Замалчивание гитлеровской политики истребления евреев

Борьба против гитлеровской идеологии и гитлеровской политики в разные периоды со времени прихода Гитлера к власти велась советским правительством различно. Но в этой борьбе советского правительства против гитлеризма поставленная себе Гитлером задача физического истребления еврейского народа никогда не получала сколько-нибудь полного освещения.

А в течение почти двухлетнего периода сталинско-гитлеровской дружбы гитлеровская политика истребления евреев и вовсе исчезла из поля зрения руководителей советского государства, и советская печать систематически замалчивала все проявления этой политики. Но и после разрыва этой дружбы и нападения гитлеровской Германии на Советский Союз положение в этом вопросе изменилось сравнительно мало.

До руководителей советской политики доходили, конечно, сведения о чудовищном размахе гитлеровской антисемитской пропаганды словом и действием, об ужасах, которые переживало еврейское население оккупированных областей. Но советская печать не только не пыталась бороться с этой пропагандой (в советской печати этого периода я не встретил ни одной статьи об антисемитизме!), но и просто почти ничего не сообщала о фактах истребления евреев. Правда, это не была политика полного замалчивания страшного еврейского бедствия. В этой политике чувствовалась, особенно в первый год войны против Гитлера, какая-то неуверенность. Но основная тенденция ее определилась очень ясно с самого начала.

В первые месяцы войны советская печать просто почти ничего не сообщала о том, что творится с евреями по ту сторону фронта. Но вот, 6-го января 1942 года советское правительство разослало всем правительствам, с которыми оно поддерживало дипломатические отношения, ноту — за подписью В. М. Молотова — «о повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченных ими советских территориях» («Правда» от 7-го января 1942 года. Нота эта перепечатана в изданном посольством СССР в Вашингтоне в декабре 1943 года сборнике «Soviet War Documents. June 1941 — November 1945», pp. 86–99.). Молчать в этой ноте о евреях не было, конечно, возможности; нужно было рассказать и об истреблении евреев. Но вот как это было сделано:

«Германские захватчики ни перед чем не останавливаются, чтобы в оккупированных ими районах советских республик всячески оскорблять национальное чувство русских, украинцев, белоруссов, латышей, литовцев, молдаван, эстонцев, а также тех отдельных лиц других населяющих СССР национальностей, которых они, встречая на своем кровавом пути, подвергают таким же издевательствам и насилиям — евреев, грузин, армян, узбеков, азербайджанцев, таджиков и других представителей советских народов».

Здесь евреи еще совершенно тонут — к тому же в качестве «отдельных лиц» — в массе русских, литовцев, молдаван, узбеков и пр… Но нота Молотова этим не ограничивается:

«30 июня гитлеровские бандиты вступили в город Львов и на другой же день устроили резню под лозунгом «бей евреев и поляков». Перебив сотни людей, гитлеровские бандиты устроили «выставку» убитых в здании пассажа».

После этого приводится ряд конкретных фактов немецких жестокостей в Львове и в других местах и называется много имен пострадавших, но среди этих имен нет ни одного еврейского.

Всё же когда к концу ноты Молотов в третий раз вспоминает о евреях, мы находим и прямое указание на исключительный характер еврейского бедствия:

«Страшная резня и погромы были учинены немецкими захватчиками в украинской столице — Киеве. За несколько дней немецкие бандиты убили и расстреляли 52 тысячи мужчин, женщин, стариков и детей, безжалостно расправляясь со всеми украинцами, русскими, евреями, чем-либо проявившими свою преданность советской власти. Вырвавшиеся из Киева советские граждане описывают потрясающую картину одной из этих массовых казней: на еврейском кладбище гор. Киева было собрано большое количество евреев, включая женщин и детей всех возрастов; перед расстрелом всех раздели догола и избивали; первую отобранную для расстрела группу заставили лечь на дно рва, вниз лицом, и расстреливали из автоматов; затем расстрелянных немцы слегка засыпали землей, на их место вторым ярусом укладывали следующую партию казнимых и вновь расстреливали из автоматов.

Много массовых убийств совершено германскими оккупантами и в других украинских городах, причем эти кровавые казни особенно направлялись против беззащитных и безоружных евреев из трудящихся. По неполным данным, в гор. Львове расстреляно не менее 6000 человек, в Одессе — свыше 8000 человек, в Каменец-Подольске расстреляно и повешено около 8500 человек, в Днепропетровске расстреляно из пулеметов свыше 10 500 человек, в Мариуполе расстреляно более 3000 местных жителей, включая многих стариков, женщин и детей, поголовно ограбленных и раздетых донага перед казнью. В Керчи, по предварительным данным, немецко-фашистскими разбойниками было убито около 7000 человек».

Даже и тут Молотов пытается представить истребление евреев — и Киевскую бойню в Бабьем Яре — как часть репрессивной политики против «украинцев, русских и евреев». Но он не выдерживает этой роли до конца. И тот, кто прочитал целиком эту огромную ноту, узнал из нее о массовом истреблении евреев в Киеве, Львове, Одессе, Днепропетровске и др. Но советская печать этих сообщений не подхватила и еврейская проблема и после ноты Молотова осталась для печати табу. А в новой ноте Молотова от 27-го апреля 1942 года «о чудовищных злодеяниях, зверствах и насилиях немецко-фашистских захватчиков в оккупированных советских районах и об ответственности германского правительства и командования за эти преступления» («Правда» от 28-го апреля 1942 года, «Soviet War Documents», стр. 100–127 (здесь нота перепечатана с сокращениями, но они не коснулись тех мест, где речь идет о евреях).) тенденция отмолчаться от истребления евреев, как первоочередной, специальной задачи гитлеровской политики, сказалась уже гораздо резче:

«Расправы гитлеровцев над мирным советским населением… полностью разоблачают фашистские кроваво-преступные планы, направленные на истребление русского, украинского, белорусского и других народов Советского Союза. Этими чудовищными фашистскими планами продиктованы приказы и инструкции германского командования об истреблении мирных советских жителей».

Авторы ноты отлично знали, что гитлеровская политика, при всей ее жестокости и по отношению к русским, украинцам, белоруссам и др., не преследовала прямой задачи физического истребления русского, украинского и других народов и «советских жителей» вообще, что только в отношении евреев гитлеровцы ставили себе целью уничтожение всего народа. И нота сознательно вводит в заблуждение, лишь бы избегнуть необходимости говорить о гитлеровской политике истребления еврейского народа. Тенденция эта проходит красной нитью через всю ноту. В ней подробно сообщается об уничтожении гитлеровцами «мирных жителей» в Таганроге, в Керчи, в Витебске, в Пинске, в Минске. «Сотни тысяч украинцев, русских, евреев, молдаван и мирных граждан других национальностей погибли от руки германских палачей в городах Украины. В одном только Харькове гитлеровцы казнили уже в первые дни оккупации 14 тысяч человек».

— А во введении к ноте так прямо и говорится, что гитлеровцы поставили себе задачей «истребление советского населения, военнопленных и партизан путем кровавого насилия, пыток, казней и массовых убийств советских граждан, независимо от их национальности, социального положения, пола и возраста». — «Независимо от национальности!» Эта характеристика гитлеровской политики может служить школьным образцом политического лицемерия.

Это не случайная обмолвка, это система политики, продолжавшейся годы.

Значительная часть еврейской печати вне Советского Союза (и, конечно, вся коммунистическая печать Америки) пыталась в годы войны представить советскую еврейскую политику в ином свете, рисуя Советский Союз, как чемпиона в борьбе против гитлеровской политики истребления еврейского народа.

В подтверждение такой оценки советской военной еврейской политики обычно делалась ссылка на обширную декларацию советского правительства «об осуществлении гитлеровскими властями плана истребления еврейского населения Европы», опубликованную в декабре 1942 года (Декларация эта в виде коммюнике Информбюро Наркоминдела была опубликована в «Известиях» и в «Правде» от 19-го декабря 1942 года.). Это очень интересный документ, и при беглом его чтении он действительно может показаться имеющим тот смысл, который ему приписывает просоветская еврейская легенда. К сожалению, действительное значение этого документа совсем иное.

Советская декларация 19-го декабря 1942 года резко противоречит всей системе советской пропаганды в последние два слишком года до ее опубликования и — как будет показано ниже — не менее резко расходится и с основной линией советской еврейской политики в течение добрых двух лет после опубликования этой загадочной декларации. Что же это, странная случайность, капризный зигзаг советской политики? Отнюдь нет.

Правильно оценить декларацию 19-го декабря можно лишь в связи с другой декларацией «о проводимом гитлеровскими властями истреблении еврейского населения Европы», опубликованной двумя днями раньше (в советской печати даже одним днем раньше) и подписанной двенадцатью правительствами стран анти-гитлеровской коалиции. В этой союзнической декларации, подписанной всеми европейскими противниками Германии, включая и Советский Союз, и Соединенными Штатами Америки, отчетливо характеризуется гитлеровская политика «истребления еврейского народа», причем подписавшие декларацию правительства «подтверждают свое торжественное обязательство обеспечить со всеми Объединенными Нациями, чтобы лица, ответственные за эти преступления, не избежали заслуженного возмездия». Только в свете этой союзнической декларации советская декларация 19-го декабря приобретает свой подлинный смысл. Это была попытка внести корректив в союзническую декларацию, несколько смягчить остроту, с которой в ней была поставлена еврейская проблема.

Декларация 19-го декабря в своей вводной части прямо ссылается на союзническую декларацию и публикуется как бы в дополнение к ней, но тут же пытается вставить проблему борьбы с гитлеровской политикой истребления евреев в иную рамку — в соответствии с цитированной выше нотой Молотова от 27-го апреля 1942 года:

«За последнее время на территориях оккупированных немецко-фашистскими захватчиками стран Европы повсеместно наблюдается усиление гитлеровского режима кровавых расправ с мирным населением…» Гитлеровцы «проводят в жизнь зверский план физического истребления значительной части гражданского населения оккупированных немцами территорий, — ни в чем неповинных людей разной национальности, разного социального положения, разных убеждений и веры, любого возраста».

Последовательно проводить эту концепцию, не вступая в слишком очевидное противоречие с союзнической декларацией (подписанной и Советским Союзом), было, однако, невозможно. И декларация 19-го декабря признает у Гитлера, наряду со «зверским планом физического истребления значительной части гражданского населения разной национальности», наличие «особого плана поголовного истребления еврейского населения на оккупированной территории Европы», «а также и [еврейского населения] самой Германии». Следуют страшные подробности и называются страны: Германия, Венгрия, Румыния, Польша, Чехословакия, Австрия, Франция, Бельгия, Голландия и Норвегия. Это и есть «Европа», на территории которой осуществляется Гитлером его «особый план».

Переходя к Советскому Союзу, декларация приобретает неожиданную сложность с отчетливым противопоставлением оккупированных «советских районов» оккупированным странам «Европы» и с явной тенденцией представить дело так, будто жертвы гитлеровского антисемитизма и в оккупированных советских районах это главным образом евреи, привезенные из Центральной и Западной Европы:

«Сведения, поступающие из временно захваченных противником советских районов…. дополняют информацию о кровавых расправах гитлеровцев над еврейским населением оккупированных стран Европы. О зверских расправах с привезенными из Центральной и Западной Европы евреями сообщают также из Минска, Белостока, Бреста, Барановичей и других городов Белорусской ССР».

Гитлеровцы уничтожают, правда, и советских евреев, но уничтожение их происходит в основном лишь в рамках истребления советского населения вообще:

«Чудовищные преступления гитлеровских грабителей, насильников и палачей над мирными советскими гражданами уже изобличены пред всем миром. Подавляющее большинство жертв этой оргии разбоя и убийств состоит из русских, украинских и белорусских крестьян, рабочих, служащих, интеллигентов. Тяжелы жертвы в рядах литовского, латвийского и эстонского народов, среди молдаван, среди жителей Карело-Финской республики. Относительно к своей небольшой численности, еврейское меньшинство советского населения…. особенно тяжело пострадало от звериной кровожадности гитлеровских выродков.

За последнее время гитлеровские оккупанты еще более усилили на всем протяжении захваченной советской территории кровавый режим массовых убийств, карательных экспедиций, сожжения деревень, угона сотен тысяч мирных жителей в рабство в Германию… Имеются сведения [!], что в этой обстановке бешеного разгула террора гитлеровцы проводят и [!] в отношении советских граждан еврейской национальности свой план поголовного истребления. Так усиление террора против украинского населения летом и осенью текущего года ознаменовалось рядом кровавых антиеврейских погромов в ряде населенных пунктов Украинской ССР».

За этим следовал ряд сообщений о еврейских погромах. Взятые изолированно — так они были переданы в телеграмме ЕТА из Москвы от 22-го декабря 1942 года («JTA-News» от 23-го декабря 1942 года.) — сообщения эти действительно производят впечатление, будто советское правительство энергично разоблачает гитлеровскую политику истребления евреев. Но полный текст декларации этого впечатления не подтверждает и, напротив, свидетельствует об отсутствии у советского правительства решимости на открытую и последовательную борьбу с гитлеровским антисемитизмом.

Но декларация 19-го декабря 1942 года была лишь эпизодом, вызванным, как мы видели, желанием руководителей советской политики изменить — т. е. ослабить — в Советском Союзе впечатление от союзнической декларации 17-го декабря. Что, вырабатывая свою декларацию, советское правительство отнюдь не имело ввиду усилить борьбу с антисемитизмом и что опубликование декларации диктовалось для советского правительства специальными временными соображениями, — ясно и из того, что в советской печати декларация эта не нашла никакого отклика, что в Советском Союзе она была вскоре забыта и что она не была даже включена в цитировавшийся выше сборник «Советских Военных Документов».

В период, непосредственно следовавший за опубликованием этой декларации, советские власти не только не усилили, но, напротив, — если это только было возможно, — даже ослабили свою борьбу с гитлеровским антисемитизмом. Чрезвычайно показательна в этом отношении серия официальных сообщений о гитлеровских зверствах в разных городах и областях Советского Союза. Сообщения эти — за двумя исключениями очень обширные, со множеством конкретных данных — печатались время от времени в больших советских газетах, начиная с апреля 1943 года по май 1945 года. Публиковались они от имени образованной в ноябре 1942 года специальной Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию гитлеровских злодеяний (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2-го ноября 1942 г., «Правда» от 4-го ноября 1942 г., «Soviet War Documents», стр. 155–157.). За весь период Чрезвычайная Государственная Комиссия опубликовала 17 такого рода сообщений.

(Сообщения эти перечислены ниже в порядке их опубликования; в скобках каждый раз показана дата опубликования сообщения в «Известиях» и в «Правде».

О гитлеровских зверствах в городах Вязьма, Гжатск и Сычевка, Смоленской области, и п г. Ржеве, Калининской области (7-го апреля 1943 г.), в г. Краснодаре и Краснодарском крае (14-го июля 1943 г.), в Ставропольском крае (5-го августа 1943 г.), в г. Орле и Орловской обл. (8-го сентября 1943 г.), в г. Смоленске (6-го ноября 1943 г.), в Сталинской обл. (13-го ноября 1943 г.), в г. Харькове и Харьковской обл. (13-го декабря 1943 г.), в г. Киеве (1-го марта 1944 г.), в г. Новгороде и Новгородск. районе, Ленинградской обл. (5-го мая 1944 г.), в г. Ровно и Ровенской обл. (7-го мая 1944 г.), в г. Одессе и Одесской обл. (14-го июня 1944 г.), в Карело-Финской ССР (18-го августа 1944 г.), в г. Минске (20-го сентября 1944 г.), в Эстонской ССР (26-го ноября 1944 г.), в Литовской ССР (20-го декабря 1944 г.), в Львовской обл. (23-го декабря 1944 г.) и в Латвийской ССР (5-го апреля 1945 г.). — 1-ое, 3-ье, 4-ое и 6-ое из этих сообщений включены в сборник «Soviet War Documents», pp. 158–165 and 171–195.), кроме того сообщение о лагере в Освенцим, на польской территории («Правда» от 7-го мая 1945 года.), и несколько специальных сообщений (О директивах гитлеровского правительства и военного командования об истреблении советских военнопленных и мирных граждан (11-го марта 1944 г.), об истреблении советских людей путем заражения сыпным тифом (30-го апреля 1944 г.), об истреблении советских военнопленных (3-го августа 1944 г.), о разрушении культурных ценностей (26-го июня 1943 года и 30-го августа и 3-го сентября 1944 года), и итоговое сообщение о материальном ущербе, причиненном оккупантами (13-го сентября 1945 г.).), на которых мы уже здесь останавливаться не будем.

Чтобы более отчетливо представить себе развитие в этом вопросе советской политики полезно вкратце проанализировать эти сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии, сгруппировав их по годам. За 1943 г. было опубликовано семь такого рода сообщений, но из них в шести о евреях просто не было упомянуто ни одним словом. Единственное исключение составляло сообщение о Ставропольском крае. Но это как раз такое исключение, которое, по латинской поговорке, подтверждает правило.

В Ставропольском крае в работах Комиссии принимал участие широко известный писатель, член Академии Наук, член Верховного Совета СССР, Алексей Н. Толстой. Он лично руководил раскопками рва близ станции Минеральные Воды, в который были свалены трупы более шести тысяч евреев, в том числе большого числа профессоров, ученых, врачей и других представителей интеллигенции из Ленинграда, эвакуированных в начале войны на Северный Кавказ вместе с учреждениями, в которых они работали. То, что Толстой здесь увидел, произвело на него потрясающее впечатление, и он написал об этом статью «Кровавый дурман», появившуюся в «Правде» («Правда» от 5-го августа 1943 г.) одновременно с опубликованием сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии. Несомненно, личному влиянию Толстого следует приписать и включение в сообщение Комиссии подробного рассказа об истреблении евреев в Ставропольском крае. Но, как видно из дальнейшего, это исключение вызвало неудовольствие на верхах советского государства.

В декабре 1943 года в Харькове разбирался судебный процесс участников гитлеровских зверств в Харькове и Харьковской области. Обвинительный акт по этому делу и подробные — частью почти стенографические — отчеты о судебных заседаниях день за днем печатались в «Правде» («Правда» с 16-го по 20-ое декабря 1943 года.). Но в этих отчетах не встретить даже и слова «еврей». Вот, например, как в приговоре суда рассказывается об истреблении харьковских евреев («Правда» от 20-го декабря 1943 года. — О том, что бараки на территории Харьковского тракторного завода были местом заключения Харьковских евреев, см. у Эренбурга, «Мердер фун Фелкер». вып. 1-й, Москва, 1944 г., стр. 11 и след.):

«В ноябре 1941 года в городе Харькове, по распоряжению Гестапо, из городских квартир было переселено в бараки, расположенные на территории Харьковского тракторного завода, около 20 000 мирного советского населения. Впоследствии группами по 200–300 человек они направлялись в близлежащую балку и там расстреливались».

Толстой присутствовал на процессе, почти ежедневно писал о нем в «Правде», но в этих его статьях о евреях тоже не упоминалось, вернее, ему не позволили упомянуть о них ни одним словом. И когда после процесса взволнованный Толстой написал статью «Возмездия!», по своему характеру (и по своим размерам) явно предназначавшуюся для газеты, но остро ставившую и вопрос об истреблении евреев, ему пришлось искать для нее убежища — на страницах журнала Академии Наук («Вестник Академии Наук СССР», № 1/2 за 1944 год, стр. 59–60.).

Эта политика продолжалась почти без колебаний до конца 1944 года. Среди опубликованных в этот период сообщений были сообщения из таких бывших крупных еврейских центров, как Киев и Одесса, но даже и в этих — очень подробных — сообщениях не было ни слова о евреях. В первой половине 1944 года только в сообщении о Ровно и Ровенской области — тоже область в прошлом с очень значительным еврейским населением — можно отметить незначительное нарушение этого заговора молчания: здесь цитировалось показание одного из свидетелей, который «не раз видел, как гитлеровцы уничтожали советских граждан — украинцев, русских, поляков, евреев». В том же духе были выдержаны и ставшие в это время популярными обращения трудящихся той или иной области к Сталину, в которых подробно перечислялось всё, что население области перенесло от оккупантов. И тут, в обращениях из областей с таким значительным (до войны) еврейским населением, как Житомирская (Правда» от 2-го августа 1944 года.), Витебская («Правда» от 6-го августа 1944 года.). Винницкая («Правда» от 17 августа 1944 года.), ни слова о евреях.

Эта практика была нарушена обращением в начале августа минчан к Сталину («Правда» от 5-го августа 1944 года.). Обращение это впервые в такого рода документе прямо говорило о массовом истреблении евреев:

«В Минске убито, сожжено и повешено гитлеровскими палачами свыше 150 тысяч мирного населения. Минск с трех сторон окружен кладбищем истерзанных, замученных немецкими извергами жертв. Поголовному истреблению подверглось еврейское население. Немецко-фашистские захватчики согнали 50 тысяч человек из Минска и районов в так называемое гетто. Кроме того, в Минское гетто было привезено более 40 тысяч еврейского населения из Гамбурга, Варшавы и Лодзи. Всё население в гетто было зверски замучено немецкими палачами [т. е. число мучеников гетто достигало 90 тысяч, т. е. трех пятых всех убитых в Минске; а сколько еще евреев погибло, не пройдя через гетто?]. Невыразимым мукам и страданиям были подвергнуты представители науки и культуры. После долгих издевательств немецкие изверги зверски убили выдающегося врача профессора Ситтермана, одного из лучших хирургов — профессора Хургина, крупнейшего специалиста по глазным болезням — профессора Дворжица, гинеколога профессора Клумова, популярного врача в городе по детским болезням Гуревича и многих других».

Но опубликованное через полтора месяца сообщение Чрезвычайной Государственной Комиссии по г. Минску было формулировано уже гораздо осторожнее. Конечно, после обращения минчан просто обойти массовое истребление евреев молчанием было немыслимо, но в сообщении Комиссии, особенно если его сопоставить с сообщением минчан, отчетливо сказывается желание как-то отодвинуть в тень страшное еврейское бедствие, и приводимые в виде примеров в сообщении Комиссии имена погибших или чудом спасшихся все не-еврейские: Савинская, Голубович, Семашко, проф. Анисимов и др.; из перечисленных выше погибших евреев здесь назван лишь один человек — с заведомо не-еврейской фамилией, проф. Клумов.

После этого отступления от принципа замалчивания гитлеровской политики истребления евреев Чрезвычайная Государственная Комиссия вновь вернулась к своей практике. В сообщении об Эстонской ССР, между прочим, подробно рассказывается о лагере в Клогах, в котором, как известно, нашли смерть много тысяч евреев, но во всем этом сообщении не встретишь даже и слова «еврей». В сообщении о Литве с методической точностью перечисляются и описываются лагеря, в которых погибли десятки тысяч, «ученые и рабочие, инженеры и студенты, ксендзы и православные священники — жители не только Вильнюса, но и других городов, местечек и деревень Литовской ССР» (лагерь в местечке Понеряй близ Вильнюса), «мирные советские граждане из Каунаса» и «граждане из Франции, Австрии, Чехословакии» («форт смерти» в Каунасе) и т. д., но о евреях здесь просто не упомянуто ни одним словом.

Только в самом конце 1944 года — в сообщении о Львовской области — Чрезвычайная Государственная Комиссия, казалось, освободилась от боязни говорить открыто о гитлеровском воинствующем антисемитизме и уделила необходимое внимание жестокостям по отношению к евреям. И то же повторилось в сообщении о гитлеровских зверствах в Латвии; здесь впервые в сообщении Чрезвычайной Государственной Комиссии появилась даже специальная глава: «Кровавая расправа немцев с еврейским населением Латвийской ССР». Казалось, что Чрезвычайная Государственная Комиссия окончательно отказалась от вчерашней близорукой политики. Так нет же. Через месяц с небольшим после сообщения о Латвийской ССР Чрезвычайная Государственная Комиссия опубликовала сообщение о лагере Освенцим, вероятно, самом страшном в эти годы месте на земном шаре, где было отравлено, сожжено, истерзано, замучено более четырех миллионов человек, в огромном большинстве евреев. Но в сообщении Комиссии о лагере Освенцим — этому просто трудно поверить — опять даже не встретить слова «еврей».

Очень характерен для Чрезвычайной Государственной Комиссии и подбор ею людей для расследования немецких злодеяний. В состав самой Чрезвычайной Государственной Комиссии был включен и один еврей, профессор И. П. Трайнин; но он включен был в состав комиссии не как еврей, а лишь как специалист по вопросам международного права. Что это так, подтверждается составом действовавших от имени Чрезвычайной Государственной Комиссии местных органов: в состав этих местных комиссий, кроме одного члена Центральной Комиссии, обычно входил председатель исполкома, т. е. глава местной администрации, представитель военного ведомства, представитель прокуратуры, один-два депутата Верховного Совета и еще несколько именитых граждан. В ряде случаев в комиссии были включены и представители православного духовенства; о них упоминается в сообщениях по Сталинской области, по г. Новгороду и Новгородскому району, по г. Одессе и Одесской области, а по г. Ровно и Ровенской области в состав комиссии включены даже и православный, и католический священники. Но евреев в этих комиссиях не было нигде — ни даже в Киеве, Ровно, Минске, Освенциме — и только в Одессе в комиссии участвовал, в качестве представителя Центральной Комиссии, всё тот же проф. И. П. Трайнин. Этот состав комиссий ясно говорит о желании по возможности не вспоминать о еврейской трагедии.

Сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии лишь наиболее наглядная иллюстрация этой политики. Иллюстрировать ее можно было бы еще множеством примеров. Ограничусь одним. Достаточно известно, какую страшную трагедию пережило украинское еврейство. Об этом с большой силой писал в своих цитированных выше очерках «Украина без евреев» Василий Гроссман. Но когда 1-го марта 1944 года собрался — впервые после освобождения — Верховный Совет Украинской ССР, председатель украинского Совета Народных Комиссаров (и секретарь ЦК компартии Украины) Никита Хрущев в своем пространном докладе о пережитом Украиной и о стоящих перед нею задачах («Правда» от 16-го и 17-го марта 1944 года.) с большим чувством говорил о сотнях тысяч убитых и замученных, о неслыханных страданиях, которым подверглись при оккупации «наши люди», но что среди замученных огромный процент, вероятно, подавляющее большинство составляли евреи, он не упомянул ни одним словом. Не только Украина после Гитлера осталась «без евреев»; для них не нашлось и маленького места и в обширном докладе главы украинского правительства.

Чем диктовалась эта политика фактического отказа от борьбы с гитлеровским антисемитизмом? Открыто эта политика никогда не защищалась и не мотивировалась. Но, присматриваясь к ней ближе, нетрудно отдать себе отчет в ее мотивах. Она, конечно, не была продиктована симпатиями к гитлеровской политике истребления евреев. Подозревать руководителей советской политики в таких симпатиях нет решительно никаких оснований. Рациональной основой охарактеризованной выше советской политики — вернее, ее псевдорациональной основой — несомненно было опасение, что открытая и решительная борьба против гитлеровской политики истребления евреев облегчит Гитлеру пропаганду борьбы против «иудео-большевизма». Но психологическая почва для политики пассивности по отношению к воинствующему антисемитизму Гитлера была, вероятно, в значительной мере подготовлена распространением в верхних слоях советского общества в последние годы перед войной того ползучего полускрытого антисемитизма, о котором речь шла выше, в главе четвертой.

Это была страусова политика. Замалчивание антисемитизма пред лицом бешеной гитлеровской антисемитской пропаганды — пропаганды не столько даже словом, сколько делом — психологически обезоруживало массы перед натиском антисемитизма и создавало психологию фактического его толерирования. Этим облегчался бурный разлив антисемитских настроений не только в оккупированных областях, но и далеко за их пределами. Так отказ от борьбы с антисемитизмом не только не затруднил гитлеровской пропаганды, но имел как раз обратное действие.

И на Украине, например, антисемитизм в годы войны фактически стал популярной формой украинского сепаратизма. До какой степени это развитие встревожило в конце концов советские власти, видно из того, что вскоре после освобождения Украины советское украинское правительство предложило — безуспешно — амнистию украинским крайним националистам, боровшимся против Красной Армии и принимавшим активное участие в осуществлении — частью в сотрудничестве с Гитлером, частью параллельно с ним — политики истребления евреев (Об амнистии подробно говорил Хрущев в упомянутой выше речи в Верховном Совете Украинской ССР.).

Политика замалчивания воинствующего антисемитизма во имя его ослабления потерпела полное банкротство.