ГЛАВА 12. В одиночестве

Спят ли мертвецы? Какая‑то крохотная часть его сознания чувствовала, как проходит время. Что‑то менялось, только что? Очень постепенно он начинал воспринимать боль, но ощущение было слабым, как будто доходящим с огромного расстояния.

Как странно…

Вместе с болью начали возвращаться и запахи: запахи болезни, неблагополучия, его собственного немытого тела, от которых его чистоплотная натура стала страдать сразу же, как вернулась способность обонять. Может быть, он все‑таки не мертв? Он не мог найти ни объяснения своему теперешнему состоянию, ни хоть какой– нибудь зацепки, которая позволила бы вспомнить прошлое; даже боль снова куда‑то исчезла. Безмолвно и безрезультатно он приказывал ей вернуться.

Он был один. И одиночество…

Алек ехал так быстро, как только мог, желая во что бы то ни стало добраться до порта к следующему дню. Он останавливался лишь ради того, чтобы дать отдых пони и перевязать рану Серегила.

Ожог на его собственной руке отдавался болью до самого локтя, но уже подсыхал Рана же Серегила, когда он осмотрел ее при дневном свете, оказалась воспаленной и начинающей гноиться.

Алек зашел в первый же крестьянский дом, мимо которого ехал, в надежде выпросить какие‑нибудь целебные травы и чистое полотно для перевязки. Старая женщина, которая открыла ему дверь, бросила единственный взгляд на Серегила и сразу же отправилась на кухню за корзинкой, в которой оказались мазь из зверобоя, листья алоэ, чистые льняные тряпки, бутылка с отваром коры ивы, молоко, сыр, свежий хлеб и полдюжины яблок.

– Я… Я не смогу заплатить тебе, – пробормотал Алек, смутившись от такой щедрости.

Крестьянка улыбнулась и похлопала его по руке.

– И не надо, – сказала она с сильным майсенским акцентом. – Создатель замечает любое доброе дело.

Поля сменились пологими холмами, когда тележка стала приближаться к Кестону. К середине следующего дня путники оказались в более населенных местах.

Ветер здесь пах иначе. Ветер нес влагу, но к тому же и еще какой– то незнакомый Алеку запах. В воздухе кувыркались чайки, гораздо более крупные, чем те черноголовые птицы, которых Алек видел на Черном озере. У этих были желтые клювы и серые крылья с черной каймой. Огромные стаи птиц пролетали над головой или искали пропитание на убранных полях и мусорных кучах. Перевалив через гряду холмов, Алек увидел в отдалении то, что могло быть только морем. Пораженный, он остановил пони и долго глядел на открывшуюся картину. Первые оранжевые лучи заката протянули сверкающую дорожку по зеленовато‑серебристым волнам. Несколько островов лежали недалеко от берега, как пригоршня кубиков, брошенных ребенком, – некоторые покрытые деревьями, другие – просто голые скалы.

Дорога петляла, спускаясь к берегу, и вела к городу, раскинувшемуся по берегам широкой бухты.

– Ты, должно быть, житель далеких от моря мест, – обратился к Алеку старый жестянщик, поравнявшись с тележкой. Сухонький кривоногий старичок сгибался почти вдвое под тяжестью большого мешка, из‑под полей потрепанной шляпы выглядывало лицо, темное от небритой щетины и дорожной пыли. – Ты смотришь на море так, будто видишь его первый раз в жизни. Такой разинутый от удивления рот может принадлежать только сухопутному жителю. – Старик хрипло засмеялся.

– Это больше всего, что я видел!

– А вот когда окажешься далеко от берега, оно покажется еще больше, – сказал жестянщик. – В молодости я был моряком, пока акула не пообедала моей ногой.

Откинув в сторону полу запыленного плаща, он показал Алеку на деревяшку, привязанную к культе левой ноги. Она была искусно вырезана, так что напоминала настоящую ногу, и даже заканчивалась деревянным башмаком, в точности таким же, как и на здоровой конечности.

– Как походишь целый день, так уж и не знаешь, какая нога больше болит. Не подвезешь ли попутчика до города?

– Забирайся. – Алек протянул руку, чтобы помочь старику.

– Очень тебе обязан. Ханнок из Бритии, к твоим услугам, – представился жестянщик, усаживаясь. Последовала вопросительная пауза.

– Арен… Арен Силверлиф. – Алек почувствовал себя глупо, назвавшись старику вымышленным именем, но это уже стало привычкой.

Ханнок коснулся пальцем полей шляпы.

– Рад познакомиться. Арен. Что случилось с твоим другом?

– Упал и поранился, – быстро ответил Алек. – Скажи, ты хорошо знаешь Кестон?

– Еще бы. Чем я могу тебе помочь там?

– Мне нужно продать эту тележку и найти корабль, который довезет нас до Римини.

– Римини? – Старик потер заросший подбородок. – Клянусь Старым Мореходом, тебе повезет, если вообще удастся найти судно, отправляющееся в Римини, когда зима на носу. И это обойдется дорого, много дороже, чем ты сможешь выручить за эту развалюху и твоего одра. Но не грусти, сынок. У старого Ханнока найдутся приятели в любом порту. Предоставь это мне.

Алек скоро порадовался обществу жестянщика. Кестон был оживленным городом, кривые улицы его пересекались без всякого порядка, и переулки, в которые они сворачивали по указаниям Ханнока, были зажаты между скоплениями жилых домов, складов, таверн. Компании моряков, изрядно подвыпивших, попадались на каждом шагу, и обрывки песен и ругань звучали на языках всех концов света.

– Да, на причале у меня найдется дружок‑другой, – повторил Ханнок, когда они выбрались к берегу. – Давайка я поспрашиваю, что к чему, а потом мы с тобой встретимся в «Красном колесе». Видишь вон ту вывеску? Минуешь еще две лавки и в следующем складе найдешь человека по имени Гешер. Он, наверное, купит у тебя тележку. Только не забудь сказать ему, что ты от Ханнока.

Но хоть Алек и сослался на Ханнока, возчик Гешер посмотрел на потрепанную тележку, усталого пони и его не менее усталого хозяина весьма скептически.

– Три серебряных дерева, и ни пенни больше, – сказал он ворчливо.

Алек не имел представления, какова относительная ценность серебряного дерева, но был рад избавиться от тележки и пони за любую цену. Договорившись, что возчик расплатится, когда Алек доставит тележку и пони, сгрузив Серегила и вещи, юноша поспешил в «Красное колесо».

Там он нашел старого жестянщика, который, сидя за длинным столом, перебрасывался шутками с человеком в моряцкой одежде.

– Вот и сам парнишка, – сообщил старик своему компаньону, пододвигая Алеку кружку пива. – Садись, малый. Арен Силверлиф, а это – капитан Талриен, хозяин «Касатки». Лучший моряк на всех морях, уж ты мне поверь. Мы плавали вместе под командой капитана Стрейка, я тогда был помощником, а он еще зеленым юнгой. Он согласен обсудить с тобой, как тебе и твоему приятелю добраться до Римини.

– Денег у тебя негусто? – улыбнулся Талриен, сразу переходя к делу. Его светлые волосы и борода подчеркивали почти коричневый цвет продубленной солнцем и солью кожи. – Сколько ты наскребешь?

– Мне дают три серебряных дерева за тележку и пони. Это хорошая цена?

Ханнок пожал плечами:

– Не слишком хорошая, но и не плохая тоже. Что скажешь, Талли? Возьмешь парнишку?

– Этого еле хватит за одного человека. Тебе очень нужно в Римини, верно? – протянул Талриен, откидываясь на стуле. Когда Алек замешкался с ответом, моряк рассмеялся и поднял руку.

– Ладно, это твое дело. Вот что я тебе скажу. В этом рейсе мне не хватает людей. За три серебряные монеты я возьму твоего приятеля, а ты можешь отработать свой проезд. Спать тебе придется в трюме, но тут тебе повезло: наш груз – зерно и шерсть. Прошлым рейсом мы везли гранитный щебень. Если ты согласен, ударим по рукам.

– Уговорились, – ответил Алек, протягивая ему руку. – И большое спасибо вам обоим.

У Талриена была лодка, привязанная к свае у берега. Алек погрузил в нее свои немногочисленные пожитки, а потом они с Талриеном осторожно уложили на дно Серегила.

Серегил был еще более бледен, чем раньше. Его голова бессильно перекатывалась, когда волны ударяли лодку о камни набережной, и, подкладывая под голову другу свернутый плащ, Алек ощутил прилив страха. «Что, если он умрет? Что мне тогда делать?»

– Не убивайся, паренек, – мягко сказал ему Талриен. – Я присмотрю, чтобы его устроили удобно. Отправляйся продавать свою повозку, а я пришлю за тобой лодку.

– Я… Я быстро, – запинаясь, выдавил из себя Алек, которому вдруг ужасно не захотелось оставлять Серегила в чужих руках. Но что он мог поделать? Юноша влез в тележку и хлестнул пони.

Майсенские серебряные деревья оказались прямоугольными полосками металла, на каждой из которых было вычеканено грубое изображение дерева. Сжав монеты в кулаке, Алек со всех ног помчался на причал.

Когда он оказался на безлюдной набережной, его остановила неожиданно пришедшая мысль. Не говорил ли капитан Раль, прежде чем они покинули «Стремительный», что в портах орудуют пленимарские вербовщики?

– О Создатель, – простонал Алек, ощущая ледяную тяжесть недоброго предчувствия. Из‑за необходимости спешить и усталости, затуманившей ум Алека, не оказался ли Серегил в руках двух хитрых мошенников? Проклиная себя, Алек шагал туда и сюда по причалу, высматривая в темноте хоть какое‑нибудь движение. Он даже не догадался спросить Талриена, какой из кораблей «Касатка»!

Ночь была тихой, волны еле слышно плескались внизу. Отзвуки веселого пения, которым моряки сопровождали возлияния в окрестных тавернах, лишь усугубляли одиночество Алека. На стоящем на якоре корабле пробили склянки, звук показался юноше унылым и далеким.

Он в десятый раз называл себя проклятым дураком, когда заметил свет фонаря, приближающийся к нему. Огонек исчез, скрывшись за корпусом какого‑то судна, потом появился снова, равномерно качаясь в такт с плеском невидимых весел.

Тощий рыжий матрос, едва ли старше самого Алека, ловко подогнал шлюпку к причалу. Алек мало что знал о вербовщиках, но этот парень не показался ему похожим на злодея.

– Это ты новый матрос «Касатки»? – спросил тот, суша весла и оглядывая Алека с нахальной улыбкой. – Я Бинакел, приятели зовут меня Бини. Лезь сюда, если не хочешь всю ночь прохлаждаться на пристани. Клянусь Старым Мореходом, здесь холоднее, чем у трески в желудке!

Алек едва успел спрыгнуть на заднюю банку шлюпки, как Бини оттолкнулся веслом от причала. Все время, пока он греб к кораблю, парень не переводя дыхания болтал, не нуждаясь ни в поощрении, ни в репликах. Он перескакивал с одного на другое, пересыпая свою речь ругательствами, но Алеку удалось понять из его болтовни достаточно, чтобы к тому времени, когда они добрались до «Касатки», успокоиться. По словам Бини, капитан Талриен был славным малым, отличавшимся большим достоинством – он ни разу никого еще не приказал высечь.

«Касатка» была каботажным судном, с тремя большими прямоугольными парусами на высоких мачтах и двадцатью парами весел на случай штиля, и совершала регулярные рейсы между портовыми городами Майсены и Скалы.

Команда лихорадочно готовилась к отплытию. Алек надеялся, что ему удастся поговорить с Талриеном, но капитана нигде не было видно.

– Твой приятель внизу, – сказал Бини и повел Алека к трапу.

Серегил спал в углублении между огромными тюками шерсти. Дальше, насколько Алек мог разглядеть при свете фонаря Бини, трюм был забит мешками с зерном.

– Будь осторожен с огнем, – предупредил его моряк. – При таком грузе одна искра – и мы заполыхаем как костер. Повесь фонарь на крюк над головой, и, если начнется качка, сразу же туши его.

– Я буду осторожен, – пообещал Алек, роясь в своем мешке в поисках чистых бинтов: повязка на ране Серегила заскорузла от крови и гноя.

– Кэп прислал тебе еду и ведро воды, – показал Бини. – Вон там, в углу. И ты завтра поговори с Седриком насчет раны твоего приятеля. Старый Седрик лечит не хуже, чем готовит похлебку. Ладно, пока!

– Спокойной ночи. И передай капитану мою благодарность.

Повязка прилипла к ране. и ее пришлось отмачивать. Когда Алеку удалось ее снять, он увидел, что воспаление не уменьшилось. Не похоже было, что мазь, которую дала старая крестьянка, помогает, но Алек все равно снова наложил ее, поскольку не знал, что еще можно сделать.

Серегил и раньше был худощав, теперь же он казался совсем бестелесным; Алек почувствовал, как он хрупок, когда приподнял друга, чтобы завязать бинт на спине. Дыхание его тоже стало более затрудненным и иногда переходило в болезненный кашель.

Уложив Серегила снова на тюки с шерстью, Алек откинул влажные черные волосы с его лица; щеки больного ввалились, бледная кожа приобрела синеватый оттенок. Теперь еще несколько дней – и они доберутся до Римини и Нисандера, но только доживет ли Серегил?..

Согрев у пламени фонаря остатки молока, Алек положил голову Серегила себе на колени и попытался влить хоть несколько капель ему в рот, но Серегил сразу начал давиться, и молоко струйкой потекло по его щеке.

С тяжелым сердцем Алек отставил чашку и вытер молоко полой плаща, потом улегся рядом с Серегилом.

– По крайней мере до корабля мы добрались, – прошептал он грустно, прислушиваясь к тяжелому дыханию друга. Алек был абсолютно вымотан и скоро уснул.

…Каменистая равнина под низким свинцовым небом окружала Серегила со всех сторон, под ногами шуршала мертвая серая трава. Не звук ли это прибоя доносится издали? Воздух был неподвижен, это не мог быть шум ветра. Вдалеке сверкнула молния, но раскатов грома за ней не последовало. Над головой быстро летели тучи.

Он не чувствовал своего тела, воспринимал только то, что его окружает, как будто все его существо заключалось теперь в одном лишь зрении. Однако двигаться он мог, мог оглядывать безжизненную равнину вокруг и кипящую мешанину туч над головой, сквозь которую не проглядывало ни клочка голубого неба. Все еще был слышен шум моря, хотя он и не мог определить направления, откуда доносится равномерный гул. Он хотел бы пойти туда, бросить взгляд за пределы окружающей его серой монотонности, но как это сделать? Он вполне мог выбрать неверное направление, удаляясь от моря, уходя все глубже в пустыню. Эта мысль заставила его застыть на месте. Откуда‑то ему было известно, что равнина тянется бесконечно, стоит только уйти от моря.

Он знал теперь, что мертв и что только сквозь врата Билайри может достичь истинной жизни после смерти или, может быть, полного небытия. Мысль о том, чтобы оказаться навеки пленником этой безжизненной равнины, была непереносима.

«О Иллиор Светоносный! – беззвучно взмолился он. – Пролей свой свет на это безрадостное место. Научи, что мне делать!»

Но ничего не изменилось. Он заплакал, но даже его рыдания не отдались ни единым звуком в пустоте…