Встреча с юностью

В харьковской гостинице на барьере, отгораживающем от вестибюля стол администратора, стояла табличка: «Мест нет». Пришлось объясняться, как водится, с администратором, потом с директором. Неизвестно, что больше помогло — красноречие, штамп известного на всю страну Кировского завода в командировочном удостоверении или то, что в графе «цель командировки» было туманно, но удачно написано: «Спецзадание». Главное, Духова в конце концов разместили с прямо-таки пугающей роскошью — в просторном, устланном коврами номере со старинной люстрой и лепным карнизом, на котором кое-где блестели ещё остатки позолоты. Правда, из «удобств» был только умывальник, прикреплённый к стене у двери, всё остальное — в общем коридоре.

Умывшись и переодевшись, Духов, очень довольный и в приподнятом настроении, пошёл прогуляться по городу, в котором не был десять лет. День угасал, но солнце ещё властвовало на небе, обдавая землю животворным по весне теплом. Вот куда уже пришла настоящая весна. Свежо зеленели тополя, цвела сирень. Женщины, особенно те, что помоложе, щеголяли в туфельках и белых шляпках и выглядели гораздо привлекательнее москвичек и ленинградок, ещё не снявших пальто и шапки. Впрочем, чернобровые южанки вообще, кажется, сильно выигрывают в сравнении с бледными северянками. Влияние благословенного юга…

Город мало изменился, разве что обветшал немного — пооблупились стены домов, давно не крашены заборы. Но весенняя буйная зелень всё скрашивает. А вот и знаменитый ресторан «Бристоль». Когда-то рабфаковец Духов, проходя мимо этого фешенебельного ресторана, сжимал кулаки. За стёклами его огромных зеркальных окон сверкали хрусталём люстры, гремела весёлая танцевальная музыка. В те годы в «Бристоле» собирались, прокучивая неправедные барыши, нэпманы. Что греха таить — рабфаковец Духов, несмотря на всю ненависть к нэпманам, не отказался бы хоть на минут заглянуть в «Бристоль», увидеть своими глазами роскошь, в которой купались богачи. Но у массивной, всегда закрытой двери безотлучно стоял на страже осанистый старик в форме с золотыми галунами, хорошо знавший, кого можно пропустить…

Теперь Духов увидел, что знакомая дверь гостеприимно открыта, а стража порядка не видно. Да сегодня тот, вероятно, и не посмел бы остановить его. «А почём бы не осуществить давнишнее желание?» — подумал он улыбаясь воспоминаниям юности. И круто свернул к двери ресторана.

В небольшом зале много свободных столиков. Он облюбовал один из них у окна. Огляделся. Лепные потолки с позолотой, бронзовые бра в простенках высоких окон, портьеры малинового бархата — всё это уже пообтёртое и пооблезлое, но вечером, при свете люстр выглядит, вероятно, ещё достаточно внушительно. А все столы, покрытые не первой свежести скатертями, и стулья — обыкновенные, нарпитовские. Официантки, все как одна немолодые и некрасивые, стояли, скучая, у буфетной стойки, демонстративно не обращая внимания на нового посетителя.

В сельском клубе в Веприке Николай когда-то с успехом выступал в любительских спектаклях, и отец, Леонид Викторович, исполнявший главные роли в «Запорожце за Дунаем» и «Назаре Стодоле», прочил сыну артистическую карьеру. Актёром он не стал, но очень любил разного рода шутливые розыгрыши. Сейчас он решил разыграть из себя важного посетителя. И для начала строго постучал вилкой по огромному графину с водой, стоявшему посередине столика. Подошла официантка, полногрудая, рыжая, сурового вида, смахнула салфеткой со скатерти что-то невидимое.

— Этот стол не обслуживается.

— Жаль, мне он очень понравился, — ласково сказал посетитель. — Куда же прикажете сесть?

— Да хоть вон за тот стол. Видите, сидят всего двое.

За столиком, на который указала официантка, скромно сидела парочка, о чём-то тихо разговаривая.

— А вы уверены, что я им не помешаю? Ведь я, к сожалению, с ними не знаком. И они меня не приглашали.

— А им всё равно ждать, пока стол не укомплектуем. Неполные столы не обслуживаем.

— Понимаю. Очень разумно. Меньше, знаете ли, хлопот. Ваш директор — умный, способный руководитель. Но я прошу обслужить меня одного. За этим столом… В виде исключения.

Посетитель выглядел загадочно. Официантка молча положила перед ним солидный, в малиновом переплёте, прейскурант. С золотым тиснением. Вероятно, остался ещё «от тех времён». Входя в роль, он молча погрузился в изучение малиновой летописи. А рыжая пусть подождёт. Заказ — дело серьёзное, спешка тут неуместна.

— Итак, вы хотите знать, что я буду пить? — наконец сказал он, строго взглянув на официантку. — Принесите-ка мне, голубушка, для начала коньячку «финь шампань» и… к нему… икорки зернистой… и лимончик.

— Коньяка нет. Икры не бывает. Лимонов тоже нет.

— Тэ-кс-с. Но в прейскуранте…

— Там стоят птички. Птичка — значит, нет.

Только теперь посетитель обратил внимание на скромные карандашные пометки, стоявшие почти против каждого названия в длинном прейскуранте.

— Ого, да тут целый птичий базар, — сокрушённо вздохнул он. — Но у лимона птички нет, — упрямо сказал посетитель, не желая сдаваться.

— Птички нет, но лимонов тоже нет.

— Забыли поставить птичку?

— Птичка была. Должно быть, какой-то хулиган из посетителей стёр.

И тут актёр-любитель дрогнул. Игра получалась какая-то странная. Неизвестно, кто кого разыгрывает. Стало вдруг скучно и неинтересно.

Официантка, по-своему истолковавшая огорчение клиента, не без сочувствия оказала:

— Есть горилка с перцем.

— Благодарю вас, горилкой не интересуюсь, — сказал посетитель, вставая. — Я вообще-то непьющий. Извините.

И, вежливо поклонившись, направился к выходу. Рыжая официантка проводила странного посетителя изумленным взглядом.

Недалеко от «Бристоля», в переулке, было здание геодезического и землеустроительного института, на рабфаке которого он когда-то учился.

Как всё-таки быстротечно время! Когда-то он уехал отсюда в Ленинград поступать в политехнический институт. Ведь ещё в родном Веприке, подростком, он увлекался техникой, удивляя односельчан тем, что мог починить часы, отремонтировать сеялку. А однажды на спор собрал радиоприёмник, принимавший Москву. После школы работал на сахарном заводе резчиком свёклы, но вскоре «был замечен» и переведён в технико-нормировочное бюро. И здесь проявил себя. Потому-то и послали его комсомольцы завода на рабфак, единодушно и великодушно отдав ему единственную путёвку…

С поступлением в Ленинградский политехнический институт по направлению отдела рабфаков Главпрофобра получилась серьёзная заминка. Его документы вызвали сомнение. Канцелярия отказала в выдаче лекционной книжки, он не мог получить чертёжную доску, записаться в библиотеку… Объяснили и причину — в удостоверении об окончании рабфака не указаны пройденные дисциплины. «Удостоверения такой формы выдавались всем рабфаковцам нашего института», — безуспешно доказывал Духов.

Кое-что прояснилось, когда Николая неожиданно в звали на беседу к товарищу в полувоенной форме, занимавшему в институте не совсем ясное, но, несомненно важное положение. Беседа с этим спокойным, даже несколько флегматичным человеком навсегда запомнилась молодому студенту.

— Духов — это ваша настоящая фамилия? — негромко спросил он.

— То есть… в каком смысле? — растерялся Николай. — Я не совсем понимаю…

— В анкете вы указали, что ваш отец занимается хлебопашеством. Имеет две десятины земли, дом и одну лошадь. — Товарищ сделал внушительную паузу. — Словом, крестьянин-бедняк. Но, по имеющимся сведениям, Духов Леонид Викторович — в прошлом военный фельдшер, служил на сахарном заводе земельного магната Маслюка, заведовал амбулаторией.

— До революции — да, работал на сахарном заводе фельдшером. Но потом завод закрылся, отец остался без работы и с тех пор занимается хлебопашеством.

Товарищ со скучающим видом посмотрел куда-то в окно. Потом снова обратился к лежащей перед ним папке.

— В анкете указано, что в тысяча девятьсот двадцатом году вы окончили единую трудовую школу второй ступени. Где находится эта школа?

— В уездном городе Гадяче.

— Бывшая классическая гимназия?

— Да, но в девятнадцатом году она была преобразована в единую трудовую школу.

Товарищ слегка и, кажется, с удовлетворением кивнул. Потом тем же флегматичным тоном продолжал:

— Значит, вы поступили на рабфак, имея за плечами гимназию?

— Да, но… прошло несколько лет. Я работал на заводе. Многое забылось.

— Вы знакомы лично с товарищем Полоцким?

Понятно. Подозревается протекция со стороны Александра Аркадьевича. Но он действительно помог Духову с направлением в институт. Более того, посоветовал поступать именно, в Ленинградский политехнический институт и сам предложил помощь. Рекомендацией заместителя наркома просвещения Украины товарища Полоцкого можно гордиться, скрывать тут нечего.

— Да, знаком. Мы земляки. Он тоже уроженец Веприка.

— И отца его знаете?

— Да, он работал провизором в Веприке.

— Там, где ваш отец был фельдшером?

— Да.

На этом беседа закончилась. Больше вопросов у товарища не оказалось. И слава богу. Мог бы ведь спросить ещё и о матери. Тогда пришлось бы сказать, Мария Михайловна — дочь помещика из полтавского села Кибинцы. Но попробуй доказать, что её отец, Михаил Никифорович Осипов, мало что сохранил в себе дворянского. Он настолько обеднел, что ещё до революции сам крестьянствовал, имея совсем небольшой земельный надел и всего лишь несколько лошадей.

Мог бы Николай рассказать о семейном предании как в доме Осиповых во времена былые гостил сам Николай Васильевич Гоголь. И будто бы очень заинтересовался историей тяжбы прадеда Николая — Никифора Осипова с соседним помещиком Пищи-Мухой. Дед Михаил Никифорович утверждал, что в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» отразились подлинные перипетии этой фамильной тяжбы. Николаю это казалось очень интересным. Но товарищ в полувоенном костюме мог отнестись к фамильному преданию совсем иначе. А положение и без того незавидное. Видно, его социальное происхождение внушает сильные подозрения.

Он много и мучительно раздумывал о том, что делать. Думал даже о том, не оставить ли институт и не вернуться ли в родной Веприк. Но потом решил написать обо всём Александру Аркадьевичу Полоцкму. Письмо получилось длинное, сумбурное, полное обид и жалоб неизвестно на что и на кого. Было в нём что-то насчёт тупого бюрократизма, нетерпимости и даже сентенции философского толка вроде того, что «мы отрицаем значение благородного происхождения, а исповедуем веру в пролетарское происхождение, не менее реакционную и вредную».

Александр Аркадьевич, как ни странно, ответил. Правда, коротко, всего на полстранички. Написал, что сделает всё необходимое и возможное, ибо верит в его незаурядные инженерные способности. А искать среди молодёжи людей одарённых и направлять их на учёбу в лучшие учебные заведения страны он считает первейшим долгом каждого работника народного образования, каждого большевика, если он всерьёз озабочен будушим социализма. «Только в этом случае страна будет иметь необходимые кадры талантливых инженеров и учёных…»

…Вспоминая эти события, Духов подумал о том, что пожалуй, нет на свете человека, который сыграл бы такую заметную роль в его судьбе, как Александр Аркадьевич. Он помог решительно и до конца в главном — пробиться на дорогу, ведущую навстречу призванию. А ведь они, в сущности, были мало знакомы. Когда-то рабфаковец Духов, робея, пришёл на квартиру замнаркома на Пушкинской, не зная, какой его ждёт приём. Александр Аркадьевич несколько лет работал в советских учреждениях за границей, теперь был заместителем у самого Скрыпника. Достигая высокого положения, люди часто меняются, и не всегда в лучшую сторону… Но опасения оказались напрасными. Александр Аркадьевич и его супруга приняли земляка приветливо. Помог и случай: у Полоцких как раз начал «барахлить» привезённый из-за границы радиоприёмник знаменитой фирмы «Телефункен». Рабфаковец попросил разрешения посмотреть аппарат, быстро разобрался в схеме, и в квартире снова зазвучали голоса Москвы, Берлина, Парижа…

Вот тогда-то Александр Аркадьевич, порасспросив Николая о планах, и сказал решительно, что ему лучше стать не землемером, а инженером. И всё сделал, чтобы открыть ему дорогу в знаменитый ЛПИ.

А он, Духов? Проявил, как водится, обычную «расейскую» неблагодарность. Слышал ведь от отца, что в последние годы у Александра Аркадьевича не всё благополучно. После ухода наркома Скрыпника пришлось уйти и ему… Работал, по слухам, то ли директором небольшой средней школы, то ли ФЗУ. Живёт, вероятно, там же, на Пушкинской. Вот кого просто необходимо навестить! А поклон геодезическому институту — после. Рано ещё впадать в старческую сентиментальность и пускать слезу на пепелищах юности!

На втором этаже знакомая квартира была закрыта, звонок не работал. На высокой массивной двери — слой пыли, почтовый ящик открыт. Почему-то стало тревожно на душе.

Этажом выше жил знакомый и даже, кажется, какой-то родственник Полоцких. Как его? Да, Марк Тарасович Шевченко. Запомнился своим отчеством и фамилией. Вроде бы даже имел какое-то отношение к потомкам великого кобзаря.

Открыл дверь сам Марк Тарасович. Всё такой же представительный, с красивым и несколько даже надменным лицом восточного типа.

— Здравствуйте, Марк Тарасович. Вы меня узнаёте? Я Духов, Николай Леонидович.

Увы, Марк Тарасович, кажется, запамятовал — смотрит отчуждённо, настороженно.

— Мы встречались с вами у Александра Аркадьевича. Правда, это было много лет назад…

Нет, не вспоминает, забыл его Марк Тарасович. Потом почему-то испуганно оглянулся по сторонам, попятился к двери.

— Мы встречались у Полоцких, — успокаивающе улыбаясь, сказал Николай Леонидович. — Я, собственно, зашёл навестить Александра Аркадьевича, но в квартире никого нет. Вы не подскажете, где он может быть?

Да, с этим Шевченко что-то явно не в порядке. Только глаза таращит. Может быть, выпадение памяти? Бывает.

— И Розу Борисовну не помните? — удивлённо сказал Николай Леонидович. — Вы же её родственник, кажется, двоюродный брат.

И тут Марк Тарасович обрёл наконец дар речи.

— Вы что-то путаете, молодой человек, — надменно, но почему-то шёпотом сказал он. — Я с Полоцкими не знаком и никогда у них не бывал, — громче и ещё надменнее продолжал он. — Ничего о них не знаю и не желаю знать. О Розе Борисовне впервые слышу. А вас, извините, впервые вижу!

И захлопнул дверь. Но прежде чем он успел скрыться за дверью, Николай Леонидович ясно увидел — узнал его Марк Тарасович, вспомнил. В глазах что-то вспыхнуло, какой-то огонёк узнавания мелькнул. Но взгляд блудливо скользнул в сторону. Эх, Марк Тарасович, Марк Тарасович. А ещё Шевченко!..