Глава 25. Проводив очередного пациента, Ангелина Львовна ощутила усталость

Проводив очередного пациента, Ангелина Львовна ощутила усталость. Обычно она начинала утомляться после обеда, под вечер, когда за окнами сгущалась тьма. Ей хотелось домой, чтобы после ужина забраться на диван и почитать интересную книгу или просто подумать. Но сегодня с самого утра у нее появились тяжесть в голове и желание прилечь.

«Хоть бы никто больше не пришел», – подумала она.

В кабинете тихо гудела газовая печь. По голубым изразцам перемещались солнечные зайчики. Сонный туман медленно заволакивал ее сознание…

Она знала, что бывает такое пограничное состояние, когда человек еще не спит, но уже и не бодрствует. Он пребывает в мире то ли своих, то ли чужих фантазий, бродя по ним, как по незнакомому городу в сумерках. Эти фантазии перемешиваются в его воображении и затягивают все глубже и глубже, уводя в темные переулки и проходные дворы…

Она не заметила, как оказалась в мрачном подвале, где сводчатый потолок смыкался высоко вверху, а стены были покрыты копотью и сажей. Маленький светильник мерцал в узкой нише. Седой мужчина в бархатной одежде что‑то объяснял молодому, стройному и порывистому юноше.

– Смотри, – говорил он. – Это кристаллический солнечный свет. Ты прочитал трактат?

– Да… – нерешительно ответил юноша. – Но почти ничего не понял.

Старик разозлился. В его голосе зазвучал неприкрытый сарказм.

– Еще бы! – прокаркал он. – Y тебя в голове – непристойные утехи, глупый отрок! Ты думаешь о дамских юбках, тогда как твое дело – изучать философию сокровенного мира. Недостойный! Ты не заслуживаешь…

– Вы гоните меня, учитель? – юноша радостно вскочил с каменной скамьи. В руках он мял малиновый берет с пером, готовясь водрузить его на голову.

– Сядь, нечестивец! – гаркнул старик и закашлялся.

Его легкие, пропитанные дымом и парами ртути, слабели с каждым днем. Юноша покорно опустился на скамью, пережидая приступ кашля у старика.

– Я. сам буду рассказывать тебе… – прохрипел тот. – Небесный шар есть источник и дух золота. Само же золото – символ Духа…

Чтобы отдышаться, старику понадобилась пауза. Юноша воспользовался этим.

– А… почему вас называют «копателями»? – робко поинтересовался он. – Я смотрел картинки в трактате. Там алхимики изображены с кирками и лопатами, роющими землю. – Глупый отрок… ты смотрел картинки! Не удивительно, что ты ничего не понял. – Старик судорожно вздохнул и продолжал: – Мы ищем редкие зерна тайного послания, которые затеряны в невежестве. Представь себе жемчужину, заключенную внутри моллюска, скрытого на морском дне. Искатель Истины – словно охотник за жемчугом. Он опускается в море материальных иллюзий в поисках понимания. Это и есть драгоценная жемчужина.

– Я думал, вы ищете золото…

Новый приступ кашля сотряс тщедушное тело старика. Но его глаза горели исступленным огнем. Он задыхался от отчаяния. Его земной путь близится к концу… а передать накопленные крупицы знания некому. Этот юноша, бестолковый и нетерпеливый, ничего не усвоит.

– Золото не надо искать. Его семена содержатся в каждой одушевленной и неодушевленной вещи во вселенной, – назидательно произнес старик. – Каждый гран песка освящен духовной природой. Золото есть дух всех вещей! Цель алхимии не в том, чтобы создать что‑то из ничего. Мы пытаемся оплодотворить семя, которое уже присутствует. Алхимия выращивает вездесущие семена золота, а не создает их…

Юноша ничего не понимал, но боялся признаться в этом.

– Смотри! – старик снова ткнул пальцем в картину, на которой были изображены ангелы, архангелы и другие небесные создания. – Они излучают сияющую энергию. С ее помощью небесные существа совершают переходы через тонкие сверхфизические миры. Они не имеют человеческого обличья, как изобразил этот художник, но могут принимать его.

– Зачем?

– Чтобы ты, полный тупости и невежества, смог увидеть их и узнать! – рассвирепел старик. – Понял?

Юноша торопливо кивнул, опасаясь гнева учителя. От страха он перестал что‑либо соображать и только кивал головой и хлопал глазами, как заводная кукла. То, что он слышал, повергало его в сонное состояние.

Старику же ничего не оставалось, как продолжать.

– Я был членом самых секретных орденов, – хрипел старый алхимик. – Я собрал по капле всю их скрытую мудрость. По их представлениям, солнце населено созданиями, излучающими духовный эфир, похожий на состав пылающего светила. Я думаю, солнце питается этой энергией. Сии создания – бело‑золотистого цвета, и от них идет эманация [24] четырех потоков. Духи Света…

На этих словах старик запнулся. В груди его что‑то заклокотало. Он вздрогнул всем телом, глаза его померкли, дыхание прекратилось. Алхимик медленно осел на пол и замер.

Юноша не сразу опомнился. Он все еще как бы продолжал слушать старика, который словно оцепенел.

– Учитель… – Он наклонился и посмотрел в остекленевшие глаза алхимика. – Что с вами?

Старик молчал, уставившись в одну точку.

Юноша приложил ухо к его впалой груди и прислушался. Ни звука. Он отпрянул в испуге.

– Учитель… вы умерли?…

Единственная свеча, дававшая немного света, вспыхнула, рассыпавшись бледными искрами, и погасла…

Ангелина Львовна открыла глаза. Что это было? Какое странное состояние дремы, в котором происходят удивительные вещи. Мрачное подземелье алхимика, его слова, испуганный ученик… как будто она видела все своими глазами, участвовала в трагической сцене…

Доктор Закревская тряхнула головой, сбрасывая наваждение, встала и прошлась по кабинету. В окно стучал ветками голый тополь. Его огромные блестящие почки кое‑где лопнули, выпустили наружу клейкую зелень. Что ж, пора. Уже апрель на пороге. Весна…

Она смотрела в окно и не узнавала привычной повседневной картины – мокрые тротуары, вылинявшие за зиму фасады домов, люди, выходящие из магазина напротив, припаркованные автомобили… Москва вдруг показалась ей чужим, незнакомым городом. В голове шумело и бродило что‑то наподобие хмеля.

– Что со мной? Где я? – пробормотала она, потирая виски.

Ангелина Львовна села и прислушалась к себе. Никакого объяснения происходящему не нашлось. Ее взгляд обратился на «магический» шар, принесенный Самойленко. Шар как шар… холодный, прозрачный. В нем не было даже того неуловимого золотистого свечения, которое она не раз замечала при Ревине.

Она пристально уставилась на шар в попытке усилием воли проникнуть в его тайну, в его скрытую природу, но… тщетно. Шар казался непроницаемым, а та, возникшая в глубине ее сознания картина, бледнела и таяла.

– Что я делаю? – спросила она себя. – Я поддаюсь на все эти глупости, выдуманные Самойленко. Мое воображение играет со мной, а я соглашаюсь на его обман. Боже мой! Как же это просто – уйти от реальности в мир собственных фантазий! Неужели жизнь настолько скучна, что люди вынуждены хвататься за малейшую возможность развлечь себя? Чем угодно! Пусть даже вымыслом. Лишь бы пережить не то, что им приходится видеть изо дня в день…

– К вам можно?

Явившаяся на сеанс пациентка отвлекла Ангелину Львовну от размышления над следующим во – просом. Если увиденная ею картина – вымысел, то чей? Уж она‑то ничего похожего выдумать не могла. Алхимики, золото и светоносные существа были совершенно вне сферы ее интересов.

– Входите, – сказала она, стараясь сосредоточиться на предстоящем сеансе.

Молодая женщина, нервно поеживаясь и не зная, куда деть руки, рассказывала тривиальную историю.

Муж ей изменяет. Сначала она ничего не знала, но потом… его поздние возвращения, частые командировки, возникшая холодность заставили предполагать присутствие другой женщины. Трагедия под старым, как мир, названием – «Другая», – стремительно набирала обороты.

– Мы с ребенком стали ему неинтересны, – рыдала пациентка, всхлипывая и сморкаясь в белоснежный платочек. – Он стал чужим, грубым и… нетерпимым. Я даже не могу ни о чем его спросить! Это какой‑то кошмар…

– Вы пытались поговорить с мужем? – спросила Закревская.

Женщина подняла на нее заплаканные глаза и отрицательно покачала головой.

– Я… боюсь…

– Чего?

– Вдруг он совсем уйдет? Ведь муж думает, что я ничего не знаю. Он скрывает от меня свою измену. А если… Нет! Пока окончательный разрыв не произошел, у меня есть шанс. Помогите мне!

Ангелина Львовна вздохнула.

– Какой помощи вы ждете? – спросила она. – Вы хотите наладить отношения с мужем? Или смягчить последствия разрыва?

В глазах пациентки мелькнула слабая надежда.

– Я… не знаю… Можно ли что‑то исправить?

– Исправить… Что значит исправить, как вы думаете?

Женщина снова заплакала. Она не хотела ничего исправлять. Она хотела, чтобы пришел кто‑то великий, правильный и своим «высочайшим повелением» вернул все на круги своя. Чтобы в ее семейной жизни наступила прежняя благодать, чтобы муж любил только ее и навсегда утратил интерес ко всем посторонним женщинам.

– Исправить – значит внести необходимые изменения, – объяснила Ангелина Львовна, понимая, что говорит в пустоту. – Сделать лучше. Вы готовы менять свои правила и принципы?

– Почему он разлюбил меня? – сквозь слезы твердила женщина. – Все было так хорошо! Мы провели медовый месяц в Египте… Его родители подарили нам двухкомнатную квартиру! Он носил меня на руках…

«О чем она говорит?» – подумала Закревская и посмотрела на шар. Нейтральный, далекий от всего, что происходило вокруг, он казался вырезанным изо льда. Только лед этот не таял.

Пациентка бурно возмущалась, вздыхала и сморкалась. Ей не нужны были ничьи советы, потому что она не собиралась их исполнять. Ей нужно было выплеснуть свою обиду, свои обвинения и свое горе.

Ангелина Львовна слушала ее и думала: «Я не замужем. Какое счастье!..»

Памир

Наутро после съемок строители обнаружили Бахмета. Замерзший, дрожащий, в изодранной грязной одежде, он выглядел ужасно.

– Валерий Михайлович! – подбежали к Изотову два проходчика. – Пропавший нашелся! Ну, режиссер этот.

– Живой?

– Слава богу, жив. Но замерз сильно. И вообще… чумной какой‑то. Не разговаривает. Мы его в медпункт отвели.

У Изотова отлегло от сердца. Главное, не случилось самого страшного, и теперь ему не придется отвечать. Паршин все еще болеет, и ответственность за людей и ход строительства лежит на его заместителе.

– Где он был? – спросил инженер. Проходчики переглянулись и развели руками.

Они не знали.

– Мы поутру, еще в сумерках, идем на работу… глядим – кто‑то бредет, еле‑еле. Шатается, как пьяный. Думали, это Степаныч, электрик, «заложил» как следует после ночной смены. Ну… окликнули. Он не отвечает. Подошли ближе… видим, чужой. Вроде на режиссера похож. Стали расспрашивать, а он молчит, только глазами моргает. Поняли, что не в себе мужик. Принюхались, вроде трезвый. Взяли его под руки – и в медпункт. Все…

– Вы уверены, что это режиссер? Рабочие снова переглянулись.

– Кому еще быть‑то? Раз не наш, значит… он. Вчерась потерялся, говорят. А кто ж это тогда?

– Ладно, идите, – махнул рукой Изотов. – Я сам разберусь.

Он быстро зашагал в медпункт. Возле больного сидел врач, измерял давление.

– Привет, Костя, – поздоровался Изотов. – Что туту тебя?

– Да вот, заблудший явился, – обернулся врач. – Где его всю ночь носило?

Инженер сразу узнал Бахмета. Это действительно был он, бледный, с ввалившимися щеками.

– Что с ним?

– Спит. Я ему укол сделал.

Изотов подошел и сел на свободный край скамейки. Бахмет хрипло дышал, его веки нервно подрагивали.

– Рассказал, что случилось? – спросил инженер.

– Нет. По‑моему, он в состоянии шока, – вздохнул врач. – Даже не понимает, чего от него хотят. Плюс переохлаждение организма. А так… вроде все стальное в порядке. Голова цела, руки‑ноги тоже. Никаких сильных ушибов на теле нет. Думаю, через пару дней оклемается.

– Когда с ним можно будет поговорить? Врач немного подумал.

– После обеда. Он выспится, отдохнет… Может, начнет общаться. Но я ничего не обещаю.

– Хорошо. После обеда я загляну, – сказал Изотов. Какая‑то смутная мысль не давала ему покоя. – Знаешь что, Костя, не оставляй его одного. Побудь рядом.

– Я и сам собирался…

– Не отходи от него ни на шаг! – строго приказал инженер. – Ты понял?

Доктор растерянно кивнул.

Изотов вышел из медпункта в прескверном расположении духа. Что‑то в исчезновении Бахмета настораживало его. Где режиссер пробыл всю ночь? Почему не откликался, когда его звали?

К десяти утра приехали каскадеры во главе с Борисом, продолжать поиски. Обрадовались, узнав, что Бахмет нашелся, живой и невредимый.

– Мы его заберем, – предложил Борис. – У вас и так забот хватает.

Но врач оказался категорически против.

– В крайнем случае завтра, – сказал он. – Вашему режиссеру нужна медицинская помощь.

– У нас тоже есть доктор.

– Нет, – решительно возразил Костя, помня об указании Изотова. – Пока я за него отвечаю и хочу быть спокоен. Увижу, что он в порядке, тогда забирайте.

Время до обеда тянулось долго. Несмотря на начало апреля, дул холодный ветер, разгоняя облака. Ночью подморозило, и теперь, на солнце, все таяло, капало и журчало. Между камней пробивались веточки арчи, зеленела первая травка.

Изотов еле дождался трех часов, когда Бахмет должен был проснуться.

– Ну, можно с ним поговорить? – шепотом спросил он у Кости, который стоял и курил у двери в вагончик‑медпункт.

– Попробуйте, – с сомнением ответил врач. – По‑моему, он еще не очухался.

Инженер вошел и уселся возле пострадавшего. Тот выглядел измученным; тяжелые красные веки еле поднялись, когда он взглянул на Изотова.

– Дмитрий Лаврентьевич, вы можете говорить? – спросил тот, сдерживая внутреннюю дрожь, которая началась сразу, как только он опустился на скамью.

Бахмет чуть шевельнул головой.

– Что с вами случилось? Вы заблудились в туннеле?

Режиссер молча смотрел на Изотова. Постепенно его лицо прояснялось.

– Да… – прошептал он, с трудом шевеля губами. – То есть нет… не помню. Я… вышел…

– Куда? Куда вы вышли? – наклонился к нему посетитель.

Бахмет силился вспомнить и не мог.

– Когда погас свет, вы находились в туннеле? Режиссер кивнул.

– Кажется, да… Мне стало… нехорошо… Закружилась голова. Потом… я захотел выйти на воздух и… пошел…

Изотову приходилось с трудом вытягивать из него каждое слово.

Выяснилось, что Бахмет все‑таки вышел из туннеля, потом побрел куда глаза глядят, потом… заблудился между камней. Ночь он провел под открытым небом, не понимая, где он и куда идти. Холод окончательно отшиб у него всякое соображение. Утром какие‑то люди помогли ему добраться до медпункта.

Так ничего толком и не выяснив, инженер решил еще раз поговорить с врачом.

– Что ты об этом думаешь, Костя? – спросил он.

– Ко мне несколько раз обращались проходчики, жаловались на дурноту и головокружение. Это состояние возникало у них именно в туннеле. Наверное, с режиссером произошло нечто похожее. Он почувствовал себя плохо, вышел наружу, потерял ориентацию и заблудился. Что у вас там творится? Может, газ просачивается? Когда концентрация маленькая, все хорошо, а если количество газа в воздухе возрастает, то…

– Но ведь мы все там были! – перебил его Изотов. – И я, и женщины, и остальные киношники. Никому ничего.

– Тогда не знаю, – вздохнул врач. – Может, у него сердце слабое или астма. Мало ли что? Я пытался расспрашивать, но у него такой стресс… Лучше оставить человека в покое на некоторое время. Вернется к себе в Москву, пусть там и лечится. Я вообще по специализации хирург‑ортопед, вы же в курсе.

Инженер попросил у Кости сигарету и закурил.

– Да, скверная история, – пробормотал он. – Ребята из съемочной группы хотят забрать Бахмета с собой в кишлак. Когда это будет возможно?

– Не раньше завтрашнего утра.

Изотов раскашлялся, бросил недокуренную сигарету и пошел к себе. Хотел прилечь на полчаса. Он уже вторую ночь не спал. Но сон не шел. Странное волнение все больше овладевало им.

Пришлось встать и идти в туннель. На первый взгляд, там все было спокойно. Электрики устранили повреждение кабеля, дневная смена подгоняла тюбинги. Вдали, в темной глубине горы, стучали отбойные молотки. Изотов без всякой причины занервничал.

– Валерий Михайлович! – окликнул его бригадир электриков. – Тут вот какое дело… По поводу вчерашней аварии. Кто‑то кабель перерубил. Я даже удивился. Может, это во время съемок случилось? Они там взрыв устраивали, осколок какой‑нибудь отлетел. А?

– Это же все бутафория была! – разозлился инженер. – Фейерверк! Дым, огонь – все не настоящее. Понимаешь? Какой осколок? Не боевые же гранаты взрывали?

– Ну, я не знаю… – смутился бригадир. – Вам виднее. Только кабель был перерублен. Я доложил, а вы уж меры принимайте.

Настроение Изотова окончательно испортилось. Он слонялся по туннелю туда, сюда, беседовал с рабочими, о чем‑то думал. Тревога не проходила. Наоборот, нарастала.

«Кто и зачем повредил кабель? – спрашивал он себя. – Паршин не пускал киношников в туннель и правильно делал. А я поддался на уговоры Ларисы, и вот нате! Сюрприз!»

Ничего страшного, в сущности, не случилось. Всего лишь погас свет, да режиссер заблудился… И то обошлось! Аварию устранили, пропавший человек нашелся. Все, казалось бы, в порядке. Работа идет как обычно.

Однако предчувствие беды не оставляло Изотова.

Он находился в туннеле по позднего вечера. Пока у Панчука не лопнуло терпение.

– Идите отдыхать, Валерий Михайлович, – сердито сказал он. – Вы посмотрите на себя! Бродите тут, как с креста снятый. Куда это годится? Сляжете, как Паршин, тогда стройка вовсе без присмотра останется. Идите, ради бога! Вам выспаться надо.

Инженер посмотрел на часы. Было начало первого ночи. Он развернулся и пошел к выходу. Когда добрался до своего вагончика, ощутил смертельную усталость. Не успев раздеться, свалился на койку и захрапел.

В эту ночь все спали очень крепко. Глухой звук и прокатившийся по скалам толчок особо никого не испугали. Обычное землетрясение, каких случается здесь по два‑три в сутки. Просыпаться начали от криков.

– Валерий Михайлович! Вставайте! Скорее… Изотов вскочил. Кто‑то громко стучал в окно.

Он, полусонный, не понимая, что происходит, выглянул. За окном бледное, перекошенное лицо Панчука было страшно. Проходчик махал ему руками.

– Беда! В туннеле…

Инженер не дослушал. На ватных ногах выскочил наружу. К туннелю бежали люди, на ходу что‑то кричали друг другу.

– Что? – гаркнул он, хватая Панчука за плечо.

– Взрыв! Там… – рабочий указал в сторону туннеля. – Бежим!

У портала туннеля медленно оседала пыль. Пахло каменной крошкой и дымом. Света внутри не было.

– Люди живы? – заорал Изотов, подбегая к растерянному бригадиру электриков. – Кто‑нибудь выходил? Ночная смена… Фонари давай!

Ему казалось, что он все еще спит и видит страшный сон. Сейчас он проснется…