Митинг на Сенном рынке

Устроители ожидали, что на площади в полвосьмого вечера соберутся до 20 тысяч, однако народ подходил медленно, неохотно, и в начале девятого толпу составляли всего две-три тысячи человек. Моросил мелкий дождь, и некоторые разошлись, не дождавшись начала. Конечно, на просторах Хэймаркета такой небольшой митинг выглядел бы жалковато, и организаторы решили перенести его за угол, на более узкую улицу. Там стояла повозка, которую решили использовать как ораторскую трибуну. А митинг никак не мог начаться - собрались не все ораторы.

Наконец один из организаторов открыл митинг и заявил, что цель митинга мирная: объяснить общую ситуацию с борьбой за 8-часовой рабочий день и объяснить различные инциденты, случившиеся в ходе борьбы. Когда оратор заговорил о вчерашних беспорядках у завода Маккормика, из толпы послышались возгласы: "Повесить его!" "Нет, - возразил выступавший, - оставьте пустые угрозы. Придет время, и ждать его осталось недолго, когда людей такого сорта действительно повесят, когда эти чудовища получат по заслугам. Вот когда это время придет, мы перейдем от угроз к действию".

Мэр Чикаго, специально приехавший на митинг, рассчитывал своим присутствием сдерживать страсти. А чтобы ораторы и слушатели его видели (уже стемнело), он часто зажигал спички, как бы раскуривая постоянно гаснущую сигару и освещая свое лицо. Услышав слова о грядущем уничтожении капиталистов, он хотел было выступить вперед и вмешаться, но конец речи был вполне мирным.

Пошел уже десятый час вечера, когда привезли следующего оратора. Этот бывший социалист, перешедший в партию анархистов, привлекшую его бо'льшим радикализмом, говорил почти час. Однако речь его была вполне умеренной. Он делился со слушателями последней статистикой о положении рабочего класса в Америке, говорил о неизбежности перехода на 8-часовой рабочий день, о необходимости объединяться. Был только один достаточно острый момент. Оратор воскликнул: "Знаете ли вы, что армия поднята по тревоге и готова скосить вас картечью? Где мы находимся - в свободной стране или в России, в Испании, в Германии, наконец?" (Голос из толпы: Похоже на то!). Но в целом речь была настолько уравновешенной, что репортер "Чикаго трибюн", посланный на митинг с напутствием "принести чего-нибудь горяченького", просто заскучал. А мэр, убедившись, что порядок соблюдается и никто не призывает к насилию, вышел из толпы и зашел в ближайший полицейский участок сказать, чтобы его начальник, инспектор Бонфилд, распустил резерв полицейских, собранных для усмирения возможных беспорядков. И хотя его детективы в гражданском, находившиеся в толпе, говорили о безобидном поведении митингующих, но распускать личный состав по домам начальник участка все же не стал. Мэр вернулся на митинг, послушал еще немного, сел на свою белую лошадь и отправился домой.

Одиннадцатый час вечера, стало еще темнее. На повозку взобрался третий оратор. Не прошло и десяти минут, как над площадью нависли тучи, поднялся ветер. Начал собираться дождь. Народ стал понемногу расходиться, первыми ушли женщины и дети. Организаторы митинга тоже потянулись к выходу. На площади осталось не более трехсот человек. Оратор перешел к заключительным словам.

"Современная общественная система устроена так, - сказал он, - что кучка богачей держит под контролем средства существования. Закон охраняет только наших закабалителей. Рабочие в слепой ярости атаковали завод Маккормика, и полиция хладнокровно стреляла в них - ну как же, надо ведь защитить собственность! Но почему вся собственность в этой стране принадлежит одному миллиону человек, а остальные 54 миллиона законом не защищены? Нам ничего не остается, как обхватить руками горло этого так называемого закона и душить его до тех пор, пока он не перестанет дергаться. Бдительно следите за этим законом, душите его, убивайте, режьте, делайте все, чтобы его ранить, чтобы помешать его продвижению!"

Тут два сыщика в штатском отделились от толпы и поторопились в полицейский участок, чтобы доложить инспектору Бонфилду, что оратор употребляет подстрекательские выражения, призывает душить и убивать полицию (позже на суде оратор объяснил, что это была лишь метафора). Бонфилд быстро собрал свою команду, и колонна, руководимая им и капитаном Уордом, почти бегом направилась к Сенному рынку.

Когда полицейские в несколько рядов окружили импровизированную трибуну, толпа замерла от неожиданности: митинг вот-вот должен завершиться, зачем же полиция? Капитан Уорд громко крикнул: "Именем народа Иллинойса приказываю вам немедленно и мирно разойтись!" Выступавший возразил: "Но мы мирные люди!" Капитан повторил свою команду. "Хорошо, мы уходим", - ответил оратор и начал спускаться с повозки.

В этот момент что-то пролетело над толпой и упало среди рядов полиции. Раздался сильнейший взрыв, в окрестных кварталах вылетели стекла. На мгновение над площадью воцарилась тишина, а затем полицейские выхватили револьверы и почти в полной темноте открыли беспорядочный огонь по толпе. Стрельба продолжалась две-три минуты, люди разбегались во всех направлениях. Репортер "Чикаго трибюн" на другой день написал: "Полицейские просто обезумели от взрыва и стали опасны, как бывает опасна любая толпа, ослепленная страхом. Они стреляли, не делая различия между мирными гражданами и нигилистами-убийцами".

Инцидент занял менее пяти минут. Погибли семеро полицейских, еще один умер от последствий пулевого ранения два года спустя, ранены были 60 полицейских. Собственно, неоспоримой жертвой бомбы стал лишь один из погибших. Изучение медицинских и полицейских протоколов, газетных сообщений и показаний на суде позволяет сделать вывод, что трое полицейских погибли от пуль, еще трое - от пулевых и осколочных ранений. Данные о раненых не совсем точны, но более двух десятков полицейских были ранены пулями, около двадцати - осколками бомбы и примерно десять - и пулями и бомбой. У остальных пострадавших - ушибы и переломы, полученные при паническом бегстве толпы.

Стреляли ли участники митинга? Возможно, кто-то из рабочих и стрелял. Неизвестно, многие ли из них отреагировали на призыв приходить с оружием и на условный сигнал, вставленный в текст газеты. Но телеграфный столб, около которого стояла повозка-трибуна, оказался нашпигован пулями именно со стороны полицейских. Впрочем, на другой день столб бесследно исчез. Как гласит следствие, это произошло "в рамках плановой замены оборудования телеграфной компанией". Зарегистрирована гибель четырех рабочих, но, по-видимому, эти данные далеко не полны. Раненых было больше полусотни.

Американский исследователь Пол Аврич, специалист по истории анархизма, считает, что и в рядах полиции, и среди митингующих были личности, стремившиеся к обострению событий и действовавшие по принципу "чем хуже, тем лучше". Одни надеялись продвинуться по службе, другие - разжечь мировую революцию.

Паника охватила город. Ходили самые дикие слухи: анархисты намерены уничтожить полицию, взорвать общественные здания, разграбить магазины и, наконец, захватить власть не только в городе, но и во всей стране. А взрыв бомбы был лишь сигналом к началу бунта по всей Америке.

"Нью-Йорк таймс" писала: "Гнилое древо анархистских теорий принесло кровавые плоды в Чикаго. На ранней стадии обострения анархизма помогает картечь. А для профилактики распространения болезни хороши разумные дозы пеньковой веревки".

Одна из газет напечатала письмо владельца ранчо в Дакоте, Теодора Рузвельта, будущего президента США: "Мои ковбои с удовольствием испытали бы свои винтовки на бесчинствующих толпах в Чикаго. Пусть бунтовщиков будет в десять раз больше, чем нас, - мои парни стреляют метко и никого не боятся".

Многие активисты рабочего движения были недавними эмигрантами. И в стране разыгралась ксенофобия. Газета "Чикаго Геральд" писала: "Понаехали тут всякие отбросы Европы! Английского не знают и знать не хотят (действительно, рабочие митинги часто открывались вступительным словом по-английски, а дальше следовали речи на немецком, польском и чешском языках. - Прим. авт.). Их имена нормальный американец и выговорить не может. Эти горячие головы, чуть что не по ним, хватаются за пистолет". "Чикаго таймс": "К нам понаехали головорезы с берегов Рейна, Дуная, Эльбы и Вислы. Они явились сюда не для того, чтобы пользоваться свободой, отсутствующей у них дома, а для того, чтобы наслаждаться безнаказанностью, которая в их странах быстро пресекается пулей, веревкой или топором палача". Современник вспоминает: "Быть немцем означало в то время навлекать на себя всяческие подозрения, а поляки и чехи вообще старались не показываться на улице".