Тимур бабаев и потайной чулан

Если вы думаете, что в наше время дети уже не живут в чулане (в другом переводе – в буфете) под лестницей, вы глубоко заблуждаетесь. Вот, посмотрите, вернее, присмотритесь, что, или, вернее, кто у вас прямо под ногами…

Эти карие глаза, с хитрым, слегка печенежским, прищуром, которые выглядывают в щель между деревянными ступенями парадной лестницы в доме Лошадь-Пржевальских, принадлежат Тимуру.

Этот десятилетний мальчик как раз таки и живет, там, под лестницей. В тесной и полутемной коморке, где раньше были метла и веники.

Только не надо думать, что перед вами несчастный и забитый сиротка, которого ещё не клюнула в темя сова магического могущества! Вы только всмотритесь в этот хитрый, слегка печенежский, прищур карих глаз. Если бы вы знали Тимура как я, то заметив, что он «вот так», прищурившись, за вами следит… сразу бы нашли предлог как можно скорее распрощаться с Лошадь-Пржевальскими и покинуть их дом, даже если для этого вам пришлось бы прыгать в окно прямо в вольер с кровожадными хозяйскими доберманами.

А вот вам и наглядное подтверждение верности моих слов.

День инициации Андрюши.

По лестнице, сияя самоварным самодовольством, катится сверху вниз Дрюша Лошадь-Пржевальский, тоже мальчик десяти лет, но совершенно другой мальчик, непохожий на Тимура.

Если Тимур худенький и смуглый сын степей, то Дрюша упитанный и розовощекий сын своих родителей. И если Тимур похож на своего папу, которого никто и никогда не видел и поэтому все, и опекуны Пржевальские и учителя в школе так и говорили про него: «Это ни на что не похоже!»

То Дрюша похож на папу, то есть на пузатый самовар, который всю дорогу недовольно пыхтит, и то и дело закипает по поводу и безо всякого.

Хотя, сегодня, как я уже говорил выше, Дрюша был самовар вполне довольный собой и сиял как начищенный к празднику.

Сегодня его из «волчат» должны были перевести в настоящие скауты.

Для тех, кто не в курсе: «волчата» это младшие (cub-scout-ы), которым только еще предстоит стать полноценными скаутами, чтобы потом можно было носить фуляры, отдавать скаутский салют и курить в туалете, пока туда не зайдут старшие скауты (rover-scout-ы) и не вытолкают взашей.

Что, конечно же, малоприятно, но оставляет надежду, что став старшим скаутом, Дрюша и сам сможет тиранить всякую мелюзгу вроде себя, курить и пить пиво с инструкторами, и даже лазать в походе в палатку к девочкам, хоть сейчас и не совсем понятно на кой черт это нужно.

А пока «волчата» занимаются всякой детсадовской ерундой, например, воют по окончанию «совета стаи» как больные на голову, прилежно учатся и помогают маме на кухне, хотя это тоже не назовешь совсем уж нормальным занятием.

Впрочем, Дрюша, честно говоря, никогда и не злоупотреблял своим правом помогать маме, для этого, в конце концов, существует посудомоечная машина, да и учился через пень колоду, с пониманием того, что его папа входит в попечительский совет школы. И, если он будет плохо учиться, то и школа вряд ли будет хорошо ремонтироваться.

А поскольку попечительский совет имелся и при скаутской дружине, в которую записал его папа, (потому что скаутами были все почти президенты Америки) то у Дрюша были нашивки всех достижений, которые следует достичь будущему президенту, чтобы стать полноценным скаутом.

Он будто бы знал все «законы скаутов» и песню о герое англо-бурской войны Баден Пауэлле, умел рубить дрова и вызывать службу «101» и якобы помог девочкам из отряда младших «girl scout» раздать 107 рождественских хот-догов бездомным собакам.… Вообще-то, хот-догов, до того, как Дрюша подключился к этому делу, было ровно двести. Но Дрюша сказал, что это не дело, когда замерзшая собака ест горячую[7]…

Споры по этому делу разгорелись было не на шутку, особенно между мамой одной из girl-скаутов, купившей эти злосчастные хот-доги, и старшим Лошадь-Пржевальским, утверждавшим, что это и впрямь каннибализм какой-то, есть себе подобных.

И в этом споре папа-Пржевальский, как водится, победил, купив всем «волчатам» новую красивую форму для приема в скауты…

Так что, возвращаясь к Дрюше…

Дрюша, радостно сбегавший по парадной лестнице, был похож, как я уже говорил, не просто на самовар, а на самовар какой-то военный, даже генеральский, цвета хаки. Причем, армия, ходившая в атаку во главе с таким самоваром, наверняка была какая-то папуасская.

Уж как-то чересчур, от фарфорового чайничка с красными румянами, и до самого краника, самовар был увешан всяческими регалиями и наградами: Самыми главными, из которых были: золотистый пожарный топорик, за героизм, проявленный Дрюшей при тушении деревни, зажженной им, как учили на костровых занятиях, всего одной спичкой (он тогда вынес из огня девочку, которая задолжала ему 50 копеек). Маленький серебряный котелок, за упорство, проявленное в обороне походной кухни от врагов и даже от товарищей, но это уже в запале битвы.… А ещё вышитый красный крест за оказание первой помощи мальчику, который не хотел уступить ему на время свою булку с маком, а ещё…

Всего и не перечесть.

«А сегодня к этому прибавится ещё и настоящий, оранжевый с черной кантовкой, скаутский галстук!.. - не чуя ног под собой, катился Дрюша по лестнице, - На торжественной линейке, на виду у всех! У тех, кто кривился, глядя, как он вяжет скаутские узлы: «да ты хоть шнурки сначала завязывать научись!» Кто хватался за голову, когда он, взявшись в походе мыть посуду, почему-то вымыл до блеска все банки из-под сгущенки, которые накануне были далеко не «из-под»…

В общем, всех, кто говорил: «если Лошадь-Пржевальского примут в скауты, я ухожу из вожатых. Нет, я повешусь на галстуке!»

«Вешайтесь! И пожалуйста! И ты там, под лестницей, тоже вешайся! Удавись от зависти! Слышишь?!..» - что есть сил, затопотал Дрюша по ступеням сандалиями, отлично понимая, что Тимур там не просто слышит, а глохнет от этого его топота. И даже подпрыгнул, чтобы ахнуть по ступеньке как следует, двумя ногами, и.…

И вдруг воспарил на крыльях своей мечты.

Так воспарил, что и впрямь не почувствовал ног под собой от счастья, и даже в глазах все опрокинулось: лестница вдруг прыгнула ему на голову и сменилась потолком, оказавшимся вдруг так близко. Потом опять лестница, опять потолок… Бум, бум, бум…

«Где я?..»

Тимур быстренько выставил через дыру, образовавшуюся на лестнице, толстого флегматичного кота с черной шерстью и выражением морды: «Это не я! А что?»

И торопливо приладил вынутую ступеньку на место.

Как будто ничего и не было, особенно этой, снятой ступеньки…

После чего, воткнул в глазницу монокль с треснувшим стеклышком и, раскрыв, пугающей величины, фолиант: «О пользе членовредительства в деле воспитания детей», уселся на краешек дощатых нар в самой смиреной позе, найденной им в главе: «Освобождает ли покаяние от наказания?»

Но уже через секунду…

«Может и освобождает, но не в моем случае…» - понял Тимур, когда ему на макушку рухнуло со стены единственное её украшение, музейный плакат в дубовой раме: «Пльохой мальшик!» - грозил пальцем с плаката немецкий офицер в фуражке и с, таким же, как у Тимура, моноклем в строгом глазу, - «Der schlechte Junge Partisanen!»

Плакат… а, как подозревал Тимур, вполне возможно, что и портрет кого-то из предков Лошадь-Пржевальских… сорвался с гвоздя от резонанса, произведенного криком Андрюши. При этом ходуном заходили все доски его деревянной коморки, зазвенели все стекла в доме, упала на кухне вафельница тети Дарьи, и даже родил на лестнице ее кот, хоть никогда в жизни и не был беременным.

- Дрюша?! - всплеснула руками рослая дебелая женщина с лицом, из-за которого ей пророчили замужество за Лошадь-Пржевальским, ещё в детстве, потому что лучшей фамилии к такому лицу и не придумаешь. Даже местный священник, отец Охлобыстин глядя, как посыпают невесту овсом на пороге церкви, благословил, - Ну, господь вам судья, ведите в стойло…

- Дрюша! - всплеснул короткими ручками невысокий, но зато очень уж толстый мужчина, в котором мы без труда узнаем папу Дрюши, потому что он такой, же самовар, как и его сын. Но, если Дрюша это маленький такой самоварчик, всего литра на три емкости мочевого пузыря и слишком быстро закипающий, можно сказать, электрический. То папа, это настоящий самовар с жаркими медными щеками, полыхающий углями, коптящий трубой, и ухающий, когда раздувается не на шутку.

Вот как сейчас…

Как мы уже говорили…

- Дрюша!

- Дрюша!

Закричали родители будущего скаута и покатились к нему. С одной стороны, из гаража, - это был дядя Дарий, и с другой стороны, со стороны кухни, - тетя Дарья.

Дрюша, проехав по паркету на животе, лежал посредине гостиной, упершись, нос к носу, в бурого медведя. Медведь свирепо свел к носу злые янтарные зрачки, оскалил пожелтевшие клыки, но промолчал.

Он, вообще помалкивал, с тех пор как дядя Дарий уложил его плашмя посреди гостиной, раскидав во все стороны лапы. И помалкивал даже, когда старший Лошадь-Пржевальский, вытянув ноги к камину, рассказывал, как самолично застрелил медведя в Шервудском лесу.… Хоть мог бы и сказать, что до появления папы в магазине «охотничьи аксессуары» они друг друга в глаза не видели. Но медведь молчал, хоть и бурый …

А вот родители Дрюша, вдоволь накричавшись: «Сынок, ты ушибся? Тебя не тошнит?» и даже «Как тебя зовут?», пришли к выводу…

- Убили! - вскричала тетя Дарья, прижав к груди горячую вафельницу.

- «Убили?» - засомневался даже, более здравомыслящий, дядя Дарий.

Потому что…

Полагая, что родители как-то недостаточно безутешны, а, главное, как-то совсем уж бездеятельно сокрушаются по поводу безвременной кончины такого молодого молодца, как он, Дрюша мстительно стиснул зубы и даже старался не дышать.

Придя к выводу об убийстве Дрюши, родители переглянулись, и…

Судя по всему, им обоим пришла в голову мысль об убийце.

Судя по тому, как они, не сговариваясь, медленно и зловеще повернули головы в сторону лестницы…

«У-у…» - протянул Тимур, увидев в щель между ступеньками взгляды дяди и тети…

Нельзя сказать, что подозрения Лошадь-Пржевальских были совсем уж безосновательными.

Ведь как-то же очутились на фирменном тетином торте «Утренняя свежесть» утренние же какашки кота? Как-то же попали эти какашки потом в освежитель воздуха в дядином «Мерседесе», и сколько он не ругался потом на автомойке с мойщиками, машину пришлось-таки продать на металлолом. И, наконец, кто-то же приучил неутомимого производителя вездесущих какашек отзываться на довольно труднопроизносимую кличку: «Иди сюда, тать лохматая»? Не сам же он себе выдумал такое женское имя?

Вот и теперь…

Сидит злосчастный «Тать» на лестнице, изумленно вытаращив глаза, а под ним отходят воды преждевременных родов. Хоть, как мы уже говорили, у него и своевременных-то никогда не предвиделось…

Не сам же он бросил себя под ноги ребенку?

«Нет»… - переглянулись дядя и тетя Лошадь-Пржевальские.

«Нет!» - заверил их преданным взглядом кот, - «Не я!»

- Тимур! Гадкий ребенок!

- Тимур! Гнусный подонок!

Хором закричали Л-Пржевальские (если коротко).

Справедливости ради надо сказать, что точно также они кричали бы, если бы Дрюша, и впрямь, совершенно случайно наступил бы на кота, подвернувшегося ему под ноги также совершенно случайно.

И Тимур был бы, действительно, тут не причем.

Но он был причем, а вот не причем был как раз таки кот и поэтому…

На глазах у Л-Пржевальских одна из ступенек вдруг с треском оторвалась от лестницы и, в образовавшуюся дыру высунулась худенькая смуглая рука. Быстро нащупав кота, она втянула его обратно под лестницу…

Кот за это время успел только сменить выражение морды: «Это не я!» на выражение: «Господи, ну что еще?..»

В следующее мгновенье раздался характерный удаляющийся шлеп кед Тимура, с надорванной правой подошвой, и хлопнула дверь черного хода…

Южный Вьетнам. 1964 г.

Сезон дождей.

В сплошной пелене дождя словно прошла круговая рябь от брошенного в воду камешка, и из эпицентра кругов, треща зеленым частоколом бамбука, выломились вьетнамские вислобрюхие свиньи, крикливая толпа желтоносых обезьян, стая длиннохвостых попугаев и выбежала на кривых задних лапах кривозаднелапая черепаха.… Наконец, одна за другой, на поляну вышли три невысоких и относительно человеческих фигурки…

Такой формы у советских товарищей Лунь-Пень еще никогда не видел.

Что-то смутно похожее на латы японских самураев, покрывало их с головы до пят стальной чешуей. Которых старик, впрочем, тоже не видел и во время японской оккупации…

Из-под этой чешуи топорщились и красноватые рыбьи жабры, и ряды корсетных ребер вдоль боков и даже ряд костяных шипов вдоль хребта, как у китайских драконов. Которых старик, впрочем, тоже не видел и во время китайской оккупации…

Незнакомый еще с отдаленным воздействием дефолиантов на генетику человека, старый Лунь-Пень потерялся в догадках.… Угадывались разве что красная звезда на шлеме с гнутыми буйволовыми рогами, да «Калашников», хоть и непривычный какой-то, с рукояткой впереди как у гангстерского «Томпсона»[8]…

- Не бойся, товарищ комиссар первого ранга Лунь-Пень… - прохрипел один из чужаков чужим, каким-то неживым голосом, дребезжавшим, словно из чаши громкоговорителя.

- «Мы советские разведчики…» - произнес пароль другой, выступив из-за плеча первого чужака. Более высоким голосом, можно сказать, девическим

Дедушка степенно кивнул желтой соломенной шляпой и выжидательно уставился на третьего.

- Тебе привет от комиссара третьего ранга товарища NN… - сказал тот.

Дедушка молча пожал плечами.

- Ось він… - нехотя добавил тогда третий и протянул…

«Вот теперь всё в порядке…» - облегченно перевел дух Лунь-Пень.

В обрезанной перчатке чужака вспыхнула солнечной радугой сквозь слезы дождя бутылка «Столичной».

И это было лучшим подтверждением того, что перед ним не очередная провокация американской разведки, вроде гиббонов, мирно беседующих на мосту: «Сэр, до подхода партизанской колонны десять минут!» Как будто мы тут совсем дураки, и по-гиббонски не понимаем…

А именно те, о ком шла речь в записке комиссара третьего ранга NN.

А то ведь поначалу и сама записка вызвала немало сомнений у местного резидента «Вьетконга».

Дедушка Лунь-Пень, сгорбленный старичок с седой бородой до подола домотканой рубахи и с клюкой выше конуса плетеной соломенной шляпы… был не просто танкистом Т-54, как всякий вьетнамский дедушка…

Он был ещё и шаман местной деревушки под названием «партизанский отряд им. Карла Маркса».

Волю одноименного духа он объявлял соплеменникам после того, как сам получал её из дупла священного пня, называемого «славянским шкафом» жрецом которого и являлся Лунь-Пень, что следовало из самого его имени – «седой как лунь, древний хранитель пня и такой же мудрый».

Священный пень рос… (в свое время конечно) на рисовом поле сразу за деревней и охранялся древним табу, зримым подтверждением которого было минное поле. На нем то и дело показательно взрывались рисоводы и их буйволы и даже ничейные, травленые дефолиантом, лягушки.

Безопасный проход через минное поле знал только «Мудрый как пень» и зримым подтверждением этой его мудрости было отсутствие у старика рук и ног, к счастью, только по одной сверху и снизу.

Так что, сначала, как водится, заглянуть в священное дупло К. Маркса, а потом… Это потом уже было бросание гадальных гильз калибра 7.62, ворожба на печени почтальона, приведенного патрулем «янки», и прочая ритуальная дребедень, однообразно заканчивавшаяся всеобщей попойкой трофейного «Black Jack-а».

«Впрочем, мы отвлеклись… - любовно протер дедушка рукавом рубахи бутылку «Столичной» и спрятал ее куда-то под подол…

Повеления великого духа нисходили на него всегда одинаково.

Каждую пятницу на волне 107.2 FM в 17.40 звучал «Интернационал» и если исполнение припева: «Это есть наш последний и решительный бой!..» сопровождалось призывами хора: «А теперь все вместе!..» В 17.45 Лунь-Пень был уже у «славянского шкафа» и вынимал из его дупла указания духа на имя командира или на своё имя, если речь шла о идейно-воспитательной работе среди партизан.

Вот и в прошлую пятницу, он по самое плечо засунул смуглую руку в дупло, и вдруг…

Вокруг древнего пня вспыхнуло золотистое марево и стало расходиться кольцами радуги, точно круги по воде. Крепкое рукопожатие схватило кисть Лунь-Пеня и стало трясти её так, что и сам дедушка запрыгал возле дупла, будто сунул руку в гнездо диких пчел и только из жадности не хочет бросать сладкие соты… И более того, рывком втянув шамана по пояс в трухлявую, пахнущую йодом утробу, дух Карла Маркса троекратно расцеловал в дупле дедушку, причем в последний раз в губы, да так страстно, что вывихнул ему челюсть…

Когда дух, оказавший дедушке такой неожиданно чувственный приём, наконец, отпустил его, Лунь-Пень мигом оказался по другую сторону минного поля, за табличкой «Attention, un torpilles![9]», а над полем курились желтоватые облака, вздыбленной взрывами, пыли…

В сморщенной его ладошке были зажаты аж две записки.

И причем, одна из них отменяла другую. Так и написано: «Забудь, есть дело поважнее!» Хотя первая записка, на взгляд шамана была продолжением предыдущей: «Текущие задачи вьетнамских рисоводов в свете реализации советско-американской программы «Союз-Аполлон»»

А вот вторую вдогонку послали, что ли?

И сообщалось в ней, о том, что русских товарищей интересует…

- Это она и есть? Пукающая пещера?.. - спросил предводитель чужаков, когда они поднялись в партизанское убежище «отряда имени деревни…», то есть, всего за полчаса вскарабкались по неприметной веревочной лестнице на скрученный лист гигантской бобовой лианы.

- О, нет, нет… - замахал рукой дедушка и добавил на ломанном русском, помогая себе жестами культяпки, - Вы уж простите великодушно, не самые, конечно, роскошные апартаменты для приема столь высоких гостей, но, как говорится, чем богаты, тем и... Зато здесь, в безопасности, вы сможете отдохнуть и, главное переодеться, а то в таком виде вас даже богомолы, на что уж насекомые, и те пугаются…

Заметив некоторую оторопь, взявшую советских разведчиков, дедушка торопливо добавил, - Надеюсь, я не слишком путаю грамматические каноны великого и могучего русского языка, который я выучил только за то, что им разговаривал Маркс?

Тот из чужаков, чей голос и, кажется даже, сложение, показались Лунь-Пню девическими, смешливо фыркнул в динамики шлема. Но…

- А що? Чи мало Карлів вивчило російську мову у Берлині? - возразил ему тот, который принес дедушке самоё надежное подтверждение советско-вьетнамской дружбы, - За две оккупации-то…

Первый, похожий на командира, посмотрел на обоих своих товарищей укоризненным взглядом оптики прицела и положил клешню манипулятора на плечо Лунь-Пеня.

Тот охнул…

- Это ничего, товарищ… – прогудел, словно в ведро, командир (теперь уже ясно, что командир) советских разведчиков, - Что товарищ Карл Маркс не говорил на языке товарища Ленина. Зато место, и впрямь, отличное, и языком вы владеете, как не всякий из нас… - с укором глянул он за спину.

Его товарищи, за спиной командира, одновременно ткнули друг в друга пальцами…

- Но нас в первую очередь интересует пукающая пещера… - повторил свой вопрос командир, - Времени у нас, по нашим сведениям, не так уж и много. Завтра «изделие» было замечено на борту авианосца «Миссури»…

Списав эту путаницу в падежах и временах на всё-таки недостаточное своё знание грамматических канонов «велико-могучего», дедушка торопливо закивал, - Сегодня же будем там, куда вам срочно надо вчера…

- Тогда привал… - удовлетворенно кивнул буйволовыми рогами шлема командир и, взяв себя обеими руками за гофрированную шею, отстегнул от нее патрубки каких-то шлангов. Послышалось шипение, как из проколотой автомобильной шины, щелчок… И, сняв рогатую голову с красной звездой и выпученными линзами глаз, пришелец обнажил свою…

Челюсть отвисла на древне-папирусном личике Лунь-Пеня…

На него смотрело очень уж юное, как для разведчика, лицо с карими, то ли хитро-прищуренными, то ли родственно-азиатскими, глазами из-под густой черной челки, ссыпавшейся на нос. Кроме челки, стрижка парнишки была вполне буддисткой, типа монашеской, ну, разве что с поправкой на подзатыльник настоятеля, мол: третий день в храм идешь с небритой макушкой!

Еще ниже отвисла челюсть старика, когда то же самое со своей головой проделал и второй разведчик, и, встряхнув короткими волосами цвета соломенной шляпы Лунь-Пеня, действительно, оказался юной разведчицей. И тоже очень уж юной.

Когда под третьим шлемом оказался рыжий веснушчатый подросток с ехидным выражением угнетенного национального меньшинства, Лунь-Пень уже не удивился, а только пробормотал,

- Я приготовил три комплекта ао-баба[10], чтобы переодеться. Если хотите принять душ, это внизу, под брюхом слона, левое ухо - холодная вода, правое - горячая, но без привычки не советую...

- Горячая э... вода, не из хобота?.. - отчего-то краснея, предположила юная разведчица.

- И с ног сбивает… - подтвердил Лунь-Пень.

- Расскажите, пожалуйста, об этой пещере, ну которая... – снова пошла красными пятнами девушка, имя которой Лунь-Пень, сколько ни тужился, не то, что произнести, запомнить не мог.

- О пукающей пещере? - покрутив на вертеле раскоряченную тушку игуаны, переспросил старик, - О, это очень древняя вьетнамская легенда...

- Як це... древняя? - поперхнулся рыжий мальчишка, забрызгав себя чем-то жирным из тюбика с надписью: «сало». Звали его почти созвучно, Тарас.

Недоумение Тараса разделил и командир.

- По нашим сведениям... - нахмурил густые брови Тимур, (так звали командира), - Американцы только на прошлой неделе оборудовали объект «Companion Che[11]»...

- На востоке всё древние легенды... – огладив седую бороду, пояснил Лунь-Пень, - Завезут в колониальную лавку керосин, и по деревне уже из уст в уста передают древнюю легенду о керосине, которого всем не хватит. А пещера, она, и в самом деле, очень старая. Я в ней ещё мальчишкой свой Т-54 ремонтировал. Там наша МТС была во время войны с французами. Но, что верно, то верно... - важно кивнул седой головой старик, - «Пукающей» она стала недавно.

- Когда?

- С тех пор, как начала пукать... - философски изрек Лунь-Пень.

- И как это, э… выглядит? - спросила девочка, деликатно кашлянув «э».

- Так и не расскажешь... - подумав, пришел к выводу шаман, - Это надо увидеть, а еще лучше услышать. Можно, конечно, и унюхать. Уже за версту до «Пху-Фу»...

- «Пху-Фу»? - переспросил командир Тимур.

- «Фу-у…» - поправил его Лунь-Пень, - Так теперь называется пещера. Пришлось её переименовать по понятной причине.

- А раньше? - уточнила девочка с непроизносимым именем, торопливо конспектируя их разговор в каком-то странном командирском планшете...

И, что ещё более странно, двумя пальцами как на печатной машинке, - Как называлась пещера раньше?

- Я же говорил уже... - пожал старик узкими плечиками в домотканой рубахе, - «МТС»[12].

- Знаю, знаю… - поспешила выказать разведчица компетенцию, - Это межколхозная тракторная станция, у нас такие создавались по решению XVI съезда, как технический форпост коллективизации…

- МТС… - вежливо перебил её седой Лунь-Пень, - Это межколхозная танковая станция, но тоже форпост коллективизации… - подумав, согласился он.

Глава, следующая за предыдущей.