Эти типы могут различными способами сочетаться

Есть такой композиционный тип, который носит название рассказ в рассказе. Там могут быть разные варианты в смысле отношений автора-рассказчика и в смысле объема, кому сколько отдано. Иногда сам рассказ в рассказе может быть главнее рассказа, в который он помещен. В «Герое нашего времени» все еще сложнее: тот, кто ехал на перекладных из Тифлиса, Максим Максимыч (а в нем — рассказ Казбича о коне), потом журнал Печорина, и все это обрамляется повествованием первого рассказчика. К. Паустовский, рассказ «Полотый сахар».

27. Соотношение «образ автора — образ рассказчика» и язык персона­жей.

В реалистических произведениях, построенных по принципу «авторского повествования», язык персонажей дифференцируется, то есть наделяется особенностями, определяемыми образованием, профессией, возрастом, местом жительства и т. п. каждого персонажа.

«Образ рассказчика, — писал В. В. Виноградов, — накладывает отпечаток и на формы изображения персонажей: герои уже не «самораскрываются» в речи, а их речь передается по вкусу рассказчика — в соответствии с его стилем в принципах его монологического воспроизведения»

Таким образом, если персонаж не имеет хорошего образования, живет в деревне, где основным средством общения является диалект, и ра-ботает, скажем, плотником, то язык его будет существенно отличаться от «авторского языка». А в случае передачи по-вествования рассказчику изображение языка персонажей зависит от соотношения образа рассказчика и образа автора. Когда образ рассказчика приближен к образу автора, язык персонажей может так же дифференцироваться, как в «авторском» изложении. Но когда образ рассказчика отдален от образа автора характерологическими языковыми средствами, язык персонажей сближается с языком рассказ-чика и тем самым выравнивается, лишается собственной индивидуальности.

Показательный пример подчинения языка персонажа языку рассказчика можно привести из знаменитого сказа П. Бажова «Малахитовая шкатулка». Об одном из приказчиков барина Турчанинова здесь говорится:

«Он, сказывают, из чужестранных земель был, на всяких языках будто говорил, а по-русски похуже. Чисто-то выговаривал одно — пороть. Свысока так, с растяжкой — па-роть. О какой недостаче ему заговорят, одно кричит: пароть! Его Паротей и прозвали».

И хотя в этой характеристике четко сказано, что по-русски Паротя чисто выговаривал всего одно слово, в его репликах не изображаются произношение, грамматические формы, синтаксис и т. п. выходца из «чужестранных земель». Язык Пароти не отделяется ни от языка рассказчика, ни от языка других персонажей:

«Паротя видит, что жене шибко не мило, он и давай чихвостить:

— Страмина ты, страмина! Что ты косоплётки плетёшь, барину в глаза песком бросашь! Какой я тебе патрет показывал? Здесь мне его шили. Та самая девушка, про которую они вон говорят. Насчет платья — лгать не буду — не знаю. Платье какое хошь надеть можно. А камни у них были. Теперь у тебя в шкапу заперты. Сама же их купила за две тысячи, да надеть не смогла