Под знаком Чернобога

Писать об истории сатанизма в России непросто: хотя бы потому, что наличие собственно предмета исследования пока остается под вопросом. Если на Западе эволюция дьявольского культа прослеживается более-менее четко, то о восточнославянских землях этого сказать нельзя. Темные культы в России после христианизации - это настолько малоизученная тема, что сказать по ней что-то определенное довольно сложно. Иные отечественные неосатанисты даже утверждают, что в России вообще не было не то что сатанизма, но и сам Дьявол как таковой был малознаком русскому человеку. Об этом пишут, в частности, Олегерн с Варраксом в “Princeps Omnium” в главе “Филология и фольклор”:

“…русский же фольклор не обращает внимания на Сатану лично, ограничиваясь мелкой нечистой силой, причем эти истории сохраняются еще с языческих времен. Отрадно, что русичи так и оставались внутри язычниками, не обращая внимания на христианскую мифологию”.

Ошибочность этого утверждения я покажу ниже, здесь же хочу отметить один забавный момент: даже вот это, абсолютно надуманное “нежелание” русского фольклора уделять сколь-нибудь значительное внимание образу Сатаны, Варракс и иные его единомышленники умудряются записать в плюс русской культуре. Особенно феерично в этом плане выглядит статья бывшей гражданской супруги Варракса Натальи Холмогоровой “Evil They Name Us” - пусть она посвящена и не сатанизму, а всего лишь представляет собой некоторую попытку объяснения: “почему ужасы в России не пишутся и не снимаются”. Впрочем, как уже было сказано, жанр “хоррор” (в кино и литературе), мало того, что сформировался под влиянием определенных “демонических течений” западной цивилизации, но и сам оказал существенное влияние на становление современного сатанизма. Так вот, говоря о том, что “horror как жанр в России не развивается”, Холмогорова приходит к выводу, что: “Та “нечисть”, которой так боится западный мир, которую то размалевывает самыми черными красками, то издевается над ней, то пытается ее задобрить, но все равно боится до одури, эта нечисть - мы”. Как Наталья приходит к этому, скажем так, интересному выводу рассказывать долго - мы видим стандартный набор штампов характерных для “патриотов-имперцев”. Нас же собственно интересует отстаиваемая Холмогоровой концепция “зла”, которое она предпочитает называть на английский манер “evil”.

“Вглядываясь, так сказать, в эгрегор evil’а - пишет Наталья Холмогорова - сценарист видит в нем отвращение к современному миру - миру бездумного потребления и бесконечных развлечений, видит строгость и жесткость этических установок, бескомпромиссность и безжалостность в суждениях, обращенность к прошлому, стремление вернуть какие-то утраченные ценности... Но что за ценности, и какими методами их возвращать он уже не знает и не понимает, а потому “достраивает” этику противника, исходя из собственного культурного опыта”. Носителями правильных ценностей само собой объявляются русские, для которых зло как таковое - это именно тот самый “либеральный”, “западный” образ мышления. И естественно, что это самое зло нет нужды, ни боятся, ни тем более эстетизировать - в отличие от того “evil’а”, который западники видят в нас. “Русские пошли своим путем - пишет Холмогорова - пока западный человек продает душу дьяволу, а потом всю жизнь дрожит в ожидании неминуемой расплаты по счету, наш солдат с этим самым дьяволом выпивает, дуется в картишки и, в конечном счете, оставляет его в дураках”. То, что сюжетов с “одураченным чертом” было полным-полно в самом, что ни на есть западном фольклоре (о чем пишет тот же Варракс в том же “Princeps Omnium”) Холмогорову не смущает. Впрочем, в стремлении отстоять особое, в чем-то даже исключительное положение русских Варракс вполне солидарен со своей экс-супругой. В статье “Мое отношение к национализму” Варракс пытается обосновать это самое отношение именно с позиций сатаниста, и там встречаются примечательные строчки: “Именно русская нация обладает, на мой взгляд, наибольшим (я не говорю “значительным”) потенциалом для образования Империи, что является очередным шагом к Открытию Врат”. Врата, естественно, Адские, ну а все остальное комментировать не имеет смысла - логика имперско-патриотического мышления довольно однообразна и предсказуема.

В то же время нельзя не отметить, что образ Дьявола в русской культуре и впрямь отличается от западноевропейского, точно так же как и отличается европейская цивилизация от, условно говоря, “православной”. Соответственно и культ Дьявола, если он и возникнет в этой среде, будет существенно отличаться от своих западных аналогов, причем ключевое слово здесь “если”. Чтобы разобраться во всем этом мы попробуем начать того же с чего мы и начинали собственно эту книгу, а именно с язычества.

Само собой разумеется, что у славян прекрасно существовали собственные демонические культы, о которых сейчас прекрасно осведомлен каждый, кто хоть немного интересуется славянской мифологией. Самый известный из властителей Тьмы - Чернобог, “злой бог” славян (правда, западных, обитателей южного берега Балтики). Подробное описание Чернобога и его храма дает арабский путешественник Аль-Масуди:

“…в нем (храме) они (славяне) поставили огромного идола, в виде старца с посохом в руке, которой он шевелит кости мертвецов в могилах. Под правой ногой находятся изображения разнородных муравьев, а под левой - пречерных воронов, а также изображения странных абиссинцев и зандцев (то есть негров)”.

Понятно, что негры у славянского божества за много километров от Африки, могли появиться только в воображении арабского летописца. Сейчас практически все историки сходятся на том, что эти “негры” были на самом деле кем-то вроде чертей. Другой ипостасью Чернобога, возможно, был Триглав могучий бог, также властвующий над всеми тремя мирами. Глаза его закрыты золотой повязкой, чтобы не видеть света, ему посвящен черный конь, которого использовали в гаданиях. Ближайшим аналогом у восточных славян - предков русских, украинцев и белорусов был, по всей видимости, Велес. Впрочем, встречаются его упоминания и в землях западных славян, в частности в одной из чешских летописей он уподоблен Пану - греческому богу Дикой природы имеющего козлоподобный облик. Велес, Волос - “скотий бог”, т.е. дикий, лютый, звериный. Чехи, даже и приняв христианство, помнили Велеса, как одного из самых могущественных “демонов”, приносили ему в жертву черных кур и голубей. Вопрос о правомерности отождествления Велеса с Чернобогом, впрочем, является дискуссионным, но стоит вспомнить, что у ближайших соседей восточных славян - балтов, существовал бог Велняс (Велинас, Велс), который уж совсем четко отождествлялся с главным Противником верховного божества со всеми вытекающими. Этот самый Противник, кстати, присутствует в большинстве мифологических систем мира, причем зачастую он является змеевидным. Согласно реконструкции выдающегося советского ученого Бориса Рыбакова восточные славяне поклонялись именно ему как богу Ящеру (особенно в Новгороде), облик которого угадывается уже из самого названия. Ящеру в жертву приносили мертвых и живых лошадей, черных петухов, а в особо торжественные дни и живых людей - чаще всего в реке топили девушку, которая считалась невестой Ящера. Другим Темным божеством славян являлась Морена, она же Мара. Она предстает в разных обличьях: это и Яга - безобразная старуха-людоедка, и красивая девушка в белом, иногда косматая женщина, одетая в черное и рвань. Марена сочетала в себе черты сразу нескольких мифологических образов, по сути являющимися проекцией одной и той же сущности - богини судьбы, владычицы подземного мира и богини войны (павшие на поле боя нередко назывались “сужеными Мары”, а баба-Яга представлялась в роли воинственной всадницы-богатырки). Возможна также и определенная ее связь с Ящером-Велесом: создатели “Мифологического словаря” В. В. Иванов и В. Н. Топоров полагают, что в образе мары отразился древний прототип, связанный со смертью и водой-морем: “Мара, мора первоначально значило болото, стоячая вода”. Нетрудно здесь заметить сходство с образом языческого бога-змея - Ящера-Волоса, властителя подводно-подземного царства. О родстве Бабы-Яги (как ипостаси Мары) с этим богом говорит и ее костеногость, одноногость, связываемая с некогда звероподобным или змееподобным обликом. По мнению еще одного советского ученого К. Д. Лаушкина, считающего Бабу-Ягу богиней смерти, одноногие существа в мифологиях разных народов, так или иначе, связаны с образом змеи. “Как известно, общерусское “змея” не является исконным названием этого пресмыкающегося, и возникло как табу по связи со словом “земля” - пишет другая исследовательница О. В. Черепанова, высказывая предположение, что исконным названием змеи могла быть “яга”.

Естественно все эти божества были весьма даже почитаемы у славян: об этом говорит и сам факт постройки довольно-таки солидного храма Чернобогу, да и жертвами (в том числе и человеческими). Темные боги не были обижены. Нетрудно заметить и многочисленные параллели с Темными богами, как античности, так и кельтов с германцами: звероподобность, козлоподобность главного божества (подобно Пану или Кернунносу), трехликость (подобно Гекате), четкие ассоциации со Змеем и так далее. Думается, что если бы в районе проживания восточных славян происходили те же процессы, что и в бывших провинциях Западной Римской империи - постепенное взаимопроникновение, слияние образов Темных богов античности и варварства - мог бы получиться не менее интересный сплав, чем на Западе. Однако этого не произошло: эти земли находились не то, что на окраинах античной цивилизации - до определенного времени они вообще никак не соприкасались с Грецией и Римом. Их никогда не завоевывали римляне, сами восточные славяне не поселялись на землях бывшей Римской империи, не основывали там королевств, не чувствовали себя приемниками и хозяевами величайшей державы античности (концепция “Москва - Третий Рим” возникнет гораздо позже и в совсем других исторических условиях). Весь этот богатый греко-этрусско-кельтско-восточный сплав мифологических и религиозных представлений, который в Европе слился с германскими культами и послужил основой для будущего формирования сатанизма прошел мимо восточных славян. В западных демонических культах эпохи раннего средневековья варварская брутальность германских и кельтских религиозных представлений более-менее гармонично сочеталась с античными и восточными мистериями и мифологемами с их сложными обрядами, развитыми космогоническими представлениями, какой-никакой, а все-таки даже философской базой (культ Гекаты, к примеру, пользовался успехом у философов-неоплатоников). На Руси же у темных культов была только одна компонента - варварская. Взаимовлияния античных и восточнославянских темных культов не произошло, хотя бы по причине практически полного исчезновения первых из тогдашнего мира. Славянские демонические культы оставались чисто варварскими - со всеми неизбежными в таком случае последствиями: аморфность культа, нечеткость представлений о темном божестве, огромные различия чуть ли ни от деревни к деревне и так далее.

И это было первое, но далеко не единственное негативное отличие формирующейся русской культуры от западной, по крайней мере, в сфере создания собственного культа Темного божества. Впрочем, если не считать этого, то в принципе X-XII веках развитие событий шло примерно так же, как и в Европе: крещение, подчас насильственное крупных поселений, разрушение святилищ в городах, восстания горожан против новой веры под предводительством волхвов, почитание старых богов в сельской глубинке и, по всей видимости, в небольших городах. Причем в эпоху так называемой раздробленности, на Руси наблюдается даже некоторое языческое оживление. Вот что пишет об этом отечественный историк-родновер Лев Прозоров в своей книге “Язычники крещеной Руси. Повести Черных лет”:

“Церковный писатель и мыслитель Кирилл Туровский в своих сочинениях подчеркивал: русичи стали истинными христианами, с язычеством покончено, “уже не нарекутся Богом стихии, ни солнце, ни огонь, ни источницы, ни древа”. Уже, пишет он, не “заколаем идолам друг друга”, не вкушаем жертвенной крови, губя душу, но спасаемся, причащаясь крови Христовой. Если верить Кириллу, XII век - век окончательного торжества христианства на Руси. Вот только и письменных, и тем паче археологических источников, говорящих прямо противоположное, более чем достаточно. И почитали “стихии”, молясь Солнцу, Огню Сварожичу, принося жертвы у родников и деревьев, и даже человеческие жертвы приносили, как ни парадоксально, еще чаще, чем во времена безраздельного господства древней Веры. Впрочем, ничего тут удивительного нет: в годы, когда привычный людям древней Веры мир погибал, древние святилища были разрушены, естественно было обратиться к самым сильным и страшным средствам, о которых не вспоминали в годы сравнительного благоденствия… Существовали с X века по XIII огромные языческие святилища, изученные в наше время И. П. Русановой и Б. А. Тимошуком. Одно из них расположено на горе с выразительным названием Богит, другое - на горе Звенигород (в районе современного Приднестровья). Эти святилища существовали с конца X века по начало XIV. Среди подношений святилищам найдены и сброшенные кем-то кресты, и предметы церковного убранства, очевидно, доставленные сюда борцами с чужеземной верой… Огромные костры, иногда целые кольца пламени полыхали не угасая, совершались жертвоприношения, в том числе и человеческие. Найдены здесь остатки храмовых построек, ритуальные печи и колодцы, аскетические жилища жрецов и следы разгульных обрядовых пиршеств. Под стенами исполинских капищ стояли ремесленные посады, по всей видимости, обслуживавшие жрецов и паломников. Края, где располагались святилища древней веры, в летописях носят грозное название “Чертова леса” - очевидно, оттого, что в их глубине чтили древних Богов - “бесов”, “чертей” с точки зрения православия”.

Таких свидетельств можно приводить множество, но мы и так уже несколько отклонились от первоначальной темы. Интересно другое: именно в это время, по всей видимости, происходила ассоциация языческих божеств с Сатаной и его демонами: сначала в сознании убежденных христиан, потом, по всей видимости, и остального населения, в том числе и тех, кто собственно этих самых божеств и почитал. Причем больше всего это, по всей видимости, казалось именно Темных богов: “светлые”, постепенно сливались с христианскими святыми (хотя старые их имена могли перейти уже и к “бесам”), языческие капища превращались в народном сознании в “проклятые места”, празднества - в шабаши, служители языческих богов - в злых колдунов и ведьм, прислужников Сатаны. Иными словами, на Руси X-XIII веков проходили все те же процессы, что и в Западной Европе, описанные нами в четвертой главе данной книге, разве что собственно языческая составляющая могла превалировать. Как мы уже писали в предыдущих главах в Европе это состояние “полуязыческого дьяволопоклонничества” было преодолено в сторону формирования уже ведьмовского сатанизма предоставляющего уже какую-никакую, но все-таки альтернативу христианству. На Руси же такого рода эволюции не произошло или, в лучшем случае, она произошла лишь частично. В целом же отечественное отношение к темным силам отлично сформулировано в русской пословице “Богу молись, а черта не гневи”.

Итак, почему же на Руси не смогло сформироваться “русского сатанизма”? Вспомним, что послужило толчком к формированию аналогичного культа в Европе: прежде всего это дуалистические ереси, которые, вступив в жесткое противостояние с католичеством, в конце концов, сумели таки породить необходимые изменения в “народном дьяволопоклонничестве” и породить самостоятельный культ. На Руси же таковых изменений не было произведено, хотя дуалистические ереси здесь, скорей всего, присутствовали и довольно ощутимо. Причем не исключено, что отношение к Сатане как правителю мира в подобных представлениях было даже более лояльным, нежели на Западе. Некоторые ученые усматривают богомильское влияние и в бунте волхвов в Белоозере в 1071 году. Когда воевода князя Святослава Ярославича, Ян Вышатич подавил мятеж, к нему привели пленных волхвов, которых он и начал расспрашивать об их вере. В споре с подавителем восстания, княжеским слугой Янем Вышатичем, волхвы отвергли высказанную им мысль, что Бог сотворил человека. “Вот как был создан человек - возразили они ему - Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек - в землю идет тело, а душа к Богу”. Янь им сказал: “Воистину, вас прельстил бес. В какого бога веруете?” - А те ответили: “В антихриста” - Он им сказал: “Где он?” - Они ответили: “Сидит в бездне…”. Стоит отметить, что когда в 1025 году произошло восстание в Ярославле, там оно было довольно четко увязано с местным капищем Велеса. Можно предположить, что здесь мы видим как бы два этапа формирования представлений о Темном боге: чисто языческое в случае первого восстания и уже более христианско-еретическое - во втором случае. Неправославные, дуалистические взгляды переплетались с языческими, и это смешение было характерным для мировоззрения известной части населения Руси в рассматриваемый период. Представителям церкви, разоблачавшим взгляды еретиков-дуалистов в XI-XII веках, было ясно, что эти взгляды связаны с непосредственным влиянием болгарского богомильства. Поэтому как в Италии и Франции, так и на Руси имя “болгары” стало появляться в произведениях отдельных авторов в смысле “еретики”, народ, проповедующий неправославные представления. Пример этого находим в одном полемическом сочинении (сохранившемся в списке XV века), отражающем борьбу между приверженцами монотеизма и дуализма. Подобные неправославные, дуалистические представления, по словам автора, тамошние еретики распространяли “согласно сарацинским книгам или словам проклятых болгар”.

Но как мы помним - формирование сатанинского мировоззрения в западной Европе шло не век и не два. Как и на Русь, богомильские идеи в виде катарства проникли в Южную Францию и Северную Италию в XI веке. Причем видимо и в том и в другом случае для того, чтобы это учение укреплялось на местной почве, требовалось его постоянное “подпитывание” из собственно источника ереси - с Балкан (по крайней мере, на первых парах). Мы помним, что в 1170 году для помощи общинам катаров с самого Константинополя во Францию и Италию прибывает епископ Ницентас. Однако тогда контакты между Балканами и Западной Европой были довольно интенсивными - в самом разгаре эпоха крестовых походов. А вот связи Руси с Балканами как раз слабеют: нашествие степняков-половцев раскинувших свои кочевья от Иртыша до Дуная фактически отсекло русским выход на Дунай и в Черное море. Слабнет приток проповедников из Болгарии, дуалистические идеи на Руси чахнут и вырождаются, так и не успев оформиться в сколь-нибудь серьезное религиозное течение способное в союзе с язычеством составить серьезную оппозицию православной церкви. Соответственно условия для формирования сатанизма на Руси куда менее благоприятные, чем на Западе. Катаризм был разгромлен во Франции окончательно только в XIV веке и именно в ходе этого, как мы видим из главы пятой “Хроники”, христианские, еретические и языческие взгляды на Темного бога смогли таки сформировать мировоззрение ведьмовского сатанизма, который потом и начал свое “триумфальное шествие” по Европе. Но Русь этот процесс, по всей видимости, практически не задел или задел мало - ее к тому времени уже очень прочно придавило татаро-монгольское иго. О том, что русская православная церковь использовала татар для укрепления своего влияния на русских, говорилось много и часто. Об этом довольно свободно писали и дореволюционные историки - не только светские, но и церковные. Вот что маститый церковный историк Е. Е. Голубинский в своей книге “История русской церкви”: “Татары стали к вере и к духовенству русскому в отношения самой полной терпимости и самого полного благоприятствования… Бич божий, обрушившийся на наше отечество, не явился, по крайней мере, бичом для церкви”. Другой русский церковный историк, Н. Высоцкий:

“Тяжело было для русских это монгольское иго. Но не все русские одинаково несли тяжесть этого порабощения. Представители церкви постарались завоевать себе привилегированное положение. Они добились от татарских ханов того, что условия их жизни не были похожи на положение простых смертных. Народ страдал, а они чувствовали себя если не хорошо, то, по крайней мере, сносно… В момент татарского погрома они постарались обезопасить лично себя, не обращая внимания на вопли и стоны порабощенного народа. Когда окончательно установилось монгольское иго, они постарались создать себе привилегированное положение…” (Звонарь, 1907, № 8, с. 43, 61).

И еще один дореволюционный церковный исследователь К. Шебатинский пишет в своем исследовании “Учение славянофилов об отношении церкви к государству”: “В татарский, или монгольский, период независимое положение церкви нашей упрочилось благодаря покровительству татарских ханов Золотой Орды. В этот период времени церковь наша получает от ханов особые привилегии” (Странник, 1912, № 8, с. 149). Причины такого благоволения монгольских захватчиков к церкви прекрасно расписал в своем труде уже не раз, упоминающийся здесь Озар Ворон. В “Язычниках крещеной Руси” он приводит тексты “охранных грамот” - ярлыков, даруемых ханами русской церкви. В них четко указывалось, за какие заслуги и какие именно привилегии даровались русским епископам за их сотрудничество с татарами. Особенно хорошо там высказался хан Узбек: “Зане они за нас и род наш бога молят и воинство наше укрепляют”. После этого Озар Ворон пишет следующее:

“Напоминаю, на Руси существовало две параллельные культуры, почти не пересекающиеся между собою. И где же доказательства “терпимости” татарских владык ко второй (а точнее - первой) русской культуре? Где ярлыки, дарованные волхвам, и свидетельства их освобождения от уплаты дани? После ордынского нашествия в городах резко исчезают свидетельства языческих ритуалов. Исчезает языческое узорочье с женских украшений. Исчезают из городов деревянные идолы. Следы жертвоприношений коней и быков. Угасают последние крупные капища… Нет больше упоминаний про выступления волхвов. Вторая культура Руси идет на спад, исчезает. Русское язычество окончательно превращается в религию сельских жителей да кое-где небольших маргинальных группок, может быть, отдельных семей среди городского населения… Прикажете считать это случайным совпадением? Нет уж, уважаемые. Причины, по которым церкви давали ярлыки, ясно обозначены в них самих. Это поддержка ордынской власти… Батый и его потомки застали на Руси две веры. И сделали между ними выбор - выбор вполне естественный и осознанный. Потому что легче править и собирать дань с “раба Христова”, и так привыкшего падать на колени и бить поклоны, а не с “Даждьбожьего внука”, готового скорее разлучиться с жизнью, чем с честью, даже молящегося стоя”.

Уточним, теперь позицию язычника с наших, сатанинских позиций - в это время не только угасает древнеславянское язычество: ломается хребет и самой возможности создания на местной почве своего полноценного демонического культа, уже начавшего формироваться на основе слияния дуалистических ересей со славянским язычеством. Именно в те два с половиной века, что отделяют падение Монсегюра от “ведовской буллы” папы Иннокентия VIII, столетия в которые на западе формировался сатанизм как таковой, на Руси церковь укрепляла свое влияние, руками ханов устраняя всех своих противников. Так истреблялись не только “старые” язычники, но и те, кто мог впоследствии перейти на позиции, условно говоря “русских сатанистов”. Чтобы расправиться с ними, церкви не нужна была инквизиция: она предпочитала опираться на государственную мощь сначала татарского государства, а потом и Московского. РПЦ выступила в свой “крестовый поход” гораздо раньше, чем католическая церковь, которая все-таки позволила сформироваться в недрах западной цивилизации полноценному темному культу и лишь потом начала с ним непримиримую борьбу. Русской церкви повезло больше - она сумела нанести превентивный удар своему будущему врагу, еще до его появления. Когда же татарское иго ослабело, церковь постаралась “примазаться” к процессу освобождения от азиатского владычества, тем самым еще больше укрепив свои позиции в обществе и выступая в тесном союзе с верховной властью (отдельные тактические разногласия не могли изменить ситуации в целом).

Как уже писалось в предыдущих главах, формы которые примет тот или иной “демонический культ” зависят, в том числе и от социальной структуры общества. На Западе как мы помним, было разделение светской и духовной власти, порой даже жесткое противостояние между ними, был принцип “вассал моего вассала - не мой вассал”, допускалась возможность выхода из-под власти одного сюзерена и переход под покровительство Другого. Как мы уже и говорили, подобные понятия могли чисто теоретически способствовать развитию представлений о том, что и из-под покровительства божественного “сюзерена” можно выйти, естественно с тем, чтобы перейти под власть Другого. Русь же унаследовала другую государственную традицию, а именно - византийскую, хотя для того, чтобы она установилась окончательно, потребовалась несколько веков христианизации, из которых половина пришлось как раз на то самое иго. Византийская же модель неплохо обрисована в так называемом “Шестодневе” Иоанна Экзарха Болгарского, в свое время пришедшего и на Русь. Свое удивление перед величием бога создавшего столь совершенный мир, болгарский писатель сравнивает с удивлением, который испытывает грязный смерд, впервые в жизни пришедший к княжескому дворцу и увидевший как на своем престоле восседает князь - в прекрасных одеждах, перепоясанный золотым мечом. По обеим сторонам от князя сидят в парадном облачении бояре. Образ иерархии небесной дается Иоанном как подобие иерархии земной: князь - бог, бояре - ангелы, человек, подданный по сравнению с ними всего лишь смерд. Однако подобное отношение к верховной власти прижилось на Руси далеко не сразу. Если первые “крестители” князья Владимир и Ярослав, всячески старались копировать византийскую модель, то позже в период феодальной раздробленности и ослаблений связей с империей такое уже было маловероятно. По-прежнему значительное влияние сохраняют городское вече, дружина князя, свободные общинники. До азиатского нашествия и включения русских земель в состав Монгольской империи у нас еще была возможность альтернативного невизантийского развития. Однако с пришествием степняков возможность укрепления отношений вассалитета, которые в западной Европе стали основой развития правовых отношений, никак не могла установиться на Руси. Князья вынужденные в новых условиях выполнять волю Орды, не могли примириться с независимостью старшей дружины, с ее былыми нравами. Становясь “служебниками” ханов, они поневоле впитывали этот дух империи: беспрекословную покорность подданных и безграничную власть правителей. Это понимание распространялось и на аристократию того времени, которую все чаще называли царскими холопами. Первоначально термин этот использовался для возвышения статуса правителя московской державы, но впоследствии эта практика привела к распространению представления, что служилые князья и бояре - не более чем государевы рабы. И, разумеется, все это изо всех сил поддерживалось той же церковью видевшей в этой политической системе подобие столь родной им Византии. По сути именно церковь стала главным проводником византийской идеи “симфонии властей” на Руси. Повинуясь силе полученного культурного наследства, Русь принялась двигаться по пресловутому “своему пути”, направленному на укрепление государства и власти верховного правителя в ущерб индивидууму. Окончательно эта система оформилась уже после свержения ига в период правления Ивана Грозного, и именно этот период считается временем окончательного оформления “православной” или российской цивилизации. Одна из ее идеологических основ кратко формулируется в следующей формуле: “Один бог на небе, один царь на земле”. Это предопределило и отсутствие так называемого “сатанизма верхов”: чисто психологически “царский холоп”, которым считал себя даже самый знатный боярин, был четко приучен к мысли о единстве земной и небесной власти и о том, что он не может даже помыслить о том, чтобы как-то встать вровень с правителем. А значит, не могло возникнуть и мысли о возможности почитания Того, кто в свое время хотел встать вровень с “царем небесным” (тоже, кстати, специфически российское выражение, кто на Западе мог назвать бога “небесным королем”). Именно поэтому не могло появиться в России и “сатанизма аристократии”. Еще один немаловажный момент: в отличие от Запада, православная церковь никогда не претендовала на собственно светскую власть. Аппетиты православного духовенства были скромнее, на Руси была немыслима ситуация, чтобы какой-нибудь князь, пусть даже самый захудалый стал вассалом епископа. Тем более не могло возникнуть представлений о том, что власть. Таким образом, и не возникало жесткого противостояния между светской и духовной властью, что как мы видим предыдущих глав, стало одной из причин формирования “сатанизма верхов” на Западе.

Собственно этот момент стал последним (в хронологическом порядке) из тех, что так и не дали сформироваться на Руси своему собственному полноценному дьявольскому культу. Более того, не было особых причин, благоприятствующих распространению в Московии и сатанизма западного образца. Как было сказано в предыдущих главах, “ведьмовской сатанизм” на Западе перешагнул первоначальный ареал своего формирования (примерно Южная Франция и Северная Италия), чтобы распространиться по всей Европе, вбирая все местные представления оставшиеся со времен язычества. Его успех был предопределен не в последнюю очередь тем, что вся западная Европа жила в более-менее едином социокультурном пространстве, скрепляемом католицизмом (неотъемлемой частью которого являлась и своя концепция Дьявола) и транслируемым чрез его посредство античным наследием. На Руси же существовало лишь “народное дьяволопоклонничество”, всякого рода деревенские колдуны к помощи некоторых из которых порой и прибегали достаточно влиятельные люди, но не более того. Целостной мировоззренческой системы альтернативной православию и поставившей во главу своей идеологии Сатану на Руси так и не сложилось. Обращение к бесам, подношение жертв всякого рода природным “Хозяевам”, оставшимся еще с языческих времен - все это оставалось в рамках христианского мировоззрения, ну если уж совсем точно, так называемого “народного православия”, в котором причудливо переплетались языческие, христианские, а порой и еретические представления. Препятствовало проникновению сатанизму на русские земли и различные концепции Дьявола в православии и католичестве, а точнее, различия в концепции Ада. У католиков, как известно, между раем и адом существовала некоторая промежуточная прослойка в виде чтистилища, места, где души умерших грешников очищаются от не искупленных при жизни грехов. Учению Римско-католической церкви о чистилище, крещеный человек, совершивший грех и получивший прощение или совершивший “простительный” грех, остающийся неотпущенным, как правило, подвергается “временному” наказанию здесь или в будущей жизни. Концепция католиков более либеральна. В их случае грешник имеет принципиальную возможность после смерти вырваться из-под власти Дьявола, его власть над грешной душой ограниченна. Следовательно, чисто психологически католику было проще обратиться за помощью к Сатане, а там уже оно дальше могло пойти по-разному: он мог и покаяться перед смертью, но мог в ходе обращения в темный культ прийти и к каким-то своим выводам касаемо природы Сатаны. В православии это самый первый и решительный шаг было сделать значительно труднее - власть Дьявола над грешной душой представлялась абсолютной со всеми вытекающими. Непреодолимая вражда между православием и католицизмом в то время сдедлаи невозможным такой культурный обмен.

Соответственно на Руси так и не возникло ничего похожего на собственные “черные мессы” и тому подобные вещи, на которые был столь богат католический и протестантский Запад. Кстати, как мы уже писали сам по себе протестантизм, вполне мог себе подстегнуть увлечение сатанизмом на Западе - по принципу “от противного”. В России же ничего подобного не произошло, любые протестантские секты и ереси в России либо уничтожались, либо маргинализировались. Мимо нас прошло и Возрождение с его интересом к античной культуре и философии, породившее собственную оригинальную культуру и философию, его бурным интересом к каббале, египетской мифологии и магии. Впрочем, какие-то книги по астрологии и магии до нас доходили, но поскольку вся магия того времени, как мы уже говорили, была по преимуществу “белосветной” или в лучшем случае, нейтральной, то существенно повлиять на ситуацию с темным культом в России все эти “гримуары” никак не могли. Кроме того, как мы уже говорили в Европе изучение “чернокнижия” было особенно популярно в среде образованных слоев общества, получавших образование в лучших университетах Европы. В России же высшее образование появилось намного позже, развито было хуже, а церковный надзор за изучаемыми предметами - строже. При основании Славяно-греко-латинской академии (по сути первого российского университета) говорилось, что если в академии окажутся учителя, владеющие чародейством, то вместе с учениками “без всякого милосердия сожгутся”.

Тем не менее, в русской православной церкви продолжало бытовать мнение характерное и для ранней католической церкви о ведовстве, прежде всего как о суеверии, хотя и имевшем сатанинское происхождение, но не являвшемся формой прямого религиозного служения. В “Правилах святых отец” говорится о колдовстве: “Аще кто и к волхвам ходить ворожения для или узлы смиеть повторения - опетимия прежде сорок дни и вода понеже ставил, вышнего помощь идет к бесам, веруя в чары, бесам угождая”. Встречается осуждение чародейства и в Стоглавом соборе, где говорится, что “волхвы и чародейши от бесовских поучений пособий им творят... и теми дьявольскими действах мир прельщают и от Бога отлучают”. Но в наказание, как правило, за такие проступки полагалась епитимья, различные штрафы, и сравнительно редко полагалась смертная казнь. Обычно такое снисходительное отношение к “волхвам и чародейшам” объясняют большей мягкостью православной церкви по сравнению с католиками. Но это не совсем так - в принципе церковь, опираясь на поддержку самодержавной власти, казнила и колдунови и еретиков, если в том выпадала такая надобность. Достаточно вспомнить то, как жестоко расправился новгородский архиепископ Геннадий с представителями так называемой “ереси жидовствующих” в конце XV века. Согласно Новгородской летописи: “Геннадий владыка одних еретиков велел жечи на Духовском поле, иных торговой казни преда, а иных в заточение посла”. Отсутствие же масштабной “охоты на ведьм” в Московии, на мой взгляд, объясняются довольно просто - в отличие от Запада, там не за кем было охотиться. Самодостаточного сатанинского мировоззрения так и не сложилось, а народное дьяволопоклонничество не страшило православную церковь так же, как не страшило оно и католическую до XIV-XV веков. Соответственно, не возникла соответствующая богословско-теологическая традиция и феномен инквизиции, не пошло и обратное влияние этих факторов на массовое общественное сознание и вторичное закрепление, и тиражирование в массовом сознании разработанных теологами стереотипов и ярлыков.

Ситуацию не могла изменить и “прорубка окна в Европу” Петром Первым: во-первых, в России уже сформировалась и укрепилась определенная культурно-религиозная традиция со своим установившимся взглядом на Сатану и служение ему, во-вторых, и в самой Европе в то время сатанизм переживал не лучшие времена: уже входила в свои права эпоха Просвещения, властителями умов знати становились салонные вольнодумцы-рационалисты, масоны и тому подобная публика. Если какой-то из западноевропейских сатанистов и “просачивался” в высший свет Российской империи, то подобные явления были эпизодическими, не способными изменить обстановку в целом.

Что же касается простого народа, то там все было без особых изменений: в сознании русского крестьянина по-прежнему спокойно уживались христианские и языческие представления. Жизнь крепостного крестьянина во многом крутилась вокруг деревенской церкви и ее батюшки: крещение, венчание, похороны, неукоснительное соблюдение церковных праздников и постов. И в то же время это сочеталось с верой в “Хозяев” - домовых, водяных, леших которых стоило ублажать всевозможными подношениями. Молодые девушки гадали на суженого, причем перед гаданием часто предполагался акт формального отречения от Бога. Говорилась формула: “Не властен Бог, не благослови Христос”. Затем приглашали явиться нечистую силу: помешивая палкой в проруби, громко кричали: “Черти, лешие, бесы, дьяволы, приходите ворожить!”. Иногда гадающий очерчивал себя магическим кругом и говорил: “Бес в кругу, Бог по-за круга”. В Костромском крае, отправляясь гадать, девушка сначала говорила: “Будь проклята (имярек)”, а затем скакала по двору верхом на помеле, прислушиваясь, с какой стороны услышит собачий лай. Произнесение проклятия в свой адрес имело целью отречение от бога, что должно было обеспечить успех при установлении контакта с нечистой силой. По завершении гадания совершался ритуал возвращения под божественное покровительство: очерчивался круг, совершались приговоры: “Бог в кругу, бес по-за кругу” или: “Чур, наше место свято”.

Представления крестьян о мире созданном богом тоже явно отличались от церковно-канонического: там были видны следы не только языческих, но и еретических учений наподобие богомильских - о сотворении мира совместно Богом и Сатаной. Вкратце суть этих сказаний такова: Бог и Сатана плавают по безбрежному первичному океану (иногда первоначально плавает один Бог, а Сатана появляется из его плевка, тени или отражения). Бог посылает Сатану под воду достать землю, из которой они оба собираются творить мир. После одной или нескольких попыток сотворения Сатана достает землю. После принесения земли Бог начинает творить мир, земля, принесенная Сатаной, начинает расти. Сатана, утаивший часть земли во рту, чувствует, как она начинает расширять ему рот. Он выплевывает ее, и на гладкой, доселе ровной Земле появляются горы, овраги и моря. После Бог и Сатана начинают творить себе помощников: Бог - ангелов, Сатана - демонов. После происходит война Бога и Сатаны, в результате чего Сатана свергается с Земли и попадает в ад. После Бог сотворяет человека, а Дьявол портит его, истыкав пальцами, отчего в человеке появляются разные болезни.

Существование таких легенд (а также многочисленных быличек и сказаний: о посещении владений Сатаны, о сыне обещанном по нужде родителями Сатане, но потом спасенного “святым старцем” и так далее) в принципе опровергают высказывание Варракса, что “Русский фольклор не обращает внимания на Сатану лично”. Самое забавное, что все в том же “Princeps Omnium” в той же главе “Филология и фольклор” Варракс пишет все о тех же дуалистических мифах, которые как он совершенно справедливо замечает, присутствуют в фольклоре самых разных народов - в том числе и у русских. И это при том, что буквально несколькими абзацами выше “русский фольклор не обращает на Сатану никакого внимания”. Как говорится “где логика, где смысл”? Садится в лужу и Наталья Холмогорова, с ее рассуждениями о якобы глубокой противоположности наших и европейских представлений о Дьяволе: “Западный человек продает душу дьяволу, а потом всю жизнь дрожит в ожидании неминуемой расплаты по счету”. На самом деле еще в позапрошлом веке в Вологодской губернии люди вполне себе верили, что с Дьяволом можно заключить договор, который может дать силу, красоту и богатство, но для этого надо подписать этот самый договор кровью. Чтобы избавиться от подписания такого договора надо отстоять в церкви три ночи, не оглядываясь назад и не смотря по сторонам.

Какие-то идеи “развитого сатанизма” похоже, все-таки проникали в Россию - возможно, что и вместе с их носителями. Это отразилось, к примеру, в заонежских поверьях о колдунах. Чтобы стать колдуном, человек должен был не убояться и придти со своим учителем в темную полночь в страшное место (баню, на перекресток дорог в лесу или у кладбища). Там ему в качестве жертвы следовало сжечь живой черную кошку, распоясаться и, попирая правой пяткой свой нательный крест, святое распятие (или святое писание) отказаться от родного отца и матери, от своих детей, от Иисуса Христа и Богородицы. Затем будущий колдун должен был, как бы переродиться, для чего ему предлагалось пролезть в пасть гадины или громадной жабы (возникшей из пепла черной кошки) и выйти у нее через задний проход. Все это, якобы, происходило под завывание и хохот нечистой силы. Насколько удавалось человеку удержать свой страх, настолько он, как считалось, и вознаграждался. По преданиям, в Заонежье когда-то имелись даже целые школы “чернокнижия”, в которых колдуны обучали учеников чтению черных книг и овладению силой черной магии. Здесь мы видим уже явные следы влияния западных представлений о колдовстве, что и неудивительно: Заонежье издавна было землями Великого Новгорода, который до присоединения к Москве был чуть ли не самым прозападным русским регионом, рассадником ересей для всей Руси. Но это было чисто локальное явление, да и к тому же, по всей видимости, довольно позднее - многие из легенд о местных колдунах были записаны аж в XX веке. Колдуны Заонежья хоть и не имели официального статуса, тем не менее, традиционная сельская среда без них не могла обходиться точно так же, как и без священников. При этом колдуны не были антиподами лицам духовного звания. У колдунов в деревенской жизни были свои особые функции. Главнейшая из них - это посредничество между людьми и “хозяевами” природных стихий, и разными духами низшей мифологии. Второй важнейшей функцией колдунов было магическое посредничество в урегулировании разного рода отношений одного человека к другому или к группе людей. Была и третья функция - оберегать людей от нежелательного воздействия на них со стороны других колдунов. Иными словами мы здесь наблюдаем своего рода переходный этап - от “народного дьяволопоклонничества” к недоразвитому “ведовскому сатанизму”. Но именно недоразвитому, причем без всяких шансов на дальнейшее становление - для этого элементарно не было никаких предпосылок.

Возвращаясь к дуалистическим легендам, следует отметить еще один момент: помимо дуалистических ересей их источником, скорее всего, были и языческие представления, как славянские, так и финно-угорские. О славянах уже достаточно было сказано в начале главы, а вот о финно-уграх - удмуртах, мордве, марийцах - стоит сказать отдельно. Стоит отметить, что язычество у финно-угорских народов сохранилось и до наших дней - более-менее серьезно эти народы начали крестить только в XIX веке. Сохранялись священные рощи, были и свои жрецы, и волхвы справлявшие моления языческим богам. Не обошлось и без скандалов: самым громким, хотя и недоказанным обвинением стало так называемое “Мультанское дело”, когда группа язычников-удмуртов была обвинена в человеческих жертвоприношениях, правда обвинение так и осталось недоказанным. Христианизация местного населения происходила весьма поверхностно, происходили процессы смешения христианских и языческих персонажей. Так, у народов Поволжья Бог ассоциировался с местным божеством Чам-Пасом, богиня Агне-Понтяй - с Богородицей, их сын Нишки-Пас - с Ильей-пророком. Сатана стал ассоциироваться с местным языческим Кереметом (по мере исламизации Поволжья - с Шайтаном). Как и в случае со славянами, смешение двух вер порой порождали довольно-таки масштабные выступления: так в 1808 году крепостной Кузьма Алексеев, недавно крещеный мордвин, собрал вокруг себя таких же как он новокрещенных и стал совершать моления в лесу. Он провозгласил конец христианской веры и возвращение веры мордовской: судья придет не с востока, а с запада, молиться надо тоже, обращаясь лицом на запад в старых мольбищах-кереметях. С запада будет восходить и солнце. События начала XIX века живо напоминают, то, что происходило в Поволжье в XI веке: Кузьма, с точки зрения православных владык призывал поклоняться Антихристу, как и волхвы XI века, ибо его бог должен был прийти с запада, с “адской” стороны. Христианизация языческого населения, что славянского, что мордовского порождала схожие явления, хотя они и были разделены столетиями. Кузьма, прозванный в народе “Кузька - мордовский бог” был, в конце концов, схвачен, высечен плетьми, ему вырвали ноздри и отправили на вечную каторгу. Впрочем, это движение “мордовского бога” тем более ничего не могло изменить в истории сатанизма в России - мало того, что оно было чисто локальным, так еще ограниченым узкими национальными рамками слабого и малочисленного народа, почти незаметного в огромной империи.

Пока русская и нерусская деревни потихоньку варились в собственном соку, параллельно им существовало так называемое высшее общество, культура которого почти никак не пересекалось с культурной жизнью подавляющего большинства населения Российской империи. Огромное государство расширяется на юг и на запад, одна за другой гремят войны: Северная, русско-турецкие, Отечественная война 1812 года. Расширяются контакты с Европой, все больше иностранцев приезжают в Россию, происходит интенсивный взаимообмен культурными ценностями. Один за другим проходят “золотой” и “серебряный” века русской поэзии, мелькают имена титанов русской литературы, известные нам еще со школы: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Тютчев, Достоевский. Как и на Западе появляется романтическая литература, в которой, так или иначе, мелькают интересующие нас “демонические мотивы”. Правда, по сравнению с Западом всякого рода инфернальные персонажи выглядят, во-первых, вторичными, во-вторых, какими-то приземленными, вызывающими в лучшем случае сочувствие, но ни в коем случае не стремление к подражанию им. Мы видим образ Сатаны Мильтона, Люцифера и Каина Байрона, Мефистофеля Гете - все эти персонажи сильные, цельные натуры умеющие поставить перед собой великую цель, готовые пойти ради выполнения этой цели на самые ужасные преступления или, в крайнем случае, готовые выступить в роли мудрого наставника для главного героя. Сравним это с лермонтовским Демоном уставшим от стремления делать зло (!) и чьей самой сильной страстью оказывается любовь к грузинской царице. Естественно не обошлось в народном творчестве и без влияния народных поверий: “Вий”, “Страшная месть” Гоголя, “Семья вурдалаков” Алексея Константиновича Толстого и ряд других произведений, описывающих персонажей народных поверий - жутких, но практически бесполезных для того, чтобы оказать влияние на развитие сатанизма в России. Народная культура “просвещенными” слоями общества воспринималась чуть ли не на одном уровне с культурой каких-нибудь зулусов и рассматривалась исключительно как суеверие - порой забавное и интересное, но в то же время преходящее и исчезающее под неумолимым катком прогресса и просвещения. Что же до более развитых форм демонических культов, то они если и проникали в петербургские салоны, то только эпизодически. Устойчивой прочной традиции они составить не могли, поскольку в отличие от западной Европы они не имели под собой опоры в виде предшествующих столетий. Со скрипом в Россию проникали идеи Дарвина и Ницше, встречавшие отпор как официальной цензуры, так и многочисленных писателей-охранителей, отстаивавших традиционные русские и православные ценности, перед натиском “дьявольского нигилизма”. Лучше всего эти идеи выразил естественно Федор Достоевский в “Братьях Карамазовых” и “Бесах”. Впрочем, и сам этот нигилизм никогда не был настроен “просатанински” - в основном его идеологией был атеизм и рационализм.

Но все текло, все изменялось, и уже к концу XIX - началу XX века тенденции, описанные нами в девятой главе этой книге, стали проникать и в Россию: возрождение “готических” мотивов в литературе, интерес к мистицизму во всех его проявлениях, романтическое стремление к “сверхчеловеческому”, бунтарскому, демоническому. Особенно хорошо все эти тенденции стали заметны в том необычном развитии культурной жизни, названным впоследствии “серебряным веком” русской поэзии. Никто, кроме, пожалуй, некоторых литературоведов, не говорит о понятии “серебряный век” как о научном термине. Это понятие не столько филологическое, сколько мифологическое. Сами участники этого расцветшего, но загубленного российского ренессанса сознавали, что живут в пору культурного и духовного возрождения. Серебряный век начинался как явление западническое: своими ориентирами он избрал или временно брал эстетизм Оскара Уайльда, пессимизм Шопенгауэра, сверхчеловека Ницше, своих предков и союзников он находил в самых разных странах Европы и в разных столетиях - Вийона, Малларме, Рембо, Новалиса, Шелли, Гюисманса, Стриндберга, Ибсена, Метерлинка, Уитмена, д’Аннунцио. Русский ренессанс хотел увидеть все стороны света и заглянуть во все века. Экстенсивность, с проявления которой и начались новые веянья, переросла в интенсивность новой культуры вместе с ее возвращением к родной почве, возник интерес к славянской мифологии и русскому фольклору. Размах маятника в этой эпопее, в этой коллективной божественной комедии, широк: от бездны метафизической и космической до бездны игрушечной и миниатюрной, от настоящей крови до клюквенного сока, от заигрывания с бесами до экстатического религиозного прозрения. И естественно, что тут был переосмыслен и образ Властелина Тьмы, отношение к которому у поэтов серебряного века было иным, нежели у их предшественников первой половины XX века, хотя и тоже не избавленным от белосветных стереотипов. Дьявола еще боятся, еще считают источником всего зла на Земле, покровителем всяческих пороков, но в то же время к нему уже тянутся, к нему взывают, его восхваляют:

Когда я в бурном море плавал

И мой корабль пошел ко дну,

Я так воззвал: “Отец мой, Дьявол,

Спаси, помилуй - я тону.

Не дай погибнуть раньше срока

Душе озлобленной моей -

Я власти темного порока

Отдам остаток черных дней”.

И Дьявол взял меня и бросил

В полуистлевшую ладью.

Я там нашел и пару весел,

И серый парус, и скамью

И верен я, отец мой Дьявол,

Обету, данному в злой час,

Когда я в бурном море плавал

И ты меня из бездны спас.

(Федор Сологуб, 23 июля 1902)

Или, вот, его же:

Змий, царящий над вселенною.

Весь в огне, безумно-злой,

Я хвалю тебя смиренною,

Дерзновенною хулой.

Из болотной топкой сырости

Повелел, губитель, ты

Деревам и травам вырасти,

Вывел листья и цветы.

И ползущих и летающих

Ты воззвал на краткий срок.

Сознающих и желающих

Тяжкой жизни ты обрек…

…Неотменны повеления,

Нет пощады у тебя,

Ты царишь, презрев моления,

Не любя и все губя.

Уже здесь мы видим не только упоение той “злой стихией”, которую олицетворяет Дьявол, он же “змий древний”, но и отождествление этой самой силы со всей сложностью и величием мирозданья. Схожие мысли хоть и в более мягкой форме появляются и у Николая Гумилева в его “Балладе”, где именно Люцифер появляется в уже достаточно привычной для него роли мудрого советчика, удовлетворяющего страсть к познанию, хотя и в итоге губящего поэта (ну от этого уже никуда не деться):

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер

И одно золотое с рубином кольцо,

Чтобы мог я спускаться в глубины пещер

И увидел небес молодое лицо.

Ну, наконец, творчество поэтессы, которую современники называли “ведьмой” и “сатанессой”:

Мне повстречался дьяволенок,

Худой и щуплый - как комар.

Он телом был совсем ребенок,

Лицом же дик: остер и стар.

И даже как-то с дьяволенком

Совсем сжился я, наконец.

Он в полдень прыгает козленком,

Под вечер - темен, как мертвец.

То ходит гоголем-мужчиной,

То вьется бабой вкруг меня,

А если дождик - пахнет псиной

И шерстку лижет у огня.

И оба стали мы - едины.

Уж я не с ним - я в нем, я в нем!

Я сам в ненастье пахну псиной

И шерсть лижу перед огнем...

(Зинаида Гиппиус “Дьяволенок”)

Стихотворение кстати предназначалось для литературного конкурса, носившего выразительное название “Дьявол”.

Инфернальные мотивы прослеживаются в творчестве поэтов серебряного века и помимо образа Дьявола не менее популярен у них и образ Лилит, как символа до безумия притягательной и в то же время губительной вечной женственности. Она и развратница, соблазняющая неженатых мужчин, и демоница, пьющая кровь младенцев, и первая, отвергнутая жена Адама ставшая духом ночи. Именно в это своей ипостаси она оказывается наиболее близка поэтам серебряного века. Порой о Ней пишут явно: “Отчего ты не со мною, моя полночная Лилит” (Федор Сологуб), “светла, как древняя Лилит” (Гумилев “Царица”). В других случаях на Нее лишь намекают, хотя и достаточно прозрачно:

Я подошел, и вот мгновенный,

Как зверь, в меня вцепился страх:

Я встретил голову гиены

На стройных девичьих плечах.

На острой морде кровь налипла,

Глаза зияли пустотой,

И мерзко крался шепот хриплый:

“Ты сам пришел сюда, ты мой!”

(Гумилев “Ужас”)

Всякого рода инфернальные мотивы звучат в то время не только в поэзии, но и в других областях культуры - например, в музыке. Здесь особенно ярким примером стало творчество русского композитора Александра Скрябина особенно его поэма “К пламени” и пьеса “Темные огни”. В последней особенно заметно двойственное изображение огненной стихии, как бы включающей в себя элемент магического заклятия. Демоническое, богоборческое начало присутствует и в скрябинском “Прометее”, в котором угадываются черты Люцифера. В этой связи можно говорить о влиянии на замысел произведения теософских учений и, прежде всего “Тайной доктрины” Е. П. Блаватской, которую композитор весьма заинтересованно изучал. Скрябина увлекала как демоническая ипостась своего героя, так и его светоносная миссия. Известно его высказывание - “Сатана - это дрожжи вселенной, которые не допускают быть всему на одном месте - это принцип активности, движения”. Его “Поэма экстаза” преисполнена эротических образов и намеков, что также характеризует Скрябина достаточно красноречиво.

Это было время повышенного интереса ко всякого рода оккультным учениям, приверженцы которого обнаруживались в самых что ни не есть сливках тогдашнего общества. Как известно к пророкам и чудотворцам обращался одно время и сам император Николай Второй не оставлявший надежды вылечить больного гемофилией сына. Одно время у престола подвизался и известный оккультист Папюс, потом его сменили другие “духовидцы”, пока, наконец, в роли главного императорского чудотворца прочно и окончательно не утвердился Григорий Распутин. Понятно, что большей частью все это “богоискательство” с сатанизмом имело, мягко говоря, мало общего, но уже сам духовный поиск мог подсказать кому-то верную дорогу. Идеи теософов и оккультистов оказывали определенное влияние на творчество поэтов Серебряного века, а сами произведения последних волей-неволей радикализировали уже существующие мистические учения. Как все оно могло бы развиваться дальше мы можем только гадать, хотя кое-что можно было бы попытаться понять: что было, если бы политический строй в России в начале XX века поменялся бы не так радикально, нежели в реальной истории? Серебряный век в России всегда был открыт веяниям из-за границы, а мы помним, что уже в 1904 году Кроули написал свою “Книгу закона”. При ином историческом развитии нашего государства учение “Телемы” скорей всего проникло бы в Россию и нашло там своих последователей, претерпев на местной почве и определенные изменения. Не исключено, что на этой волне возрос бы и интерес к магическим практикам русских колдунов - пример Распутина в принципе показывал, что теоретически такая возможность вполне существовала. Для нас неважно, кем именно был тобольский “чудотворец” ловким шарлатаном или экзальтированным сектантом, не особо нас интересует и насколько правдивы рассказы об устраиваемых им оргиях. Важно то, что “святой черт” создал своеобразный прецедент появления пророка “из народа” обретшего поразительную власть над теми, кто правил тогда Россией. Именно эти пугающие изменения гениально предугадал Гумилев в одном из своих стихотворений, где он прозрачно намекает на Распутина:

В чащах, в болотах огромных,

У оловянной реки,

В срубах мохнатых и темных

Странные есть мужики.

Выйдет такой в бездорожье,

Где разбежался ковыль,

Слушает крики Стрибожьи,

Чуя старинную быль.

В гордую нашу столицу

Входит он - Боже, спаси!

Обворожает царицу

Необозримой Руси

Следующий такой выходец “из народа” мог быть поумнее, честолюбивее, а главное - уже не выдавать себя за “святого”, учитывая “инфернальные симпатии” части русского “высшего общества”. Он мог выйти как из среды русских колдунов, все еще сильных в том же Заонежье, так и из все еще сохранившихся языческих жрецов или шаманов из народов Сибири или Поволжья. В общем, много чего могло быть, если бы не октябрь 17-го.

Часть отечественных сатанистов, насколько мне известно, относится к большевикам с некоторой симпатией, считая революционеров чуть ли не скрытыми сатанистами. В качестве обоснования они приводят два основных аргумента:

1. Большевики рушили православные и прочие церкви.

2. Сами большевики были масонами и оккультистами, поэтому в самой символике

советского государства много всего сатанинского.

Вынужден огорчить этих романтично настроенных личностей - большевики не имели к сатанизму никакого отношения. Они были вполне последовательными атеистами, враждебно относящимися к любой форме религиозного мышления. Оккультизм, колдовство, вера в Дьявола для них были либо предрассудками, пережитками прошлого, либо выдумками зажравшейся буржуазии и прогнившего дворянства. И то и другое подлежало самому энергичному искоренению. Правда в саму революцию, Гражданскую войну и первые послевоенные годы в России наверх выносились самые разные люди. Кто-то из тогдашних мистиков и впрямь мог подумать, что Россия и весь мир стоит на пороге какого-то огромного изменения, “смены эонов” и так далее. Однако большевики, окрепнув и набравшись сил, расставили все по своим местам. В 1920-е годы были разгромлены чекистами все существующие организации оккультистов, масонов и прочие тайные общества сходного характера: “Орден мартинистов”, “Орден рыцарей святого Грааля”, “Орден тамплиеров и розенкрейцеров” и некоторые другие. Газета “Ленинградская правда” пишет об одном из таких арестов следующее:

“Масонская ложа в 1927 году - это последняя и диковинная форма, в которую вылились искания внутренней эмигрантщины и опустошенной обывательщины. Это последняя спазма изгоев революции, сиротливо шатающихся на историческом ветру как недожатые колосья. Это одно из предчувствия выражения “бессильной активности” “третьей силы”. И в небывалой нелепости этой масонской истории можно прочесть издевательскую иронию времени над историческим барахлом, забытых в наших днях прошедшей эпохой”.

И таких свидетельств было немало. Некоторые из тогдашних мистиков были настроены лояльно по отношению к советской власти, другие были ее горячими противниками, но большевики ко всем относились одинаково негативно.

Но это белосветные мистики, еще верящие, что они защищают какое-то “истинное царство Духа” и ведут “человечество к свету”. А что же собственно темные оккультисты, служители Дьявола, русские сатанисты? А ничего - их попросту не было в то время. Как и во времена монгольского нашествия, вызревающий в недрах русского общества темный культ, потенциально способный появится уже к 1930-м годам, был превентивно уничтожен еще до своего рождения. Пусть даже и непреднамеренно, а в рамках общей борьбы с религией и мракобесием. Погибла русская поэзия “серебряного века”, а вместе с ней и все “демонические мотивы” потенциально способные пробудить в людях интерес к этой стороне религиозной жизни. В 1921 году был арестован и расстрелян Гумилев. В 1926 году умер подавленный и сломленный Сологуб, практически не печатавшийся все это время. Многие эмигрировали, кто-то погиб в застенках ОГПУ. Единственным исключением стала булгаковская “Мастер и Маргарита” уже не способная ни на что серьезно повлиять в плане формирования умов, последний отголосок “демонического направления” в русской литературе. Причем тогда это была только и исключительно литература - ни во что большее в атеистическом государстве она вылиться не могла.

Не лучше обстояли дела и в русской деревне, где в то время “искореняли предрассудки” общества безбожников. Борьба шла с верой не только в бога, но и ведьм, чертей, колдунов и прочую нечисть. Так захирели и потихоньку вымерли колдуны Заонежья, хотя боролись за свое влияние над односельчанами они долго: еще в 1970-х года сохранились многочисленные предания о том, как этих самых колдунов пытались раскулачить, забирать в колхозы, да только ушли не солоно хлебавши. Как утверждает вдова известного заонежского сказителя Н.С. Чиркина, Анастасия Федеровна, колдун Григорий Коренев из деревни Высокой Нивы однажды показал местному секретарю комсомольской ячейки черта. Секретарь принародно посоветовал Кореневу не морочить людям голову. Тот ему сказал, что все его разговоры о нечистой силе истинная правда, что в этом он убедится, когда ляжет спать. Проснулась Высокая Нива в тот вечер от душераздирающих криков секретаря. Когда вбежали в его дом, то увидели, что он весь трясется, отбиваясь руками и ногами от кого-то невидимого, и твердит без конца: “Черт, черт, черт…”. Всю ночь над ним читали молитвы, лишь к утру, председатель успокоился. С тех пор он больше ни с кем не спорил, если при нем речь заводили о колдовстве.

Но победы колдунов над представителями Советов Заонежья оказались “пирровыми”. Колхозной, а затем и совхозной действительности колдуны оказались ни к чему. Сделала свое дело и пропаганда по борьбе с пережитками прошлого и суевериями, активно проводившаяся через заонежские школы. Дряхлевшие колдуны не могли найти восприемников среди советской молодежи, и традиция заонежского чертознайства потихоньку угасла. Не лучше обстояли дела и с языческим верованиями малых народов. В 20-е годы возобновились репрессии против марийского язычества, перед революцией уже заметно оправившегося от былых гонений. Жрецов репрессировали, и каждый случай языческого моления служил поводом для разбирательства карательными органами. С тех пор установился обычай ночных молений. Примерно то же самое происходило и в Удмуртии - с середины 30-х годов начинаются репрессии, куда более свирепые, чем дореволюционные. Жрецы и волхвы подвергаются истреблению. Моления были запрещены. Деревенские святилища (типа большого амбара) - “будинква” и семейные святилища (типа амбара) - “куа” разрушались, священные рощи вырубались. Похожие репрессии проводились и в Сибири: по данным Красноярского отделения общества “Мемориал” в 1937-39 годах на территории края было репрессировано 12 шаманов - многие отправлены в тюрьму, некоторые расстреляны.

На протяжении практически всей своей истории советское государство всячески подавляло и истребляло все, что так или иначе могло способствовать появлению на территории СССР своего сатанизма. Не потому, разумеется, что оно имело что-то против сатанистов как таковых - такова была сама логика идеологии государственного атеизма. Как уже неоднократно бывало в нашей стране, сатанизм в таких условиях мог быть только “импортным”. Но при закрытых границах и всяческом ограничении контактов с “прогнившим западом” такого рода информация была весьма ограниченной. Ходят смутные слухи о сатанистах в 1970-х и даже 60-х годах, но данных пока маловато, а те, что имеются - довольно сомнительны.

Определенно о появлении сатанистов как б