотивом для
одобрения или осуждения его поведения, смотря по то-
му, отвечает ли он требованиям данной общественной
среды, которые он мог бы не соблюдать при другой жи-
тейской обстановке. Так, частное лицо может без зазре-
ния совести покинуть город, зараженный холерой, но
священник или доктор нашли бы такой поступок несов-
местимым с их понятием о чести. Честь солдата побуж-
дает его сражаться и умирать при таких обстоятель-
ствах, когда другой человек имеет полное право скрыть-
ся в безопасное место или бежать, не налагая на свое
социальное «я» позорного пятна.

Подобным же образом судья или государственный
муж в-силу своего положения находит бесчестным за-
ниматься денежными операциями, не заключающими в
себе ничего предосудительного для частного лица. Не-
редко можно слышать, как люди проводят различие
между отдельными сторонами своей личности: «Как че-
ловек я жалею вас, но как официальное лицо я не могу
вас пощадить»; «В политическом отношении он мой со-
юзник, но с точки зрения нравственности я не выношу
его». То, что называют мнением среды, составляет один
из сильнейших двигателей в жизни. Вор не смеет об-
крадывать своих товарищей; карточный игрок обязан
платить карточные долги, хотя бы он вовсе не платил
иных своих долгов. Всегда и везде кодекс чести феше-
небельного общества возбранял или разрешал извест-
ные поступки единственно в угоду одной из сторон на-
шей социальной личности. Вообще вы не должны лгать,
по в том, что касается ваших отношений к известной
даме,—лгите, сколько вам угодно; от равного себе вы
принимаете вызов на дуэль, но вы засмеетесь в глаза
лицу низшего по сравнению с вами общественного по-
ложения, если это лицо вздумает потребовать от вас
удовлетворения,— вот примеры для пояснения нашей
мысли.

Духовная личность. Под духовной личностью, по-
скольку она связана с эмпирической, мы не разумеем

того или другого отдельного преходящего состояния
сознания. Скорее, мы разумеем под духовной личностью
полное объединение отдельных состояний сознания, кон-
кретно взятых духовных способностей и свойств. Это
объединение в каждую отдельную минуту может стать
объектом нашей мысли и вызвать эмоции, аналогичные
эмоциям, производимым в нас другими сторонами нашей
личности. Когда мы думаем о себе как о мыслящих
существах, все другие стороны нашей личности пред-
ставляются относительно нас как бы внешними объек-
тами. Даже в границах нашей духовной личности неко-
торые элементы кажутся более внешними, чем другие.
Например, наши способности к ощущению представля-
ются, так сказать, менее интимно связанными с нашим
«я», чем наши эмоции и желания. Самый центр, самое
ядро нашего «я», поскольку оно нам известно, святое
святых нашего существа — это чувство активности, об-
наруживающееся в некоторых наших внутренних душев-
ных состояниях. На это чувство внутренней активности
часто указывали как на непосредственное проявление
жизненной субстанции нашей души. Так ли это или нет,
мы не будем разбирагь, а отметим здесь только свое-
образный внутренний характер душевных состояний, об-
ладающих свойством казаться активными, каковы бы
ни были сами по себе эти душевные состояния. Кажет-
ся, будто они идут навстречу всем другим опытным эле-
ментам нашего сознания. Это чувство, вероятно, прису-
ще всем людям.