Дорийское переселение. Дорийцы в Лаконии. 2 page

Важно отметить еще один момент. В отличие от лаконских илотов, между спартанцами и мессенскими илотами вряд ли существовали какие-либо личные контакты. Мессенцы жили далеко от Спарты и были отделены от нее значительным горным барьером. Нужно думать, что спартанцы не привлекали мессенских илотов к военной службе и не использовали их в своих домах в качестве слуг. Для этого гораздо более подходили лаконские илоты. Поэтому говоря о личных контактах между илотами и их хозяевами, мы имеем в виду только лаконских илотов. Близость клеров, использование части илотов в качестве обслуги, конечно, приводили к возникновению каких-то личных контактов, тем более, что обладание илотами переходило по наследству от отца к сыну. В Спарте, таким образом, прослеживается тот же стереотип в отношении к рабам, что и в остальной Греции. В античной литературной традиции, в особенности в комедиях Аристофана, дается определенный литературный тип раба, наделенный целым рядом отрицательных качеств: обжорством, пьянством, склонностью к воровству, трусостью и т.д. Но когда речь идет о домашних рабах, особенно о кормилицах и педагогах, они, наоборот, становятся носителями целого ряда добродетелей: преданности, честности, порядочности. У Еврипида, например, подобного рода рабы нередко спасают своих хозяев от гибели (Электра, 286-287, 487 слл.; Ипполит, 176 слл., 433 слл.).

В литературной традиции встречается несколько трогательных историй о сотрудничестве илотов и спартиатов, выдержанных в духе патриархального братства (Гер., VII, 229; Плут. Лик., 28), но они скорее исключение из правила. Основной лейтмотив в их отношениях - это ненависть одних и страх других. Илоты, по словам Ксенофонта, были "готовы съесть спартанцев живьем" (Гр.ист., III, 3,6). Результатом таких отношений были илотские восстания, масштабы которых сопоставимы разве только с восстаниями рабов в Риме. Так в 464 г. до н.э. имело место самое крупное в истории Спарты восстание илотов. Оно вошло в историю под названием Третьей Мессенской войны (Фук., I, 103; Диод., XI, 64,4). Само название свидетельствует как о характере, так и о масштабах восстания, в котором приняли участие кроме илотов несколько периекских общин (Фук., I, 101,2). Только находчивость и оперативность царя Архидама, сумевшего предотвратить нападение илотов на Спарту, спасли спартанцев от грозящей им катастрофы (Плут. Ким., 16). В этом восстании принимали участие и лаконские, и мессенские илоты. И если спартанцам удалось довольно быстро подавить очаги сопротивления в Лаконии, то в Мессении война продолжалась еще десять лет.

По окончании восстания спартанцам пришлось заключить с мессенскими повстанцами договор, согласно которому им был предоставлен свободный выход из Мессении и возможность поселиться в Навпакте (Фук., I,103). Сам факт заключения договора с мессенскими илотами свидетельствует о том, что спартанцы воспринимали их достаточно серьезно. Для них мессенские илоты были одновременно и рабами и внешним врагом. Ведь те обладали известной политической и "национальной" солидарностью, которой не было и не могло быть у рабов классического типа. Помощь мессенским повстанцам со стороны афинян также свидетельствует о том, что греческий мир воспринимал их отнюдь не как обычных рабов. По словам М.Финли, мессенские илоты "вполне резонно внушали страх своим господам как потенциальные мятежники: ведь они были группой и, даже можно сказать, подчиненной общиной", с общей коллективной судьбой. То, что внешний мир воспринимал их именно так, видно, например, по тому, что, когда мессенские илоты были освобождены фиванцами в 370 г. до н.э., они немедленно были приняты греками как собственно греческая община. По-видимому, для греков основной отличительной чертой илотии было то, что илоты составляли пусть подчиненную, но общину, в которой отдельные члены никогда не теряли социальных и родственных связей.

По свидетельству Диодора и Плутарха, результатом восстания 464 г. до н.э. стало систематическое применение спартанцами репрессивных мер против илотов (Диод., XI, 63,7; Плут. Лик., 28, 12). Таким образом, часть наших источников связывает появление криптий не с Ликургом, а с Третьей Мессенской войной. Хотя, возможно, противоречивость наших источников в данном вопросе отчасти мнима. В результате илотского восстания 464 г., скорее всего, давно уже существовавший институт криптий получил сильный дополнительный импульс к своему дальнейшему развитию и усилению.

Институт криптий, который шокировал даже почитателей Спарты (Плут. Лик., 28, 13), скорее всего, берет свое начало от примитивных обрядов инициаций, во время которых молодые воины должны были демонстрировать свое мужество, выносливость и ловкость, в том числе и с помощью убийства первого встречного. Этот пережиток в Спарте очень рано трансформировался в социально полезный институт. С какой легкостью спартанцы, прошедшие школу криптий, убивали людей по первому же подозрению, видно, например, из рассказа Ксенофонта о спартанском офицере периода Пелопоннесской войны Этеонике. Он, разыскивая заговорщиков из числа собственных наемников и приняв за такового первого же встреченного им хиосца, не задумываясь, приказал убить его (Гр. Ист., II, 1, 3).

Если в период архаики основным объектом нападения отрядов спартанской молодежи оставалась, очевидно, западная Мессения, где население никогда полностью покорено не было спартанцами, то теперь объект изменился. Институт криптий стал функционировать как исключительно антиилотское бандформирование, чья деятельность была освящена законом. Легитимность криптиям придавал своеобразный обряд - ежегодное объявление эфорами войны илотам (Плут. Лик., 28). Этот символический обряд являлся необходимым юридическим фасадом для самого существования криптий, этих тайных патрулей спартанских "чернорубашечников", состоящих на службе у государства. Для них убийство илотов было делом рутины.

Кроме криптий, которые носили регулярный характер и служили целям индивидуального террора, к результатам Третьей Мессенской войны можно отнести и обращение спартанцев к массовому террору. Мы знаем только один такой случай, который остался в истории, по-видимому, потому, что поразил современников своей масштабностью. Но, возможно, групповые акции насилия над илотами имели место и до и после той истории, о которой нам рассказывает Фукидид.

Так в начале Пелопоннесской войны, когда спартанцы занялись набором и обучением первых отрядов илотов, они провели демонстративную акцию устрашения, которая по-своему является уникальной во всей греческой истории. Как рассказывает Фукидид, они единовременно уничтожили две тысячи илотов (IV, 80,3-4). Сам Фукидид считает, что эта акция была вполне в русле обычной политики Спарты по отношению к илотам. У Мирона мы находим подтверждение тому, что в истории, рассказанной Фукидидом, нет ничего экстраординарного, кроме масштабности репрессалии. Согласно Мирону, для спартанского правительства было обычной практикой казнить илотов, отличающихся выдающимися физическими данными (Мирон у Афинея, XIV, 657 d).

Вероятно, именно спартанский опыт заставил греческих философов в своих проектах идеального государства отказаться от идеи формирования класса рабов из гомогенного в этническом и культурном отношении населения. Так Платон пишет: "Сколько случаев бедствий в государствах, которые обладают большим числом рабов, говорящих на одном языке" (Плат.Зак., 777 c-d; ср.: Арист.Пол., 1330a).

Если проанализировать те немногие высказывания греческих авторов V - IV веков до н.э. (Фукидид, Критий, Ксенофонт, Платон, Аристотель), которые касаются илотии, мы убедимся, что все они единодушно делают акцент на существовании постоянного и сильного напряжения между спартиатами и илотами. Отсюда ими делается логический вывод об опасности для любого гражданского коллектива подобного типа рабства.

4. П Е Р И Е К И

Дорийцы пришли в Лаконию несколькими потоками и обосновались, конечно, не в одной только Спарте. В течение длительного периода, между дорийским переселением и возвышением Спарты, на территории Лаконии существовало, по-видимому, несколько независимых друг от друга дорийских общин, расположенных, главным образом, на севере страны. Это отчасти подтверждают наши источники. Так Геродот (VIII, 73) и Гекатей (Павс., III, 25,5) верили, что лаконские периеки так же, как и мессенцы, были дорийцами по происхождению. Поэтому в процессе завоевания Лаконии спартанцы столкнулись не только с автохтонами ахейцами, но и со своими соплеменниками - дорийцами.

Существует много научных гипотез об этническом составе периекских общин. Все они сводятся к трем основным идеям: периеки - потомки ахейского населения, периеки - потомки дорийцев, и, наконец, периеки - конгломерат ахейцев и дорийцев. Думается, что версия о смешанном этническом происхождении периеков наиболее приемлема. Причем можно согласиться и с оригинальной идеей В.Эренберга, что внутри периекских общин социальный водораздел совпадал с "национальным". По его мнению, местная аристократия у периеков была дорийской, а народ принадлежал к другой этнической группе - к ахейцам. Данные лингвистики отчасти подтверждают теорию о смешанном этническом составе периекских общин. В историческое время дорийский диалект стал доминировать над ахейским, но самые ранние надписи из Лаконии заставляют думать, что дорийский язык периеков не был чистым, в нем оставались еще следы ахейской речи. Состав спартанской армии в исторический период также заставляет думать, что дорийский страт в периекских общинах был значительным. Ведь в V в. до н.э., например, основная часть спартанской армии состояла исключительно из периеков. Причем спартанцы и периеки, т.е. все совокупное свободное население Спарты, называли себя общим термином "лакедемоняне", подчеркивая тем самым свою общность перед лицом внешнего мира. Этот термин "лакедемоняне" постоянно встречается у всех греческих историков, особенно в текстах, где речь идет о спартанской армии.

В качестве военных союзников периекские города участвовали во всех военных кампаниях Спарты. Военная служба была их главной и безусловной повинностью. Если во время Греко-персидских войн контингенты периеков и спартанцев были примерно равны (в Платейском сражении и спартанцы, и периеки выставили по пять тысяч гоплитов - Гер., IX, 11), то уже в период Пелопоннесской войны, когда активно пошел процесс сокращения полноправного гражданского населения Спарты, периеки стали составлять основу спартанской армии. Некоторые из них занимали весьма высокие военные посты (Фук., VIII, 6; 22).

Из всех спартанских магистратов города периеков теснее всего были связаны со спартанскими царями. Для них цари являлись не только военными лидерами, но и верховными жрецами, представляющими перед богами все города периеков вкупе. Недаром Геродот в том месте, где он говорит об обязательном участии периеков в погребальном обряде царей, называет последних не царями спартанцев, а царями лакедемонян (VI, 58,2). В каждом городе выделялся специальный земельный участок, темен, составляющий частную собственность царей, и выплачивался особый "царский" налог (Гер., VI, 57; Ксен. Лак.пол., XV, 3,5). Вся земля периекских полисов, кроме царского темена, по-видимому, была их безусловной собственностью.

Вопрос о политическом статусе периекских общин внутри спартанского государства является сложной научной проблемой. Источников по этому сюжету очень мало. А те, что есть, или слишком лаконичны, или относятся к очень позднему уже римскому периоду. Сами по себе периеки мало интересовали греческих историков. Они упоминаются только ad hoc в контексте военных событий. Поэтому столь сложно ответить на вопрос о месте периекских общин в структуре спартанского государства.

В процессе завоевания Лаконии отношения между Спартой и покоренными периекскими городами, скорее всего, строились на договорных началах. Строгой унификации еще не было. Как и в Риме, у Спарты, по-видимому, были привилегированные и опальные общины, в зависимости от степени их лояльности. Большое значение имели и соображения стратегического порядка. Периекские общины, расположенные на северных рубежах Спарты, по-видимому, пользовались какими-то преимуществами. Они защищали Спарту с севера и являлись ее важными форпостами на северных границах государства. Кроме того, именно на севере Лаконии дорийцы, скорее всего, составляли основную часть населения в отличие от юга, где ахейский элемент всегда был значительным. Так сохранилось свидетельство Фукидида, что воины из Скиритиды (горная область на севере Лаконии) занимали в спартанской армии почетное левое крыло (V, 67,1) и вообще пользовались большим доверием спартанцев: в ночное время скириты несли охрану лагеря (Ксен. Лак.пол., 8, 6).

Наоборот, важные в стратегическом отношении южные города Лаконии (с преимущественно ахейским населением) становились местом постоянной дислокации спартанских военных баз. Так в качестве своей военно-морской базы Спарта во время Пелопоннесской войны использовала Гифий (Ксен. Гр.ист., VI, 5,32). А на Киферу, главный торговый порт Спарты, ежегодно посылался спартанский офицер в чине киферодика вместе с военным гарнизоном. Столь тщательный надзор за Киферой объясняется тем, что через этот южный лаконский порт шли все торговые караваны с хлебом из Ливии и Египта (Фук., IV, 53).

Таким образом, Спарта, покорив всю территорию Лаконии, образовала что-то вроде лакедемонской симмахии. По целому ряду признаков города периеков вроде бы не входили в состав спартанского государства и не считались его интегральной частью: так в самой Спарте периеки не обладали никакими гражданскими и политическими правами и считались ксенами - иностранцами. Но, с другой стороны, анализ политической терминологии толкает к иному выводу. По словам Фукидида, "люди есть государство" (VII, 77,7). И, действительно, древние вместо имени государства обычно называли совокупность его граждан, т.е. афинян вместо Афин, коринфян вместо Коринфа и т.д. Следуя этой модели, для определения спартанского государства должен употребляться термин "спартанцы", а вместо него мы находим термин "лакедемоняне", в число которых кроме спартиатов входили и все свободные, но бесправные периеки, которые жили в границах спартанского полиса, но в своих собственных полуавтономных общинах. Таким образом, формально как будто общины периеков входили в состав спартанского государства.

Все периекские города были одновременно и военными союзниками Спарты и подчиненными общинами. Это двойственное положение полисов периеков проявлялось во многих деталях их политической и экономической жизни. Когда после Пелопоннесской войны создавалась спартанская империя, она до известной степени моделировалась как расширенный и унифицированный вариант этой древней лакедемонской симмахии. Для управления своей новой державой спартанцы использовали тот же механизм в виде гармостов и гарнизонов, какой опробовали еще на лаконских периеках. Есть свидетельства, что гармосты в Лаконии существовали еще в период архаики. Во всяком случае в схолиях к Пиндару речь идет о двадцати спартанских гармостах (Олимп., VI, 154). По-видимому, первоначально гармостами в Спарте назывались должностные лица, ежегодно посылаемые в города периеков для наблюдения за состоянием дел в этих общинах и для поддержания в них порядка. Двадцать гармостов, о которых идет речь в схолиях к Пиндару, скорее всего, и были такого рода магистратами. Хотя функции гармостов, судя по исходному значению этого слова (предводитель, командир), были по большей части военными, но им, бесспорно, приходилось вмешиваться и во внутренние дела подопечных городов. Недаром в словарях грамматиков слово "гармост" приравнивается к словам "архонт" или "эпимелет" (архонт и эпимелет - общее обозначение как гражданских, так и военных высших магистратов).

Наличие в периекских городах гармостов и гарнизонов, даже если они и не носили регулярный характер, свидетельствует о политической зависимости этих городов от Спарты. Для поддержания порядка и устрашения местного населения спартанцы, по-видимому, часто использовали и карательные экспедиции. Так из случайного упоминания Ксенофонта мы узнаем, что подобного рода карательный отряд был направлен в 398 г. до н.э. в Авлон, город в северной Мессении, для того, чтобы арестовать и привезти в Спарту подозрительных периеков (Гр.ист., III, 3,9). Подобные детали дают представление о полицейской системе спартанского государства, пронизывающей всю территорию Лаконии и Мессении.

Города периеков полностью были лишены внешнеполитической инициативы. Вся внешняя политика находилась в руках спартанской правящей элиты. Это видно уже по тому, что в Пелопоннесской Лиге ни у одного периекского города не было права голоса. Но внутреннюю автономию, хотя и в несколько урезанном виде, спартанцы общинам периеков оставили. Это значит, что все города периеков продолжали оставаться полисами с функционирующими там народными собраниями и полисными магистратурами. В одной надписи из Гифия, например, датируемой 1-м в. до н.э., упоминается народное собрание, называемое там "большой апеллой" (IG V, 1, 1144). Правда, данные о внутренней структуре периекских городов остались, главным образом, от очень позднего, римского, времени, но по ним можно судить о состоянии этих общин и в более ранний период. Упомянутые в надписях эфоры и апелла (IG V 1 N26; 1144-46; 1336) свидетельствуют о стойких дорийских корнях периекских общин. Ибо вряд ли эти наименования были просто заимствованы у полиса-гегемона, тем более, что в некоторых надписях присутствуют три, а не пять эфоров (IG V 1 N1114; 1240). Это само по себе предполагает древнее дорийское деление на три филы. Хотя точная численность периекских общин - 24 - зафиксирована только для римской эпохи, но, судя по одному замечанию Геродота, их было достаточно много и в более ранний период (VII, 234,2).

О социально-политической структуре периекских полисов мы ничего не знаем. Исходя из модели построения спартанской державы в к.V - н.IV вв. до н.э., Спарта и в более ранний период должна была поддерживать олигархические режимы. Так что все периекские общины, скорее всего, были олигархиями. О наличии местной аристократии среди периеков упоминают Ксенофонт и Плутарх (Ксен. Гр.ист., V, 3,9; Плут. Клеом., 11).

В отличие от самих спартиатов периеки никак не были ограничены и в своей профессиональной деятельности. Они, как и метеки в Афинах, являлись самой энергичной и подвижной частью общества. Их основные профессиональные занятия - торговля, мореплавание, ремесла. В эту область их деятельности спартанцы никак не вмешивались.

Хотя периеки были во многих отношениях привилегированным сословием и пользовались почти абсолютной экономической свободой, но полисы, сохранявшие традиции свободных дорийцев, были недовольны знаками своего подчиненного положения: наличием налогов, присутствием, по крайней мере, в некоторых случаях, спартанских гармостов и полным отстранением от решений, связанных с внешней политикой. Поэтому на протяжении всей истории Спарты отношения периеков к спартанцам отличались двойственностью. С одной стороны, периеки вместе со спартанцами защищали общую для них территорию Лаконии, а с другой стороны, испытывая постоянный прессинг со стороны Спарты, они не могли забыть своей политической зависимости от лидирующего полиса. В силу этой двойственности, пока спартанское государство оставалось сильным, полисы периеков сохраняли лояльность, а их антиспартанские выступления носили локально-эпизодический характер. Так, в 464 г. до н.э. во время великого землетрясения и восстания илотов к инсургентам присоединились и две периекские общины (Фук., I,101,2). (Правда это были не лаконские, а мессенские города, причем очень древнего происхождения, Фурия и Анфея. По-видимому, в восточной Мессении, там, где она граничила с Лаконией, спартанская администрация была такой же, как и в Лаконии, что позволяло мессенским городам продолжать свое полузависимое существование.) В 398 г. до н.э. во время заговора Кинадона в Спарте среди заговорщиков Ксенофонт упоминает и периеков (Гр. ист., III, 3,6). Но такие случае в эпоху спартанского могущества были очень редки.

Первые же признаки ослабления Спарты вызвали немедленную реакцию у периеков. Так в 370 г. до н.э. при вторжении Эпаминонда в Лаконию периеки впервые за всю историю Спарты не явились на зов спартанцев и отказались участвовать в военной кампании против Беотии. Более того, по словам Ксенофонта, некоторые периекские города даже перешли на сторону Эпаминонда (Гр. ист., VI,5,25; 5,32). Но основная масса периекских общин даже в такой, критический для Спарты момент продолжала сохранять лояльность. В противном случае вряд ли фиванская армия подвергла бы опустошению всю Лаконию вместе с находившимися там городами периеков. Наши источники в один голос утверждают, что фиванцы опустошили всю Лаконию и приобрели бесчисленную добычу (Диод., XV, 65,5; Плут. Пелоп., 24,2; Павс., IX, 14,3).

Такое поведение периеков объясняется отчасти тем, что они защищали свою собственную землю и имущество и не видели для себя смысла менять одних хозяев на других. Ведь Спарта с мифических времен была для них гарантом безопасности. В греческом мире с его постоянными межполисными конфликтами территория Лаконии и Мессении в течение столетий была заповедным местом, где население могло не опасаться внешнего врага. Отсюда неизменная лояльность периеков, которые долгое время предпочитали жить внутри спартанской системы координат, а не вне ее. Привлекательность Спарты для периеков как гаранта их безопасности однако уменьшалась по мере ослабления военной значимости Спарты.

Полностью освободиться от власти Спарты полисы периеков сумели только в период римского господства и только благодаря вмешательству Рима. После войны с Набисом римский полководец Тит Фламинин освободил, как пишет Тит Ливий, от спартанского рабства все приморские города периеков и сделал все население этих городов т.н. свободными лаконцами (Лив., XXXV, 12,7; 13,3; XXXVIII, 31,2; Павс., III, 21,10). А из надписи, найденной в Гифии, мы узнаем, что за этот поступок Тит Фламинин был даже объявлен периеками их спасителем, сотером. Благодарность, с которой было встречено это освобождение, доказывает, что несмотря на более или менее мягкую власть Спарты по отношению к периекам, последние никогда не отказывались от мысли о политических правах и полной свободе от спартанской опеки.

5. ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ЛИКУРГА

Одна из самых сложных и запутанных проблем спартанской истории - это законодательство Ликурга. Уже древние не имели точного представления о личности законодателя, времени проведения реформ и их содержании. Отчасти это объясняется отсутствием в Спарте собственной историографии. Что же касается внешнего мира, то там о спартанских реалиях имели весьма смутное представление. Все, что происходило внутри Спарты, тщательно скрывалось. Такова была принципиальная политика спартанского правительства на протяжении всех веков. На эту засекреченность спартанского государства намекает Фукидид, говоря, что его сведения о спартанцах весьма ограничены из-за "тайны их государственного устройства" (V, 68,2; 74,3). Из-за отсутствия реальных фактов слишком большую роль, особенно при реконструкции событий далекого прошлого, стали приобретать мифы и легенды. Этот процесс мифотворчества шел как внутри, так и вне Спарты. Ее политическое лидерство и необычная внутренняя структура вызывали огромный интерес у теоретиков полиса к тем механизмам, которые сумели обеспечить подобный эффект. Для Платона и Аристотеля Спарта стала эталоном стабильности и была положена в основу концепции их идеального полиса. Этот круг мифов и легенд, сложившийся вокруг Спарты еще в период античности, в современной науке иногда образно называется спартанским миражем.

Трудность изучения раннеспартанской истории определяется не только недостатком надежной исторической традиции. Сложившаяся уже в древности спартанская легенда часто подменяла собой историю, в результате чего любые, основанные на ней, исторические реконструкции стали вызывать сомнение и недоверие, а иногда и полное отрицание.

В науке об античности XIX-XX вв. ясно прослеживается эта тенденция в сторону полного разрушения и отрицания античной литературной традиции о Ликурге и его законодательстве. Причем иногда это отрицание приобретает тотальный характер: Ликург признается фигурой полностью легендарной, а законодательство его - чистой фикцией. Несмотря на остроумие некоторых из подобного рода гипотез, тотальный скептицизм в отношении античной традиции о Ликурге неоправдан. Более позитивной кажется позиция тех ученых (а их немало в современном антиковедении), которые считают Ликурга лицом историческим, а его законы - важнейшим событием ранней истории Греции.

Перечислим основные источники по законодательству Ликурга в их хронологическом порядке. Первое очень краткое свидетельство о Ликурге встречается у Геродота. По его словам, от Ликурга спартанцы получили теперешнюю политическую благоустроенность, т.е. евномию. Геродот датирует это событие временем правления малолетнего царя Леобота (н.X в.), дядей и опекуном которого был Ликург (I, 65-66). По словам Геродота, законы Ликурга носили, главным образом, политический характер. Он учредил герусию и эфорат и реорганизовал спартанскую армию. За образец Ликург взял устройство критских дорийских общин (Гер., I, 65).

У следующего крупного греческого историка Фукидида о Ликурге нет ни слова. Однако его замечание, что Спарта уже более четырех веков живет в состоянии благозакония, явно перекликается с рассказом Геродота о Ликурге(Фук., I, 18,1). Если у Геродота деятельность Ликурга падает на первую половину X в. до н.э., то Фукидид прекращение стасиса и установление евномии датирует концом IX века. Однако если не придираться к мелочам, то и Фукидид и Геродот говорят об одном и том же: в Спарте уже с незапамятных времен царило благозаконие (евномия). Это особое качество отличало спартанское государство от всех прочих греческих полисов. Под евномией греки понимали две вещи: конституционное правление и гражданский мир. Спарте, где гражданское согласие было гарантом самого существования государства, удалось избежать тирании и анархии. Это безусловно вызывало и восхищение, и зависть всей Греции. По меткому замечанию одного ученого, "евномия - это состояние государства, в котором граждане подчиняются законам, а не состояние государства, в котором хорошие законы".

В том же примерно кратком и сухом стиле, что и Геродот, о Ликурге упоминает в своей "Лаконской политии" Ксенофонт. О самом Ликурге Ксенофонт говорит очень мало, причем названные им детали иные, чем у его предшественника Геродота. Во-первых, Ксенофонт относит Ликурга к гораздо более раннему времени, чем кто-либо из античных писателей: он делает Ликурга современником Гераклидов (XI в. до н.э.) (Ксен. Лак.пол., 10,8; Ксен. у Плут. Лик., 1,5). По его версии, санкцию на введение в Спарте новых законов Ликург получил из Дельф, а не вывез с Крита, как думал Геродот.

В IV в. до н.э. о Ликурге писал Эфор, в рассказе которого встречаются такие подробности, как путешествие Ликурга в Египет и на Хиос и встреча его с Гомером. Согласно Эфору, Ликург был связан как с Критом, так и с Дельфами (Эфор у Страб., X, 4,19 р.482). Отдельные детали в рассказе Эфора, такие, как встреча Ликурга с Гомером, сразу же возбуждают недоверие к его показаниям. Неясное представление о древнейшей спартанской истории Эфор, по-видимому, восполнял искусственной подтасовкой исторического материала. При этом он, конечно, использовал богатую лаконофильскую традицию, у истоков которой стояли Критий и Платон. Авторы лаконофильских трактатов вовсе не были заинтересованы в точном отображении реалий спартанской истории. Они лишь создавали воображаемую модель для подражания, и в этом отношении их сочинения носили не столько исторический, сколько пропагандистский характер. Кроме лаконофильской литературы, созданной вне Спарты, основным источником по спартанским древностям являлся для Эфора трактат спартанского царя Павсания (ок. 395 г. до н.э.), специально посвященный законодательству Ликурга (Эфор у Страб., VIII, 5,5 р.366).

Важные замечания относительно Ликурга и его законодательства встречаются у Аристотеля в "Политике". Ликург для Аристотеля, бесспорно, исторический персонаж такой же значимости, как и Солон. По его словам, Ликург и Солон были не просто создателями отдельных законов. Введя новую конституцию, они тем самым создали новый государственный строй (Пол., 1273b 33-34), что для Аристотеля имело абсолютную ценность. Дальнейший упадок спартанского государства Аристотель приписывал не последующим искажениям ликургова законодательства, как думали многие, а ошибкам и просчетам самого законодателя. Это - оригинальная точка зрения и отличная от общепринятой. Судя по тому, что Аристотель высказывал мнение о недостаточном почитании Ликурга в Спарте, его собственная оценка деятельности Ликурга была очень высокой (Арист. у Плут. Лик., 31). Аристотель довольно точно определяет время жизни Ликурга, предлагая самую позднюю датировку из всех, имевших хождение в древности. По его словам, имена Ликурга и Ифита были прочитаны им на архаическом диске из Олимпии, что позволяет отнести Ликурга ко времени первой Олимпиады (776 г. до н.э.) (Арист. у Плут. Лик., 1,2).