Георгий Яковлевич Седов

Втроем на полюс. — Библиотека «Известий», М., 1964.

2 февраля. С утра тихо, пасмурно, температура -13°. Ночью выпал глубокий снег, несмотря на это, у нас к отходу все готово. В 12 часов при температуре -20° под пушечные выстрелы отвалили от судна к полюсу. Провожали нас верст пять вся здоровая команда и офицеры. Сначала дорога была плохая, но зато собакам помогала команда, а затем дорога улучшилась, а в конце Гукера встретили огромные ропаки ^[25], через которые пришлось переправляться благодаря наступившей темноте с большим препятствием, Нарты опрокидывались, и люди падали. Я с больными ногами полетал несколько раз. Пройдя около 8 верст, из-за темноты остановились ночевать в проливе за Гукером в четыре часа дня. На ночь всех собак привязали, кроме трех надежных, чтобы не ушли и чтобы не подпустили медведя. Штиль, морозу около -25°. Собак не кормили, сами же пили только чай. В палатке хорошо, тепло, только ноги мои меня беспокоит.

3 февраля. В 9 снялись с лагеря. Дорога скверная. Выпало много снега, и нарты врезаются в него. Собаки еле тащат. Подвигаемся тихо, тормозом является также третья нарта, которая без человека. Холод собачий, -35°, при этом ветерок прямо в лоб. В 4 часа, пройдя около двенадцати верст, остановились ночевать у Кетлиц-лэнд ^[26], Здесь сбросили пару лыж, ветровые рубашки и другие ненужные вещи. Собакам дали медвежьего сала, но они отказались его есть. Некоторых собак страшно бьет холод. Мы-то боремся, а собакам беда, берем бедняг в палатку. Ноги мои поправляются, слава богу.

4 февраля. В 9 снялись. В полдень чудная красная желанная заря. Дорога несколько лучше, снег утрамбовало. Собаки идут хорошо, хотя третий день ничего не едят, сало медвежье есть отказались, сегодня дали галет — съели! Прошли верст 15, остановились ночевать у конца Кетлиц-лэнд. Сегодня было здорово холодно. Я шел в рубашке, сильно продрог. Спасаемся примусом, жжем керосину около двух фунтов в день.

Все время дует ветер, буквально обжигает лицо, того и смотри обморозим щеки. Морозу -36°. Собакам в морду ветер тоже очень чувствителен. Несмотря на работу, все-таки они мерзнут в пути, а на стоянке и говорить нечего.

5 февраля. В 9 снялись. Сегодня прошли тоже около пятнадцати верст и остановились ночевать у мыса Рихтгофена. Стали попадаться трещины и полыньи, покрытые уже толстым солончаком. Море королевы Виктории ^[27] темное, вероятно, там вода или большие полыньи, покрытые солончаком. Держусь ближе к берегу, по крепкому льду, но зато здесь много ропаков. В общем, сегодня дорога выпала отвратительная, много рыхлого снега и ропаков.

К вечеру потянул ветер из пролива, было адски холодно, а я умудрился в сегодня шагать в рубашке, ибо в полушубке тяжело. Продрог снова, в особенности замерзли холка, спина, плечи. Кашляю, тяжело очень при большом морозе дышать на ходу, приходится глубоко втягивать в грудь холодный воздух: боюсь простудить легкие. Ноги мои заметно поправляются, опухоль сходит, ребята мои настроены хорошо, охотно идут вперед. Собаки пока держатся все, даем им по ³/₄ фунта галет. Отогреваем некоторых в палатке. Спасаемся драгоценным примусом и спальным мешком. Ужасно расходуем керосин, более двух фунтов в день.

6 февраля. В 9¹/₂ двинулись дальше. Дорога отвратительная: ропаки и рыхлый снег; встретили сажен десять полынью, которая достаточно вымерзла, чтобы мы ее свободно перешли. У меня по-прежнему болят ноги и усилился бронхит. Идти очень трудно, дышать еще труднее, но тем не менее прошли около пятнадцати верст и в четыре часа остановились на ночевку у мыса Эрмитаж ^[28]. Идем тихо, но что же делать, зато идем вперед. Я совсем болен, но духом не падаю.

7 февраля. Сегодня Линник случайно поднял нас в три часа утра. Так как мы перележали все бока, то охотно все выползли из мешка, согрели чай, посидели с примусом до семи с половиной утра. Когда стало сравнительно светло, запрягли собак и в 8¹/₂ следовали дальше. Сегодня термометр минимальный показал -40°. Дорога была ужасно мучительна, ропаки и рыхлый глубокий снег. Страшно тяжело было идти, а в особенности мне, больному. Собаки, бедняжки, не знали, куда свои морды прятать. Очень ходко на холоде идут, но стоит только стать, как сейчас же роют себе ямки и прячутся туда от холода. От двух до четырех была вьюга. Это окончательно нас убило, мы едва продвигались вперед. Я все время оттирал лицо и все-таки не усмотрел, как немного обморозил нос. В четыре часа стали лагерем у мыса Fischer, пройдя и сегодня, несмотря ни на что, около 14—15 верст.

8 февраля. Сегодня выехали позднее обычного, около 9¹/₂ утра. Я долго возился с лечением ранок на руке, которые я получил от примуса, и на ногах в паху, которые натер брюками. Надел другие брюки, почувствовал облегчение. Ночью была вьюга.

Мешок местами уже обледенел, спать стало холодно. Простыня внутри мешка здорово холодит, потеет, замерзает и т. д. Встречали много больших ропаков и глубокий снег, но в общем сегодня была дорога сносная, попадались солончаковые поля. Я окончательно простудил себе грудь. Бронхит меня давит, не могу отдышаться. Под вечер страшно лихорадит, едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой, дорогой спаситель наш, примус! Собак сильно бьет мороз. Кормили их досыта, но одному фунту и более галет. Прошли 15 верст и остановились в 4 часа ночевать за островом Елизаветы.

9 февраля. Сегодня было хотя и много градусов мороза, но ветра было мало и двигаться было сравнительно тепло. Снялись по обыкновению в 9 утра и, пройдя около 15 верст, в 3¹/₂ часа стали ночевать у зимовья Нансена.

Я до того заболел бронхитом, что не мог идти. Шел впереди Линник, а я сидел на нарте, в которую подпрягли двух лишних собак. Этой же нартой я с трудом управлял. Мне дышать совсем трудно на морозе за работой.

Сегодня вечером чай с ромом. Примус меня очень спасает. Было четыре чистилки, а осталась только одна, три сломали. Уж очень они плохие, а без них худо; оставшуюся берегу, как свой глаз. Собаки сильно работают. Кормим их досыта, по фунту и более галет. Ночью мерзлячек беру в палатку.

10 февраля. В 9 двинулись дальше. Я до того оказался слаб благодаря бронхиту, что не мог десяти шагов пройти вперед. Сидел опять на нарте. Адски промерз, так как был одет для ходу. Кажется, еще больше усилил простуду, ибо стала болеть грудь и все ниже в правой стороне, страшно лихорадит. Дорога была скверная, а я все-таки был вынужден управлять своей партой, был настоящим мучеником.

Сейчас в палатке при огне очень дурно себя чувствую. Ужасно боюсь, чтобы не получить воспаление легких.

У Пустотного шла кровь ртом и носом. У Линника сильно мерзли ноги. Сегодня был особенно холодный день.

11 февраля. Сегодня снились из-за моей болезни в 10 часов утра. Я оделся в пимы и полюсный костюм и ехал на нарте, как баба; дорога была вся в ропаках, и только под вечер встретился солончак. Собаки с утра все сильно дрожали и везли плохо и только под вечер разошлись. У Линника шла носом кровь, и у Пустошного до того ноги замерзли, что он по дороге вынужден был надеть пимы и в них идти.

В 4 часа стали на ночевку, пройдя около пятнадцати верст, у Земли Александра ^[29]. Сегодня была такая заря, что в ней казалась почти солнце. Виден уже Теплиц-бай ^[30], Я чувствую себя лучше, ибо был тепло одет и нее время сидел на нарте спокойно.

12 февраля. Сегодня снялись в 8³/₄ утра. Холод стоял адский, при -35° ветер 3 балла, и метет снег. Это самый холодный день. Пока я еду больным в полюсном костюме, как чучело, и все-таки прозяб. Дорога отвратительная, масса ропаков, приходится проводить по одной нарте, целое мучение, собаки очень мерзнут и плохо везут. Встретили свежий медвежий след и много следов песцовых, слева — кажется, недалеко — вода, за туманом ее не видно. Линник подморозил на ногах большие пальцы. Прошли около 15 ‹верст› и остановились в 4 часа ночевать у Земли Рудольфа. Сегодня был минимум -42°. Сейчас дует балла на четыре Ost. Палатку изрядно треплет, мы же, как цыгане, сидим вокруг примуса.

13 февраля. 13-е число неудачное, как вообще. Снялись в 9 и пошли в тумане (идет снег). Дорога тяжелая, собаки еле везут, ничего не видно. Забрели в какой-то пролив между островами, на только не в Теплиц-бай, хотя он уже чувствуется близко. После двух разъяснело, сделался чудный теплый день, но дорога тяжелая.

В 5 часов остановились ночевать, кажется у Земли Рудольфа, трудно с уверенностью судить, так как в этом месте карта страшно неверна. Посмотрим, что покажет завтрашний день. Вечером пришел медведь к палатке, огромный, собаки его погнали. Я несмотря на болезнь, пошел с Линником на собачий лай. Пройдя кое-как около двух верст, мы нашли медведя сидящим в лунке, окруженного собаками. Я несколько раз стрелял в него с аршинного расстояния, но ружье так замерзло, что не дало ни одного выстрела. Когда пошли мы, разочарованные, назад, то я уже двигаться не мог, так плохо себя чувствовал.

Пришлось остаться с собаками сторожить медведя, а Линник пошел за нартой. Вскоре медведь выскочил из лунки я побежал на SW, собака за ним. Часа через два меня нашла нарта и привезла, как труп, в палатку. Здоровье свое ухудшил, а тут еще нужно залезать в замерзший, обледенелый мешок.

14 февраля. Сегодня в 9 часов потащились дальше. Снег, туман, ничего не видать, собаки не везут — караул. Протащились около трех-четырех верст и стали лагерем у группы маленьких островков между Землями Рудольфа и Александра, Буду здесь стоять лагерем, пока не дождусь ясной погоды. Здоровье мое очень скверно, вчерашний медведь ухудшил его.

Кончился пуд керосину, начали другой.

15 февраля. В 10 часов утра ясно, морозу 30°. Пошли через пролив к Земле Рудольфа, которая ясно была видна. Пройдя около 1¹/₂ верст, наткнулись на сплошной тонкий (1 вершок) солончак. Взошли первой нартой на него, а она провалилась, вместе с ней и собаки. Люди держались свободно, с большим трудом вытащили нарту назад, ничего не подмочив: каяк великолепно плавал, Остановились здесь же кочевать и ждать, пока достаточно замерзнет пролив. Сегодня у воды видели тысячные стада птиц — люмсы и кайры.

Я ужасно разбит болезнью. Сильнейший бронхит, болит горло и распухли ноги, лежу все время в мешке, настоящий мученик.

16 февраля. Сегодняшний день сидели у пролива и ждали, пока он замерзнет. А он не замерзает, и только. Видно, здесь большое течение. Люди ходили версты три-четыре к середине пролива и встретили там открытую широкую воду. Птиц и зверя много. Завтра думаю тащиться на восток, может быть, там обойду воду. Болен я адски и никуда не гожусь. Сегодня опять мне будут растирать спиртом ноги. Питаюсь только одним компотом и водой, другого ничего душа не принимает.

Увидели выше гор впервые милое, родное солнце. Ах, как оно красиво и хорошо! При виде его в нас весь мир перевернулся. Привет тебе, чудеснейшее чудо природы! Посвети близким на Родине, как мы ютимся в палатке, больные, удрученные, под 82-м градусом северной широты!

На судне тем временем жизнь совсем разладилась. В коридорах снег, на полу — вода, сор. Цинга свирепствовала — многие не вставали с коек, умер механик Иван Андреевич Зандер. Всех страшила неопределенность.

Утром 6(19) марта кто-то вбежал в кают-компанию: «Наши идут! Георгий Яковлевич возвращается». И тут же еще чей-то крик с палубы: «Только двое идут!»

Визе выскочил навстречу первым — одна нарта: впереди Линник, сзади Пустошный.

«Начальника похоронили!» — были первые слона Линника...

Вечером все собрались вместе. Читали дневник Седова, потом Линник рассказывал о последних днях Георгия Яковлевича, читал свой дневник:

17 февраля. Мороз до 25 °. В 8 часов утра двинулись дальше, но, пройдя около 10 верст, начальник, сидевший на нарте, несмотря на то, что был одет в меховую одежду, стал жаловаться на невыносимость мороза. Пришлось остановиться, развязать первую нарту к достать спальный мешок, который разложили на нарте. В него влез начальник, спасаясь от холода. Но это помогло мало, так как, пройдя еще около трех верст, пришлось остановиться, разбить палатку и оттирать ноги начальнику спиртам, После чего опять положили на нарту спальный мешок с начальником и двинулись дальше, К счастью, дорога очень хорошая, и мы быстро подвигались вперед, Но, не дойдя до острова кронпринца Рудольфа версты три, я, как шедший впереди, стал сворачивать со свежего льда на старый, направляясь к острову, и на самом стыке свежего льда со старым провалился в воду и так как на ходу был сильно распотевшим, то, выкарабкавшись из воды, пошел без всякой остановки дальше в надежде дойди до берега, а оказалось совсем не так. Пройдя еще ¹/₂ версты, я оглянулся назад и увидел, что последняя нарта, на которой лежал начальник, стоит. Сейчас же возвратился обратно, и оказалось, что на повороте мешок с начальником с нарты упал, а тяжело больной начальник даже не чувствовал, что упал с нарты. Лежа на снегу в мешке, спросил: «Линник, почему нарта стоит на месте, а не двигается вперед?» Тогда я сказал ему: «Вы с нарты упали».

А на дворе с небольшой метели началась настоящая вьюга, тогда решено было движение прекратить и тут же разбить палатку, к которой подтащили мешок с начальником. Он с трудом влез в палатку, где сейчас же начали растирать его ноги спиртом, Сегодня начальник настолько слаб, что даже перестал записывать метеорологические наблюдения и также перестал писать свой дневник.

18 февраля. Мороз до -41 °. Встали в 10 часов утра, хотя проснулись в 6 часов, На дворе снежная буря, двигаться вперед невозможно, К тому же здоровье начальника почти безнадежное, и одного часа за ночь не пришлось уснуть, так как начальник ежеминутно жалуется на ужасный холод в ногах И невозможность и тяжесть дыхания, Когда я сварил чай, то почти со слезами уговорил начальника выпить две чашки молочной муки «Нестле», это кроме компота, сваренного три дня тому назад. Начальник ничего не ест. После этой еды опять залезли в мешок, но не пришлось в нем пробыть и одного часу, так как начальнику стало невыносимо тяжело дышать и холодно, Я скоро зажег примус, а Пустошный пошел засыпать палатку снегом, так как такой вьюги с -35° до -41 ° мороза еще не было. Оставшись в палатке, я предложил начальнику чего-либо поесть и получил на все отказ. Предложил наконец имеющуюся полукоробку осетрины или же коробку Вихоревых консервов, гороху, на что начальник изъявил желание. Тогда я велел Пустотному достать все сказанное, а сам начал варить начальнику шоколад. Но Пустошный достал только осетрину, а гороху достать не мог, и так как он работал при бешеной буре с -38° мороза, у него пошла кровь из носа и изо рта, после чего он залез в палатку отогреваться. Я же начал отогревать замерзшую баночку осетрины, и когда еда была готова, то, не имея никакого понятия в болезни, а зная, что больным дают коньяк, я предложил начальнику рюмку коньяку для возбуждения аппетита. Когда начальник выпил, то тут же я испугался до невозможности, так как моментально начальнику стало плохо. К счастью, это скоро прошло. И тогда начальник изъявил желание съесть осетрины. Чайной ложкой я начал кормить начальника, и около половины полукоробки осетрины начальник съел. Затем выпил чашку шоколада и с трудом залез в спальный мешок. Вскоре из мешка начальник вылез и сел около горящего примуса, охая и тяжело дыша. Пульс, он говорит, уже несколько дней бьется от 110 до 120 раз в минуту, и временами уже он теряет сознание. Сегодня же у меня начало зарождаться сомнение в успехе нашего предприятия, а как сразу все хорошо было. 35-градусные морозы для нас было ничто, так как все мы трое во главе с начальником лично сознавали великое значение путешествия к полюсу и также все трое и мысли не допускали, что в выносливости против бывших до нас путешественников в полярных странах мы окажемся слабее. Проклятая же болезнь может изменить все дело.

С 18 до 19 февраля всю ночь о сне никто и не думал, так как ежеминутно начальник терял сознание. Все время горит примус, и мы растираем спиртом ноги и грудь начальника, но облегчения никакого не получается, и, видимо, болезнь принимает опасный оборот. Боюсь, чтобы все не кончилось печально. Бешеная вьюга и мороз ничуть не уменьшаются, что приносит особенные страдания и без того тяжело больному начальнику. Примус горит без остановки, сжигая до 10 фунтов керосина в сутки, и перерыв горения делается только при наливании керосина. Сейчас начали третий и последний пуд керосина, надеясь все пополнить на зимовке герцога Аббруццкого, и, не дай бог, если там не окажется горючего материала, тогда нам не будет топлива к полюсу, а самое для нас страшное — это то, что нечем будет поддерживать температуру для лечения больного нашего начальника.

Я уже второй день нишу дневник над горящим примусом, улавливая те минуты, когда начальник успокоится и вздремнет у меня на коленях. Что будет дальше, не знаю, а в настоящую минуту все дело очень и очень плохо. Пустошный тоже стал жаловаться на тяжесть дыхания и теперь сидит и стонет. Буря на дворе не перестает. И несчастные собаки мечутся из стороны в сторону, ища спасения от холода.

19 февраля. Вьюга не перестает. Пустошный вылез из палатки кормить собак, и оказывается, что две уже замерзли. И еще некоторых ждет такая же участь, так как отогревать их в палатке теперь невозможно ввиду безнадежного состояния здоровья начальника.

Ночь прошла в таком же беспокойстве.

20 февраля. Все время держу на руках голову начальника, который ежеминутно теряет сознание. Лицо же начальника полумертвое. В 12 часов дня по желанию начальника сварили бульон Скорикова, но только лишь бульон был готов, о еде его никто и не подумал, так как начальнику подходит конец. Пустошный, стоя на коленях, держит примус над грудью начальника, а я поддерживаю на руках голову. К великому нашему горю, это продолжалось недолго. И в 2 часа 40 минут дня начальник последний раз сказал: «Боже мой, боже мой, Линник, поддержи». Голова, находившаяся у меня на руках, склонилась; страх и жалость, в эту минуту мною овладевшие, никогда в жизни не изгладятся в моей памяти. Жалея в душе близкого человека, второго отца — начальника, минут пятнадцать я и Пустошный молча глядели друг на друга, затем я снял шапку, перекрестился и, вынул чистый платок, закрыл глаза своего начальника. Раз в жизни своей в ту минуту я не знал, что предпринять и даже чувствовать, но начал дрожать от необъяснимого страха.

Матросы похоронили Седова на острове Рудольфа — самом северном острове самого северного русского архипелага. Вместо гроба — два парусиновых мешка, крест, сделанный из лыж... В могилу положили флаг, который Седов мечтал водрузить на полюсе.

24 февраля (9 марта) Линник и Пустошный двинулись в обратный путь. В упряжке оставалось 14 собак. Керосину — на 5 варок. Экономя горючее, они ели мерзлое сало, вместо чая пили холодную воду, растапливая снег дыханием. 2(15) марта керосин кончился.

«Мало видел горя тот, кто не сидел в палатке на льду и в полузамерзшем спальном мешке не дрожал с кружкой холодной воды в руках», — пишет в дневнике Линник.

4(17) марта они заблудились. Решили на следующий день повернуть к западу, Мороз все время был за тридцать.

Из дневника Пустошного: «Шерсть на моем полюсном костюме почти вся вылезла, и рубашки, которые на мне надеты, все мокры. Холод ужасный, палец на ноге болит адски, а ноготь уже слез с него, а тело почернело, и весь он загнил, и я боюсь, чтобы у меня не очутился Антонов огонь, — ну тогда беда...»

Случайно они наткнулись на характерный айсберг, похожий на арку; в самом начале путешествия его фотографировал Седов. Шестого утром Линник и Пустошный увидели судно...

Еще в 1912 году, когда правительство отказалось субсидировать экспедицию, когда по всей стране был объявлен сбор пожертвований, Седов писал: «Русский народ должен принести на это национальное дело небольшие деньги, а я приношу жизнь».

Это были не только слова.

Обстоятельства сложились против Седова. Поздний выход «Святого Фоки» из Архангельска, зимовка на Новой Земле, недоброкачественные поставки...

В декабре 1913 года Седов в откровенном разговоре с товарищем назвал свой поход к полюсу «безумной попыткой». Но вспомните его слова: «Все это, конечно, не помешает исполнить свой долг».

Нетрудно обнаружить серьезные недочеты и в планах экспедиции, и в ее подготовке. Нетрудно объяснить эти недочеты излишней спешкой, недостаточной опытностью Седова. Сказалась, безусловно, и «деятельность» комитета.

Кстати говоря, комитет мог многое сделать и в 1913 году, но... Совершенно справедливо писал 24 сентября (7 октября) 1913 года обозреватель газеты «Речь»: «Седов, по-видимому, ожидал, что летом прибудет помощь, пароход с запасами. Но летом никому — и в особенности «Новому времени» — не было дела до Седова... Нравственная ответственность за грозящую гибель всей экспедиции лежит на тех, кто сделал Седова мотивом для рекламного бренчания на патриотической балалайке... Такого ясного, кричащего несоответствия между средствами и целью, такого преступного легкомыслия до сих пор, кажется, нигде не бывало... Во многих отношениях история экспедиции Седова очень поучительна. Но не дай бог таких уроков. Что толку, если лишний раз «патриотизм» сочетался с поставкой гнилого товара? Это никого не удивит. Жалко смелых людей, жалко всей этой огромной энергии, гибнущей даром, растраченной безрассудно, жалко и бесконечно обидно».

Сам Георгий Яковлевич прекрасно понимал, что полюсный поход при сложившихся обстоятельствах обречен на неудачу.

Так что же все-таки — «подвиг» или «безумная попытка»?

Трудно ответить на этот вопрос. Разве не «безумной попыткой» выглядело плавание к Земле Франца-Иосифа с запасом угля на двое суток? Но они дошли! И с полным основанием писал Седов: «Наша экспедиция совершила подвиг».

Каждый человек, наверное, хотя бы однажды в жизни задумывается над этим вопросом: что такое подвиг? Ответ может быть очень простым — честное исполнение долга, взятых на себя обязательств. Но только не все и не всегда находят в себе силы на это. Силы духовные. Потому и называют подвигом то, что для большинства людей кажется невозможным, а иногда «безумным».

И еще, как тут не вспомнить: «Безумству храбрых поем мы песню»? Поем, наверно, потому, что только мужество рождает мужество. Трусливая осторожность — бесплодна.