Ретвизан

К истиной истории эскадренного броненосца "Ретвизан" не имеет никакого отношения.
Посвящается.

А на картине все замерло, все серое и безжизненное. Такое впечатление, что громада броненосца покрылась паутиной и вездесущей вековой пылью от того, что он недвижим уже сколько времени. Пыль покрыла и людей. Пыль и паутина. Они застыли все в тех самых позах, в которых их застала вспышка: кто драил палубу, кто проверял исправность пушек, кто из матросов в попытке укрыться от зоркого глаза мичманов, бездельничал, штурманский состав склонился над картами на мостике, капитал только-только хотел закурить папиросу, в радиорубке связывались с «Пересветом» и «Ослябей», а в трюма загружался уголь. Кипела жизнь – начиналась война, а потом вдруг все застыло в бездыханности и серости. Ни движения, ни шевеления, ни звука.

Мы живы, пока о нас помнят. Мы будем жить до того момента, пока о нас помнит хоть один человек в этом мире.

Теперь эта картина пылится где-то на полках заброшенной старой квартиры неизвестного моряка, никто не удосужился смахнуть с нее паутину, провести ладонью по изображению и просто прочитать название, что гордыми позолоченными буквами поблескивает по правому борту. Такое же симметрично по левому, но об этом остается только догадываться.

А они еще живы, они все живы, они даже не спят. Они просто бесконечно ждут, когда вернется возможность жить. Они знают, они все прекрасно знают, что с этого временного момента, с той секунды, когда все случилось, жить им останется не долее нескольких часов, но они хотят прожить эти часы как герои, а не как забытые искалеченные статуи. Они родились героями, они хотят умереть героями.
Все застыло так, будто в ожидании, что вот-вот на горизонте должна появиться дымка от вражеских крейсеров, а как появится – так сразу в путь, на смерть, на счастливую смерть, долгожданную.

Ты знаешь, что мы умрем, я знаю, что мы умрем. И разве мы можем быть от этого не счастливы? Мы с тобою застыли небольшой шлюпке между дальним причалом и броненосцем. Вестовой матрос на веслах, он полностью погружен в свое занятие, не обращая внимание на наш с тобою разговор. Ты сидишь на корме в парадной белой летней форме, позолота на погонах, кокарда на фуражке и ножны кортика должны сверкать от солнца, но они потускнела от серости, твой взгляд устремлен вдаль, ты нарочно отвернулся от меня, и на лице твоем застыло нечто непонятное, сродни боли. Я же смотрю на тебя неотрывно, выжидающе, я жду ответ на свой вопрос, я смотрю на тебя влюблено и восхищенно, преданно. Любой посторонний удивился бы такому, ведь по сути должно быть наоборот – адмиральские орлы у меня на погонах, а ты новоиспеченный кавторанга, но иначе уже быть не может.

На чем закончился наш разговор, вернее прервался? Мы оба помним и ты и я, даже несмотря на то, что прошло много лет.

-Умри со мною.

-Возвращайтесь на берег, господин адмирал.

Ты знаешь, что мы умрем, так почему же ты хочешь отослать меня, чтобы я наблюдал, как тогда. Понимаешь, как тогда. Это было несколько сотен лет назад, а мне до сих пор больно вспоминать ту, твою самую первую смерть. Рано или поздно, в любой из жизней мы умрем. Только с некоторых пор я предпочитаю умирать первым…за секунду до тебя. С меня хватило одного раза. Ты недоволен таким моим порывом, чертовски недоволен. За все время я слишком хорошо изучил тебя. Мог бы – выбросил бы за борт, приказал бы возвращаться назад, но увы, для тебя, ты все еще мой подчиненный.
Почему, почему ты так хочешь сохранить мне жизнь, если знаешь, что после твоей смерти меня уже нет? Наивный, ты так наивен иногда, несмотря ни на что.
Мы застыли на краю, что оборвал наш незаконченный разговор. Разговор без точек, разговор, у которого не будет завершения. Томительно тоскливо осознавать это. О нас забыли, о нас забыли все, нас подвесили в вечности без права на жизнь.
…..

А в том самом старом, трухлявом доме раздался топот детских ножек, этот ребенок пяти лет от роду, он так похож на тебя. Это и есть ты. Как так? Мальчонка целенаправленно бежит к старому массивному комоду и вытаскивает запылившуюся картину, с облупившейся краской. Строго говоря, эта картина – такой яркий пример уныния и унылости, что на нее даже смотреть тоскливо. Только разве это тебя волнует? Тебя вообще не трогают общечеловеческие законы и принципы, даже такого крохотного.
Маленькая ручка почти любовно проходится по большим буквам и тонкий детский голос неуверенно выводит:

-Ретвизан…
…..

Вернулись краски. Вернулись звуки и первое, что я ощутил, это брызги соленых морских капель на лице. Крики и шум, что ранее так привычны были теперь стали непозволительно громкими. Я поворачиваюсь к тебе, ты видишь в моих глазах решимость, киваешь. Вот она, точка безмолвная в нашем разговоре.
А через секунду громкие удары рынды, через секунду горизонт заволокло дымом, через секунду первый вражеский снаряд пропорол броню «Пересвета», что натужно гудя машинами разворачивался, чтобы дать бой.

Я ясно чувствую, что не успеем, что не успеем последний раз взойти на борт.
Пальба со всех сторон, «Ретвизан» запустил машины, они понимаю, что нас не дождутся, как это понимаем и мы. Мы все обречены.

Я как наяву вижу оскалившуюся подводную лодку, что в десятке футов от нас выпускает торпеду. Снаряд, оставляя за собой пенящийся поток несется к нашей лодке. Матрос, как будто предвидев, бросает весла и прыгает в воду. Я успеваю только порывисто встать со скамьи.

Громко, больно, непонятно, оглушающее, как будто выбили сознание. От меня только осталось, что одна мысль: я не успел взять тебя за руку.