Джек и Лили. Когда Смотритель скрылся из виду, Джек побрёл к гостинице

Когда Смотритель скрылся из виду, Джек побрёл к гостинице. Талисман. В другой Альгамбре. На берегу другого океана. Он был в отчаянии. Пока старик говорил, мальчик понимал почти все; теперь же на него навалилось множество вопросов, которые некому было задать. Территории — это реальность, и он вновь хотел туда. Даже не понимая всего до конца, он хотел туда. Сейчас главной задачей было постараться уговорить мать.

«Талисман», — сказал он сам себе, входя в сумрачный холл гостиницы.

За конторкой дремал клерк. Он поднял на Джека прозрачные глаза.

Мальчик твёрдым шагом подошёл к лифту. «Таскаешься с черномазыми? Даёшь им дотрагиваться до тебя руками?» Лифт летел вниз подобно большой тяжёлой птице. Двери распахнулись, и Джек вошёл внутрь. Он нажал кнопку с цифрой 4. Клерк смотрел ему в спину, продолжая мысленно сигнализировать: «Негроман. Негрофил. Тебе так нравятся ниггеры»?

Двери закрылись и лифт тронулся с места.

В лифте было тяжело дышать. Все мысли Джека сводились к одному — как сказать матери, что он собирается в Калифорнию один.

«Не позволяй дяде Моргану подписывать никаких бумаг за тебя…»

Выходя из лифта, он подумал: вот бы удивился Ричард Слоут, если бы знал, кто его отец на самом деле.

Дверь номера 408 была слегка приоткрыта. Перед ней лежал маленький коврик. Солнечные зайчики плясали на стене гостиной.

— Эй, мам, — крикнул, входя, Джек. — Ты не закрыла дверь, что случилось?

Он был один в комнате.

— Мама!

На столе был беспорядок, на тумбочке стояла недопитая чашка кофе.

Джек дал себе слово не паниковать.

Он медленно повернулся кругом. Дверь спальни была открыта. Там царил полумрак, поскольку Лили никогда не раздвигала шторы.

— Ау, я знаю, что ты здесь, — произнёс мальчик, прошёл через её спальню и постучал в дверь ванной. Ответа не последовало. Джек открыл дверь и увидел на полке розовую зубную щётку, на тумбочке — расчёску. Между зубьями запуталось несколько волосков. «Лаура де Луизиан», — прозвучал в его сознании чей-то голос, и он выскочил из ванной — это имя выгнало его.

— Нет, не нужно, — сказал он себе. — Куда же она пошла?

Он уже видел это?

Он видел это, входя в её ванную, видел, открывая дверь своей комнаты, видел, входя в ванную, где полотенце упало на пол рядом с тюбиком зубной пасты.

Морган Слоут вломился в дверь, схватил мать и повалил на пол…

Джек поспешил в гостиную…

…потащил к двери и затолкнул в машину, глаза его стали жёлтого цвета.

…схватил телефонную трубку и набрал «0».

— Это Джек Сойер из четыреста восьмого номера. Моя мама ничего мне не передавала? Она должна была быть здесь… и по непонятной причине…

— Я выясню, — ответила девушка, и Джек с замиранием ждал её ответа. — Сожалею, но никаких сообщений для четыреста восьмого.

— А для четыреста седьмого?

— То же самое.

— Скажите, а к ней не приходили посетители в последние четверть часа? Никто не хотел увидеть её сегодня утром?

— Нужно поискать в регистрационном журнале, — ответила девушка. — Я не знаю. Вы хотите, чтобы я посмотрела?

— Да, прошу Вас.

— Я рада, что могу хоть чем-нибудь заняться в этой трясине, — доверительно сообщила она. — Ждите у аппарата.

Долгая минута ожидания в ответ: — Никаких посетителей. Возможно, она оставила для Вас записку в номере.

— Да, я посмотрю, — выдавил из себя Джек и повесил трубку.

Правду ли сказала девушка? Или Морган Слоут расплатился за её информацию двадцатидолларовой банкнотой? Ну, это мы ещё посмотрим!

Некоторое время он сидел, бесцельно глядя перед собой. Конечно, дяди Моргана здесь не было — он все ещё в Калифорнии. Но он мог послать других, которые похитили мать. Этих людей, Чужаков, двуликих Янусов и имел в виду Смотритель.

Больше Джек не мог оставаться в комнате. Он выскочил в коридор, и дверь за ним захлопнулась. Сделав несколько шагов по коридору, он внезапно повернулся, бросился назад и отпер дверь своим ключом. Затем слегка приоткрыл её и помчался к лифту. Лили могла выйти без ключа — например, в магазин, или в киоск за свежей газетой.

Ерунда. Она не брала в руки газету с начала лета. Все новости она узнавала из сообщений по радио.

Наконец, она могла выйти прогуляться. В вестибюле он заглянул в магазинчик, за прилавком которого пожилая крашеная блондинка раскладывала стопкой свежие номера «Пилл» и «Нью-Хэмпшир Мэгэзин».

— Простите, — буркнул Джек и вышел. Он остановился у бронзовой таблички, украшавшей вестибюль.

«…начала худеть и скоро умрёт».

— Что? — удивлённо спросила стоящая за ним женщина.

— Ничего, — Джек выскочил в центр холла. Хмурый клерк вопросительно посмотрел на мальчика. Джек подошёл к нему.

— Мистер, — сказал он, стоя у края конторки. Клерк как-будто пытался вспомнить столицу Северной Каролины или основную продукцию, экспортируемую Перу.

— Мистер?

Мужчина не обращал на него никакого внимания.

Джека это не смутило.

— Я хотел бы, чтобы вы помогли мне. Вы не видели мою маму, выходящей недавно куда-нибудь?

— Что значит — недавно?

— Вы видели её или нет? Вот и все, что меня интересует.

— Боишься встретиться с ней?

— О Боже, вы идиот! — возмущённо воскликнул Джек. — Нет, я этого не боюсь. Я просто спрашиваю, выходила ли она, и если вы не слепой, то сможете мне ответить.

Его лицо покраснело от ярости, руки непроизвольно сжались в кулаки.

— Ну хорошо; она вышла, — заявил клерк, слегка отпрянув назад. — А тебе следовало бы обратить внимание на свой тон. Он должен быть более почтительным, и тебе следовало бы извиниться, невоспитанный маленький мистер Сойер.

— Вас волнуют ваши проблемы, а меня — мои, — вслух процитировал Джек фразу из песни на одной старой папиной пластинке. Она не вполне соответствовала ситуации, но вертелась у него на языке. Клерк почему-то удовлетворённо кивнул.

— Возможно, она в саду, — добавил он, но Джек уже торопился к двери.

Королева Кинематографа, Милашка из Мотеля была где-то в саду, внезапно почувствовал Джек, — но в то же время он знал, что её там нет, потому что не видел её по дороге в гостиницу. Кроме того, Лили Кэвэней не стала бы блуждать по парку: это так же мало интересовало её, как многочасовое сидение на пляже.

Проехало несколько машин. Над головой кричала чайка, и у Джека сжалось сердце.

Мальчик окинул взглядом улицу. Возможно, её заинтересовал Смотритель, и ей захотелось посмотреть на необычного нового приятеля своего сына, для чего она могла отправиться в парк. Но Джек ни разу не видел, чтобы она ходила туда. Он пошёл к центру городка.

Ближе всего были универсальный магазин и кафе. Джек подумал, что ни одно из этих мест не способно было привлечь внимание его матери, но все же заглянул в окно.

За стойкой курила плохо причёсанная женщина. К противоположной стороне стойки прислонилась официантка в розовом форменном платье. Вначале Джек никого больше не заметил, но всмотревшись, увидел за столиком в дальнем углу старую женщину, отодвигающую от себя чашку. Она достала сигарету из сумочки — и тут мальчик с ужасом понял, что это — его мать. Через мгновение острое ощущение её старости прошло, но до конца-таки не исчезло, и в памяти запечатлелись два лица — Лили Кэвэней и старой женщины — у одного и того же человека.

Мальчик осторожно открыл дверь; звякнул колокольчик, о существовании которого Джек уже знал. Блондинка-официантка приветливо улыбнулась и одёрнула платье. Мать удивлённо посмотрела на него и тоже улыбнулась:

— Дорогой мой Скиталец Джек, ты успел так вырасти, что выглядишь почти как твой отец, когда входишь в дверь, — сказала она. — Иногда я забываю, что тебе только двенадцать.

— Ты назвала меня «Скиталец Джек», — заметил он, отодвигая стул и садясь рядом с ней.

Её лицо было очень бледным, под глазами темнели круги.

— Именно так звал тебя в детстве твой отец. Мне пришло это в голову, потому что ты все утро где-то странствовал.

— Он звал меня Скитальцем Джеком?

— Что-то в этом роде… Нет, скорее Странни ком Джеком, — она на, миг задумалась. — Да, именно так он и звал тебя, когда ты шлёпался на пол и плакал. Это было забавно. Да, кстати, я оставила открытой дверь, поскольку не помнила, есть ли у тебя ключ.

— Я видел, — неохотно пробормотал её сын, лихорадочно обдумывая полученные сведения.

— Хочешь есть? В гостинице о еде почему-то противно думать.

Перед ними мгновенно возникла официантка.

— Молодой человек? — спросила она, открывая свой блокнот.

— Как ты узнала, что я буду искать тебя здесь?

— Куда же ещё тут можно пойти? — рассудительно заметила его мать и обратилась к официантке: — Принесите ему завтрак на троих. Он прибавляет в росте по дюйму в день.

Джек откинулся на спинку стула. Как же все-таки начать разговор?

Мать насмешливо поглядывала на него, и он решился — он должен был решиться:

— Мам, если на какое-то время я исчезну, с тобой все будет в порядке?

— Что ты имеешь в виду «все в порядке»? И что значит «на время исчезну»?

— Сможешь ли ты… Вернее — очень ли ты боишься дядю Моргана?

— Со старым Слоутом я как-нибудь разберусь сама, — улыбаясь, ответила она. — Я легко разберусь с ним. К чему все это, Джекки? Ты никуда не пойдёшь!

— Я должен, — сказал мальчик. — Правда.

Ему показалось, что он выглядит как дитя, выпрашивающее игрушку. Возвратилась официантка, неси на подносе яичницу с ветчиной и стакан томатного сока. Он отвлёкся на миг, а когда вновь пришёл в себя, то увидел, что мать намазывает маслом ломтик хлеба.

— Я должен идти, — повторил он.

Мать протягивала ему хлеб; она задумалась, и молчала.

— Какое-то время ты не увидишь меня, мама, — продолжал Джек. — Я хочу попытаться помочь тебе. Вот почему я ухожу.

— Помочь мне? — переспросила она, и мальчик услышал, что на три четверти её удивление было наигранным.

— Я хочу постараться спасти тебе жизнь, — ответил он.

— Это все?

— Я могу это сделать.

— Ты можешь спасти мне жизнь. Это любопытно, мой мальчик; ты умеешь преподносить неожиданные сюрпризы. — Она смотрела на него, но в её глазах он прочёл две вещи: скрытый страх и неосознанную надежду, что он действительно способен что-то сделать.

— Если ты не позволишь мне, я все равно сделаю это. Поэтому лучше дай мне своё согласие.

— Любопытно, особенно, если учесть, что я ещё ничего не поняла из твоих слов.

— Думаю, что понимаешь, хотя, возможно, и не до конца. А вот папа отлично понял бы меня.

Она покраснела и обиженно поджала губы.

— Это запрещённый приём, Джекки. Ты не должен использовать то, что мог понимать Филипп, как оружие против меня.

— Не мог понимать, а знал и по нимал.

— Ты говоришь чепуху, сынок.

Официантка поставила перед Джеком тарелку с жареной картошкой и сосисками и молча удалилась.

Мать продолжала:

— Я не смогла, по-видимому, убедить тебя.

— Я собираюсь спасти твою жизнь, мама, — повторил он. — Мне нужно пройти долгий путь и кое-что принести оттуда. И я это сделаю!

— Мне хотелось бы знать, о чем ты говоришь.

Обычный разговор, подумал он: как будто он просит разрешения переночевать у приятеля. Он разделил сосиску на две части и отправил один кусок в рот. Мать пристально следила за ним. За сосиской последовала яичница. Бедром он ощущал холодок, идущий от бутылки Смотрителя.

— Мне бы хотелось, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем совершать какие-то поступки.

Джек доел яичницу и принялся за сок. Лили положила руки на колени. Чем дольше он молчал, тем нетерпеливее она ждала. Сын же, казалось полностью поглощён едой.

«Отец называл меня Странником Джеком», — думал тем временем мальчик.

— «Это верно; самое подходящее прозвище».

— Джек…

— Мама, — спросил он, — не бывало ли, чтобы папа как бы обращался к тебе издалека, в то время, как ты была уверена, что он находится в городе?

Её брови удивлённо поднялись.

— А не было ли такого, чтобы ты входила в комнату, зная, что он там, что он наверняка там, — а его там не было?

«Ответь, мама… Ответь, пожалуйста…»

— Нет, — сказала мать. — Почти никогда.

— Мама, даже со мной это случалось.

— Все и всегда имеет объяснение, и ты это прекрасно знаешь.

— Моему отцу — и ты это знаешь — всегда было трудно найти объяснение. А некоторые его поступки вообще невозможно объяснить.

Теперь замолчала она.

— И я знаю, куда он исчезал, — продолжал Джек. — Я тоже побывал там сегодня утром. И если опять попаду туда, то для того, чтобы спасти тебе жизнь.

— Тебе не нужно спасать мою жизнь! Не нужно никому спасать её! — прошипела его мать. Джек уставился себе под ноги. — Что все это значит? — она сверлила его взглядом.

— Именно то, что я уже сказал.

Их взгляды скрестились.

— Допустим, я поинтересуюсь, каким же образом ты предполагаешь спасать мою жизнь?

— Я не могу ответить, потому что я сам до конца этого не понял. Мам, мне не нужно ходить в школу!.. Дай мне эту возможность. Я буду отсутствовать не более недели; ну, может быть немного дольше.

— Я думаю, ты спятил, — сказала она. Но он видел, что ей хочется верить ему, и её следующие слова убедили его в этом. — Если — если! — я совершу эту глупость и позволю тебе осуществить твою затею, мне хотелось бы быть уверенной, что тебе не угрожает опасность.

— Папа ведь всегда возвращался, — заметил Джек.

— Я скорее пожертвую своей жизнью, чем твоей, — возразила она.

— Я позвоню, если смогу. Но не беспокойся, если за неделю не будет ни одного звонка. Я обязательно вернусь, как всегда возвращался отец.

— Все это безумие, — повторила мать. — И я тоже схожу с ума. Как ты собираешься попасть туда, куда направляешься? И где это? Хватит ли тебе денег?

— У меня есть все необходимое, — ответил он на последний вопрос, надеясь, что она не будет настаивать, чтобы он ответил и на два предыдущих. Вновь воцарилось молчание. Наконец, он добавил: — Я думаю, мне нужно идти. Я не могу много об этом говорить, мама.

— Странник Джек, — протянула она. — Я почти верю…

— Да, — ответил мальчик. — Да.

Он кивнул. «Возможно, — подумал он, — ты знаешь то, что знаю и я, Королева, поэтому так легко разрешила мне идти».

— Я тоже верю. Верю в успех.

— Теперь, когда ты сказал, что пора идти, мои слова уже не имеют значения, но…

— Я иду, мама.

— …возвращайся поскорее, сынок, — она мужественно смотрела на него.

— Но ты же не уйдёшь прямо сейчас? Нет?

— Да. Я уйду прямо сейчас. Сразу же, как только расстанусь с тобой.

— Я почти поверила в эту ерунду. Ну да ладно, ты ведь сын Фила Сойера. Ты же не отправляешься к какой-нибудь девчонке? — Она испытывающе поглядела на него. — Нет-нет. Никаких девчонок. Ладно. Спасай мою жизнь. Бог с тобой. — Она встряхнула головой, и её глаза показались Джеку особенно яркими.

— Если собираешься идти, уходи сейчас, Джекки. Позвони мне завтра.

— Если смогу. — Он встал.

— Если сможешь. Конечно. Прости меня. — Она опустила глаза. Он увидел, что щеки её покраснели, и она сейчас заплачет.

Джек нагнулся и поцеловал мать, но она почти оттолкнула мальчика. Официантка с интересом смотрела на них, словно они разыгрывали представление. Предугадывая, что сейчас скажет его мать, Джек подумал, что она все же не до конца верит ему.

Её глаза заблестели. Боже — слезы?

— Будь осторожен, — прошептала Лили и подозвала официантку.

— Я люблю тебя, — сказал Джек.

— Постарайся не забывать об этом, — теперь она почти улыбалась. — Отправляйся в путь, Джек. Уходи, пока я не осознала до конца, что это безумие.

— Я уже иду, — и он быстрым шагом вышел из кафе.

Голова раскалывалась от нахлынувших мыслей, и каждое движение давалось с трудом. Солнечный свет резал глаза. Он перебежал через Прогулочный бульвар, не обращая внимание на гудящие машины. На другой стороне улицы он сообразил, что ему понадобится кое-что из одежды. Мать ещё не вышла из кафе, когда Джек влетел в гостиницу.

Клерк удивлённо посмотрел на него. Джек не обратил на это никакого внимания. Разговор с матерью — гораздо более короткий, чем можно было ожидать — продолжался, казалось, вечность. С другой стороны, он ещё не так давно был груб с этим клерком. Извинился ли он? Джек не помнил…

Мама согласилась с его уходом — она позволила ему отправиться в путешествие. Джек не знал, что такое Талисман, но если бы даже и знал — и если бы рассказал ей об этой части своей миссии, — то она все равно согласилась бы. Если бы он сказал, что принесёт бабочку размером с носорога, она согласилась бы съесть её. Смешно, но так оно и было.

И ещё одна причина побудила Лили отпустить сына: в глубине души она знала про Территории.

Может быть, она даже просыпалась среди ночи с именем Лауры де Л уизиан на устах?

В номере он быстро побросал одежду в рюкзак: рубашки, носки, свитер, шорты… Он подумал, что неплохо было бы прихватить старые джинсы, но, попробовав рюкзак на вес, отказался от этой мысли. Большинство рубашек и носков пришлось оставить, та же участь ждала и свитер. В последнюю минуту он вспомнил про зубную щётку. Теперь рюкзак весил всего несколько фунтов; с таким весом за плечами можно идти хоть весь день.

В гостиной Джек на секунду задержался, как бы прощаясь с привычными вещами. Мама не вернётся, пока не будет уверена, что он ушёл: если она увидит его сейчас, то велит остаться.

Мальчик подбежал к телефонному столику, вырвал листок из блокнота и написал на нем главное, что хотел сказать:

«Спасибо!

Я люблю тебя!

Я вернусь!»

Джек вышел на улицу, думая о том, где он… приземлится. Это было подходящее словечко. И увидит ли он Смотрителя перед тем, как «приземлится» в Территориях? Он хотел сказать старику кое-что, потому что так мало знал о том, куда идёт, кого может встретить, что должен искать!.. «Выглядит, как хрустальный шар». И это все, что мог сказать ему Смотритель о Талисмане? Это и ещё то, что его нельзя ронять? Джек ощутил свою полную неподготовленность. Словно надо было сдавать экзамен по курсу, о котором ничего не слышал.

Он подумал, что может «приземлиться» прямо там, где стоит. «Он вновь будет в Территориях», внезапно понял мальчик; он хочет вдохнуть их воздух, он уже изголодался по нему. Территории манили его — безбрежные равнины и пологие горы, поля, поросшие высокой травой, и ручьи, их орошающие… Всем своим существом Джек стремился туда. Ему стоит достать из кармана бутылку, глотнуть напиток… Вдруг он споткнулся о сумку, из которой выглядывал огромный бутерброд с колбасой и сыром, и в тот же момент почувствовал на своих плечах чьи-то руки.

— Сейчас ты отправишься, — сказал Смотритель (ибо это был он), ласково улыбаясь. — И пойдёшь своей дорогой. Ты попрощался с мамой? Она знает, что тебя не будет какое-то время?

Джек кивнул, и старик протянул ему бутерброд:

— Ты голоден? Вот, возьми, он слишком велик для меня.

— Я поел, — сказал мальчик. — И рад, что могу попрощаться с тобой.

— Смелый Джек, он отправляется в путь! — пропел Смотритель. — Счастливой дороги!

— Лестер…

— Но ты не можешь уйти без нескольких маленьких вещиц, которые я приготовил для тебя. Видишь эту сумку?

— Лестер?..

Старик отошёл от Джека и присел под деревом.

— Ты знаешь, что отец тоже называл меня Странник Джек?

— Да, я где-то слышал это, — усмехнулся Смотритель. — Подойди и погляди, что я тебе собрал. И потом, я же должен рассказать, куда пойти вначале, верно?

Джек подошёл поближе. Старик отложил бутерброд в сторону и пошире раскрыл свою сумку.

— С Новым Годом! — сказал он и извлёк оттуда ветхую истрёпанную книгу, бывшую, как увидел Джек, старым атласом дорог.

— Спасибо, — ответил Джек, беря её из рук своего друга.

— Никакие другие карты тебе не понадобятся. Вот дорога, по которой ты пойдёшь.

— Ладно! — Джек старался затолкнуть атлас в рюкзак.

— А вот это не должно находиться в мешке за спиной, — продолжал Смотритель, заворачивая в бумагу огромный бутерброд. — Это нужно нести в кармане. — И он показал пальцем на левый карман своей куртки. Между его вторым и третьим пальцами, подобно сигарете в руке Лили, был зажат белый треугольный предмет, в котором мальчик узнал медиатор для гитары. — Возьми и храни. Ты покажешь его человеку, который поможет тебе.

Джек взял у него медиатор. Таких он ещё не видел: нанесённый на него рисунок напоминал некие неизвестные письмена. На ощупь медиатор казался тяжеловатым.

— Кто этот человек? — спросил Джек, кладя медиатор в карман.

— На его лице большой шрам, так что не ошибёшься. Он — солдат. Собственно, он капитан внутренней охраны и доставит тебя по назначению, где ты увидишь то, что должен увидеть. Даму, которую тебе нужно увидеть… Тогда ты поймёшь вторую причину, по которой суёшь голову в петлю. Мой тамошний друг — он знает, что тебе нужно, и покажет дорогу к этой даме.

— Эта дама… — Джек умолк.

— Да, — сказал старик. — Ты прав.

— Она — Королева?!

— Хорошенько рассмотри её, Джек. Ты увидишь, кто она есть на самом деле, понимаешь? Потом ты пойдёшь на запад. — Черты лица старика стали жёстче и суровее. — Опасайся Блоута. И его самого, и его Двойника. Старина Блоут будет искать тебя и найдёт, если осторожность изменит тебе; когда попадёшься в сети, — он поступит с тобой, как лиса с гусем в известной сказке. — Смотритель засунул руки в карманы. Он тщательно подбирал и взвешивал каждое слово. — Возьми Талисман, сынок. Возьми и принеси его в целости и сохранности. Это нелёгкая ноша, но ты принесёшь нечто большее, чем просто нелёгкую ношу.

Джек усиленно вдумывался в слова Смотрителя. Человек со шрамом, капитан внутренней охраны. Королева. Морган Слоут, охотящийся за ним, как хищник. В этом чёртовом месте на другом конце страны. Нелёгкая ноша.

— Хорошо, — сказал он, внезапно почувствовав желание вернуться в кафе, к маме.

С теплотой в голосе Смотритель произнёс: — Да, Странник Джек — умница. Не забудь о волшебном напитке, дружок.

— Конечно, — ответил мальчик. Он извлёк из кармана тёмную бутылку и откупорил её, затем оглянулся на Смотрителя. Светлые глаза, не мигая, смотрели на Джека.

— Я помогу тебе, когда смогу.

Джек кивнул и, запрокинув бутылку, отпил глоток. Горло сдавил спазм. Зубы свело, из глаз покатились слезы.

Он долго не мог открыть глаза, но уже знал, что находится в Территориях, — по запаху, по аромату и чистоте воздуха.

Лошади, трава, свежий воздух кругом, и неожиданно — пыль и запах сырого мяса.

ИНТЕРЛЮДИЯ. СЛОУТ В ЭТОМ МИРЕ (I)

— Я знаю, что работаю слишком много, — говорил в этот вечер Морган Слоут своему сыну Ричарду. Они беседовали по телефону: Ричард — стоя возле общественного телефона в нижнем коридоре школьного общежития, его отец — сидя за столом на верхнем этаже одного из самых респектабельных зданий на Беверли-Хиллз, владельцем которого была компания «Сойер и Слоут».

— Но хочу сказать тебе, мой мальчик что потребуется немало времени для осуществления многих планов. Особенно если семья моего старого партнёра в беде. Я надеюсь, поездка будет недолгой. Во всяком случае, я не собираюсь торчать в этом чёртовом Нью-Хэмпшире больше недели! Когда все закончится, я тебе позвоню. Возможно, тогда мы прокатимся в Калифорнию поездом, как в старые добрые времена. Пожелай мне удачи!

Слоуту, любившему все делать самому, было особенно приятно занимать это здание. После того, как он и Сойер арендовали это помещение на краткий срок, а потом на более длительный, — они наконец смогли выкупить его вплоть до последнего квадратного миллиметра. Лишь первый этаж арендовал владелец маленького китайского ресторанчика.

Слоут долго спорил с китайцем, но когда тот сообразил, что ему хотят увеличить арендную плату, то сразу перестал понимать английский язык Попытки Слоута продолжались несколько дней, пока ему неожиданно не помог случай. Однажды он увидел, как из двери кухни служащий выносит бачок с растопленным жиром, и, проследив за ним, выяснил, что тот вылил жир в канализационный сток. Днём позже пришедший из департамента здравоохранения инспектор наложил на владельца ресторана внушительный штраф. Теперь работникам ресторана приходилось выносить все кухонные отходы через обеденный зал, что резко сократило число посетителей; а возле задней двери кухни Слоут посадил на цепь злющую собаку — для верности. Владелец ресторана был вынужден вспомнить английский язык и согласиться удвоить, а потом и утроить сумму ежемесячной платы.

Да, он добился этого… но если бы он не сумел настоять на своём, то не был бы Морганом Слоутом. В тот же вечер он подъехал к ресторану и, выпив предварительно три порции мартини, перебил бейсбольной битой все окна.

На следующее утро китаец попросил о встрече и предложил увеличить платежи в четыре раза.

— Вот теперь это мужской разговор, — усмехнулся Слоут. — И вот что я вам скажу. Поскольку отныне мы играем в одной команде, расходы по замене стёкол мы также разделим пополам.

Через девять месяцев после того, как компания «Сойер и Слоут» завладела зданием, арендная плата в городе резко подскочила до немыслимых размеров. Морган Слоут был чрезвычайно горд своим удачным приобретением. Прогуливаясь возле здания, он любил вспоминать, как много они вложили в компанию «Сойер и Слоут» и как велики теперь их достижения.

Чувство особой гордости проснулось в нем во время разговора с Ричардом. Прежде всего, Ричард является причиной того, что Морган вознамерился отобрать часть компании, принадлежащую филу Сойеру. Ричард — его наследник. Слоут-младший должен учиться бизнесу в лучшей школе, затем получить правовое образование — и после этого прийти работать в компанию; таким образом всесторонне вооружённый Ричард Слоут уверенной рукой поведёт компанию «Сойер и Слоут» — или просто «Слоут и сын» — в следующее столетие. Глупое желание мальчика стать химиком вызывало у отца смех. Ричард достаточно умен и в конце концов поймёт, что отец предлагает ему нечто более интересное. «Химико-исследовательские» порывы необходимо искоренить как можно скорее, и в один прекрасный день мальчик прозреет. Ну, а если его волнует справедливость в отношении Джека Сойера, то Ричард должен понять: пятьдесят тысяч в год и гарантия получения образования в колледже — это не только справедливо, но и чрезмерно щедро. Разве можно быть уверенным, что Джек захочет заниматься бизнесом или что у него есть к этому хоть какие-нибудь способности?

К тому же — кто даст гарантию, что Джек доживёт хотя бы до двадцати лет? Мало ли…

— Пора, давно пора оформить все права на собственность и подписать соответствующие бумаги! — втолковывал Слоут сыну. — Лили слишком долго скрывается от меня. Жить ей осталось меньше года, и её сознание быстро тускнеет. Я должен увидеть её, потому что так больше продолжаться не может, и она должна передать мне все права на руководство фирмой. Но я не хочу посвящать тебя в эти проблемы. Я только хочу сказать — на тот случай, если ты позвонишь — что несколько дней буду отсутствовать. Можешь написать мне письмо. И помни о поезде, хорошо? Мы обязательно сделаем это.

Мальчик обещал писать, много работать и не тревожиться за отца, Лили Кэвэней или Джека.

Иногда Слоут думал, что когда его единственный сын поступит в Стэнфордский или Йельский университет — он представит его в Территориях. Ричарду будет тогда на шесть или семь лет меньше, чем было ему самому, когда Фил Сойер в их первом маленьком офисе в Северном Голливуде сперва привёл своего партнёра в замешательство, потом в ярость (Слоут был уверен, что Фил смеётся над ним), а потом весьма заинтриговал (Фил был слишком приземлён, чтобы просто так излагать фантастическую теорию о другом мире). Когда Ричард увидит Территории, может произойти то же самое, — замешательство, ярость, удивление — если он не постарается изменить мышление сына раньше.

Слоут закинул руки за голову и слегка помассировал затылок. Разговор с сыном привёл его в доброе расположение духа: когда Ричард с ним, все идёт превосходно. Была уже ночь — в Спрингфилде, Иллинойсе, в частной школе Нельсона. Ричард Слоут идёт сейчас по зеленому коридору назад, к учебникам, думая о добрых старых временах, которые вскоре наступят вновь, и об игрушечной железной дороге. Он уже будет спать, когда его отец откроет окно и сможет вволю насладиться лунным светом и ночной прохладой.

Ему хотелось поскорее оказаться дома — дом был в тридцати минутах езды от конторы, — переодеться, поесть и, возможно, немного выпить перед тем, как отправиться в аэропорт. Но вместо этого он отправился на свидание с капризным клиентом, которое нельзя было отложить. Слоут дал себе слово, что как только удастся разобраться с Лили Кэвэней и её сыном, он сократит до минимума число подобных клиентов: ему хотелось поймать рыбку побольше. Сейчас вокруг бегают сотни брокеров, и его доля акций должна составлять не менее десяти процентов. Оглядываясь назад, Слоут недоумевал, как он мог так долго терпеть Фила Сойера. Его партнёр никогда не ставил им чистый выигрыш, он был в плену сентиментальных принципов порядочности и честности. Давно вынашивая свой план, Слоут всегда помнил, что Сойер в долгу у него; в груди кипела ярость при одной мысли о размерах этого долга; и он сжал кулаки, засунув их глубоко в карманы.

Фил Сойер недооценивал его, Моргана Слоута, и это все ещё не давало Слоуту покоя. Фил считал его хищником, которого можно выпускать только под неусыпным наблюдением. Множество прихлебателей, носящих мятые ковбойские шляпы, постоянно крутилось перед глазами. Один из них, Ди-Джель, был особенно назойливым, и в Слоуте непрерывно росло раздражение, вылившееся однажды во вспышку ярости — когда Ди-Джель особенно допёк его разговором о том, что автосервис работает плохо, день хуже ночи, а машина Слоута — дерьмо.

— Заткни свою грязную пасть, — сказал ему Слоут. — Это дерьмо, как ты выразился, стоит вдвое больше твоего недельного заработка. Я бы сейчас пристрелил тебя, идиот, и единственная причина, по которой не делаю этого — это то, что на два процента ты прав; но если ты ещё когда-нибудь заговоришь со мной и скажешь больше, чем «Здравствуйте, мистер Слоут», я пристрелю тебя так быстро, что ты даже моргнуть не успеешь.

С тех пор мерзавец Ди-Джель боялся приблизиться к нему, даже когда прощался. Иногда из окна Слоут замечал, что тот поглядывает в его сторону с задумчивым видом.

Взглянув на себя в зеркало, он обнаружил, что выражение лица у него точно такое же, как у Фила Сойера в последние секунды его жизни — тогда, в Юге.

Он улыбался.

Фил Сойер недооценивал Моргана Слоута с момента их знакомства, когда они были вольнослушателями в Йельском университете. Его тогда было легко недооценить — восемнадцатилетнего провинциала из Акрона, неуклюжего, толстого, с претензиями и амбициями, впервые в жизни покинувшего Огайо.

Слушая, как его соученики болтают о Нью-Йорке, о «21» и Аистинском клубе, о встрече с Брубеком на Байсин-стрит и Эрролом Гарнером в Ванкувере, Морган старался сохранять невозмутимый вид.

— Я предпочитаю злачные места, — с важным видом сообщал он так часто, как мог.

— Какие злачные места, Морган? — интересовался Томми Вудбайн. Остальные хихикали.

— Сам знаешь. Бродвей или Вилидж. Примерно так.

Смеялись ещё дружнее. Он был непривлекателен и плохо одет; его гардероб состоял из двух грязно-серых костюмов, висевших на нем мешком. Ещё в колледже Слоут начал лысеть, и сквозь реденькие волосики на макушке просвечивала розовая кожица.

Нет, он не был красив, и это было частью его сущности. Другие — поглощённые театром, как и они с Филом — тяготели к красивым лицам, прекрасным зубам, отличным манерам. Все они хотели стать актёрами, драматургами, авторами песен. Слоут же всегда видел себя только продюсером.

Сойер и Том Вудбайн, казавшиеся Слоуту невообразимо богатыми, жили с ним в одной комнате. Вудбайна театр интересовал исключительно с эстетической точки зрения, да ещё потому, что это интересовало Фила. Юноша из другого круга, Томас Вудбайн отличался от остальных удивительной серьёзностью и любовью к занятиям. Он хотел стать юристом, и, казалось, был справедлив и бескомпромисен, как и подобает судье. (Большинство же его знакомых считало, что у Вудбайна есть серьёзное препятствие — стеснительность). В отношении Слоута Вудбайн не проявлял никаких комплексов, проповедуя скорее жизнь правильную, чем обеспеченную. Конечно, у него было все, и если он что-то терял, то ему сразу же это возмещали; как же мог он, такой справедливый и дружелюбный, быть заносчивым?

Слоут почти бессознательно сторонился Вудбайна и не мог заставить себя называть его «Томми».

За четыре года Слоут поставил две пьесы: «Нет выхода», названную студенческой газетой «неистовым беспорядком», и «Вольпон». Эта постановка была охарактеризована как «слащавая, циничная и зловещая». Многие из характеристик подошли бы и самому Слоуту. Во всяком случае, он вовсе не был талантливым режиссёром — Морган не отличался даром видения. Но его амбиции не угасли, они по-прежнему тлели. Слоут хотел быть на виду, впереди всех. Фил Сойер тоже иногда начинал мыслить подобным образом, поскольку не был уверен, что его любовь к театру взаимна. Он решил, что можно использовать свой талант, представляя писателей и актёров.

— Давай поедем в Лос-Анджелес и откроем там агентство, — заявил Фил спустя некоторое время. — Наши родители сочтут нас ненормальными, но, может быть, дело все-таки выгорит.

Фил Сойер — Слоут понял в то самое мгновенье — вовсе не был богат. Он только выглядел богатым.

— А когда мы прочно встанем на ноги, то пригласим Томми в качестве юриста. К этому времени он уже закончит изучать право.

— Ну что ж, я согласен, — ответил Слоут, думая, что сумеет воспрепятствовать появлению Вудбайна в своё время. — Как же мы будем называться?

— Как тебе нравится «Слоут и Сойер»? Или в алфавитном порядке? Или…

— «Сойер и Слоут», конечно. Это будет правильно, поскольку идею подал ты, — заявил Слоут (чертыхаясь про себя при мысли, что его партнёр теперь всегда будет первым, а он — лишь вторым).

Конечно, родители сочли их идею безумием, как и предсказывал Фил, но партнёры все же выехали в Лос-Анджелес на взятой в аренду машине (машину брал Морган — ещё один показатель того, как многим Сойер обязан ему), сняли офис в Северном Голливуде, — здание славилось своими крысами и тараканами — заказали визитные карточки и стали посещать клубы. Четыре месяца их преследовали сплошные неудачи. У них был комик, который пил слишком много, чтобы выглядеть смешным; писатель, который не умел писать, артистка, любящая деньги до такой степени, что была готова продать своих агентов. Но как-то однажды, после виски и марихуаны, хихикающий Фил Сойер поведал Слоуту о Территориях.

«Знаешь ли ты, что я могу сделать, ты, честолюбивый болван? О, дружок, я могу путешествовать. Все время».

Вскоре после того, как они уже путешествовали оба, Фил Сойер встретил на вечеринке подающую надежды молодую актрису, и через час имел их первого значительного клиента. А у той было три подруги, которым не повезло с импресарио. А у одной из подруг был приятель, который написал действительно хороший киносценарий и нуждался в продюсере, а у приятеля был свой приятель… Не успел истечь третий год их совместной деятельности, как у них объявились новый офис, новое жильё и порядочный кусок голливудского пирога. Территории, как хорошо знал и не мог до конца понять Слоут, помогали им. Сойер работал с клиентами; Слоут с деньгами, инвестициями, деловой стороной агентства. Сойер тратил деньги — банкеты, авиабилеты; Слоут копил их, что приносило ему удовлетворение и давало возможность вскарабкаться повыше. Слоут вкладывал деньги в землю, промышленность, в бизнес, в акции. К моменту прибытия в Лос-Анджелес Томми Вудбайна «Сойер и Слоут» стоили не менее пяти миллионов.

Слоут заметил, что все ещё смущает однокашника. Томми прибавил в весе тридцать фунтов, и в своих голубых костюмах (стоимостью не менее трех сотен каждый) выглядим заправским судьёй. Его щеки всегда слегка лоснились (алкоголик? — удивлялся Слоут), манеры были блестящими, как и раньше. В уголках глаз лучились смешинки. Слоут почти сразу же понял то, что Фил Сойер никогда бы не узнал, если бы ему не рассказали: Томми Вудбайн жил со страшной тайной — он был гомосексуалистом, и сам себя называл «петушком». Это многое упрощало — даже убийство Томми.

Потому что насильники должны быть казнены, верно? И какому же подростку захочется быть изнасилованным идиотом весом в двести десять фунтов? Можно сказать, что Слоут спас Фила Сойера от тяжёлой руки правосудия. Сойер сделал Слоута своим душеприказчиком и опекуном его сына. Когда это произошло, убийцы из Территорий — те самые двое, которые некогда пытались изнасиловать мальчика — были извлечены из того мира и арестованы до того, как смогли вернуться домой.

Слоут множество раз думал, что все могло бы быть значительно проще, если бы Фил Сойер никогда не женился. Нет Лили, нет Джека — нет проблем.

Слоут собрал все факты из прежней жизни Лили Кэвэней — где, как часто, с кем, — и надеялся убить этот роман в зародыше, как чернокожий водитель убил Томми Вудбайна, но Сойер ничего не желал слушать. Он хотел жениться на Лили Кэвэней, и он женился на ней. А его чёртов двойник женился на королеве Лауре.

Вот так-то.

Слоут с удовлетворением думал, что после того, как некоторые детали будут улажены, все непременно встанет на свои места. Когда он вернётся из Аркадия-Бич, все дела компании «Сойер и Слоут» будут у него в кармане. А в Территориях произойдёт так: вожделенный плод сам свалится в руки Моргана. Как только Королева умрёт, её формальный преемник поведёт страну к вящей пользе себя и Моргана Слоута.

А потом посыпятся деньги, думал Слоут, выезжая на трассу в Марина дель Рей, где была назначена встреча. Потом посыпется все!

Его клиент, Эшер Дондорф, жил в Марина, на одной из тенистых улочек сразу же у берега океана. Дондорф был старым характерным актёром, который завоевал признание в конце семидесятых годов благодаря удачно сыгранной роли в телесериале: он играл частного детектива. Его популярность после нескольких серий стала столь велика, что авторы расширили рамки его роли, сделав Дондорфа неофициальным отцом юного детектива, подослав к нему двух убийц, придумав для него множество опасностей, и т.д. и т.п. Его жалованье удваивалось, утраивалось, и через шесть лет, после окончания показа сериала, он решил вернуться к съёмкам в отдельных фильмах. А это уже было проблемой. Дондорф думал, что он — звезда, но студии и продюсеры видели в нем только характерного актёра — известного, но не пригодного для использования в другом качестве. Дондорф жаждал славы, цветов, собственных костюмеров и сценаристов; он хотел денег, любви и больше всего — признания.

В сущности же он был нулём.

Бросив свой автомобиль незапертым на стоянке, Слоут пришёл к выводу: если он узнает, или даже сможет предположить в течение нескольких следующих дней, что Джек Сойер раскроет существование Территорий — он убьёт его. Такими вещами нельзя рисковать.

Слоут мысленно усмехнулся и постучал в дверь. Он уже знал: Эшер Дондорф пытался покончить жизнь самоубийством. Он совершил это в гостиной, чтобы привлечь к себе максимум внимания. Этот темпераментный уже-почти-не-его-клиент надеялся на внимание прессы.

Когда бледный, дрожащий Дондорф открыл дверь, тёплое приветствие Слоута было почти искренним!