июля 2425 г

Хроники Горца

Формы предательства.

Рэндалл Н.Биллс

Поблизости от Дома Предков,

Капелла-Сити, Капелла,

Конфедерация Капеллы,

июля 2425 г.

Морозный зимний воздух впился когтями инея в его кожу. С резким наступлением ночи в северных широтах Капеллы, и таким же погружением в холод, когти превращаются в остроконечные клыки хищника и кромсают кожу c вечной потребностью холода уничтожить тепло.

Коллин сгорбился в своей синтетической куртке, его впалые блестящие глаза пронизывают ночь, словно мощный радар, пытающийся захватить цель, в то время как его правая рука гладит рукоять из красного дерева, ожидая. Тень от лестничной площадки малого офисного комплекса делала его невидимым – казалось, темнота пыталась скрыть саму себя.

Стадо граждан с испуганными животными глазами двигались в хореографической панике: ступая медленно, со страхом холода, глубоко вздыхая, достигнув входных дверей склада. Когда толпа преодолела два склада, вернувшись назад в теплое место, уклонивщись от холода и порождений ночи, гримасы и дрожь уступили место искреннему смеху.

Коллин оставил их.

Пожилая пара, огибающая улицу слева от него, приковала взгляд его глаз. Их счастливая болтовня, чуждая быстрым шагам и несчастным голосам молодой толпы, раздалась в его ушах; пальцы его правой руки продолжали поглаживать поверхность хорошо смазанного дерева, обретая уверенность. Маленькая собачка семенила в их ногах, даже несмотря на свою лысость, она не чувствовала холод. Коллин считал таких собак мерзкими – если ты хочешь собаку, возьми настоящего пса, а не грызуна – гордая поступь животного, высокая голова, дерзость перед ночью и тем, что она несет…да, это заслуживает одобрения, грызун ты или нет!

Возможно у нее есть своя внутренняя теплота души – что-то, что ведет ее сквозь холод ночи, как и меня.

Как только они приблизились, их слова выдохнули вместе с облаком белого пара.

“Но дорогой, Канцлер должен лучше знать,” - сказала пожилая женщина, ее голос слегка дрожал, но все же был тверд в своих убеждениях.

Старый джентльмен, закутанный в свое длинное пальто и устаревшую десятилетия назад шляпу, повернул красные, словно у херувима, щеки к жене. “Милая, не начинай опять”. Продолжая оставаться на некотором расстоянии от них, Коллин все же заметил перемену в глазах мужчины, несмотря на его раздраженный голос.

Мужчина нервничал.

“Не обольщай меня. То, что он Канцлер, вовсе не означает, что он безошибочен. Мы только что закончили Римские Войны и теперь он оскорбляет Дом Марика. Как один человек может делать столько ошибок? Или он хочет разрушить Конфедерацию?”

“Шшшш…” прошептал муж, взмахнув успокаивающе руками, оказавшись неподалеку от Коллина, голова повернулась в сторону быстро идущей группы молодежи.

Да, очень нервный. По крайней мере, должен быть. Какое неуважение к Верховному канцлеру!? Хоть губы Коллина не двигались, улыбка мелькнула в его опасных глазах.

Внезапно осознав о присутствии Коллина, собака начала громко лаять. Пожилая пара отвлеклась от беседы, взглянула вниз на собаку, а затем в направлении Коллина. Присловнишись к затененному дверному проему, он долгое время оставался неразличимым для них. Коллин переместился немного (поторопив их) и они оба подскочили.

Вы оба знаете. Маскировка не одобряет подобные мятежные разговоры и считает что они не должны оставаться безнаказанными.

Коллин посмотрел вниз на собаку, жесткие глаза встретились с взволнованным и сердитым взглядом собаки. Тяфканье исчезло напрочь; псина прижала голову, просунула хвост между ног и, украдкой прошмыгнув, спряталась за парой.

Даже собаки знали, когда отвести свой взгляд.

Коллин вновь поднял глаза на пару, смотрящую, как если бы увидели призрака. Они смотрели так, словно видение материализовалось от их вероломных слов, сплетенных в жизнь их запыхавшимся дыханием в холодном ночном воздухе.

Женщина отошла первой и официально кивнула головой. “Я прошу прощения, молодой человек. Мы не видели вас здесь.” Она ждала, как бы надеясь на ответ и нервно взглянула на своего никак не отреагировавшего мужа.

“Ну,” - мужчина наконец то подал звук. “Я…”, - начал он, взглянув на жену и повернувшись обратно, потянул за собачий ошейник. “Доброй ночи, сэр”.

Они оба удалились, тайком вытянув головы, следя, если он последует за ними, они подсознательно подражали той молодой толпе, спеша найти какое-нибудь укрытие от порождений ночи.

Но спасения не было. Как всегда.

Коллин отбросил эти мысли, как сигаретный окурок, переместил рукоять в просторных карманах парки (все еще не привыкший к гражданской одежде), ухватив крепче вес в своей правой руке, и продолжил осматривать улицу. Он сомневался, что кто-либо заметит перемену, но если они все испортят, у него найдется парочка недобрых слов, чтобы обменяться с ними позже.

А тем временем, пока время уходило и зверский холод выпускал свои сильные когти в город, а люди быстро бегали и искали убежище от холода, он размышлял о вероятной беседе с парой. Такие же разговоры, он знал, звучат на сотнях похожих улиц, на сотнях таких же миров, среди тысячи других. Хотя Коллин никогда не сомневался, несколько слов, оброненных пожилой парой повысили температуру внутри его, поколебали его решимость.

Не все мы стадо. Не все мы забыли наше величие и то, что было сделано нами.

Тихий свист проник сквозь его грезы, нестройная песенка брошенная с беззаботных губ.

Глаза Коллина скользнули в сторону источника звука. Человек средних лет без головного убора (как легкомысленно, он простудится), знатный, темно-зеленое пальто едва не задевает землю, словно королевская мантия. Оживленная походка, голова высока, легко ступает. Как и на Коллина, мороз не производил на него ни какого эффекта.

Как собака.

Коллин улыбнулся этому. Он полностью ожидал, что мужчина, как собака, отведет свои глаза и прижмет хвост чтобы защитить свой пах до того как все закончится. Тем не менее, когда мужчина подошел, легкий кивок уважения быстро сменился на угрюмую, брошенную в сторону Коллина смесь отвращения, глубокой трещиной разрастающейся и углубляющейся внутри него. Собака, в конце концов, этой гордостью ты навредишь только себе.

Ты, собака, подводишь нас всех. Уничтожаешь нас всех.

Мужчина просто прошел мимо.

Коллин покачал головой от такой заносчивости. Даже не скрывает намерений. Коллин знал что мужчина будет по крайней мере в одиночку, в непосредственной близости от него следовать на пути к Дому Предков, и так каждую ночь четверга как часовой механизм. Как он прожил так долго, Коллин понять не мог. Предсказуемость, в конце концов, означала смерть. Не имело значения, были ли вы в Мехе или шли по улице вашего города, вашего мира.

Словно мысль, тень отделилась от стены, мрак покинул его, и Коллин шагнул от дверного проема, подстраивая поступь под звуки шагов своей цели и оставаясь по-прежнему незаметным. Он сократил дистанцию до четырех длинных шагов, вытаскивая «игольник». Рукоять из красного дерево мрачно замерцала в ночи, стоило ему навести ствол на голову жертвы.

Возможно чувствуя присутствие Коллина, мужчина повернул голову, увидев через плечо, как указательный палец Коллина скользит по предохранительной скобе и гладит ее.

Из всех эмоций, промелькнувших в глазах мужчины (удивление, шок, ужас), одна охарактеризовала его в последнем выражении жизни с неожиданной стороны. Способный читать людей так же легко как утреннюю газету, взгляд человека выражал возмущение. Как ты смеешь? Что я сделал тебе? Я могу истреблять миры.

Ты знаешь кто я?!

Оружие, хорошо смазанный любимый игольчатый пистолет KR-J, сработал так же хорошо как и предыдущие восемьсот тринадцать раз, когда Коллин использовал его. Уже готовый к выстрелу, заряженный обоймой из тонко-игольчатых полимеркомпозитных осколков, помещенной в рукояти, пистолет мягко кашлянул (словно обувь шаркнула по асфальту), взрывной волной сжатого газа извергая иглы. Ограниченные с одной стороны оружием, а с другой сантиметрами от левой щеки человека, они разрезали его кожу с легкостью столового ножа, разделывающего телятину. Твердые стальные иглы превратили плоть в мягкую массу, раскромсав ее, грубо разрезая и срывая всю левую сторону человеческого лица в теплые брызги крови, которые внезапно стали паром, вспыхнувшим в морозном воздухе – праздником тепла для замерзшего голода ночи.

Кожа и хрящи носа раздробились от стремительной атакой. Столь близкая от лица мужчины сила взрыва ударила вибрирующей массой игл прямиком в скулу, изрешетив ее как мгновенная лейкемия. Внутренняя кость раздробилась под действием массы и инерции.

Жизнь уже покинула его. Голова человека повернулась немного назад, бросая взгляд через плечо, его левый глаз прямиком смотрит в лобную долю. Летящие на полной скорости стрелы попали в глазницу, большинство игл превратили глаз в кашу и бурей ворвались в могз, разрывая и уничтожая внутри его синапсы сотнями смертоносными уколами.

Голова мужчины отдернулась назад и он упал на землю кучей мусора.

Уже убрав оружие в кобуру, Коллин схватил приготовленную канализационную решетку, которая лежала возле тела и открыл ее, игнорируя холод металла, обжигающий его пальцы.

“Конечно, я знаю, кто ты,” – прошептал он слова, понятные только им двоим. Еле слышно ненависть, копившаяся годами, потоки гнева и отчаяния подкрались к нему, чтоб обрушиться этой ночью на уже убитого правителя, который так злоупотреблял своей властью.

Коллин несколько раз яростно пнул тело, чтобы то свалилось в канализационный сток.

Он сделал паузу в один удар сердца, посмотрел, как тело исчезает в брызгах грязи и отбросах, затем опустил большую металлическую решетку на место. Коллин встал, глубоко вдыхая воздух, колющий холодом его легкие – острая боль, которая принесла покой и ясность. Несмотря на все старания замести следы, Коллин знал, что наряд прибудет за ним с минуты на минуту. Знал, что будут придуманы легенды о дюжине воинов, которые пробились сквозь вооруженную стражу, отважных защитников его жизни… знал, что эту версию событий сохранит история, если историки вообще вспомнят имя Коллина.

Но его это не заботило. Он убил эту собаку, а тело никогда не найдут. Его не похоронят рядом с теми, кто заслужил поклонения своего народа.

Он огляделся вокруг, не поддающиеся описанию чувства вынудили улыбнуться впервые за целое десятилетие: из тьмы один за другим появлялись вооруженные отряды, слышались крики «стой!» и «ложись!», сотрясая разреженный воздух. Небрежно он стал на колени и лег плашмя на канализационную решетку.

Он лишь надеялся, что горцам не придется расплачиваться за его действия. Но опять-таки, не все его действия были предательством, иногда необходимо, чтобы кто-то вмешался и навел порядок.

Он улыбнулся снова, когда тяжелое колено врезалось в его почки, и холодное дуло, проникнув сквозь волосы, уперлось в затылок, пока кто-то с силой заламывал его руки за спину, одевая наручники.

Смех закипел внутри него, пронзил ночную тишину, потонув в шагах бесчисленных войск.

На твоем надгробье будет только одна надпись: мы не скот, чтобы слепо идти за тобой.

Прощай, канцлер.