Искупление мадам де Кулевэн

Граф дон Жуан де ля Фуэнте из Медины, полулежа на кушетке возле

открытых кормовых окон в своей роскошной каюте на корабле "Эстремадура",

лениво перебирал струны украшенной лентами гитары и томным баритоном напевал

весьма популярную в те дни в Малаге игривую песенку.

Дон Жуан де ля Фуэнте был сравнительно молод -- не старше тридцати лет;

у него были темные, бархатистые глаза, грациозные движения, полные яркие

губы, крошечные усики и черная эспаньолка; изысканные манеры его дополнял

элегантный костюм. Лицо, осанка, даже платье -- все выдавало в нем

сластолюбца, и обстановка этой роскошной каюты на большом, сорокапушечном

галионе, которым он командовал, вполне соответствовала его изнеженным

вкусам. Оливково-зеленые переборки украшала позолоченная резьба,

изображавшая купидонов и дельфинов, цветы и плоды, а все пиллерсы имели

форму хвостатых, как русалки, кариатид. У передней переборки великолепный

буфет ломился от золотой и серебряной утвари. Между дверями кают левого

борта висел холст с запечатленной на нем Афродитой. Пол был устлан дорогим

восточным ковром, восточная скатерть покрывала квадратный стол, над которым

свисала с потолка массивная люстра чеканного серебра. В сетке на стене

лежали книги -- "Искусство любви" Овидия [82], "Сатирикон" [83], сочинения

Боккаччо [84] и Поджо [85], свидетельствуя о пристрастии их владельца к

классической литературе. Стулья, так же как и кушетка, на которой возлежал

дон Жуан, были обиты цветной кордовской кожей с тисненым золотом узором, и

хотя в открытые кормовые окна задувал теплый ветерок, неспешно гнавший

галион вперед, воздух каюты был удушлив от крепкого запаха амбры и других

благовоний.

Песенка дона Жуана восхваляла плотские утехи и сокрушалась о тяжелой

участи его святейшества папы римского, обреченного среди окружающего его

изобилия на безбрачие.

Дон Жуан исполнял эту песенку для капитана Блада; тот сидел возле

стола, опершись о него локтем, положив ноги на стоявший рядом стул. Улыбка,

словно маска, под которой он прятал отвращение я скуку, застыла на его

смуглом горбоносом лице. На нем был серый камлотовый, отделанный серебряным,

кружевом костюм, извлеченный из гардероба самого, дона Жуана (оба они были

примерно одного роста и возраста и одинакового телосложения), и черный

парик, добытый из того же источника.

Целая цепь непредвиденных событий привела, к возникновению этой

совершенно невероятной ситуации: заклятый враг Испании оказался почетным

гостем на борту испанского галиона, неспешно режущего носом воды Карибского

моря, держа курс на север, с Наветренными островами милях в двадцати на

Траверзе. Оговоримся сразу: томный дон Жуан, услаждавший слух капитана Блада

своим пением, ни в малейшей мере не догадывался о том, кого именно он

развлекает.

Историю о том, как Питер Блад попал на этот галион, пространно и

добросовестно, с утомительными подробностями изложенную старательным Джереми

в судовом журнале, мы постараемся описать здесь вкратце, ибо -- позволим

себе еще раз напомнить читателю -- в этой хронике мы предлагаем его вниманию

лишь отдельные эпизоды или звенья бесконечной цепи приключений, пережитых

капитаном Бладом во время его совместного плавания с бессменным шкипером и

верным другом Джереми Питтом.

Неделю назад на острове Маргарита, в одной из уединенных бухт которого

производилось кренгование флагманского корабля "Арабелла", с целью очистки

его киля от наросшей на нем дряни, кто-то из дружественных капитану Бладу

карибских индейцев принес ему весть, что в бухту Кариако пришли испанцы --

ловцы жемчуга -- и собрали там довольно богатый улов.

Противостоять такому соблазну было слишком трудно. В левом ухе капитана

Блада поблескивала крупная грушевидная жемчужина, стоившая баснословных

денег и представлявшая собой лишь незначительную часть фантастической

добычи, захваченной его корсарами в подобного же рода набеге на

Рио-дель-Хача. И вот, снарядив три пироги и тщательно отобрав сорок наиболее

подходящих для этой операции людей, капитан Блад однажды ночью неслышно

миновал пролив между островом Маргариты и Мэйном и простоял на якоре под

прикрытием высокого берега почти весь день, а когда свечерело, неслышно

двинулся к бухте Кариако. И тут их заметила испанская береговая охрана, о

присутствии которой в этих водах они и не подозревали.

Пироги повернули и помчались что есть духу в открытое море. Но

сторожевое судно в еще не сгустившихся сумерках устремилось за ними в

погоню, открыло огонь и разбило в щепы утлые челны. Все, кто не был убит и

не утонул, подали в плен. Блад всю ночь продержался на воде, уцепившись за

большой обломок. Свежий южный бриз, подувший на закате, гнал его вперед всю

ночь, а на заре его подхватило приливом и, вконец измученного, окоченевшего

и хорошо просоленного после столь долгого пребывания в морской воде, как в

рассоле, выбросило на берег небольшого островка.

Островок этот, имевший не более полутора миль в длину и меньше мили в

ширину, был, в сущности, необитаем. На нем росло несколько кокосовых пальм и

кустов алоэ, а населяли его лишь морские птицы да черепахи. Однако судьбе

было угодно забросить Питера Блада на этот остров именно в то время, когда

там нашли себе пристанище еще двое людей -- двое потерпевших кораблекрушение

испанцев, бежавших на парусной пинассе из английской тюрьмы в СентВинсенте.

Не обладая никакими познаниями по мореходству, эти горемыки доверились

морской стихии, и месяц назад их случайно прибило к берегу в тот момент,

когда, истощив все свои запасы провизии и пресной воды, они уже видели себя

на краю гибели. После этого они не отваживались больше пускаться в море и

кое-как влачили свои дни на острове, питаясь кокосовыми орехами, ягодами и

диким бататом, вперемежку с мидиями, крабами и креветками, которых ловили на

берегу между скал.

Капитан Блад, не будучи уверен в том, что испанцы, даже находящиеся в

столь бедственном положении, не перережут ему глотку, узнав, кто он такой,

назвался голландцем с потерпевшего кораблекрушение брига, шедшего с Кюрасао,

и" помимо отца-голландца, присвоил себе еще и мать-испанку, дабы сделать

правдоподобным не только имя Питера Вандермира, но и свое почти безупречное

кастильское произношение.

Пинасса казалась в хорошем состоянии, и, загрузив в нее изрядный запас

батата и черепашьего мяса, собственноручно прокопченного им на костре, и

наполнив имевшиеся на ней бочонки пресной водой, капитан Блад вышел в море

вместе с обоими испанцами. По солнцу и по звездам он держал курс на восток к

Тобаго, рассчитывая найти пристанище у тамошних голландских поселенцев, не

отличавшихся враждебностью. Впрочем, осторожности ради он сказал своим

доверчивым спутникам, что они держат путь на Тринидад.

Но ни Тринидада, ни Тобаго им не суждено было увидеть. На третий день,

к великой радости испанцев и некоторой досаде капитана Блада, их подобрал

испанский галион "Эстремадура". Делать было нечего, оставалось только

положиться на судьбу и на то, что плачевное состояние одежды сделает его

неузнаваемым. На галионе он повторил ту же вымышленную историю

кораблекрушения, снова назвался голландцем, снова добавил себе испанской

крови и, решив, что если уж нырять, так поглубже, до самого дна, и раз он

выбрал себе в матери испанку, то почему бы не выбрать ее из самых именитых,

заявив, что ее девичья фамилия Трасмиера и она состоит в родстве с герцогом

Аркосским.

Смуглая кожа, темные волосы, надменное, спокойное выражение тонкого

горбоносого лица, властная манера держаться, невзирая на свисавшие с плеч

лохмотья, а превыше всего -- довольно беглая и утонченная кастильская речь

заставили поверить его словам. А так как единственное желание этого

испанского гранда сводилось к тому, чтобы его высадили на берег в одной из

голландских или французских гаваней, откуда он мог бы возобновить свое

путешествие в Кюрасао, не было никаких оснований подозревать его в

чрезмерном бахвальстве.

На командира корабля "Эстремадура" -- дона Жуана де ля Фуэнте, с

сибаритскими наклонностями которого мы уже успели познакомиться, рассказы

этого потерпевшего кораблекрушение испанского гранда о его могущественных

связях произвели сильное впечатление; он оказал ему радушный прием,

предоставил в его распоряжение свой богатый гардероб и каюту рядом со своей

и держался с ним на равной ноге, как с человеком, занимающим столь же

высокое положение, как он сам. Этому способствовало еще и то обстоятельство,

что Питер Вандермир явно пришелся по сердцу дону Жуану. Испанец заявил, что

будет называть Питера -- дон Педро, как бы желая подчеркнуть этим его

испанское происхождение, и клялся, что кровь Трасмиеров, без сомнения,

должна была полностью подавить кровь каких-то Вандермиров. На эту тему он

позволил себе несколько вольных шуток. Шутки такого сорта вообще обильно

сыпались у него с языка, а четверо молодых офицеров знатных испанских

фамилий, обедавшие за одним столом с капитаном, охотно их подхватывали.

Питер Блад снисходительно прощал распущенность языка еще не оперившимся

юнцам, считая, что, поумнев с возрастом, они и сами остепенятся, но в

человеке, уже перешагнувшем рубеж третьего десятка, она показалась ему

отталкивающей. За элегантной внешностью и изысканными манерами испанца

угадывался повеса и распутник. Однако Питер Блад должен был затаить эти

чувства в своей груди. Безопасности ради ему нельзя было испортить хорошее

впечатление, произведенное им на капитана, и, приноравливаясь к нему и к его

офицерам, он держался столь же развязного тона.

И все это привело к тому, что пока испанский галифе, почти заштилевший

у тропиков, еле-еле полз К северу, поставив всю громаду парусов, часто

совсем безжизненно свисавших с рей, между доном Жуаном и доном Педро

завязалось нечто вроде дружбы. Многое восхищало дона Жуана в его новом

приятеле: сразу бросавшаяся в глаза сила мышц и крепость духа дона Педро;

его глубокое знание света и людей; его остроумие и находчивость; его чуточку

циничная философия. Долгие часы вынужденного досуга они ежедневно коротали

вместе, и их дружба крепла у росла со сказочной быстротой, подобно буйной

флоре тропиков.

Вот как случилось, что Питер Блад уже шестой день путешествовал на

положении почетного гостя на испанском корабле, который должен был бы везти

его закованным в кандалы, догадайся кто-нибудь о том, кто он такой. И пока

командир корабля, стараясь его развлечь, докучал ему своими игривыми

песенками, Питер Блад забавлялся в душе, рассматривая с юмористической

стороны немыслимую эту ситуацию и мечтая вместе с тем при первой же

возможности положить ей конец.

Когда пение оборвалось и дон Жуан, взяв из стоявшей рядом серебряной

шкатулки перувианскую конфету, отправил ее в рот и принялся жевать, капитан

Блад заговорил о том, что занимало его мысли. Динассу, на которой он

спасался вместе с беглыми испанцами, галион тащил за собой на буксире, и

Питер Блад подумал, что настало время снова ею воспользоваться.

-- У нас сейчас на траверзе Мартиника, -- заметил он. -- Мы находимся в

шести-семи лигах от берега, никак не больше.

-- Да, и все из-за этого проклятого штиля. Я бы сам мог надуть паруса

крепче, чем этот бриз.

-- Я понимаю, конечно, что вы не можете ради меня заходить в порт, --

сказал Блад. Франция и Испания находились в состоянии войны, и Блад

догадывался, что это было одной из причин, почему дон Жуан оказался в этих

морях. -- Но при таком спокойном море я легко могу добраться до берега в той

же пинассе. Что вы скажете, дон Жуан, если я распрощаюсь с вами сегодня

вечером?

Дон Жуан был явно огорчен.

-- Почему вдруг такая спешка? Разве мы не договорились, что я доставлю

вас на Сен-Мартен?

-- Да, конечно. Но, подумав хорошенько, я вспомнил, что корабли редко

заходят в эту гавань, и когда-то еще мне удастся найти там судно, которое

идет в Кюрасао, в то время как на Мартинике...

-- Нет, нет, -- капризным тоном прервал его хозяин. -- Вы прекрасно

можете сойти на берег и на Мари-Галанте, куда я должен зайти по делам, или,

если хотите, на Гваделупе, что, мне кажется, даже лучше. Но, клянусь, раньше

этого я вас не отпущу никуда.

Капитан Блад перестал набивать трубку душистым табаком из стоявшего на

столе сосуда.

-- У вас есть дела на Мари-Галанте? -- Он был так удивлен, что на

секунду отвлекся от основной темы разговора. -- Что может связывать вас с

французами в такое время, как сейчас?

Дон Жуан загадочно улыбнулся.

-- Дела военные, друг мой. Я же командир военного корабля.

-- Так вы собираетесь напасть на Мари-Галанте?

Испанец ответил не сразу. Пальцы его мягко перебирали струны гитары.

Полные яркие губы все еще улыбались, но в этой улыбке промелькнуло что-то

зловещее, а темные глаза блеснули.

-- Гарнизоном Бассетерре командует некая скотина, по фамилии Кулевэн. У

меня с ним свои счеты. Вот уже год, как я собираюсь разделаться с этим

господином, и теперь день расплаты близок. Война открыла передо мной эту

возможность. Одним ударом я устрою свои дела и сослужу службу Испании.

Питер Блад молча раскурил трубку. Использовать большой военный корабль,

для того чтобы напасть на такое незначительное поселение, как Мари-Галанте,

с его точки зрения, это была совсем плохая услуга Испании. Но он не выдал

своих мыслей и не стал настаивать, чтобы его высадили на Мартинике.

-- Я еще никогда не был на борту судна во время военных действий -- это

расширит мой кругозор. Думаю, что запомню это надолго... Если, конечно,

пушки Бассетерре не пустят нас ко дну.

Дон Жуан рассмеялся. При всей своей распущенности он вместе с тем,

по-видимому, не был трусом, и предстоящее сражение его не пугало. Мысль о

нем скорее даже вдохновляла испанца. Он пришел в отличнейшее расположение

духа, когда к заходу солнца ветер наконец посвежел и корабль прибавил ходу.

В этот вечер в капитанской каюте "Эстремадуры" царило шумное веселье, то и

дело раздавались взрывы хохота, и было выпито немало хмельного испанского

вина.

Капитан Блад пришел к заключению, что велика должна быть задолженность

французского управителя Мари-Галанте дону Жуану, если предстоящее сведение

счетов вызывает такое бурное ликование испанца. Личные же симпатии Блада

оставались на стороне французских поселенцев -- ведь им уготовано было одно

из тех чудовищных нападений, коими так прославились испанцы, возбудив к себе

заслуженную ненависть в Новом Свете. Но он был бессилен пальцем пошевельнуть

в их защиту, бессилен даже поднять голос; он вынужден был принимать участие

в этом дикарском веселье по поводу предстоящей резни, вынужден был поднимать

тост за то, чтобы все французы вообще и полковник де Кулевэн в частности

провалились в тартарары.

Утром, выйдя на палубу, капитан Блад увидел милях в десяти --

двенадцати по левому борту длинную береговую линию острова Доминика, а

впереди на горизонте неясно выступали из туманной дымки очертания серого

массива, и он догадался, что это гора, возвышающаяся в центре круглого

острова МариГаланте. Значит, ночью, миновав Доминику, они вышли из

Карибского моря в Атлантический океан.

Дон Жуан в отличном настроении -- ночное бражничание, по-видимому,

нисколько его не утомило -- присоединился к Бладу на корме и сообщил ему все

то, что Блад уже знал сам, хотя, разумеется, и не подавал виду.

Часа два они продолжали держаться прежнего курса, идя прямо по ветру с

укороченными парусами. Милях в десяти от острова, который теперь уже зеленой

стеной вырастал из бирюзового моря, отрывистые слова команды и пронзительные

свистки боцмана привели в действие матросов. Над палубами "Эстремадуры"

натянули сети для падающих во время сражения обломков рангоута, с пушек

сняли чехлы, подтащили к ним ящики с ядрами и ведра с водой.

Прислонясь к резным поручням на корме, капитан Блад с интересом

наблюдал, как мушкетеры в кирасах и шлемах выстраиваются на шкафуте, а

стоявший рядом с ним дон Жуан тем временем все продолжал разъяснять ему

значение происходящего, не подозревая, что оно понятно его собеседнику

лучше, чем кому-либо другому.

Когда пробило восемь склянок, они спустились в каюту обедать. Дон Жуан

теперь, перед приближающимся сражением, был уже не столь шумен. Лицо его

слегка побледнело, движения тонких, изящных рук стали беспокойны, в

бархатистых глазах появился лихорадочный блеск. Он ел мало и торопливо,

много и жадно пил и еще сидел за столом, когда несший вахту офицер, плотный

коренастый юноша по фамилии Верагуас, появился в каюте и сообщил, что

капитану пора принимать команду.

Дон Жуан встал. Негр Абсолом помог ему надеть кирасу и шлем, и он

поднялся на палубу. Капитан Блад последовал за ним, не обращая внимания на

предостережение испанца, советовавшего ему не выходить на палубу без

доспехов.

Галион находился уже в трех милях от порта Бассетерре. Корабль не

выкинул флага, не желая по вполне понятным причинам лишний раз оповещать о

своей национальности, которую, впрочем, и без того нетрудно было установить

по линиям его корпуса и оснастке. На расстоянии мили дон Жуан уже мог

обозреть в подзорную трубу всю гавань и заявил, что не обнаружил там ни

единого военного корабля. Значит, в предстоящем поединке им придется иметь

дело с одним только фортом.

Ядро, ударившее точно в нос "Эстремадуры", показало, что комендант

форта как-никак знает свои обязанности. Невзирая на это ясно выраженное

требование лечь в дрейф, галион продолжал идти вперед и был встречен залпом

двенадцати пушек. Не получив особых повреждений, корабль не уклонился от

курса и не открыл огня, и дон Жуан заслужил в эту минуту молчаливое

одобрение капитана Блада. Продолжая двигаться навстречу второму залпу,

корабль выдержал его и открыл огонь лишь после того, как Приблизился на

расстояние, с которого он мог бить Прямой наводкой. Тогда он дал бортовой

залп, искусно сделал поворот оверштаг, дал второй бортовой залп и, держась

круто к ветру, отошел, чтобы перезарядить пушки, стоя к французским

канонирам кормой и тем уменьшив возможность попадания.

Когда он развернулся, чтобы атаковать снова, за его кормой, кроме

пинассы, сослужившей службу капитану Бладу, покачивались еще три шлюпки,

спущенные на воду с утлегаря.

На этот раз во время атаки на "Эстремадуре" была повреждена бизань-рея

и красивые резные украшения полубака разбиты в щепы. Но это нимало не

расстроило капитана, и он, продолжая весьма искусно управлять кораблем и

вести бой, обрушил на форт два мощных бортовых залпа, из двадцати пушек

каждый, и притом с таким точным прицелом, что заставил форт на какое-то

время умолкнуть.

Затем галион снова отошел на безопасное расстояние, а когда вернулся, в

лодках, которые он тянул на буксире, уже находились мушкетеры. Корабль

остановился в сотне ярдов от высокого утеса, закрывающего от форта часть

бухты, и, став под таким углом, чтобы пушкам было несподручно по нему бить,

остался там, прикрывая высадку мушкетеров на берег. Отряд французов,

устремившийся из полуразбитой крепости к берегу, чтобы помешать высадке, был

скошен, как косой, картечью с корабля. Через несколько минут испанцы были

уже на берегу и взбирались по отлогому склону с целью напасть на форт с

суши, а шлюпки повернули назад к кораблю за новым подкреплением.

Галион тем временем снова продвинулся вперед и дал еще один бортовой

залп по форту, чтобы отвлечь внимание от нападающих с суши и увеличить

панику. Ему ответил огонь четырех-пяти пушек, и двадцатифунтовое ядро

расщепило фальшборт. Но галион тут же отошел снова, не получив больше

никаких повреждений, и двинулся на сближение со своими лодками. Лодки еще не

были полностью загружены, когда мушкетная перестрелка на берегу

прекратилась. Затем над морем разнеслись ликующие крики испанцев, и почти

вслед за этим резкие удары молотов по металлу возвестили, что пушки

беззащитного порта выведены из строя.

До этой минуты капитан Блад был лишь бесстрастным наблюдателем событий,

о которых он мог судить с большим знанием дела. Но теперь мысли его невольно

обратились к тому, что должно было последовать за победой, и этот

бесстрашный, закаленный в боях корсар содрогнулся, зная, как ведет себя

испанская солдатня при подобных набегах и что за человек ее командир. Война

была профессией капитана Блада, и в жестоком бою с беспощадным противником

он сам мог быть беспощаден. Но когда поселения мирных колонистов предавались

безжалостному разграблению грубой, разъяренной солдатней, возмущение и гнев

сжигали его душу.

Однако было совершенно очевидно, что изнеженный испанский гранд дон

Жуан де ля Фуэнте ни в какой мере не разделяет щепетильности капитана Блада.

Дон Жуан с загоревшимся взором сошел на берег вместе со своим новым

пополнением, чтобы самолично руководить нападением на город. Он со смехом

предложил своему гостю принять участие в столь редком и увлекательном

развлечении, утверждая, что это чрезвычайно обогатит его жизненный опыт.

Самообладание не изменило капитану Бладу, он остался внешне совершенно

спокоен.

-- Моя национальность делает это для меня невозможным, дон Жуан.

Голландия не воюет с Францией.

-- Да кому будет известно, что вы голландец? Станьте на минуту

настоящим испанцем, дон Педро, и повеселитесь вместе с нами вволю. Кто будет

об этом знать?

-- Я сам, -- ответил Блад. -- Это вопрос чести.

Дон Жуан посмотрел на него, как на смешного чудака.

-- Что ж, придется вам пасть жертвой вашей чрезмерной щепетильности, --

сказал он и, продолжая смеяться, спустился по забортному трапу в ожидавшую

его шлюпку.

Капитан Блад остался на юте, откуда ему был хорошо виден весь городок,

раскинувшийся на берегу всего в какой-нибудь миле от корабля, уже бросившего

якорь на рейде. Из офицеров на борту остался один только Верагуас и с ним

человек пятнадцать матросов. Но порядок соблюдался, матросы несли вахту, и

один из них, опытный канонир, в случае чего готов был открыть огонь.

Дон Себастьян Верагуас, оставленный на корабле, проклинал свою

несчастную судьбу и со смаком расписывал развлечения, которых он лишился.

Это был невысокий, крепко сбитый мужчина лет двадцати пяти, с мощным,

мясистым носом и не менее мощным подбородком. Он молол языком не умолкая, с

чрезвычайно самонадеянным видом, а капитан Блад не сводил глаз с небольшого

поселения на берегу. Даже на таком расстоянии до корабля долетали крики и

шум -- в городе уже бесчинствовали ворвавшиеся в него испанцы, и многие дома

стояли объятые пламенем. Капитану Бладу было слишком хорошо известно, что

творят там руководимые испанским грандом солдаты, и он дорого бы дал, чтобы

иметь сейчас под рукой сотню своих корсаров, с которыми он мог бы в два

счета смести с лица земли всю эту испанскую нечисть. Он смотрел на город, и

лицо его было мрачно и хмуро. Как-то раз он уже был свидетелем такого набега

и поклялся тогда, что ни один испанец не будет знать у него пощады. Он

нарушил эту клятву, но теперь давал себе слово, что отныне всегда будет ей

верен.

А тем временем стоявший рядом с ним молодой испанец, которому он с

радостью свернул бы шею, клял на чем свет стоит всех богов и все небесное

воинство за то, что они лишили его возможности повеселиться там, на берегу,

в этом аду.

Грабители вернулись под вечер той же дорогой, какой ушли -- мимо

умолкнувшего порта, -- и лодки доставили их по изумрудно-зеленой воде к

стоявшему на якоре кораблю. Они возвращались шумно, с песнями, с ликующими

возгласами, разгоряченные вином и ромом; некоторые щеголяли окровавленными

повязками, и все, как один, были нагружены трофеями. Они отпускали мерзкие

шутки, рассказывая о произведенном ими опустошении, и похвалялись своими

омерзительными подвигами.

Никакие пираты на свете, думал капитан Блад, не смогли бы состязаться с

ними в грубости и жестокости. Набег их увенчался полным успехом; потеряли

они не больше пяти-шести человек и беспощадно отомстили за их смерть.

Наконец в последней лодке возвратился на корабль дон Жуан. Впереди него

по трапу поднялись двое матросов; они несли на плечах какой-то узел. Когда

они спрыгнули на палубу, капитан Блад увидел, что они несут женщину,

закутанную с головой в плащ. Из-под темных складок плаща выглядывал край

шелковых нижних юбок и брыкающиеся ноги в шелковых чулках и изящных

туфельках на высоком каблуке. С возрастающим изумлением капитан Блад

убедился, что похищенная женщина, по-видимому, дама из высшего общества.

Следом за матросами по трапу поднялся дон Жуан. Потное лицо его и руки

были черны от пороха. Стоя на верхней ступеньке трапа, он скомандовал:

-- Ко мне в каюту!

Блад видел, как женщину пронесли по палубе мимо скаливших зубы,

отпускавших шутки матросов, и она скрылась на плече одного из своих

похитителей на продольном мостике, ведущем к внутреннему трапу.

По отношению к женщинам капитан Блад был всегда истинным рыцарем без

страха и упрека. Отчасти, быть может, во имя некой прелестной дамы с

Барбадоса, для которой он, по его мнению, был ничем, но память о которой

вдохновляла его на самые благородные поступки, никак, казалось бы, не

совместимые с его пиратской деятельностью. Этот рыцарский дух заговорил в

нем сейчас с новой силой. Ослепленный гневом, он готов был броситься на дона

Жуана, но обуздал свой порыв, понимая, что этим сразу лишит себя возможности

прийти на помощь несчастной пленнице. Ее присутствие на корабле не осталось

тайной ни для кого. Она была личным трофеем испанского повесы, командира

корабля, и при одной мысли об этом капитан Блад похолодел.

Тем не менее, когда он, спустившись с юта, шагал по палубе к

продольному мостику, лицо его было спокойно, на губах играла улыбка. В этом

узком проходе он столкнулся со старшими офицерами, из которых трое

сопровождали дона Жуана в его экспедиции на берег; четвертый был Верагуас.

Все они громко смеялись и перебрасывались шутками по адресу твоего

распутного капитана.

Они с шумом ввалились в капитанскую каюту. Блад вошел последним.

Негр-слуга накрыл к ужину стол, поставив, как всегда, шесть приборов, и

зажег большую серебряную люстру, ибо солнце уже село и быстро сгущались

сумерки.

Дон Жуан появился на пороге одной из кают левого борта. Затворив за

собой дверь, он несколько мгновений продолжал стоять, прислонившись к ней

спиной, взглядом, исполненным подозрительности и недоверия, окидывая

пожаловавших к нему в каюту офицеров. Их присутствие, по-видимому, побудило

его запереть дверь боковой каюты и положить ключ в карман. Из каюты, где,

как нетрудно было догадаться, находилась похищенная дама, не доносилось ни

звука.

-- Она утихомирилась наконец, благодарение богу, -- со смехом произнес

один из офицеров.

-- Должно быть, устала визжать, -- сказал другой. -- Боже милостивый!

Это же какая-то дикая кошка! Как она сопротивлялась! Бешеный характер, судя

по всему. Настоящий маленький бесенок, которого стоит приручить. Я завидую

тебе, Жуан.

Верагуас заявил, что столь блестящий флотоводец, как дон Жуан, достоин

высокой награды, и среди терпких шуток и поддразниваний командир корабля с

довольно угрюмой миной предложил всем сесть за стол.

-- Мы поужинаем сегодня на скорую руку, если вы ничего не имеете

против, -- сказал он, снимая свои доспехи, чем вызвал новую бурю веселья по

поводу его торопливости и новый град шуток по адресу несчастной жертвы,

которую он держит под замком.

Когда все уселись за стол, капитан Блад позволил себе обратиться к дону

Жуану с вопросом:

-- Ну, а как ваши дела с полковником де Кулевэном?

Красивое лицо капитана омрачилось.

-- А, будь он проклят! Его не было в Бассетерре -- он организует

оборону в Ле Карм.

Капитан Блад, подняв брови, сказал тоном легкого соболезнования:

-- Значит, вам так и не удалось свести с ним счеты, несмотря на всю

вашу решимость и отвагу?

-- Не вполне, не вполне.

-- Клянусь небом, ты не прав! -- крикнул кто-то со смехом. -- Мадам де

Кулевэн воздаст тебе за все сторицею.

-- Мадам де Кулевэн? -- переспросил капитан Блад без особой нужды, ибо

взгляды, устремленные на запертую дверь маленькой каюты, делали подобный

вопрос праздным. Блад рассмеялся. -- Вот оно что... Не знаю, какое вам было

нанесено оскорбление, дон Жуан, но отомстили вы весьма тонко и умело. -- И,

посылая его в душе в преисподнюю, он негромко рассмеялся с деланным

одобрением.

Дон Жуан пожал плечами и вздохнул:

-- Тем не менее я жалею, что не поймал его и не заставил заплатить мне

за все сполна.

Капитан Блад продолжал развивать эту тему:

-- Если ваша ненависть к нему столь велика, подумайте, на какую муку вы

его обрекли, предполагая, разумеется, что он любит свою жену! Могильный

покой -- ничто по сравнению с этими терзаниями.

-- Может быть, может быть. -- Дон Жуан был сегодня несловоохотлив. То

ли его сжигало нетерпение, то ли он был не в духе из-за своей частичной

неудачи. -- Налей мне вина, Абсолом. Боже праведный, какая жажда!

Негр налил всем вина. Дон Жуан одним глотком осушил свой бокал. Блад

последовал его примеру, и бокалы были наполнены снова.

Блад произнес цветистый тост в честь командира корабля. Не будучи

большим знатоком морских сражений, сказал Блад, он все же после того, что

ему пришлось наблюдать сегодня, позволяет себе думать, что ни один

флотоводец на свете не мог бы более искусно провести бой, чем сделал это дон

Жуан.

Командир корабля улыбкой выразил свою признательность. Тост был

встречен шумным одобрением, и бокалы снова наполнились вином. Все болтали,

смеялись, а капитан Блад задумался.

Вот сейчас, размышлял он, как только ужин закончится, дон Жуан разгонит

их всех по своим каютам. Капитану Бладу была отведена каюта по правому

борту, смежная с каютой капитана. Но допустит ли сейчас капитан, чтобы гость

находился там, в столь непосредственной близости от него? Если ему дадут

возможность остаться в своей каюте, думал Блад, он еще может вызволить эту

несчастную женщину из беды. У него даже созрел уже план, как это сделать. Но

что, если его переместят в другую каюту на эту ночь?

Он заставил себя встряхнуться и пустился в оживленный разговор; потом

шумно потребовал еще вина, а когда оно было выпито, повторил свое

требование, в чем его охотно поддерживали все, изнывая от жажды после жаркой

схватки. Затем он снова принялся превозносить до небес искусство и отвагу

дона Жуана, причем было замечено, что язык у него слегка заплетается, речь

стала не совсем внятной; раза два он икнул и, глупо ухмыляясь, несколько раз

повторил одно и то же.

Это вызвало насмешки окружающих, что чрезвычайно раздосадовало Блада,

и, обратясь к дону Жуану, он попросил его объяснить этим захмелевшим и не в

меру развеселившимся господам, что он-то, сам по крайней мере, вполне трезв.

Эти свои протесты он излагал все более и более косноязычно.

Когда Верагуас заметил капитану Бладу, что он пьян, Блад пришел в

ярость и напомнил всем присутствующим, что он как-никак ирландец, а

следовательно, принадлежит к нации великих выпивох. Он берется перепить

любого моряка на всем пространстве Карибского моря, заявил Блад. Продолжая

куражиться, он потребовал, чтобы подали еще вина, дабы он мог доказать им

это на деле, выпил бокал и внезапно замолчал. Отяжелевшие веки его

опустились, тело обмякло, и, к шумному удовольствию всех бражников, этот

бахвал свалился со стула и остался лежать на полу, не делая ни малейших

попыток подняться.

Верагуас презрительно и грубо пихнул его ногой. Капитан Блад не подавал

признаков жизни. Он лежал неподвижный, как бревно, и вскоре раздался

оглушительный храп.

Дон Жуан порывисто поднялся из-за стола.

-- Отнесите этого болвана в постель. И вы все убирайтесь тоже. Все

пошли вон.

Бесчувственного дона Педро со смехом и не слишком деликатно оттащили в

его каюту. Развязав его шейный платок, чтобы он не задохнулся, офицеры ушли

и притворили за собой дверь, после чего, подчиняясь снова повторенному

приказу командира убираться ко всем чертям, с грохотом полезли вверх по

трапу, и дон Жуан запер за ними дверь своей каюты.

Оставшись один, он медленно подошел к столу и постоял с минуту,

прислушиваясь к оживленным голосам и нетвердым шагам офицеров. Потом взял

свой до половины наполненный бокал и выпил. Поставив бокал на место, он не

спеша вытащил из кармана ключ от каюты, в которой была заперта пленница. Он

направился к двери, вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Но

прежде чем он успел отворить дверь, какой-то шорох за спиной заставил его

оглянуться.

Пьяный гость стоял в дверях своей каюты, прислонившись к переборке.

Одежда его была в беспорядке, глаза смотрели тупо, он едва держался на

ногах, и казалось, при малейшем крене судна того и гляди рухнет на пол. Он

сделал гримасу, словно его тошнило, и прищелкнул языком.

-- К... который час? -- задал он идиотский вопрос.

Напряженно-сердитый взгляд дона Жуана смягчился. Он даже улыбнулся,

хотя и чуточку нетерпеливо.

Пьяный гость продолжал лепетать:

-- Я... я... я что-то не помню... -- Он умолк. Потом качнулся вперед.

-- Тысяча чертей! Я... я хочу пить!

-- Ступайте в постель! В постель! -- крикнул дон Жуан.

-- В постель? Да, да... разумеется, в постель. Куда же еще... Верно? Но

сначала... стакан вина.

Он двинулся к столу, покачнулся, увлеченный вперед собственной

тяжестью, и, чтобы не упасть, уперся руками в стол как раз напротив испанца,

который смотрел на него злобно и презрительно. Капитан Блад взял бокал и

тяжелый серебряный, инкрустированный эмалью кувшин с длинным горлышком и

двумя ручками, напоминавший по форме амфору, налил себе вина и выпил. Ставя

бокал на стол, он опять покачнулся, и правая его рука, ища опоры, опустилась

на горлышко серебряного кувшина.

Выть может, дон Жуан, нетерпеливо и высокомерно наблюдавший за ним,

успел в какую-то долю секунды уловить холодный, жесткий блеск светлосиних

глаз под темными бровями, только что глядевших бессмысленно и тупо. Но в

следующее мгновение, прежде чем сознание успело осмыслить то, что запечатлел

взгляд, серебряный кувшин со страшной силой обрушился на голову капитана

"Эстремадуры".

Капитан Блад, все опьянение которого как рукой сняло, быстро обошел

вокруг стола и опустился на одно колено возле поверженного им человека. Дон

Жуан лежал недвижим на пестром восточном ковре; его красивое лицо

помертвело, из раны на лбу сочилась струйка крови. Капитан Блад созерцал

дело своих рук, не испытывая ни сожаления, ни раскаяния. Ведь не за себя

страшился он, нанося испанцу внезапный удар, которого тот не ждал, -- он

поступил так из страха за беспомощную женщину. Из-за нее он не мог

рисковать, не мог позволить дону Жуану поднять тревогу, что тот наверняка

сделал бы, предложи ему Блад встретиться в честном поединке. Нет, этот

жестокий, распутный повеса не заслуживал лучшей участи.

Капитан Блад наклонился над безжизненным телом испанца, просунул руки

ему под мышки и подтащил к открытому кормовому окну, за которым плыла

теплая, бархатистая тропическая ночь. Подняв дона Жуана на руки, словно

ребенка, он встал вместе со своей ношей на крышку ларя и, наклонившись,

резким рывком бросил тело за борт. Ухватившись за пиллерс, он далеко

перегнулся вперед и проследил глазами падение тела.

Негромкий всплеск заглушило журчание волн в кильватере корабля. Когда

тело коснулось фосфоресцирующей поверхности моря, его силуэт на какойто миг

резко очерченным темным пятном лег на сверкающую воду. Затем пенистые

кильватерные струи сомкнулись, фосфоресцирующие пузыри поднялись на

поверхность и лопнули, и море за кормой приняло прежний вид.

Капитан Блад все еще стоял, наклонившись вперед и глядя на воду, словно

стремясь проникнуть взглядом в глубину, когда позади него раздался голос,

заставивший его вздрогнуть. Он выпрямился и насторожился, но не обернулся.

Вернее, он уже хотел обернуться, но замер, держась левой рукой за пиллерс,

по-прежнему стоя спиной к каюте.

Он услышал голос женщины, и голос этот звучал нежно, мягко, призывно:

-- Жуан, Жуан! Где же ты? Что ты там делаешь? Я жду тебя, Жуан! Слова

эти были произнесены по-французски.

Изумление капитана Блада сменилось раздумьем. Он стоял не двигаясь,

выжидая, стараясь понять, что произошло. Женщина заговорила снова, более

настойчиво на этот раз:

-- Жуан! Ты слышишь меня, Жуан?

Капитан Блад обернулся и увидел, что она стоит на пороге своей каюты:

высокая, очень красивая женщина лет двадцати пяти; распущенные золотистые

волосы пышным плащом окутывали ее полуобнаженные плечи. Воображению капитана

Блада эта женщина рисовалась объятой ужасом, беспомощно скорчившейся на полу

в углу каюты, быть может, связанной по рукам и ногам. Его рыцарственная

натура не вынесла этой душераздирающей картины, и он совершил то, чему мы

были свидетелями. А теперь несчастная пленница появилась перед ним,

свободно, по собственной воле перешагнув порог каюты, и призывала к себе

дона Жуана так, как призывают только возлюбленного.

Капитан Блад оцепенел от ужаса. От ужаса при мысли о том, что он

содеял, какую чудовищную Ошибку совершил, поспешив в своем донкихотском

угаре сыграть роль провидения и убив человека.

А затем мысли капитана Блада обратились К женщине, чья душа неожиданно

раскрылась перед ним, и ужас, еще более глубокий, заглушил все остальные

чувства. Этот страшный набег на Бассетерре был организован только для того,

чтобы под его прикрытием совершилось похищение этой женщины, и, быть может,

она даже была всему зачинщицей. Да и самое это насильственное похищение было

лишь отвратительной комедией, которую она разыграла -- разыграла на фоне

пожаров, убийств и насилий, оставаясь при этом столь бездушно жестокой, что

спокойно могла теперь ворковать подобно голубке, нежно призывающей к себе

голубка!

И ради этой фурии, равнодушно шагающей к своей цели по крови и трупам

сотен людей, он обагрил кровью руки! Рыцарский его поступок превращался в

низкое, подлое деяние.

Дрожь пробежала по его телу. А женщина, внезапно увидев перед собой это

суровое горбоносое лицо и светлые, холодные, как сталь, глаза, ахнула и,

отпрянув в смущенье, порывисто запахнула на груди тонкое шелковое одеяние.

-- Кто вы такой? -- изумленно спросила она. -- Где дон Жуан де ля

Фуэнте?

Капитан Блад спрыгнул на пол. Женщина всматривалась в его хмурое лицо,

и в душу ее заползал безотчетный страх: изумление сменялось тревогой.

-- Вы мадам де Кулевэн? -- спросил капитан Блад по-французски. На этот

раз не должно было быть осечки.

Женщина кивнула.

-- Да, конечно. -- Она говорила нетерпеливо, но в глазах ее стоял

страх. -- Кто вы такой? Почему вы допрашиваете меня? -- Она топнула ногой.

-- Где дон Жуан?

Капитан Блад знал, что путь истины -- кратчайший путь, и он избрал его.

Жестом показав на открытое окно, он сказал:

-- Минуту назад я бросил его за борт.

Онемев, она глядела в это красивое, холодное лицо, отчетливо читая в

нем приговор столь грозный, столь беспощадный, что у нее не зародилось

сомнения в правдивости его слов.

Крик отчаяния вырвался из ее груди. Но он не смутил капитана Блада, не

тронул его. Он заговорил снова, и, подчиняясь нестерпимо пронзительному

взгляду этих холодных глаз, она слушала его, притихнув.

-- Вы, по-видимому, принимаете меня за одного из соратников дона Жуана.

Возможно, даже думаете, что я убил его, позавидовав захваченной им ценной

добыче, чтобы самому завладеть ею. Это очень далеко от истины. Обманутый,

как и все остальные, разыгранной вами комедией, поверив, что вы доставлены

на борт этого корабля силой, и считая вас несчастной жертвой распутника и

сластолюбца, я проникся глубоким сочувствием к вам и убил его, чтобы спасти

вас от уготованной вам страшной участи. А теперь, -- добавил он с горькой

усмешкой, -- я вижу, что вас вовсе не следовало спасать, что я покарал вас

не меньше, чем его. Вот что происходит, когда человек присваивает себе роль

провидения.

-- Вы убили его! -- воскликнула женщина. Она пошатнулась, побелев как

полотно; казалось, она вотвот лишится чувств. -- Вы убили его! О боже! Вы

убили моего Жуана! -- Она тупо повторяла это снова и снова, словно стараясь

уяснить себе то, что не укладывалось в сознании. Потом внезапно ею овладела

ярость. -- Убийца! Грубое животное! -- взвизгнула она. -- Вы ответите за

это! Я подниму тревогу на корабле! Видит бог, вы поплатитесь за это...

Метнувшись к двери капитанской каюты, она принялась колотить в нее

кулаками. Рука ее уже поворачивала ключ в замке, но капитан Блад опередил

ее. Она сопротивлялась, как дикая кошка, стараясь вырваться из его крепких

рук, и громко взывала о помощи. Он оттащил ее от двери и отшвырнул от себя.

Затем отобрал у нее ключ и положил его в карман.

Она лежала на полу возле стола, куда он ее отбросил, и издавала

отчаянные вопли, надеясь поднять тревогу на корабле. Капитан Блад холодно

наблюдал за ней.

-- Ну что ж, поупражняйте свои легкие, моя прелесть, -- насмешливо

сказал он. -- Вам это пойдет на пользу, а мне не причинит вреда.

Он сел на стул, ожидая, когда ее силы иссякнут Я она утихнет. Но его

слова уже отрезвили ее. Она подняла на него расширенные от ужаса глаза. Он

Криво усмехнулся, отвечая на ее немой вопрос.

-- Ни один человек на корабле пальцем не пошевельнет, чтобы помочь вам,

даже не обратит внимания на ваши крики -- разве что они кого-нибудь

позабавят. Уж таких людей подобрал в свою команду дон Жуан де ля Фуэнте.

Отчаяние, отразившееся в ее глазах, подтвердило капитану Бладу, что

женщина поверила его словам. Он кивнул головой, и губы его снова скривила

горькая ироническая усмешка, от которой у женщины захолонуло сердце.

-- Да, да, мадам. Вот как обстоит дело. Советую вам трезво обдумать

ваше положение.

Она поднялась с пола и стояла, прислонившись к столу. Ее глаза,

устремленные на него, горели жгучей ненавистью.

-- Если они не придут ко мне на помощь сегодня ночью, то придут завтра.

Рано или поздно они должны прийти. Я не знаю, кто вы такой, но знаю, что,

когда они придут, вам несдобровать.

-- Вероятно, так же, как и вам, -- спокойно произнес капитан Блад.

-- Почему мне? Я никого не убивала.

-- Вас и не будут в этом обвинять. Но в лице дона Жуана вы утратили

единственного защитника на этом корабле. Вам должно быть понятно, какая

участь ожидает вас, когда вы, одинокая, беззащитная женщина, окажетесь во

власти этих веселых испанских молодчиков? Ведь вы для них -- военный трофей,

добыча, захваченная в жестоком набеге.

-- Боже милостивый! -- Женщина в ужасе прижала руки к груди.

-- Успокойтесь, -- презрительно сказал капитан Блад. -- Я не затем

спасал вас от одного хищника, чтобы бросить на растерзание целой стае.

Ничего с вами не случится, если, конечно, вы сами не предпочтете такую

участь возвращению к вашему супругу.

-- К моему супругу?! -- вне себя вскричала женщина. -- О нет, нет!

Никогда! Никогда!..

-- Ну что ж, либо ваш супруг, либо... -- Он кивнул на дверь. -- Либо

эта шайка. Я не вижу для вас другого выбора.

-- Кто вы такой? -- спросила женщина. -- Вы сатана! Почему вы погубили

мою жизнь да еще продолжаете мучить меня?

-- Я не губил вас: наоборот, я вас спас. Ваш супруг будет считать --

так же как считают все остальные, -- что вы были похищены против вашей воли.

Это, между прочим, необходимо и для его душевного покоя. Он нежно примет

страдалицу-супругу в свои объятия, радуясь, что кончились его терзания, и

постарается вознаградить вас за все муки, которые вы, как будет думать этот

бедняга, претерпели.

Женщина истерически расхохоталась.

-- Нежные объятия моего супруга? О боже! Если бы он хоть сколько-нибудь

был нежен ко мне, я бы не очутилась на этом корабле! -- Внезапно, к

удивлению капитана Блада, ей захотелось что-то объяснить ему, как-то

оправдать себя: -- Человек, за которого меня выдали замуж, -- тупое, грубое,

бездушное животное. Вот что такое мосье де Кулевэн. Это тупица, который,

промотав все свое состояние, вынужден был принять пост здесь, в этой дикой

глуши, куда он притащил с собой и меня. Вы, конечно, думаете обо мне очень

худо. Вы считаете меня легкомысленной женщиной, утратившей добродетель. Но я

хочу, чтобы вы знали правду.

Через несколько месяцев после свадьбы, когда я была уже в полном

отчаянии, в нашем доме в По, в Гасконии, на родине моего мужа, появился дон

Жуан де ля Фуэнте, который в то время путешествовал по Франции. Мы полюбили

друг друга с первого взгляда. Дон Жуан понял, как я несчастна, ибо это было

ясно каждому. Он молил меня бежать с ним в Испанию, и, видит бог, как

сожалею я сейчас, что не уступила тогда его мольбам, -- ведь это положило бы

конец моим страданиям. К несчастью, я осталась непреклонной. Чувство долга

не позволило мне изменить данному мной обету. Я рассталась с доном Жуаном. С

тех пор чаша моих страданий и позора переполнилась, и когда уже здесь, в

Бассетерре, накануне войны с Испанией, я получила от дона Жуана письмо я

узнала, что его благородное, преданное сердце попрежнему мне принадлежит,

что он любит меня и верен мне, я ответила ему и в своем отчаянии попросила

его приехать как можно скорее и увезти меня...

Она умолкла. Слезы струились по ее щекам, полный муки взгляд был

прикован к лицу капитана Блада.

-- Теперь вы знаете, что вы натворили: вы погубили меня, разбили мою

жизнь.

Взгляд капитана Блада смягчился, и голос его, когда он заговорил,

звучал уже менее сурово:

-- Ваша жизнь не погублена, мадам, вам это только кажется. Вы мечтали

из ада попасть в рай, в действительности же вы только сменили бы один ад на

другой, еще более страшный. Вы не знаете этого человека, не знаете

"благородного, преданного сердца" дона Жуана де ля Фуэнте. Его показной

блеск ослепил вас, и за этим блеском вы не разглядели гнили. А душа этого

человека прогнила насквозь, и, доверив ему свою судьбу, вы обрекли бы себя

на позор и бесчестье.

-- Чью совесть хотите вы убаюкать -- мою или вашу, клевеща на человека,

которого убили?

-- Я не клевещу на него, мадам, о нет! Все, что я говорю, не требует

доказательств. Разве вы не видели, что творилось в Бассетерре сегодня? Вы же

не могли не заметить, что кровь лилась там ручьями, что там убивали

беззащитных людей, издевались над женщинами...

Она перебила его неуверенно:

-- Но это же... Война есть война...

Капитан Блад вскипел:

-- При чем тут война! Не обманывайте себя. Взгляните правде в глаза,

даже если вы прочтете там приговор вам обоим. Для чего нужен Испании

МариГаланте? И ведь, напав на город, испанцы даже не подумали удержать его в

своих руках. Это нападение было нужно только вашему возлюбленному, и только

как предлог. Он бросил свою оголтелую матросню на этот почти беззащитный

остров, лишь потому, что получил от вас письмо и шел навстречу вашим

желаниям. Все эти мужчины, которые были убиты сегодня, все женщины,

подвергшиеся надругательствам, спокойно спали бы сейчас в своих постелях,

если бы не вы и не ваш жестокий возлюбленный. Только ради вас...

Женщина не дала ему договорить. Она слушала его, закрыв лицо руками, и

тихонько стонала, раскачиваясь из стороны в сторону. Внезапно она вскочила и

поглядела на него с яростью.

-- Замолчите! -- закричала она исступленно. -- Я не желаю вас слушать!

Все это ложь! Вы выворачиваете все наизнанку, чтобы оправдать свой мерзкий

поступок!

Блад пристально смотрел на нее; лицо его было сумрачно и сурово.

-- Люди такого сорта, как вы, -- с расстановкой произнес он, -- всегда

верят только тому, что для них выгодно. Мне кажется, что я не должен

сочувствовать вам. Я знаю, что не причинил вам никакого зла, и вполне

удовлетворен тем, что вам предстоит теперь искупить свои заблуждения. Вы

сами изберете себе форму этого искупления. Хотите вы, чтобы я вас оставил

здесь, в обществе этих молодцов, или предпочтете отправиться вместе со мной

к вашему супругу?

Она растерянно глядела на него; грудь ее бурно вздымалась. Она начала

бессвязно молить его о чемто, но он ее прервал:

-- Не мне решать вашу судьбу. Вы уготовили ее себе сами. Я лишь

указываю вам два пути, а вы свободны сделать свой выбор.

-- Но как... каким образом можете вы доставить меня в Бассетерре? --

спросила она вдруг.

Это он тут же объяснил ей и, не спрашивая более ее согласия, зная

теперь, что оно последует, быстро принялся за дело. Собрав остатки еды в

салфетку, он взял небольшой бочонок пресной воды и бурдюк с вином, связал их

вместе веревкой, которую разыскал у себя в каюте, и спустил на веревке в

пинассу, подтянув ее за буксирный канат к кормовому свесу судна.

Укоротив буксирный канат и захлестнув его за один из пиллерсов, он

предложил мадам де Кулевэн спуститься с его помощью по канату в пинассу.

Мадам де Кулевэн пришла в ужас. Но он все же заставил ее побороть страх

и стать на край окна. Затем, соскользнув вниз, он повис, держась за канат,

она, повинуясь его приказу, вся трепеща, тоже уцепилась руками за канат и

стала ему на плечи, а потом, не отпуская каната, скользнула ниже, и он,

цепко обхватив ее одной рукой, стал осторожно спускаться в пинассу.

С палуб доносились крики, шум и пение матросов, распевавших хором

какую-то разудалую испанскую песню.

Наконец нога капитана Блада нащупала планшир пинассы. Он подтолкнул

пинассу ногой ближе к корпусу корабля и спрыгнул на форлюк. Его спутница

висела, уцепившись за канат. Подтянув пинассу еще ближе к кормовому свесу,

Блад осторожно помог мадам де Кулевэн спуститься в лодку. После этого он

одним ударом перерубил ножом буксирный канат, и корабль, шедший под свежим

ветром в крутой бейдевинд, начал быстро удаляться, сияя во мраке ярко

освещенным кормовым окном и тремя большими трюмовыми фонарями и оставив

пинассу тихонько покачиваться на его кильватерной волне.

Капитан Блад, немного отдышавшись, усадил мадам де Кулевэн на кормовой

люк, поднял парус, обрасопил его по ветру и, бросив взгляд на ярко

сверкавшие в темном тропическом небе звезды, взял курс на Бассетерре, куда

при попутном ветре он рассчитывал попасть до восхода солнца.

Женщина, сидевшая на корме, тихонько всхлипывала. Час искупления для

нее уже настал.