Счастье Пепса

По городу ходит человек со скучным лицом. Он немного прихрамывает. В одной руке у него ведро с клейстером и помазком, в другой – сверток разноцветных листов бумаги.

Хромой человек клеит афиши не только на вертушках, но и на всяком мало‑мальски подходящем месте. Клеит он их и на Артемкиной будке. Раньше Артемка афиш не читал. Побывав же раз в цирке, он уже ни одной афиши не пропускал и читал все подряд, до самой последней и самой мелкой строчки, в которой говорилось, что афишу разрешил печатать полицмейстер подполковник Жуков.

Артемка знал, что в цирке готовят пантомиму. Иногда ему даже удавалось видеть, как собравшиеся на арену цирковые артисты, борцы и униформисты молча размахивают руками, дерутся деревянными мечами, кланяются, а Самарин, короткий, толстый человек с бритым лицом, стоит посредине арены и кричит:

– Где ваша мимика? Где ваша мимика, черт вас возьми?! Пахомов, сделайте улыбающееся лицо! Улыбающееся, я говорю, а не идиотское!

Артемка с любопытством ждал пантомимы и всякий раз выскакивал из будки, как только слышал, что снаружи по стене гуляет помазок.

Наконец появилась долгожданная афиша. Она была едко‑зеленого цвета и вдвое больше обыкновенной. На афише стоял толстый мужчина в широченных штанах, на бритой голове косичка, усы вниз, и целился из ружья в черноусого красавца.

«Тарас Бульба», – прочитал Артемка название пантомимы и подумал: «Если б не я, не видать бы вам ни Тараса, ни Бульбы!»

– О, Артиомка! – услышал он сзади. – Я очень много искал твой фабрик. Где есть твой фабрик?

– Это и есть моя фабрика, – сказал Артемка с гордостью. – Короче, мастерская по починке обуви и заливке калош, или, что то же самое, сапожная будка.

Будка была закоптелая, вся в заплатах и мелких щелях. Пепс только покачал головой. Потом он подошел ближе к афише и провел пальцем под крупной печатной строчкой: «Участвуют все артисты цирка и весь состав чемпионата».

– Это не есть правда, – сказал он.

– Так и не дал, значит, тебе Самарин роли?

– Нет, он очень плехая, Самарин.

– Хулиган, короче, – сказал Артемка.

– Хулиган, – согласился Пепс. Он вынул из бокового кармана небольшой томик и дал его Артемке:

– Вот, Артиомка, это я купил в магазине. Пойдем твоя фабрик. Я очень плехо знаю русский слова. Ти будешь читать, я буду слюшать. Я очень буду слюшать.

Артемка развернул томик. Это были повести Гоголя и в их числе «Тарас Бульба».

– О, – обрадовался Артемка, – это ты здорово придумал! – И тут же встревоженно спросил: – А ты в будку влезешь?

Пепс взглядом измерил будку и уверенно сказал:

– Влечешь.

– Ну, пошли!

В будке Пепсу неудобно: спина согнута, голова упирается в полку с колодками, ноги – в стену. Но он, кажется, этого не замечает и не сводит с Артемки глаз.

Какая, однако, досада, что так часто попадаются непонятые слова! Пепс то и дело кладет руку на книгу и, прерывая чтение, спрашивает:

– Что есть свитка? Что есть отчизна? Что есть чертовы ляхи?

Артемке и самому многие слова непонятны. Все‑таки, что знает, он объясняет:

– Свитка – это шуба, или, короче, пальто. Чертовы ляхи – это которые житья казакам не давали.

Но если отдельные слова и остались непонятными, зато во всем ходе событий Пепс разобрался прекрасно, и повесть пришлась ему как нельзя больше по душе. Слушая ее, он вздыхал, качал головой, закрывал глаза и все шептал какие‑то непонятные Артемке слова. К Андрию он отнесся презрительно в самом начале. А когда услышал, как тот, разнаряженный, выехал на великолепном аргамаке вместе с польскими шляхтичами, чтобы рубить своих же братьев‑казаков, то гадливо поморщился и сплюнул в лохань.

– Такой сердце надо собакам бросать! – сказал он. Зато от Остапа был в восторге и все повторял:

– О, Остап, о, это хорошая казак!

А когда Артемка прочитал: «Но уж одолевают Остапа; уже один накинул ему на шею аркан, уже вяжут, уже берут Остапа. «Эх, Остап, Остап…» – кричал Тарас, пробиваясь к нему, рубя в капусту встречных и поперечных», Пепс схватился руками за голову и застонал.

Наибольшее впечатление произвел на Пепса сам Бульба.. Человек, убивший своего сына за измену родине и так страшно отомстивший поработителям, казался ему существом сверхъестественным. Он не спрашивал, существовал ли Тарас на самом деле; он видел Тараса как живого и пугал Артемку то гневными, то радостными выкриками.

Впрочем, Артемка и сам был захвачен не меньше.

За всю жизнь Артемка прочитал всего лишь две книги: «Как львица воспитала царского сына» и «Джек‑потрошитель». Но в этих книжках рассказывалось не о настоящей жизни, а о такой, какую выдумывают для забавы. Потому и отношение Артемки к книгам было такое же, как к забаве А тут вдруг самые настоящие люди, самая настоящая жизнь, – это Артемка почувствовал сразу.

Когда последняя страница была дочитана и Артемка поднял глаза на Пепса, тот сокрушенно покачал головой:

– Плехо, о, плехо!

– Как плохо? – возмутился Артемка. – Что ты!

– Зачем искал люлька? Люлька можно другой купить. А другой Тараса нет.

– А ты что хотел? Чтоб из Тарасовой люльки всякое барахло курило?

– Что есть барахле? – спросил Пепс.

– Барахло? Ну, это такой человек, у которого вместо головы лохань, а совести никакой, – ответил Артемка. – Короче – дрянь. Понятно? Ой, да что это мне есть захотелось! – сказал Артемка.

Пепс взглянул на часы: было уже около трех.

– Ти сегодня кушал? – спросил он Артемку.

– Я нет сегодня кушал, – ответил Артемка, из озорства ломая язык.

– Почему? – наивно удивился Пепс.

Артемка хотел сказать, что у него такой характер – не кушать, но промолчал, и отвернулся к окну.

Пепс некоторое время смотрел на него с недоумением, но вдруг испуганно заторопился:

– Пойдем, пойдем ресторан, Артиомка! О, Пепс, какой ти есть глюпий дурак!

На площадке мраморной лестницы Артемка увидел в большом золоченом зеркале всего себя: полинялая рубаха без пояса, босые, в серой пыли, ноги, а на штанах бахрома. Заглянул Артемка в зал, а там хрустальные подвески на люстрах и лакеи в манишках.

– Пепс! – сказал он. – Ну, чего нам тут делать? Пойдем в харчевню.

Но навстречу им уже скользил по паркету официант и с брезгливой почтительностью вытягивал вперед шею.

От консоме Артемка пришел в ярость: ни капусты, ни картошки – одна вода, и эту воду почему‑то надо есть ложкой. Но беф‑строганов съел с удовольствием. И все‑таки, когда Пепс спросил, не хочет ли Артемка еще кушать, он не задумываясь ответил:

– Борща и каши гречневой, во!

Прямо из ресторана они отправились в цирк. Там на четыре часа была назначена генеральная репетиция «Тараса Бульбы», и им не терпелось увидеть в лицах только что прочитанную повесть.

Но то, что они увидели, совсем не было похоже на репетицию: «поляки» и «казаки» сидели вместе на барьере арены и мирно курили, а по арене, ероша волосы, бегал Самарин и исступленно орал:

– Зарезал! Зарезал без ножа, проклятый человек! Ну что, ну что, ну что‑о я теперь буду делать?! Ради бога, ради черта, скажите мне, что я теперь буду делать?!

Ему не отвечали. «Поляки» и «казаки» продолжали пускать спокойно дым из носа.

– Почему Самарин злая? – спросил Пепс, подсаживаясь к одному из «поляков».

– Дядя Вася по пьяному делу ногу вывихнул, теперь некому Бульбу играть.

Пепс с минуту подумал, потом решительно перешагнул барьер и остановился перед Самариным.

– Я есть Бульба, – сказал он. Самарин оторопело взглянул, хотел было раскричаться, но только покачал головой.

– Ты есть идиот, – сказал он сочувственно.

– Я есть Бульба, – упрямо повторил Пепс и вынул из кармана книжку. Артиомка читал, я слюшал. Я все понимал. Я хочу делать Бульба.

Тогда Самарин поднял руки вверх, точно собрался прыгнуть на трапецию:

– Нет, это черт знает что! Когда же моему терпению наступит конец? Я спрашиваю вас: где видано, чтобы негр, черный негр играл запорожского казака! Где?!

Потом опустил руки и спокойно, как ни в чем не бывало сказал:

– Начинаем. Картина первая: Остап и Андрий слезают с коней, Бульба удивленно смотрит на их свитки. Пепс, становись здесь! Руки в бока. Вот так. Выше голову! Еще выше! Так.

Репетиция началась.

Когда какой‑то «лях» подошел к Артемке и попросил сбегать за папиросами, тот даже головы не повернул.

– Ты что, Шишкин внук, оглох? – удивился «лях». Нет, Артемка не оглох, он просто перестал существовать для всего мира. Он не оглох – наоборот, он весь превратился в зрение и слух. Слушает он только то, что говорит Самарин, и каждый раз страшно боится, что Пепс не сделает так, как тот показывает. Но бояться нечего: Пепс делает все так… да, так, – это видно даже из того, что Самарин уже не кричит, а только поправляет, даже называет Пепса милым другом. Нехорошо только, что Пепс горячится. Самарин то и дело напоминает ему:

– Спокойнее, спокойнее! Ты Бульба, а не факел в бурю.

Кончилась репетиция лишь перед самым началом представления, когда участвовавшим в первом отделении уже надо было идти переодеваться. От волнения и усердия Пепс даже взмок весь, как после долгой борьбы. Когда он уходил с арены, лицо его сияло от счастья.

– Артиомка, ти видел, ти видел? – допытывался он. – Хорошо я делал Бульба?

Он радовался, как ребенок, и все спрашивал, «будет ли объявлено публике, что вместо заболевшего дяди Васи роль Бульбы исполнит Пепс.

– Будет, будет, – успокаивал его администратор и гут же распорядился, чтобы заготовили несколько наклеек на афиши.

Впрочем, наклейки так на афиши и не попали. Самарин сказал:

– Не надо. Неудобно перед публикой. Да и черт его знает, как к этому отнесется начальство.

И Артемка видел, как готовые уже наклейки с именем Пепса бросили в ящик.

«Как это – неудобно?» – подумал он.

Но Пепсу Артемка ничего не сказал: тот был в таком восторге! Около него суетились гример, костюмер и парикмахер. Его одевали, под одежду подкладывали подушки, мазали лицо и руки белилами, лепили из замазки нос.

Первое отделение было занято обычным цирковым представлением. Пантомиме отвели второе и третье отделения. Пантомима шла впервые, и в цирк набралось столько народу, что Артемку чуть не задавили на галерке. Сначала в публике недоумевали: как это, мол, так – ходят люди, руками размахивают, а ничего не говорят. Но потом, в следующих картинах, вошли во вкус и стали даже поощрять действующих лиц.

– Держись, держись! – кричали с галерки, когда на Остапа со всех сторон насели ляхи. – Бей их, Бульба, бей! Вот так! Еще наддай, еще!

И актеры старались что было сил.

Первая часть пантомимы кончилась под громкие хлопки и выкрики. Вызывали дядю Васю и Кречета, который исполнял роль Остапа. Пепс выходил на арену и как‑то странно кланялся. Казалось, он что‑то хотел сказать и не решался.

– Это не дядя Вася! – кричал Артемка на галерке. – Это Пепс! Ей‑богу, Пепс!

Но на него никто не обращал внимания. Успех Пепса был явный, и Артемкины страхи как рукой сняло. Но как публика не понимает, что это Пепс, а не дядя Вася!

Ведь дядя Вася ниже Пепса. Артемка прикладывает руки трубкой ко рту и, перекрывая мужские басы, по‑петушиному орет:

– Пе‑е‑епс! Браво, Пе‑е‑епс!

– Тю, дурак! – говорит рядом какой‑то мастеровой, явившийся в цирк с рубанком и пилой. – То ж дядя Вася, а не Пепс.

– Дядя Вася? Дядя Вася? – У Артемки чуть слезы не брызнули из глаз. – А я говорю – Пепс! Вот ей‑богу, Пепс!

И тут мелькнула у него смелая мысль. Он оттолкнулся от перил и стремглав понесся вниз по лестнице. Через несколько минут наклейки, валявшиеся в мусорном ящике, уже красовались на афишах.

– Вот так! – говорил Артемка, намазывая клейстером последнюю наклейку. Ишь, ловкачи какие – чужую игру заедать!

Люди выходили в антракте из цирка, толпились у афиш и удивлялись:

– Так это был негр?! Смотри ты, как Бульбу разделал!

И Артемка, довольный, помчался к Пепсу рассказывать, что про него говорят в публике.

Пантомима имела огромный успех, особенно последняя картина. Конец повести был изменен так, что отступающие казаки снова наступают, в жестокой схватке разбивают поляков и уносят на руках уже мертвого Тараса.

Пепса вызывали шесть раз. Он выходил, кланялся и прижимал руку к сердцу, а ему со всех сторон разноголосо кричали: «Пе‑епс!», «Пе‑епс!», «Бульба‑а!».

Артемка стоял у малиновой портьеры и кричал громче всех. Уходя с арены, Пепс увидел его, засмеялся, сам захлопал в ладоши:

– Артиомка, Артиомка! Я такой, такой… Он хотел сказать: «Я такой счастливый!», но от волнения забыл, как произносится это слово по‑русски.

– Я такой:

Он не договорил, схватил Артемку на руки и подбросил высоко вверх.