Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава шестая. План Лукашина, когда он отправлялся в «Новый путь», был самый обыкновенный: вечером в тот же день собрать колхозников
План Лукашина, когда он отправлялся в «Новый путь», был самый обыкновенный: вечером в тот же день собрать колхозников, рассказать о положении на фронте, а затем уже, после этой духовной зарядки, влезать в колхозные дела. Но головотяпское распоряжение Лихачева, о котором узнал он от колхозниц в поле, опрокинуло все его первоначальные намерения. Надо было, как говорится, сразу брать быка за рога. Два дня Лукашин знакомился с колхозными делами: разговаривал с людьми, обошел скотные дворы и конюшни, побывал в кузнице. Творилось черт знает что! Сеялки не ремонтированы, плуги, как на слом, свалены в кучу под открытым небом у кузницы – ржавые, с прошлогодней землей на лемехах. С кормами и того хуже: прохлопали, не вывезли до распутицы с дальних речек. И все это в колхозе, о котором в райисполкоме с уверенностью говорят как о добротном середняке, не внушающем опасений за исход посевной. А председатель? Слова доброго о нем никто не сказал. «Ну погоди у меня, – с бешенством думал Лукашин, – я тебе мозги вправлю!» В нетопленом клубе – бывшей церкви с темными высокими сводами – холодно и мрачно. Единственная лампешка с выщербленным стеклом освещает лишь сцену. В глубине все еще хлопают двери, скрипят скамейки под рассаживающимися людьми. Шум, приглушенный кашель, пар от дыхания. – Все староверки прикатили, – замечает Лихачев, наклоняясь к Лукашину. – А бывало, в этот самый храм божий на аркане не затащишь. Федор Капитонович, непременный член президиума каждого собрания, налил в стакан воды, услужливо поставил перед Лукашиным. Наконец Лихачев объявил: – Доклад об международной обстановке, какая имеется на сегодняшний день, будет говорить товарищ Лукашин, бывший фронтовик, а ныне уполномоченный райкома ВКП(б). Только у меня тихо. Понятно? – строго добавил он, садясь. Лукашин встал, скинул с плеч шинель. Шум сразу пошел на убыль. В тусклых отсветах у сцены мелькнули знакомые лица: улыбающаяся Варвара в ярком, цветастом платке, игриво покачивающая ногой в новой калошке, Трофим Лобанов, Настя… А дальше – сплошная тьма, прорезаемая множеством сухих блестящих глаз, скрестившихся на нем. Эти глаза ощупывали, вопрошали его, ждали. И он знал, чего они ждут, чего хотят от него. Но чем взбодрить, окрылить их измученные, исстрадавшиеся души? Нету сейчас в жизни ничего, кроме бед и напастей. Но по мере того как перед мысленным взором Лукашина начал вставать осажденный Ленинград, громадная, вся в зареве пожарищ страна, голос его окреп, накалился: – Фронт сейчас через каждое сердце проходит, товарищи! Линия фронта сейчас у станка рабочего, на каждом колхозном поле. А как же иначе? Недодашь пуд хлеба – недоест рабочий, а недоест рабочий – значит, меньше танков и самолетов. – Лукашин весь подался вперед, взметнул руку. – Кому выгода? Гитлеру от этого выгода! Мертвая тишина стояла в зале. – А у вас что в «Новом пути»? – круто поставил вопрос Лукашин. – Хлеб прошлогодний сгноили под снегом? Так говорю? – Так… – приглушенно ответили из темноты. – А нынешнюю весну как встречаете? Посевной клин сокращать надумали? Это ваша помощь фронту? – Вы с председателя спрашивайте! – прозвучал несмелый выкрик. – Вот‑вот! – на лету подхватил Лукашин и резко повернулся к Лихачеву: – Партия вам, товарищ Лихачев, ответственный участок поручила. А вы… черт знает что устраиваете! Втаптывать в грязь зерно – да это же преступление! – Верно!.. Правильно!.. – взметнулись голоса. – Дайте слово сказать! – в первом ряду поднялась какая‑то женщина. – Жена, жена, помолчи, – удерживал ее бритый, с длинным лицом старик. – Отстань! Ты всю жизнь молчишь – что вымолчал? Еще Мудрым прозываешься. В ответ ей горохом рассыпался смех. – Над чем это? – недоумевая, спросил Лукашин, подсаживаясь к Федору Капитоновичу. – Баловство наше… Софрон Игнатьевич до сорока лет холостяком жил, а тут взял да женился на молодой. Ну Мудрым и окрестили. – Крой, Дарка, не бойся! – И не боюсь, бабы! – разошлась Дарья. – У меня два сына на войне, да чтобы я боялась… Старшой‑то, Алексей, в каждом письме спрашивает: как да что в колхозе, дорогие родители? А у нас хоть издохни на поле – все без толку. Как зачал ты, Харитон Иванович, подпруги подтягивать – дак чуру не знаешь. Бригадиров по номерам кличешь, а мы лошадей по имени зовем. А нашего брата, бабу, и вовсе за человека не считаешь… А где это слыхано, чтобы в мокреть пахать? Или мы до тебя не жили? Весь век соху из рук не выпускаем и с голоду не помирали. Ты об этом подумал? – Слышишь? – бросил Лихачеву Лукашин. Он был очень доволен, что так вот сразу удалось вызвать на деловой разговор колхозниц. Лихачев вскинул голову, рывком встал: – Вы что, против партии? Тыл подрывать? Невообразимый шум поднялся в клубе: – Ты нас партией не стращай! – Мы сами партия! – Она, партия‑то, так велит разговаривать с народом? – Верно… как в другом Сэсэрэ жи – Дура… нету другого Сэсэрэ… – Тише вы, очумели! – возвысил голос Федор Капитонович. – Глотку давно не драли. – Не хотим тише! – Громче, бабы! – Это они в темноте наживаются, горло дерут… – зашептал, оправдываясь, Лихачев на ухо Лукашину. – А на свету ни одна не пикнет. Лукашин встал: – Базар, товарищи, нечего устраивать. Надо по‑деловому, с пользой критиковать. – А мы без критики – так скажем… – Чего Харитона укрываете? – раскатисто бухнула из глубины зала Марфа Репишная. Женщины будто этого и ждали – повскакали с мест, завопили: – Не хотим Лихачева! – Будет, натерпелись! – Нам бы председателем‑то с орденком который! – звонко выкрикнула Варвара и, мечтательно скосив горячий глаз на грудь Лукашина, подмигнула ему, как старому знакомому. В лампе металось пламя, гул перекатывался под сводами старой церкви. Лукашин, вглядываясь в разъяренных, размахивающих руками женщин, струхнул. Нет, он этого не хотел. Райком его на это не уполномочивал. Он вспомнил слова заврайзо: «Анархии в колхозе много. Лихачев немного подтянул, но еще недостаточно. Помогите. Старый, опытный кадр. Номенклатура райкома…» И тут в один миг представились Лукашину все непоправимые последствия его непродуманной, через край хлестнувшей критики: срыв сева, невыполнение плана… Он схватил пробку от графина, яростно застучал по столу: – Товарищи, товарищи! Сейчас не время менять председателя. Вот сев кончим – ставьте тогда вопрос. Кто же это в бою командира меняет? Последние слова его потонули в новых выкриках: – Он к тем порам нас по миру пустит! – Некем командовать будет! На помощь Лукашину поспешил Федор Капитонович: – Постыдились бы серость свою показывать. Товарищ с фронта… Без отчета разве сымают? – А‑а‑а, ты Харитона защищать? – Ему что, девки дома – сердце не болит… Федор Капитонович поморщился, развел руками: – Ну и народ, совсем образ потерял… Дальше собрание пошло как воз под гору. На сцену вихрем взлетела раскрасневшаяся Настя Гаврилина: – Я бы вот что сказала… Я бы в председатели Анфису Петровну… Она людей на дела поднимать умеет. Помните, как с навозом вышло? В общем, я и мы, комсомольцы, за Анфису Петровну! Несколько секунд зал молчал – до того неожиданным было это предложение. Лукашин первый пришел в себя: – Товарищи, горячку в таком деле пороть нельзя. Надо все взвесить, с райкомом посоветоваться. Его поддержал Федор Капитонович: – Разревелись! Порядков не знаете. Когда это без ризолюции… – Черт‑те в твоей ризолюции! Она по немцу не стреляет! – Анфису… Анфису Петровну! Из глубины зала донеслись возня, шум, рокочущий уговаривающий басок Марфы: – Чего ерепенишься? Народ просит. – Уважь, уважь, Анфисьюшка! Не убудет тебя… – поддержали женские голоса. Трофим Лобанов сердито тряхнул головой, сплюнул: – Бабу в председатели… Штаны не найдутся? – Может, твои, Трофимушко? – поддела его Варвара. – Ты не больно… – ощетинился Трофим. – У Трохи три штыка на фронте! Хохот, перебранка, выкрики: – Выходи, выходи, Анфисьюшка! Покажись… Лукашин, нервно кусая губы, всматривался, вслушивался в гудящий, взбудораженный зал, потом махнул на все рукой. Какого лешего? Пускай делают как знают. В конце концов, кто тут власть? Кто хозяева? Неужто сами себе зла хотят? И почему это, – спорил он с невидимым противником, – почему это он, приезжий человек, прав, а весь народ ошибается?.. Но когда он увидел сбоку от себя Анфису – ее буквально силой вытолкали на сцену, – сердце его опять упало. Ну, кажется, наломали дров!.. На нее было жалко взглянуть. Она была не то что растеряна, а как‑то вся перепугана, пришиблена; бледное лицо в красных пятнах… Но странно, растерянность и робость Анфисы пришлись собранию по нраву. Это чувствовалось и в тех ласковых и любопытных взглядах, которыми рассматривали ее притихшие женщины (словно не видали раньше), и в тех приглушенных словах, которыми обменивались в зале: – Разалелась, как девка на смотринах. – Ничего, ничего, пущай… Прошло, наверно, минуты две, пока Анфиса немного овладела собой: – Я не знаю, женки… вы с ума посходили. Какой из меня председатель? Три зимы в школу ходила… – Ничего, Харитон больно востер. – Я и говорить‑то не умею… – Вот и ладно – нам Харитоновых речей на десять лет хватит. – Берись, берись, Анфисьюшка… все Харитона хуже не будешь… – А что робеешь – стыда нету. Знаешь, на какое дело идешь… – Да ты присядь, Петровна, ноженьки‑то не казенны. Сколько с утра выходили. – К красному столу, ко свету! – подхватили голоса. Лукашин поискал глазами на сцене стул. – Харитон давно сидит! – вдруг взвизгнула, давясь от смеха, какая‑то бойкая бабенка. – Вер‑р‑но‑о‑о! Хватит, посидел. Лихачев до хруста стиснул зубы, выпрямился: – Понятно… Советская власть не нравится?.. – Ты с ума сошел! – Лукашин рванул его за полу ватника. – Как с народом говоришь? Лихачев круто повернулся: – Я‑то говорю как надо. А вот ты в чью дудку? С тобой еще потолкуют! Народ разлагаешь!.. – разъяренно зашептал он. – Ты?.. Ты угрожать? Да знаешь, что с такими командирами на фронте делали? Внизу шум, крики: – Не чуем! – Громче! Лихачев медленно сошел со сцены и, прямой, не сгибая головы, весь в скрипящих ремнях, двинулся к выходу. В мертвой тишине, отдаваясь под сводами, угрожающе прозвучали его шаги. Грохнули двери, скрипнули половицы в коридоре. Вздох облегчения прошел по залу. После голосования быстро и споро начали решать неотложные дела. Федор Капитонович, выказывая давнишнюю административную сноровку, умело ставил вопрос за вопросом. Постановили: пахоту начать выборочно, не ожидая, когда обсохнет весь массив, в поле выезжать не позже четырех утра. Затем одна пожилая колхозница несмело предложила: – Какая мука в кладовой колхозной – раздать бы в счет трудодней, все веселей… Приняли и это предложение. Лукашин слушал невнимательно, нервничал. Он чувствовал шумное, напряженное дыхание сидевшей рядом с ним Анфисы, и прежние сомнения подымались в его душе. Как посмотрят в райкоме? Ни с кем не согласовал – пришел, наломал дров! Положим, этого кавалериста давно пора гнать, да разве так подбирают кадры?.. Не поворачивая головы, он скосил глаз в сторону Анфисы. Прищуренные глаза уперлись в стол, щека полыхает румянцем. Но когда он увидел тонкую, в упрямом изгибе шею и над ней тяжелый, туго закрученный узел черных волос, он вздохнул легче. Ему припомнилась первая встреча с этой женщиной во дворе правления колхоза… Потом обсуждался вопрос о кузнице. На сцену, не торопясь, с чувством собственного достоинства, вышел Николаша Семьин – узкоплечий золотушный парень, в хромовых, до блеска начищенных сапогах, при галстуке. В Пекашине его больше звали «специалист по тонкой работе». Починить замок, приделать какую‑нибудь дужку к ведру, выковать из напильника ножик – это он еще кое‑как мог, а вот там, где надо было орудовать кувалдой, Николаша только руками разводил: «Черная работа – не моя специальность». Впрочем, в колхозе его любили. Как‑никак свой кузнец – в других колхозах и таких нет, да и хоть по видимости, а все‑таки мужчина. Николаша с важностью, какую давало ему сознание собственной незаменимости, начал так: – Как я специалист по тонкой работе, то махать молотом мне несподручно. Прошу выделить в мое распоряжение физическую силу. – Это какую такую силу тебе, Николай? – не без ехидства полюбопытствовала Варвара. – Ежели так, по‑нашему сказать, то это такая, какая будет махать молотом по моим указаниям. Иначе – баба здоровая. По залу прошелестел легкий смешок. Лукашин тоже – первый раз – от души рассмеялся. – Так бы и говорил… – Марфу Репишную! Кто же здоровше Марфы? – Да я всю кузню разнесу!.. – вздыбилась Марфа. Но как ни упиралась она, порешили: работать Марфе в кузнице. После этого вопросы и предложения посыпались со всех сторон. Однако было уже поздно, лампа из‑за недостатка керосина чадила, потрескивая фитилем, и Федор Капитонович, напутствуя: «Словом‑то из пушек не стреляют… Работать надо…» – закрыл собрание.
|