Пыталось ли местное население спасать евреев?

О проявлении местным населением какой-либо активности в деле спасения евреев от истребления у нас относительно очень мало сведений. Из коммунистических кругов одно время — особенно начиная с 1943 года — энергично лансировались сообщения, которые должны были создать впечатление, будто случаи спасения евреев местным населением носили массовый характер. Илья Эренбург в предисловии к составленному им второму томику материалов о «народоубийцах» писал (И. Эренбург, «Мердер фун фелкер», 2-ой сборник, Москва, 1945, стр. 3.):

«…С глубоким волнением читатели ознакомятся также с фактами, которые доказывают советскую солидарность, силу братства народов, проявившиеся в стремлении большого числа [а сах, (на идиш — «многих»; ldn-knigi) ] русских, белоруссов, поляков, украинцев спасти евреев от бойни».

Такие случаи, конечно, бывали, но по сравнению с чудовищными размерами бойни, которой подвергались евреи в оккупированных областях, их было немного. Эренбург особенно тщательно собирал для цитированного только что сборника сообщения о спасении евреев не-евреями. Но если подсчитать все такого рода сообщения в сборнике, итог получается очень скромный: всего таких случаев приведено здесь 10, с общим числом спасенных евреев достигающим 24, в том числе в двух случаях (из них в одном речь идет о 10 спасенных) помощь евреям, повидимому, носила не вполне бескорыстный характер.

В конце 1944 года Эренбург написал для американской печати статью «Маленькие люди помогали спасать евреев в оккупированной России» (Independent Jewish Press Service, October 23, 1944.), в которой вкратце сообщил о всех случаях спасения евреев неевреями, о которых подробно рассказано в названном сборнике, и дополнил этот перечень сообщением (из 1-го выпуска того же сборника) (И. Эренбург, «Мердер фун фелкер», 1-ый сборник, Москва, 1945, стр. 61.) о спасении семи еврейских семей (30 человек) из города Орджоникидзе (бывш. Енакиево в Донбассе) в одном украинском колхозе. Это исключительный, но всё же, вероятно, не единственный случай такого рода. Но когда Эренбург в той же статье пишет, что «в Харькове (Украина), Вильне (Литва), Львове (Галиция) были случаи казни за спасение евреев. Это не остановило благородных людей. Мы составили списки [We have kept on record] имен этих лучших из людей, оправдывающих веру в человека, каким бы испытаниям он ни подвергался», — это явное преувеличение. И такие случаи, вероятно, бывали, но в обоих составленных Эренбургом сборниках материалов ни одного такого случая не приводится. Это значит, что они были чрезвычайно редки. Тем более оснований было бы сохранить для потомства имена этих «лучших из людей». Увы, интерес к такого рода фактам в советских кругах далеко не так значителен, как об этом можно было бы судить со слов Эренбурга: в печати мне такого рода «рекордс» не попадались.

В американской прессе, правда, таких сообщений было гораздо больше и носили они иногда прямо героический характер. Нельзя не привести в этой связи опубликованной Независимым Еврейским Бюро Печати (Independent Jewish Press Service) 6-го декабря 1943 r. телеграммы из Москвы, обошедшей большое число американских газет:

«Беженцы, возвращающиеся в освобожденный Гомель, сообщают, что в Белоруссии сотни русских крестьян были казнены нацистами за обращения к военным и полицейским властям против истребления евреев.

В деревне Ушташа крестьянское население пошло религиозной процессией, с иконами и крестами, к главному помещению нацистов, чтобы в последний момент просить о сохранении жизни двустам евреям, которых в это время вели на расстрел. Наци открыли огонь по процессии и убили 107 человек, прежде чем демонстранты успели разбежаться, чтобы спастись от пуль.

В Новоседиде 145 крестьян, были убиты за протест против массовых казней евреев».

Если бы эти сообщения были верны, советская печать — и еврейская и не-еврейская — имела бы все основания дать этим фактам самую широкую огласку. Оппортунистические соображения, по которым советская печать стремилась замалчивать страшную еврейскую трагедию — боязнь дать пищу гитлеровской легенде о «еврейской советской власти» (см. об этом ниже), — в этих случаях не могли иметь значения: на помощь евреям пришла здесь не власть, а население.

Но о широкой огласке этих фактов в советской печати нет и речи. Я не нашел никаких указаний на них ни в «Правде», ни даже в «Айникайт». И даже Эренбург не включил этих поразительных сообщений ни в один из изданных им сборников материалов. Это значит, что сообщения эти — миф, предназначавшийся лишь для идеологического экспорта.

Но даже и в этих — мифических — сообщениях ничего не говорится о попытках создания какой-либо организации для спасения евреев. Единственное указание на такого рода зачаточную организацию я встретил в книге Смоляра о Минском гетто (Г. Смоляр, «Фун Минскер гето», Москва, Огиз, «Эмес», 1946 г., стр. 77, 78.):

«…Товарищ Михл Гебелев связан с доверенным человеком, работающим в Отделе Народного Образования оккупационного городского управления. С этим человеком было условленно, что через него нам будет дана возможность помещать еврейских детей в белорусские детские дома. Устанавливаются пароль и условный знак: если в комнату № 20 городского управления между 9 и 11 часами утра приносят будто бы подкидыша, это значит, что этого ребенка нужно спасти и отправить в городской детский дом. Для этой цели создаются две женские группы, одна в гетто — из еврейских женщин — для передачи детей через забор и другая вне гетто — из белоруссок — для приема наших детей и отправки их в условленное место.

На Оберковой улице у самой границы гетто живут рабочие фабрики «Октябрь». Во время оккупации фабрика была превращена в интендантство для гитлеровских авиационных войск. Там помещаются мастерские, в которых работают несколько сот евреев. Каждый день рано утром, еще до того как колонны выходят на работу, у границы гетто уже стоят товарищи Ривка Норман, Геня Пастернак, Гиша Сукеник и др. Они ждут сигнала с другой стороны. На той стороне, вне гетто, живет белорусская семья Вороновых. Отец работает в подпольной типографии; сын занят переправой людей и оружия к партизанам; жена сына носит передачи арестованным товарищам и укрывает людей, которым грозит опасность. Ранним утром она уже на посту и подает сигналы еврейским товарищам, всё ли спокойно на улице и можно ли перебросить детей. Дома у нее уже ждут белорусские товарищи Мария Ивановская, Татьяна Герасименко, Леля Ревинская и др. Благодаря этой организации каждый раз удается спасти из гетто нескольких детей. Уже в первую пару недель им удается переслать таким образом в белорусские детские дома более 70 еврейских детей из Минского гетто».

В этом рассказе несомненно есть преувеличения. (Немыслимо, конечно, чтобы Воронова носила передачи арестованным товарищам — и тем привлекала к себе и своему дому внимание полиции, — если ее муж занят отправкой людей и оружия в партизанские отряды, а живущий с ними отец мужа работает в подпольной типографии. Не внушает полного доверия и рассказ о соглашении с «доверенным человеком» в городском управлении: подкидышей всё равно отправляют в городские детские дома и для этого не нужно специального соглашения. Трудно представить себе также, чтобы в течение недель возможно было изо дня в день, в то же время и на том же месте перебрасывать детей через ограду гетто и чтобы это оставалось незамеченным. Судя по всему, что известно о жизни гетто, во всех такого рода начинаниях необходимо было проявлять гораздо больше изобретательности и постоянно искать новых и новых способов обмануть внимание стражи.).

Но основной факт — образование какой-то группы белорусских женщин для спасения еврейских детей — сообщается с такими подробностями, которые внушают в известной мере доверие. Как ни минимально число спасенных детей по сравнению со многими тысячами детей, погибших в Минском гетто, моральное значение попытки организованного спасения их нельзя недооценивать.

Всё же это было редкое исключение. Что случаев спасения евреев не-евреями было очень мало, к сожалению, не может вызывать сомнений. Стоит вспомнить очерки Василия Гроссмана о впечатлениях его в освобожденной правобережной Украине в конце 1943 г. (Эти очерки Гроссмана были озаглавлены «Украина без евреев» и были напечатаны в «Айникайт» 25-го ноября и 2-го декабря 1943 года (и затем в ряде американских газет); но в «Красной Звезде», военным корреспондентом которой был Гроссман, они напечатаны не были, да и в «Айникайт» печатание этих очерков было оборвано и «продолжение следует» в № от 2-го декабря осталось не реализованным. Заслуживает внимания, что и в изданном в 1945 году в Москве (по-русски) большом томе очерков и корреспонденции Гроссмана «Годы войны» «Украины без евреев» не оказалось.):

«Я объехал и обошел эту землю от Северного Донца до Днепра, от Ворошиловграда в Донбассе до Чернигова на Десне. Я подошел к Днепру и бросил взгляд на Киев — и за всё это время я встретил одного еврея. Это был лейтенант Шлема Каперштейн, который в сентябре 1941 года попал в окружение в районе Яготина».

Он был спасен украинской крестьянкой, которая укрывала его в течение двух лет, выдавая за молдаванина. Гроссман слышал также от знакомых, что они видели отдельных евреев в Харькове и Курске. Эренбург передал Гроссману, что он встретил в северной Украине еврейскую девушку-партизанку. «Это всё». — Лейтенант Шлемин писал тогда же в «Айникайт» («Айникайт» от 2-го декабря 1943 г.), что в Гомеле после освобождения от немцев он не встретил ни одного еврея — ни в самом городе, ни в окрестных местечках.

Позже, когда были освобождены также более западные области Белоруссии и правобережная Украина, в которой много лесов и поэтому было больше возможностей скрываться от немцев и было более развито партизанское движение, выяснилось, что число выживших евреев больше, чем сначала полагали, и спасшиеся исчисляются не единицами, но в отдельных областях десятками и, может быть, сотнями, а в целом тысячами. Но спаслись они главным образом благодаря собственным усилиям и лишь очень немногие благодаря помощи местного не-еврейского населения.

На этом я остановлюсь ниже при анализе еврейской проблемы в партизанском движении. Сомневаться нет возможности: общее количество евреев, спасенных не-евреями, оставалось ничтожным, — ничтожным и по сравнению с относительным количеством евреев (и тем более еврейских детей), спасенных не-евреями не только во Франции, Бельгии или Голландии, но и в Польше. И если в странах Западной Европы это еще можно объяснить меньшей жестокостью гитлеровского террора — и соответственно меньшей запуганностью населения — и более высоким уровнем культуры, то для Польши эти аргументы уже не действуют: террор в Польше не уступал террору в Белоруссии и Украине, а уровень культуры тут и там был приблизительно одинаков.

Между тем и абсолютное число спасенных поляками евреев, и процент спасенных евреев оказались в Польше значительно выше, чем в оккупированных областях Советского Союза.

(По-видимому, решающее значение имел при этом факт создания в Польше специальной организации для помощи евреям: в 1942 году по решению польского подпольного правительства был создан Совет Помощи Евреям (Rada Pomocy Zydom), в состав которого вошли представители всех польских демократических партий и в распоряжение которого были предоставлены правительственные средства. Кроме того, и католическая церковь, как таковая (как, кстати, и во Франции), проявила активное участие в деле спасения евреев, и немало еврейских детей были, в частности, укрыты и спасены в монастырях. См. об этом «Ин ди иорн фун идишен хурбн», Нью Йорк, 1948 г., изд. «Унзер Цайт», стр. 79–80 и 101–102, Бернар Голдштейн, «Финф иор ин Варшавер гетто», Нью Йорк, 1947 г., изд. «Унзер Цайт», стр. 373 сл., «Ruch Podziemny w Ghettach i Obozach (Materialy i Dokumenty)», собрала Betti Ajzenstajn, опубликовала Centraina Zydowska Komisia Historyczna w Polsce, Warszawa-Lodz-Kraköw, 1946, CTp. 68.). Почему?

Это может казаться загадкой. Мы знаем, правда, что антисемитизм не вымер в Советском Союзе. Всё же в последнее десятилетие перед войной он был здесь гораздо слабее — кроме, может быть, некоторых частей Украины, — чем в Польше, стране (по многим причинам) широко распространенного, традиционного, народного антисемитизма. Между тем население Польши проявило гораздо больше отзывчивости к еврейскому бедствию, чем это имело место в Советском Союзе.

(С этой точки зрения — для правильной оценки относительных масштабов помощи, которую евреи встречали со стороны не-еврейского населения Советского Союза, — заслуживает внимания рассказ д-ра Марка Дворжецкого о помощи евреям со стороны поляков и литовцев в зараженной традиционным антисемитизмом Вильне. Дворжецкий отнюдь не склонен преувеличивать эту помощь; он подчеркивает, что активно помогала евреям лишь очень небольшая часть населения. Но вот важнейшие из фактов, которые он перечисляет:

Ряд профессоров Виленского университета (автор называет семь имен) тайно и с большим риском систематически помогали евреям: прятали их, помогали деньгами, продавали для них вещи и т. п. Директор виленского архива совместно с одним литовским учителем и польской монашкой укрывали и спасли двенадцать евреев (все укрывавшие и спасенные названы поименно). Много евреев были спасены несколькими польскими женщинами (автор называет трех полек, из которых каждая спасла несколько десятков человек). Широкий характер носила помощь, которую оказывали евреям их бывшие домашние работницы и няни, спасшие, в частности, немало еврейских детей. Автор особо останавливается на помощи евреям со стороны католического духовенства и называет поименно ряд священников — поляков и литовцев — которые помогали евреям, укрывали их и призывали своих прихожан делать то же (некоторые из них за это пострадали). Настоятельница Бенедиктинского монастыря под Вильной скрывала в монастыре 17 евреев, связанных с организацией сопротивления в виленском гетто, и в монастыре же в ноябре 1941 года состоялась встреча представителей этой подпольной организации с курьером (поляком), присланным варшавским еврейским подпольем. В качестве курьеров виленской подпольной организации автор называет среди других двух полек, неоднократно ездивших в Ковно, Белосток, Варшаву и пр. (одна из них погибла). И т. д.

«Я полагаю, пишет Дворжецкий, что число поляков и христиан вообще, укрывавших евреев, было значительно больше, чем нам известно. Деревенские поляки проявили при том гораздо больше сердечности, чем горожане. И наверное, значительно большее число поляков укрывало бы евреев, если бы не панический страх, что у них обнаружат евреев. Немцы повесили на Кафедральной площади в Вильне человека (это был еврей), расклеили плакаты на улицах и объявили в газетах, что это христианин, наказанный за помощь евреям; труп висел так несколько дней».

См. д-р Марк Дворжецкий, «Иеурашалаим д'Лита ин камф ун умкум», Париж, изд. Еврейского Народного Союза во Франции и Еврейского Национального Рабочего Союза в Америке, 1948 г. стр. 326–331, 335, 338, 345–346. Это показания очевидца об одной лишь Вильне.).

Чем объяснить эту роковую для евреев пассивность советских людей?

Ответить на этот вопрос можно только гипотетически. Советские люди так привыкли подчиняться власти, так привыкли молчать, наблюдая акты насилия, подавлять в себе проявления естественной реакции на насилие, что в массе своей они оказались даже и психологически неспособны к здоровой реакции на гитлеровскую политику истребления евреев. Даже испытывая чувство ужаса перед совершаемыми над евреями насилиями, они пассивно наблюдали их, и едва ли многим приходила при этом в голову мысль, что они сами могли бы что-либо сделать, чтобы — с риском для себя — спасти того или иного еврея. Вероятно, было немало случаев, когда эта пассивность имела и дальнейшее психологические последствия, пробуждая у неевреев, пассивно наблюдающих гибель евреев, потребность в самооправдании и вызывая у них — в качестве защитного механизма — чувство глухой враждебности к евреям. Так пассивность по отношению к гитлеровской политике истребления евреев расчищала почву для успеха в местном населении гитлеровской пропаганды антисемитизма.

Но не всё население пассивно принимало оккупацию. Движение сопротивления оккупантам охватило значительные массы населения. Сказалось ли это в какой-то степени и, если да, то в какой и как на отношении населения к еврейской трагедии?