Любовная история Джереми Питта. История любви Джереми Питта, молодого шкипера из Сомерсетшира, судьба

История любви Джереми Питта, молодого шкипера из Сомерсетшира, судьба

которого одной богатой трагическими событиями ночью накрепко сплелась с

судьбой Питера Блада, относит нас к тем великим для капитана Блада дням,

когда под его командой находилось пять кораблей и свыше тысячи людей

различной национальности, добровольно пришедших на службу к этому искусному

флотоводцу, зная, что ему всегда сопутствует удача.

И на этот раз он только что вернулся из удачного набега на испанскую

флотилию ловцов жемчуга у Рио-дель-Хача. Он возвратился на Тортугу, чтобы

произвести необходимый ремонт судов, и нельзя сказать, чтобы это было

сделано преждевременно.

В Кайонской бухте стояло в это время на якоре еще несколько пиратских

кораблей, и маленький городок гудел от их шумного бражничания. Таверны и

лавчонки, торговавшие ромом, процветали; кабатчики и женщины всех

национальностей, белые и полукровки, представлявшие столь же пестрое людское

сборище, как сами пираты, легко освобождали грабителей от значительной части

их добычи, отнятой у испанцев, которые, в свою очередь, нередко мало чем

отличались от грабителей.

Это было, как всегда, беспокойное время для господина д'Ожерона --

представителя французской Вест-Индской компании и губернатора Тортуги.

Губернатор д'Ожерон, как мы знаем, неплохо вел свои дела, собирая дань

с пиратов путем портовых пошлин, а также различными другими способами.

Губернатор имел, как мы тоже, конечно, помним, двух дочерей: стройную

жизнерадостную Люсьен и статную пышноволосую брюнетку Мадлен, которая

однажды, пав жертвой пиратских чар некоего Левасера, позволила себя

похитить, затем была вырвана из хищных рук этого негодяя капитаном Бладом и

доставлена к отцу целой-невредимой и несколько отрезвевшей.

С того времени господин д'Ожерон стал с особой осторожностью и разбором

принимать гостей в своем большом белом доме, утопающем в ароматной зелени

сада и расположенном на высоком холме в предместье города.

Капитан Блад после столь ценной услуги, оказанной им этому семейству,

был принят в нем почти как свой. А поскольку его офицеров никак нельзя было

причислить к разряду обыкновенных пиратов, так как все они были

политическими бунтарями и лишь изгнание заставило их примкнуть к "береговому

братству", им также оказывался в доме губернатора хороший прием.

Отсюда возникали новые трудности. Если двери дома губернатора были

открыты для корсаров, сподвижников Блада, губернатор не мог, не нанеся

обиды, закрыть их для других командиров пиратских кораблей, и ему

приходилось терпеть посещения некоторых лиц, не пользовавшихся ни доверием

его, ни симпатией, -- терпеть, невзирая на протесты некоего почетного гостя

из Франции -- деликатного и утонченного мосье де Меркера, никак не

расположенного встречаться в гостиной с пиратами.

Де Меркер был сыном одного из директоров французской Вест-Индской

компании и по приказу отца путешествовал по принадлежащим ей колониям,

знакомясь с положением дел и набираясь ума. Фрегат "Сийнь", доставивший его

к берегам Тортуги неделю назад, все еще стоял на якоре в Кайонской бухте,

ожидая, когда сей юноша почтет для себя удобным возвратиться на борт. Отсюда

легко можно было заключить, что гость -- важная птица, и, следовательно,

губернатору надлежало со всем возможным усердием идти навстречу его

желаниям. Но как пойдешь им навстречу, когда приходится иметь дело хотя бы с

таким чванливым и нахально-грубым парнем, как капитан Тондер с "Рейн Марго"?

Губернатор д'Ожерон не видел никакой возможности закрыть перед этим пиратом

двери своего дома, как того желал де Меркер. Он не мог решиться на это даже

после того, как стало совершенно очевидно, что негодяя Тендера привлекает

сюда общество мадемуазель Люсьен.

Другой жертвой тех же чар пал молодой Джереми Питт. Впрочем, Питт был

человеком совсем иного склада, и если знаки внимания, которые он оказывал

мадемуазель Люсьен, и вызывали у д'Ожерона некоторое недовольство, то это не

шло ни в какое сравнение с той тревогой, которую порождал в нем Тондер.

А Джереми Питт, казалось, самой природой был создан, чтобы возбуждать к

себе любовь. Ясные голубые глаза, прямой, открытый взгляд, нежная кожа,

правильные черты лица, золотые кудри и стройная атлетическая фигура в ладно

пригнанном, аккуратном костюме -- все это не могло не привлекать к нему

сердца. Мужественность и сила сочетались в нем с женственной мягкостью

натуры. Трудно было представить себе человека, более не похожего на

политического заговорщика, коим он когда-то был, или на пирата, коим он

теперь, в сущности, являлся. Приятные манеры и хорошо подвешенный язык, а

порой, в минуты вдохновения, уменье изъясняться красноречиво и даже

поэтически завершали этот портрет идеального любовника.

Что-то неуловимое, проскальзывавшее в ласковом обращении с ним девушки

(а быть может, это просто нашептывали ему его мечты), заставляло Джереми

думать, что он ей не безразличен, и однажды вечером, гуляя с ней под

душистыми перечными деревьями в саду ее отца, он открылся ей в любви и,

прежде чем она успела прийти в себя от этого ошеломляющего признания, обнял

ее и поцеловал.

-- Мосье Джереми... как вы могли?.. Вы не должны были этого делать, --

вся дрожа, пролепетала Люсьен, получив наконец возможность перевести дух.

(Джереми увидел, что в глазах у нее стоят слезы.) -- Если мой отец узнает...

Джереми не дал ей договорить.

-- Конечно, он узнает! -- с жаром воскликнул юноша. -- Я и хочу, чтобы

он узнал. Узнал тотчас же.

Вдали показались де Меркер и Мадлен, и Люсьен направилась к ним, но

Джереми, ни секунды не медля, бросился разыскивать губернатора.

Д'Ожерон, изящный, элегантный, принесший с собой на эти туземные

острова Нового Света всю изысканную учтивость Старого Света, не сумел

скрыть, что он крайне огорчен. Сколотив немалое состояние за время своего

губернаторства, он строил честолюбивые планы для своих рано лишившихся

матери дочерей и мечтал в самом недалеком времени отправить их во Францию.

Все это он и изложил мистеру Питту -- не резко и не грубо, но в самой

деликатной форме, всячески щадя его чувства, -- и в заключение добавил, что

Люсьен уже помолвлена.

Джереми был поражен.

-- Как так! Почему же она ничего не сказала мне? -- воскликнул он,

совершенно забывая о том, что сам не дал ей для этого ни малейшей

возможности.

-- Может быть, она не вполне отдает себе в этом отчет. Вы же знаете,

как подобные браки принято заключать во Франции.

Мистер Питт попробовал было горячо выступить в защиту естественного

отбора, но Д'Ожерон прервал его красноречивую тираду раньше, чем он успел

основательно развить свою мысль.

-- Дорогой мой мистер Питт, друг мой, прошу вас, поразмыслите

хорошенько, вспомните, какое положение занимаете вы в обществе. Вы --

флибустьер, искатель приключений, Я говорю это не в осуждение и не в обиду

вам. Я просто хочу указать на то, что ваша жизнь зависит от удачи. Девушке,

получившей самое утонченное воспитание, вы должны предложить обеспеченное

существование и надежный кров, а разве вы в состоянии это сделать? Если бы

вы сами имели дочь, отдали бы вы ее руку человеку, чья судьба была бы

подобна вашей?

-- Да, если бы она полюбила его, -- сказал мистер Питт.

-- Ах, что такое любовь, друг мой?

Джереми, считая, что после только что пережитого упоения и внезапного

стремительного погружения в бездну горя ему это куда как хорошо известно, не

сумел тем не менее облечь приобретенные им познания в слова. Д'Ожерон

снисходительно улыбнулся, наблюдая его замешательство.

-- Для влюбленного все исчерпывается любовью, я понимаю вас. Но для

отца этого мало -- ведь он ответствен за судьбу своего ребенка. Вы оказали

мне большую честь, мосье Питт. Я в отчаянии, что вынужден отклонить ваше

предложение. Уважая чувства друг друга, нам не следует, думается мне,

касаться в дальнейшем этой темы.

Общеизвестно, однако, что когда какой-либо молодой человек делает

открытие, что не может жить без той или иной молодой особы, и если он при

этом со свойственным всем влюбленным эгоизмом верит, что и она не может без

него жить, едва ли первое возникшее на пути препятствие заставит его

отказаться от своих притязаний.

Впрочем, в настоящую минуту Джереми был лишен возможности стоять на

своем, ввиду появления величавой Мадлен в сопровождении де Меркера. Поискав

глазами Люсьен, молодой француз осведомился о ней. У него были красивые

глаза и красивый голос, и вообще он был, несомненно, красивый мужчина,

безукоризненно одетый и с безукоризненными манерами, довольно рослый, но

столь хрупкого, деликатного сложения, что казалось -- подуй ветер посильнее,

и он поднимет его на воздух словно былинку. Впрочем, держался мосье де

Меркер весьма уверенно, что странно противоречило его почти

болезненно-изнеженному виду.

Он, по-видимому, был удивлен, не обнаружив мадемуазель Люсьен в

кабинете ее отца. Мосье де Меркер хотел, по его словам, умолять ее спеть ему

еще раз те провансальские песенки, которыми она услаждала его слух накануне

вечером. И он жестом указал на стоявшие в углу клавикорды. Мадлен

отправилась разыскивать сестру. Мистер Питт встал и откланялся. В его

теперешнем состоянии духа у него едва ли хватило бы терпения слушать, как

мадемуазель Люсьен будет петь провансальские песенки для господина де

Меркера.

И Питт отправился излить душу капитану Бладу, которого он нашел в его

просторной каюте на флагманском корабле "Арабелла".

Питер Блад отложил в сторону порядком потрепанный томик Горация, дабы

выслушать горестную жалобу своего молодого шкипера и друга. Полулежа на

подушках, брошенных на крышку ларя под кормовым окном, капитан Блад был

исполнен сочувствия и безжалостно суров.

-- Д'Ожерон, безусловно, прав, -- заявил он. -- Твой образ жизни,

Джереми, не дает тебе права обзаводиться семьей. И это еще не единственная

причина, почему ты должен выкинуть такую вздорную идею из головы, -- добавил

он. -- Другая причина в самой Люсьен: это очаровательное, соблазнительное

дитя, но слишком легкомысленное и ветреное, чтобы обеспечить душевный покой

супругу, который не всегда будет находиться возле нее и, следовательно, не

сможет ни оградить ее от опасности, ни остеречь. Этот малый, Тондер, что ни

день таскается в дом губернатора. А тебе, Джереми, не приходило в голову

поинтересоваться, что его туда влечет? А этот субтильный хлыщ, этот

французик де Меркер, почему он до сих пор торчит на Тортуге? И, поверь мне,

есть еще и другие, которые, как и ты, получают восхитительную усладу в

обществе этой молодой особы, всегда готовой с охотой выслушивать любовные

признания.

-- Чтоб отсох твой гнусный язык! -- загремел влюбленный Питт, весь кипя

от праведного гнева. -- По какому праву позволяешь ты себе говорить подобные

вещи?

-- По праву здравого смысла и не затуманенного любовью зрения. Не ты

первый поцеловал нежные губки мадемуазель Люсьен и не ты последний будешь их

целовать, даже если женишься на ней. Будь благодарен судьбе, что ее папаша

не на тебе остановил свой выбор. Хорошенькие девчонки, вроде этой Люсьен

Д'Ожерон, существуют только для того, чтобы приносить беды и тревоги в мир.

Джереми не пожелал больше слушать подобные богохульства. Он сказал, что

только такой человек, как Блад -- без веры, без идеалов, -- может столь

низко думать о самом нежном, самом чистом, самом святом создании на земле. И

он выбежал из каюты, оставив капитана Блада в обществе его любимого Горация.

И все же слова Блада заронили крупицу ядовитого сомнения в сердце

влюбленного. Ревность, получившая основательное подтверждение своих

подозрений, может убить любовь наповал, но ревность, питаемая одними

сомнениями, лишь жарче разжигает пламя любви. И ранним утром мистер Питт,

весь горя в любовной лихорадке, презрел полученный от господина д'Ожерона

отказ и отправился в белый губернаторский дом на холме. На сей раз он явился

туда ранее обычного и нашел владычицу своего сердца прогуливающейся в саду.

Она гуляла в обществе капитана Тендера -- человека, пользующегося весьма

дурной славой. Говорили, что он был когда-то первым фехтовальщиком в Париже

и, убив кого-то на дуэли, бежал за океан, спасаясь от мести семьи погибшего.

Он был невысок ростом, жилист, а его стальная мускулатура производила

обманчивое впечатление сухощавости. Одевался он с несколько кричащей

элегантностью и двигался удивительно проворно и легко. Внешность его можно

было бы назвать банальной, если бы не маленькие, черные, круглые, как

бусины, глазки, взгляд которых был необычайно пронзителен. В настоящий

момент взгляд этот довольно нагло пронзал Джереми Питта, как бы предлагая

ему убраться туда, откуда он пришел. Правая рука капитана обвивала талию

мадемуазель Люсьен. При появлении мистера Питта рука продолжала оставаться в

том же положении, пока сама мадемуазель в некотором замешательстве не

высвободилась из этих полуобъятий.

-- А, это мосье Джереми! -- воскликнула она и добавила (ни с того ни с

сего, как показалось мистеру Питту): -- Я вас не ждала!

Джереми почти машинально поднес к губам протянутую ему руку, бормоча

приветствие на своем плоховатом французском языке. Последовал обмен

несколькими банальными фразами, затем наступила неловкая пауза, и Тондер

сказал, насупив брови:

-- Если дама говорит мне, что она меня не ждала, я делаю отсюда вывод,

что мое появление для нее нежелательно.

-- Охотно верю, что вам не раз приходилось делать подобный вывод.

Капитан Тондер улыбнулся. Завзятые дуэлянты, как известно, отличаются

завидным самообладанием.

-- Но не выслушивать дерзости. Не всегда благоразумно позволять себе

говорить дерзости. Порой за это приходится довольно чувствительно

расплачиваться...

Тут вмешалась Люсьен. Взгляд у нее был испуганный, голос дрожал:

-- Что это такое? О чем вы говорите? Вы не правы, мосье Тондер. С чего

вы взяли, что появление мосье Джереми для меня нежелательно? Мосье Джереми

-- мой друг, а появление друга всегда желательно.

-- Возможно, для вас, мадемуазель. Но для других ваших друзей оно может

быть крайне нежелательным.

-- И опять вы не правы. -- Теперь она говорила ледяным тоном. -- Я не

могу считать своим другом того, кому кажется нежелательным появление моих

друзей.

Капитан закусил губу, и это дало маленькое удовлетворение Джереми,

которого обдало жаром, когда он увидел руку капитана на талии девушки, чьи

губы он целовал еще вчера. Беспощадные слова капитана Блада невольно всплыли

в его памяти в этот миг.

Появление д'Ожерона и де Меркера положило конец этой маленькой стычке.

Оба эти господина слегка запыхались -- казалось, они спешили сюда со всех

ног, но, увидав, кто находится в саду, облегченно сбавили шаг. Д'Ожерон,

по-видимому, предполагал застать несколько иное общество и был приятно

удивлен, словно безопасность Люсьен обеспечивалась главным образом

количеством ее поклонников. Появление новых лиц разрядило атмосферу, но

капитан Тондер, как видно, не стремился к миролюбивому общению и удалился.

Прощаясь с Джереми, он произнес многозначительно, с недоброй улыбкой:

-- Я буду с нетерпением ожидать случая, мосье, возобновить наш с вами

занимательный спор.

Вскоре и Джереми хотел откланяться, но Д'Ожерон задержал его:

-- Повремените еще минуту, мосье Питт.

Ласково взяв молодого человека под руку, он увлек его в сторону от де

Меркера и Люсьен. Они прошли до конца аллеи и углубились под своды

апельсиновых деревьев, привезенных сюда из Европы. Здесь было тенисто и

прохладно, спелые плоды поблескивали, словно фонарики, в темно-зеленой

листве.

-- Мне не понравились слова капитана Тондера, сказанные вам на

прощанье, мосье Питт, и его улыбка тоже. Это очень опасный человек. Будьте

осторожны, берегитесь его.

Джереми Питт вспыхнул:

-- Уж не думаете ли вы, что я его боюсь?

-- Я думаю, что вы поступили бы благоразумно, стараясь держаться от

него подальше. Повторяю, он очень опасный человек. Это негодяй! И он

навещает нас слишком часто.

-- Зачем же вы ему позволяете, будучи о нем такого мнения?

Д'Ожерон скорчил гримасу.

-- Будучи о нем такого мнения, как могу я ему воспрепятствовать?

-- Вы боитесь его?

-- Признаться, да. Но не за себя я боюсь, мосье Питт. За Люсьен. Он

пытается ухаживать за ней.

Голос Джереми задрожал от гнева:

-- И вы не можете закрыть для него дверь вашего дома?

-- Могу, конечно. -- Д'Ожерон криво усмехнулся. -- Я проделал нечто

подобное однажды с Левасером. Вам известна эта история?

-- Да, но... но... -- Джереми запнулся, испытывая некоторое

замешательство, однако все же преодолел его. -- Мадемуазель Мадлен была

обманута, она позволила Левасеру увлечь себя... Вы же не допускаете, чтобы

мадемуазель Люсьен...

-- А почему я не могу этого допустить? Известного обаяния он не лишен,

этот каналья Тондер, и у него даже есть некоторые преимущества перед

Левасером. Он вращался в хорошем обществе и умеет себя держать, когда ему

это нужно. Наглому, предприимчивому авантюристу ничего не стоит соблазнить

такое неопытное дитя, как Люсьен.

У Джереми упало сердце. Он сказал, совершенно расстроенный:

-- Но что дает такая проволочка? Ведь рано или поздно вам все равно

придется отказать ему. И тогда... что будет тогда?

-- Я сам задаю себе этот вопрос, -- мрачно сказал Д'Ожерон. -- Но

всегда лучше отсрочить беду. Глядишь, какой-нибудь случай и помешает ей

нагрянуть. -- Внезапно он заговорил другим тоном: -- Однако я прошу у вас

прощения, мой дорогой мосье Питт. Наша беседа слишком отклонилась в сторону.

Отцовская тревога! Я просто хотел предостеречь вас и очень надеюсь, что вы

прислушаетесь к моим словам.

Мосье Питту все было ясно. Д'Ожерон, видимо, считал, что Тондер

почувствовал в Джереми своего соперника, а такие люди, как он, не

останавливаются ни перед чем, когда им нужно убрать кого-нибудь со своего

пути.

-- Очень вам признателен, мосье Д'Ожерон. Я могу постоять за себя.

-- Надеюсь. От всего сердца надеюсь, что это так.

На том их беседа закончилась, и они расстались.

Джереми вернулся на "Арабеллу" и после обеда, прогуливаясь вместе с

капитаном Бладом по палубе, поведал ему о том, что произошло утром в саду

губернатора.

Блад выслушал его с задумчивым видом.

-- У него было достаточно оснований предостеречь тебя. Странно только,

почему он дал себе труд этим заниматься. Я повидаюсь с ним, да, да,

непременно. Возможно, моя помощь будет ему небесполезна, хотя мне пока еще

не ясно, в чем она может проявиться. А ты, Джереми, будь благоразумен и

посиди лучше на корабле. Можешь, черт побери, не сомневаться, что Тондер

будет искать встречи с тобой.

-- А я, что ж, должен ее избегать? -- презрительно фыркнул Джереми.

-- Да, если ты не дурак.

-- Иначе говоря -- если я трус.

-- А не кажется ли тебе, что живой трус лучше мертвого дурака, каковым

ты неизбежно окажешься, если позволишь Тендеру сводить с тобой счеты? Не

забывай, что этот человек -- первоклассный фехтовальщик, ну, а ты... --

Капитан Блад присвистнул. -- Это пахнет самым обыкновенным убийством. А

какая доблесть в том, что тебя заколют, как барана?

Питт в глубине души чувствовал, что капитан прав, но признаться в этом

было бы слишком унизительно. Поэтому он пренебрег советом Блада, на другой

же день сошел на берег и отправился вместе с Хагторпом и Волверстоном в

таверну "У французского короля", где его и обнаружил Тондер.

Время приближалось к полудню, и в большом зале таверны было

полным-полно пиратов, матросов с французского фрегата, искателей жемчуга, а

также всевозможных жуликов и бродяг обоего пола, которые, подобно хищным

акулам, всегда вьются вокруг моряков, а пуще всего -- вокруг пиратов, зная

их привычку сорить деньгами. В плохо освещенном зале воздух был удушлив от

едкого табачного дыма, винного перегара, испарений человеческих тел.

Тондер вошел небрежной, ленивой походкой; левая рука его покоилась на

эфесе шпаги. Отвечая на поклоны, он протискался сквозь толпу и остановился

перед сидевшим за столиком Джереми.

-- Вы позволите? -- спросил он и, не дожидаясь ответа, пододвинул себе

табурет и сел. -- Какая удача, что мы можем так скоро возобновить наш

маленький спор, который был вчера, к сожалению, прерван.

Джереми сразу понял, куда он клонит, и поглядел на него в некотором

замешательстве. Его товарищи, не знавшие, о чем идет речь, тоже уставились

на француза.

-- Мы, мне помнится, обсуждали вопрос о том, что появление некоторых

лиц порой бывает нежелательным и что у вас не хватает сообразительности

понять, в какой мере это относится к вам.

Джереми наклонился вперед.

-- Не важно, что мы обсуждали. Вы пришли сюда, как я понимаю, чтобы

затеять со мной ссору?

-- Я? -- Капитан Тондер поднял брови, потом нахмурился. -- С чего вы

это взяли? Вы мне не мешаете. Вы просто не в состоянии ничем мне помешать.

Если б вы оказались на моем пути, я бы раздавил вас, как блоху. -- И он

презрительно и нагло рассмеялся прямо в лицо Джереми, чем сразу и достиг

своей цели -- этот смех задел Джереми за живое.

-- Смотрите не ошибитесь, принимая меня за блоху.

-- Ах, вот как? -- Тондер встал. -- В таком случае поостерегитесь

докучать мне снова или, предупреждаю, я раздавлю вас одним щелчком! -- Он

говорил намеренно громко, чтобы все могли его слышать. Его резкий голос

привлек к себе внимание, и шум в зале затих.

Тондер презрительно повернулся к Джереми спиной, но застыл на месте,

услыхав:

-- Нет, постой, грязный пес!

Капитан Тондер обернулся. Его брови поползли вверх. Злобный оскал

приподнял кончики тоненьких усиков. А дородный силач Волверстон, все еще не

понимая, что происходит, инстинктивно старался удержать Джереми, который

тоже вскочил с табурета.

-- Пес? Так, так! -- с расстановкой проговорил Тондер. -- Пес, сказали

вы? Вполне уместное сочетание -- пес и блоха. Но тем не менее пес -- это мне

не нравится. Не будете ли вы столь любезны взять пса обратно? И притом

немедленно! Я не отличаюсь терпеливостью, мосье Питт.

-- Разумеется, я возьму его обратно, -- сказал Джереми. -- Зачем

обижать животное.

-- Под животным вы подразумеваете меня?

-- Я подразумеваю пса. Надо было бы сказать не пес, а...

-- Крыса, -- резко произнес чей-то голос за спиной Тендера, заставив

его обернуться.

На пороге, небрежно опираясь на свою черную трость, высокий,

элегантный, в черном, расшитом серебром костюме стоял капитан Блад. Его

горбоносое, обожженное солнцем и ветром лицо было обращено к капитану

Тендеру, холодные синие глаза смотрели на него в упор. Он неторопливо

направился к французу.

-- Крыса, на мой взгляд, как-то лучше определяет вашу сущность, капитан

Тондер, -- непринужденно и бесстрастно проговорил он и остановился, ожидая,

что скажет тот.

Раздался дружный взрыв хохота. Когда он смолк, прозвучал ответ Тендера:

-- Понимаю, понимаю. Крошка шкипер находится под надежной защитой.

Папаша Блад встревает не в свое дело, дабы спасти этого трусишку.

-- Само собой разумеется, я должен взять его под защиту. Разве я могу

допустить, чтобы какой-то наглец бретер заколол моего шкипера? Конечно, я

должен вмешаться. И вы могли это предвидеть, капитан Тондер. Вы не только

презренный негодяй, но и жалкий трус -- вот почему я сравнил вас с крысой.

Вы рассчитываете на свое уменье владеть шпагой, но решаетесь пускать ее в

ход только против тех, кого считаете не слишком искушенными в этом ремесле.

Так поступают лишь трусы. Ну, и, разумеется, убийцы. Ведь, насколько мне

известно, убийцей заклеймили вас во Франции.

-- Это ложь! -- сказал Тондер, побелев как полотно.

Капитан Блад, обернувший оружие Тендера против него самого, намеренно

стараясь разжечь его ярость, невозмутимо возразил:

-- А вы попробуйте доказать мне это на деле, и я возьму свои слова

обратно, прежде чем проколю вас шпагой... или после того. По крайней мере вы

получите возможность закончить с честью бесчестно прожитую жизнь. Здесь есть

еще одна комната, довольно просторная и пустая, мы можем...

Но Тондер, злобно усмехнувшись, перебил его:

-- Ну нет, со мной эти штучки не пройдут. У меня разговор не с вами, а

с мистером Питтом.

-- Это подождет. Сначала решим наш спор.

Тондер взял себя в руки. Он побледнел еще сильнее и тяжело дышал.

-- Послушайте, капитан Блад. Ваш шкипер нанес мне оскорбление: он

назвал меня грязным псом в присутствии всех этих людей. Вы намеренно

стараетесь ввязаться в ссору, которая не имеет никакого отношения к вам. Так

не по правилам, и я призываю всех в свидетели.

Это был ловкий ход, и он оправдал себя. Присутствующие оказались на

стороне Тендера. Матросы из команды капитана Блада угрюмо молчали, а

остальные закричали, что француз прав. Даже Хагторп и Волверстон и те могли

только молча пожать плечами, а Джереми сам окончательно погубил дело,

поддержав своего противника:

-- Капитан Тондер прав, Питер. Наши с ним дела тебя не касаются.

-- Вы слышите? -- закричал Тондер.

-- Нет, касаются. Мало ли что он говорит. Вы замыслили убийство,

негодяй, и я этого не допущу. -- Капитан Блад, отбросив свою трость, положил

руку на эфес шпаги.

Но дюжина крепких рук тотчас схватила его, со всех сторон раздались

гневные крики протеста, и, лишенный поддержки своих товарищей, он вынужден

был уступить. Ведь даже верный Волверстон, неизменный его сторонник, шептал

ему в ухо:

-- Остановись, Питер! Во имя бога! Ты же всех взбунтуешь против нас

из-за такой безделицы. Ты опоздал. Парень сам виноват -- зачем лез на рожон?

-- А вы что здесь делали? Почему вы его не удержали? Ну вот, глядите!

Он пошел драться, идиот безмозглый!

Джереми уже направлялся в соседнюю комнату: он был похож на ягненка,

покорно шагающего на бойню и даже ведущего за собой своего мясника. Хагторп

шел рядом с ним, Тондер -- сзади, остальные замыкали шествие.

Капитан Блад, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься на Тендера,

присоединился вместе с Волверстоном к толпе зевак.

В просторной полупустой комнате столы и табуреты быстро сдвинули к

стене. Помещение это представляло собой, в сущности, пристройку -- нечто

среднее между навесом и сараем, с земляным полом и длинным отверстием в

одной из стен, которая не доходила до потолка фута на три. В эту щель лились

жаркие лучи послеполуденного солнца.

Противники, обнаженные по пояс, со шпагой в руке, стали друг против

друга: Джереми -- высокий, статный, мускулистый, Тондер -- худощавый,

жилистый, проворный и гибкий, как кошка. Хозяин таверны и все его помощники

присоединились к толпе зрителей, расположившихся вдоль стен.

Несколько молоденьких девчонок, самых отчаянных, тоже пришли поглядеть

на поединок, но большинство женщин остались в общем зале.

Капитан Блад и Волверстон остановились в глубине комнаты возле стола,

на который были свалены различные предметы с других столов: кружки, кувшины,

бурдюк с вином и пара медных подсвечников с круглыми, похожими на блюдца

подставками. Пока дуэлянты готовились к схватке, Питер Блад, побледневший,

несмотря на свой загар, рассеянно перебирал в руках валявшиеся на столе

предметы, и в глазах его вспыхивал зловещий огонек, словно ему хотелось

запустить одним из этих предметов кому-то в голову.

Секундантом Джереми вызвался быть Хагторп. Секундантом Тендера оказался

Вентадур, лейтенант с "Рейн Марго". Противников поставили в противоположных

концах комнаты, боком к солнцу, и Джереми, занимая позицию, поймал взгляд

Блада. Он улыбнулся своему капитану, а Блад, лицо которого было

сосредоточенно и хмуро, сделал ему знак глазами. На секунду во взгляде

Джереми отразилось недоумение, затем блеснула догадка.

Вентадур скомандовал:

-- Начинайте, господа!

Со звоном скрестились шпаги, и почти в то же мгновение, повинуясь

полученному от своего капитана сигналу, Джереми прыгнул в сторону и атаковал

Тендера с левого бока. Это заставило Тендера повернуться лицом к нему и к

солнцу и дало Джереми некоторое преимущество перед противником, а именно

этого и добивался Блад. Джереми изо всех сил старался удержать Тендера в

этой позиции, но тот был слишком искусным для него противником. Опытный

фехтовальщик, он умело отражал все удары, а затем, сделав ответный выпад,

воспользовался моментом, чтобы, в свою очередь, отскочить в сторону и

вынудить противника поменяться с ним местами. Теперь каждый из них занимал

ту позицию, в которой находился его противник в начале схватки.

Блад скрипнул зубами, увидав, что Джереми потерял свое единственное

преимущество перед этим бретером, твердо намеренным его убить. Однако,

против ожидания, поединок затягивался. Потому ли, что на стороне Джереми

была сила, молодость, высокий рост? Или рука опытного дуэлянта стала менее

искусной, так как давно не держала шпаги? Но ни то, ни другое не давало

достаточного объяснения происходящему. Тондер атаковал, его шпага описывала

сверкающие круги перед самой грудью противника, мгновенно нащупывая слабые

стороны в его неуклюжей защите: он давно уже мог прикончить Джереми... и не

делал этого. Забавлялся ли он, играя с ним, как кошка с мышью, или, быть

может, побаиваясь капитана Блада и возможных последствий столь откровенного

убийства его шкипера у всех на глазах, намеревался не убивать, а лишь

искалечить его?

Зрители, наблюдавшие поединок, недоумевали. Их недоумение усилилось,

когда Тондер, еще раз отскочив в сторону, оказался спиной к солнцу и вынудил

своего беспомощного противника занять то невыгодное положение, в котором сам

Тондер находился в начале поединка. Такой прием со стороны Тондера

производил впечатление утонченной жестокости.

Капитан Блад, к которому Тондер повернулся теперь лицом, взял со стола

один из медных подсвечников. Никто не смотрел на Блада; все глаза были

прикованы к дуэлянтам. Блад же, казалось, утратил всякий интерес к поединку.

Его внимание было целиком поглощено подсвечником. Он поднял его и,

разглядывая углубление для свечи, привел блюдцеобразное основание

подсвечника в вертикальное положение. И в ту же секунду рука Тендера

внезапно дрогнула, и шпага его, промедлив какой-то миг, не сумела отразить

неловкий выпад Джереми, продолжавшего механически обороняться. Не встретив

сопротивления, шпага Джереми вонзилась в грудь Тендера.

Пораженные зрители еще не успели прийти в себя от столь неожиданного

завершения поединка, а капитан Блад уже опустился на одно колено возле

распростертого на земляном полу тела. Теперь он был хирург, все остальное

отступило на задний план. Он велел принести воды и чистых полотняных тряпок.

Джереми, пораженный больше всех, стоял возле и отупело глядел на сраженного

противника.

Когда Блад начал обследовать рану, Тондер, на мгновение лишившийся

сознания, пришел в себя. Глаза его открылись, и взгляд остановился на

склоненном над ним лице капитана Блада.

-- Убийца! -- пробормотал он сквозь стиснутые зубы, и голова его

бессильно свесилась на грудь.

-- Совсем напротив, -- сказал капитан Блад и с помощью Вентадура,

поддерживавшего безжизненное тело, принялся ловко бинтовать рану. -- Я ваш

спаситель. Он не умрет, -- добавил он, обращаясь к окружающим, -- хоть его и

проткнули насквозь. Через месяц он будет хорохориться и бесчинствовать

снова. Но дня два-три ему следует полежать, и за ним нужно поухаживать.

Поднявшись на борт "Арабеллы", Джереми был как в тумане. Все

происшедшее стояло перед его глазами, словно видения какого-то странного

сна. Ведь он уже смотрел в лицо смерти, и все же он жив. Вечером за ужином в

капитанской каюте Джереми позволил себе пофилософствовать на эту тему.

-- Вот доказательство того, -- сказал он, -- что никогда не надо падать

духом и признавать себя побежденным в схватке. Меня сегодня совершенно

запросто могли бы отправить на тот свет. А почему? Исключительно потому, что

я был не уверен в себе -- заранее решил, что Тондер лучше меня владеет

шпагой.

-- Быть может, это все же так, -- проронил капитан Блад.

-- Почему же тогда мне запросто удалось продырявить его?

-- В самом деле, Питер, как могло такое случиться? -- Этот вопрос,

волновавший всех присутствовавших, задал Волверстон.

Ответил Хагторп:

-- А просто дело в том, что этот мерзавец бахвалился всюду и везде, что

он, дескать, непобедим. Вот все ему и поверили. Так частенько создается

вокруг человека пустая слава.

На том обсуждение поединка и закончилось.

Наутро капитан Блад заметил, что не мешало бы нанести визит д'Ожерону и

сообщить о происшедшем. Его, как губернатора Тортуги, следует поставить в

известность о поединке: по закону дуэлянты должны дать ему свои объяснения,

хотя, по существу, этого, может быть, и не требуется, так как он лично

знаком с обоими. Джереми же всегда, под любым предлогом стремившийся в дом

губернатора, в это утро стремился туда особенно сильно, чувствуя, что победа

на поединке придает ему в какой-то мере ореол героя.

Когда они в шлюпке приближались к берегу, капитан Блад отметил, что

французский фрегат "Сийнь" уже не стоит у причала, а Джереми рассеянно

отвечал, что, верно, Меркер покинул наконец Тортугу.

Губернатор встретил их чрезвычайно сердечно. Он уже слышал, что

произошло в таверне "У французского короля". Они могут не затруднять себя

объяснениями. Никакого официального расследования предпринято не будет. Ему

прекрасно известны мотивы этой дуэли.

-- Если бы исход поединка был иным, -- откровенно признался губернатор,

-- я бы, конечно, действовал иначе. Прекрасно зная, кто зачинщик ссоры, --

не я ли предостерегал вас, мосье Питт? -- я вынужден был бы принять меры

против Тендера и, быть может, просить вашего содействия, капитан Блад. В

колонии тоже должен поддерживаться какой-то порядок. Но все произошло как

нельзя более удачно. Я счастлив и бесконечно благодарен вам, мосье Питт.

Такие речи показались Питту хорошим предзнаменованием, и он попросил

разрешения засвидетельствовать свое почтение мадемуазель Люсьен.

Д'Ожерон поглядел на него в крайнем изумлении.

-- Люсьен? Но Люсьен здесь уже нет. Сегодня утром она отплыла на

французском фрегате во Францию вместе со своим супругом.

-- Отплыла... с супругом?.. -- как эхо, повторил Джереми, чувствуя, что

у него закружилась голова и засосало под ложечкой.

-- Да, с мосье де Меркером. Разве я не говорил вам, что она помолвлена?

Отец Бенуа обвенчал их сегодня на заре. Вот почему я так счастлив и так

благодарен вам, мосье Питт. Пока капитан Тондер преследовал ее как тень, я

не решался дать согласие на брак. Памятуя о том, что проделал однажды

Левасер, я боялся отпустить от себя Люсьен. Тондер, без сомнения, последовал

бы за ней, как когда-то Левасер, и в открытом море мог бы отважиться на то,

чего он не решался позволить себе здесь, на Тортуге.

-- И поэтому, -- сказал капитан Блад ледяным тоном, -- вы стравили этих

двух, чтобы, пока они тут дрались, третий мог улизнуть с добычей. Это, мосье

д'Ожерон, ловкий, но не слишком дружественный поступок.

-- Вы разгневались на меня, капитан! -- Д'Ожерон был искренне

расстроен. -- Но я ведь должен был в первую очередь позаботиться о своей

дочери! И притом я же ни секунды не сомневался в исходе поединка. Наш

дорогой мосье Питт не мог не победить этого негодяя Тендера.

-- Наш дорогой мосье Питт, -- сухо сказал Блад, -- руководимый любовью

к вашей дочери, очень легко мог лишиться жизни, убирая с пути препятствия,

мешающие осуществлению желательного для вас союза. Ты видишь, Джереми, --

продолжал он, беря под руку своего молодого шкипера, который стоял, повесив

голову, бледный как мел, -- какие западни уготованы тому, кто любит

безрассудно и теряет голову. Пойдем, дружок. Разрешите нам откланяться,

мосье д'Ожерон.

Он чуть ли не силой увлек молодого человека за собой. Однако капитан

Блад был зол, очень зол и, остановившись в дверях, повернулся к губернатору

с улыбкой, не предвещавшей добра.

-- А вы не подумали о том, что я ради мосье Питта могу проделать как

раз то самое, что мог бы проделать Тондер и чего вы так боитесь? Вы не

подумали о том, что я могу погнаться за фрегатом и похитить вашу дочь для

моего шкипера?

-- Великий боже! -- воскликнул д'Ожерон, мгновенно приходя в ужас при

одной мысли о возможности такого возмездия. -- Нет, вы никогда этого не

сделаете!

-- Вы правы, не сделаю. Но известно ли вам, почему?

-- Потому, что я доверился вам. И потому, что вы -- человек чести.

-- Человек чести! -- Капитан Блад присвистнул. -- Я -- пират. Нет, не

поэтому, а только потому, что ваша дочь недостойна быть женой мистера Питта,

о чем я ему все время толковал и что он теперь сам, я надеюсь, понимает.

Это была единственная месть, которую позволил себе Питер Блад.

Рассчитавшись таким образом с губернатором д'Ожероном за его коварный

поступок, он покинул его дом, уведя с собой убитого горем Джереми.

Они уже приближались к молу, когда немое отчаяние юноши внезапно

уступило место бешеному гневу, Его одурачили, обвели вокруг пальца и даже

жизнь его поставили на карту ради своих подлых целей! Ну, он им еще покажет!

-- Попадись он мне только, этот де Меркер! -- бушевал Джереми.

-- Да, воображаю, каких ты тогда натворишь дел! -- насмешливо произнес

капитан Блад.

-- Я его проучу, как проучил этого пса Тендера.

Тут капитан Блад остановился и дал себе посмеяться вволю:

-- Да ты сразу стал записным дуэлянтом, Джереми! Прямо грозой всех

шелковых камзолов! Ах, пожалуй, мне пора отрезвить тебя, мой дорогой Тибальд

[81], пока ты со своим бахвальством не влип сноха в какую-нибудь скверную

историю.

Хмурая морщина прорезала высокий чистый лоб юноши.

-- Что это значит -- отрезвить меня? -- сурово опросил он. -- Уложил я

вчера этого француза или не уложил?

-- Нет, не уложил! -- снова от души расхохотавшись, отвечал Блад.

-- Как так? Я его не уложил? -- Джереми подбоченился. -- Кто же его

тогда уложил, хотелось бы мне знать? Кто? Может быть, ты скажешь мне?

-- Скажу. Я его уложил, -- сказал капитан Блад я снова стал серьезен.

-- Я его уложил медным подсвечником. Я ослепил его, пустив ему солнце в

глаза, пока ты там ковырялся со своей шпагой... -- И, заметив, как побледнел

Джереми, он поспешил напомнить: -- Иначе он убил бы тебя. -- Кривая усмешка

пробежала по его гордым губам, в светлых глазах блеснуло что-то неуловимое,

и с горькой иронией он произнес: -- Я же капитан Блад.