Через час после приема у сегуна, дом Ала в Эдо

Доверишь секрет двоим – не найдешь виноватого.

Тода‑но Хиромацу. Секреты школы Голубого тигра

«Шпионы повсюду. Сильные, как синоби, а может быть, и настоящие синоби, шпионы Кима».

Ал невольно поежился, разглядывая своих самураев, занятых мирными делами: сидящих на корточках возле входа в дом часовых. Пост был установлен по просьбе Фудзико, после того как у соседей пропал, а затем был найден мертвым десятилетний сын. Теперь понятно, чьих это рук дело. «Волк, режущий ни в чем не повинных детей».

Он вздохнул.

Садовник, вся одежда которого составляла фартук, нимало не смущаясь своей наготы, водил граблями вокруг только что установленного камня. Ал никогда не понимал этой моды на торчащие из голой земли булыжники, но старался не вмешиваться и не мешать, двое его помощников в набедренных повязках, стоя по колено во взбаламученной их стараниями воде крошечного пруда, вычерпывали деревянными плошками скопившийся в нем ил. Любой из них мог оказаться шпионом Кима. О том, что приятель заслал своих людей не только на острова Амакуса, он понимал без дополнительных разъяснений. Если во все более‑менее известные самурайские дома, то, без сомнения, досталось и ему. И тут уже ничего не попишешь, огреб, что называется, по полной.

Вопрос – кто крыса?

В этот момент он услышал шаги и обернулся, когда распахнулась калитка и улыбчивая служанка пропустила во двор толстенького, слегка запыхавшегося господина с самурайской прической. За господином следовали два мальчика, один с корзиной, в которой, полуприкрытые широкими листьями какого‑то растения, возлежали здоровенные карпы, другой нес деревянный сундучок.

Все четверо низко поклонились Алу, и тот ответил на приветствие сдержанным поклоном.

– Господин повар из замка, – пояснила девушка, – госпожа велела, чтобы именно он разделывал рыбу к сегодняшнему обеду и завтра, когда придут гости, готовил праздничный обед.

«Опять эта рыба, – с тоской подумал Ал и тут же осекся: что с того, что он любит птицу или зайчатину. Он вполне может отправиться на охоту, захватив с собой десяток отборных лучников, чтобы там насладиться свежатиной, отдыхая возле походного костра и слушая нехитрые солдатские байки. – К чему разрушать ва своего семейства? Зачем раздражать запахом жареного мяса и видом крови соседей. Мне здесь жить. Во всяком случае, пока Ким находится в теле второго сегуна Эдо Бакуфу и по делам службы приходится находиться в Эдо. А ведь Ким…»

– Господин повар, мы рады видеть вас в нашем доме. – Ал улыбнулся, понимая, что с точки зрения японца фраза звучит неправильно. Но да чего, интересно, придворный рыборез может ожидать от грубого голубоглазого варвара.

– Это великая честь для меня, – повар снова поклонился, и то же сделали его подмастерья. – Госпожа Фудзико сказала, чтобы я поспешил к часу обезьяны[5], – он взглянул на солнце. – Я велел поймать именно к этому времени рыбу, и убедитесь, пожалуйста, она живая. – Повар приподнял один из прикрывающих серебряных карпов лист, так что Ал мог наблюдать, как движутся жабры и рыба то и дело сонно разевает рот, пытаясь схватить глоток воздуха. – Я готовлю сыну нашего сегуна Токугава‑но Иэмицу[6].

– Высокая должность. Я польщен.

Навстречу гостю из дома выплыла величественная Фудзико и тут же склонилась в самом вежливом поклоне, который только может отвесить жена компаку сегуна, личному повару его сына. До таких высот придворного мастерства Ал и не надеялся добраться. Изысканная вежливость в сочетании с чувством собственного достоинства и пониманием своего высокого положения в обществе. Даже здесь, не в замке Грюку, в сравнительно небольшом прозрачном домике на окраине столицы, как и любил жить Ал, Фудзико оставалась внучкой, дочкой, женой, а теперь и матерью даймё.

По лицу гостя было видно, что он воспринял вежливость госпожи Грюку именно так, как это и следовало, а именно преисполнился счастьем, отчего вдруг сделался трогательным и симпатичным, так что Ал невольно возжелал продолжить знакомство или хотя бы поболтать с этим симпатичным улыбчивым толстячком.

Вслед за дородной супругой, поваром и его мальчишками Ал направился к кухне, где гостю предстояло блеснуть своим искусством.

Опустившись на колени перед добротным невысоким столиком, господин повар первым делом принял из рук мальчика белый лоскут материи и, сложив его в несколько раз, обвязал себе вокруг головы. Затем он взял вторую тряпицу и обтер с виду совершенно чистый стол.

За спиной Ала возникли сын Минору с женой Юкки, но Ал понимал, что они не станут лезть с ненужными разговорами, приставать со знакомствами или несвоевременными поклонами. Мастер творит, и все, что могут простые зрители, – смотреть, стараясь запечатлеть в памяти волшебный миг истинного искусства.

Второй слуга поставил перед поваром сундучок и тут же открыл его, щелкнув замочком. Все с замиранием сердца следили, как мастер‑повар извлек на свет божий длинную кожаную ленту со множеством карманчиков, в каждом из которых находились разнообразные ножи.

– Вот этот красавчик, – повар извлек небольшой, с ладонь величиной ножик, с лезвием, похожим на лепесток лотоса, – вот этот славный умелец служит для обработки водорослей, сырых водорослей. В то время как водоросли засушенные мы будем резать вот этим, – он щелкнул пальцами, и мальчик‑помощник подал ему другой, более тонкий и, как показалось Алу, более острый нож. Похожие приспособления можно было бы с успехом использовать для разрезания бумаги.

Повар положил на край стола оба ножа, как показалось Алу, слегка волнуясь.

– Вот этот широкий в плечах нож существует для извлечения внутренностей крупных рыб, поэтому его лезвие необычное. Раз – и все. – Он беззаботно улыбнулся. – Но сегодня не тот случай, и ты, приятель, останешься лежать в своем удобном домике. – Он погладил нож, любуясь лучом солнца на однобокой заточке. – Сегодня… Покажите мне рыбу, я должен оценить ее размеры.

Принесший корзину мальчик поставил ее на пол, чинно раздвинув листья, извлек белое гибкое тело карпа и протянул его на вытянутых руках своему господину.

– Многие самураи считают, что для идеальной выделки благородной рыбы подходит все что угодно, лишь бы нож был острым и узким, – он усмехнулся, приглаживая толстыми короткими пальцами широкие брови, – но под такие приметы подходит все что угодно, например, маленькие ножи, размещенные на ножнах вашей, господин, – поклон в сторону Ала, – и вашей, господин, – кивок Минору, – катаны. Я имею в виду узкий нож когай, который наша придворная аристократия остроумно прозвала шпилька, или нож (скорее, ножичек) когатана, кои многие не сведущие в холодном оружии самураи отчего‑то называют козука.

Повар усмехнулся, в то время как Ал смутился. Именно так он и привык именовать маленький хозяйственный ножик, при помощи которого самураи вскрывали ножны для прочистки и чинили амуницию. Как запомнил, так всю жизнь и называл, даже в голову не приходило, что могло быть как‑то по‑другому. Впрочем, окружающие сделали вид, будто бы пропустили едкое замечание мимо ушей. Тем более что вряд ли повар дома Токугава стал бы специально задираться к самому хатамото. А раз высказанное замечание было произнесено без умысла, то и стоит ли обращать на него внимание.

– …я могу согласиться, что когай, безусловно, в некоторых случаях может служить и рыбьим ножом, хотя для человека поварского звания это и звучит кощунством. Но уверен, что варвары с Хоккайдо поступают именно так. Впрочем, почему бы не разорвать благородную рыбу руками, все равно издевательство будет неменьшим… Впрочем, их дело. Я же начал говорить про нож когай, который некоторые самураи, я полагаю, из тех, что ведут свой род от ремесленников, называют шилом. Не правда ли, весьма характерно? Конечно, я не имею ничего против ремесленников, но, согласитесь, после того как тебе удалось опоясаться двумя мечами, встав в один ряд с самураями, отцы и деды которых не знали иного ремесла, кроме военного, и вдруг называть когай шилом – такое слово смердит на пятьсот моммэ[7]скорняжной лавкой, лучше любого непрошеного свидетеля, разъясняя, кто есть кто. Что же касается прозвища шпилька – то это, на мой непросвещенный взгляд, как раз не является чем‑то чрезмерным и выявляет веселую сущность любящего шутки воина. – Он выдержал паузу и затем извлек из своего арсенала действительно похожий на когай, чрезвычайно узкий нож, который Ал назвал бы отверткой. Но последнее не сумели бы оценить окружающие. – Забавное название шпилька зародилось не в веселых кварталах, построенных по мудрому приказу самого Токугава‑но Иэясу {1}, а непосредственно на поле боя. – Он снова замолчал, отирая тряпицей выбранный нож и любуясь его блеском. – Как известно, во время боя победитель имеет право забрать дорогую броню побежденного противника, лошадь и оружие. А как, к примеру, определить после сражения, где чей покойник? Когда, едва покончив с одним, рубишься с другим? Вот тогда кто‑то из самураев и ввел обычай вбивать когай‑шпильку прямо в голову побежденного в бою воина, женщины так вкалывают в прическу реальную шпильку. – С этими словами повар вдруг вскрикнул и резко опустил сжатый в руке когай, словно воткнул гвоздь в беззащитного противника. Лицо его при этом сделалось красным и заблестело от пота. Руки дрожали, но нож не повредил ни великолепной рыбы, ни хозяйского столика, остановившись в пальце от лакированной поверхности стола.

– Иногда, правда, из‑за спешки, они вбивали шпильку в голову еще живого противника. Впрочем, жизнь последнего этим и прерывалась. – Он вздохнул. – На самом деле, строго говоря, нет никакой неправильности в том, чтобы называть когай стилетом, шилом или гвоздем, так как и когай, и когатана изначально были придуманы из чисто хозяйственных соображений. Впрочем, вот он, нож, который нам нужен, и я приступаю.

После чего несколько минут семейство наблюдало виртуозную нарезку рыбы, тонкие ломти которой, словно по волшебству, обращались в руках мастера‑повара дивными цветами, чтобы тут же оказаться на тарелочках, на которые помощники кудесника уже успели нарезать сочные водоросли.

«Хозяйственные соображения». О, Ал прекрасно понимал эти хозяйственные соображения: достаточно один раз утратить в бою верный когай, или, как он продолжал называть его по привычке, козука, и уже не вылезешь из своих доспехов. Потому как настоящие японские доспехи крепятся на специальных толстых шнурах. Пластины – надежные, а вот шнуры, шнуры позволяют эти самые пластины двигать, как это больше нравится их владельцу. Выше, ниже, шире, уже, чтобы сидеть на коне и биться прямо из седла, чтобы удобнее совершать долгий пеший переход, для бега или лазанья по горам. Не надо таскать за собой множество различной брони, достаточно регулировать конструкцию по своему разумению. А для этого нужны шнур и нож. Не меч, а обыкновенный хозяйственный ножик. Попробуйте без проволочек и лишних рывков стащить доспех с раненого товарища или поверженного противника. Мокрые от пота или крови узлы ни за что не подчинятся дрожащим пальцам, не развяжутся, тут только резать.

Меч – первый друг в бою, а когай – в промежутках между боями. Когай продавали обычно вместе с мечом, почти всегда с личным знаком самурая, иначе попробуй докажи, что именно твоя шпилька торчит из горла или глазницы жмура. Впрочем, какой меч, такие и хозяйственные к нему ножики, все в одном стиле – не спутаешь.

Многие предпочитали носить не привычный когай, а раздвоенный, словно разрезанный на половинки – вари‑когай. Их еще вместо палочек для еды использовали, но Ал предпочитал палочки из дерева. Хотя на войне два острых узких ножичка по‑любому лучше, нежели один. Их при случае и в глаз метнуть можно, да и вообще…

Наточенная же до такой степени, что могла с легкостью соперничать с бритвой, когатана (маленькая катана) в основном использовалась для бритья.

Шпильки же последнее время полюбили носить в волосах женщины‑воины, которых подсылали в качестве убийц.

– Сегодня мастер‑повар показывает нам свое искусство в первый раз, а завтра, когда пожалуют уважаемые гости и мы будем давать нашему внуку имя, он будет молча обслуживать гостей, – толкнула Ала Фудзико. – Ничего, что он такой разговорчивый? А?

– Я получил истинное удовольствие, – ущипнул жену за толстую щеку Ал.

* * *

«Шпионы повсюду. Тратятся деньги сегуната, в ход уже пошла личная казна клана Токугава, а толку‑то?» – Ким стоял у окна западной комнаты замка, наблюдая, как напротив него разгоралось закатное зарево. Величественная картина, когда красное солнце вдруг из яркого мячика превращается в реку огненной крови, изливаясь на поверхность воды, была примечена фальшивым сегуном в первую же неделю пребывания его в теле сына Токугава Иэясу. С тех пор Ким полюбил праздновать здесь окончание дня, когда все суетные, непрочные, глупые мысли сгорали в пламени умирающего на одну ночь светила.

Сколько шпионов ни держи, а никто из них не может добраться до этого мальчишки Амакуса Сиро, – Ким скрыл от Ала, что уже отыскал и теперь тайно наблюдает за новоявленным мессией.

Парнишка и вправду был весьма занятен, достаточно высокий для своих одиннадцати лет, с челкой и длинными, до самых плеч волосами, он выглядел очень худым, хотя и не болезненным. Так бывает – не успел еще нагулять жирок, или все силы ушли в рост.

Юный Сиро, как было отмечено в донесении, был из семьи христиан, которым при нынешних порядках невесело живется в Японии, где на всей территории ханов [8], принадлежащих клану Токугава приверженцам Христа, еще лет десять назад было велено либо убираться с земли, либо принять смерть. Что же до старого садиста даймё Мацукура, во владениях которого угораздило влачить свою нелегкую самурайскую службу отцу Сиро – Амакуса Омиро, так тот, с одной стороны, вроде как не запрещал христианам жить и проводить католические службы на своей земле. Как‑никак наследник знаменитого даймё‑христианина Кониси Юкинага, должен поклон в сторону прежнего хозяина отвесить. Но с другой – эти же христиане априори вынуждены были платить в казну втрое против обычных налогов, кроме того, и налоги на остальных своих подданных он то и дело увеличивал, неустанно заботясь о занятости своих людей.

Красное солнце догорало, согревая на прощание великого сегуна, красное, пылающее, обреченное.

* * *

Красные огни в ночи удалялись от замка даймё Мацукура, подгоняемые собачьим лаем. Впрочем, никто из княжьих псарей под страхом мучительной пытки не осмелился бы спустить собак с поводков, чтобы те преследовали горящие жертвы. Не ровен час, обожгутся хозяйские любимцы, а кому отвечать?

Трое должников – еще крепкий отец с двумя сыновьями, – потомственные деревенские кузнецы, на которых предварительно поверх их собственной одежды надели искусно сделанные из соломы плащики и соломенные же шляпы, на шнурах, заботливо пристроенные таким образом, чтобы не сбивались с голов, были выставлены перед воротами замка на всеобщее обозрение согнанных с воспитательной целью крестьян. Отвечающий за проведение наказания самурай собственноручно опоясал каждого из приговоренных бечевкой, проверив, достаточно ли крепкие получились узлы, после чего по знаку, данному самим даймё, двое других самураев подошли к несчастным с факелами и запалили соломенную одежду.

Самое правильное было бы упасть тут же на землю, катаясь по ней и сбивая огонь, но страх и боль погнали несчастных в поле, в сторону еще влажных рисовых полей.

* * *

Ким прищурился, всматриваясь в солнце.

Пытка соломенным плащом была вполне привычным видом наказания в землях достославного Мацукура, применяемая обычно после того, как какая‑нибудь семья проштрафилась перед казной три раза подряд либо не вернула в срок долга. Но на этот раз князь Симабара явно переборщил: отнять у семьи сразу же трех кормильцев! Пропала семья. Самое время женщинам хоронить своих близких и кончать с собой. Все равно в одиночку не продержаться. Разве что новые спешные браки, но кто еще польстится на бедный, обуженный долгами крестьянский надел?

Правда, на этот раз не все трое погибли, а, как докладывают верные шпионы, произошло странное. Когда старый кузнец с сыновьями бежали по полю, пытаясь сорвать с себя горящую солому и вопя во всю глотку, наблюдающие за казнью люди видели отрока, который вышел им навстречу из леса и…

Далее версии расходились. Кто‑то утверждал, будто ангел Господень в белом камисимо[9]сошел на землю и вызвал ливень, потушивший солому и немедленно излечивший обожженных. Ага. Так мы и поверим, что даймё Мацукура позволил бы кому‑то прикасаться к осужденным, будь то хоть ангел небесный.

Другие утверждали, будто бы мальчик сделал какой‑то знак рукой, после чего веревки на плащах лопнули, освободив несчастных.

Третьи вообще болтали, будто бы парень выхватил свой меч и тремя ударами прекратил мучения трех человек. Последнее выглядело более убедительным.

Впрочем, как объяснить тогда донесение, согласно которому, один из обожженных кузнецов опалил себе все волосы, брови, обжег руки и спину и теперь лежит у себя дома, обложенный компрессами из зеленого чая? Обожженный, но вполне живой.

Шпионы, ох уж эти шпионы.

Ким любовался какое‑то время на картину сияющего в закатных красках неба.

Впрочем, во всех трех версиях есть одно неоспоримое сходство – все свидетели происшедшего видели мальчика или подростка. Не девочку, не мужчину, а именно мальчика. И произошло это в тех местах, где живет этот самый Сиро.

И еще одно, хотя… это потом… это для разговора с Алом, для очень серьезного разговора. Надо наконец поговорить в открытую о его дочери.