Глава 52. Последние слова

– Ма, мама! Сюда едет повозка! И еще всадники! – закричала Иллия от ворот. – Должно быть, это папа возвращается!

Заслонив глаза от слепящих лучей послеполуденного солнца, Кари встала рядом с дочерью, следя, как на холм медленно поднимается закрытый экипаж. Во всадниках она узнала Серегила и Алека. Микама среди них не было.

Кари, не сознавая этого, прижала руку к животу и поспешила по дороге навстречу повозке. Уловив настроение матери, бежавшая следом Иллия притихла.

Серегил пустил коня галопом, опередив остальных, и ужас Кари еще усилился, когда он приблизился к ней. Она никогда еще не видела его таким бледным и изможденным. В лице его было что‑то… словно на нем лежала непроницаемая тень.

– Где папа, дядюшка Серегил? – потребовала ответа Иллия.

– В повозке, – ответил тот, натягивая поводья и спешиваясь. – Он ранен, но идет на поправку. С ним Элсбет и Алек.

– Слава Создателю! – воскликнула Кари, обнимая его. – Ох, Серегил. я знаю насчет «Петуха». Мне так жаль! Эти бедные добрые люди…

Серегил тоже неловко обнял ее, и Кари, почувствовав неладное, отступила на шаг и заглянула ему в лицо.

– В чем дело? Что‑то еще случилось?

– Так новости не дошли до тебя?

– На рассвете Магиана сообщила, что вы вернулись, – больше ничего.

Серегил отвернулся от нее; его лицо сделалось пугающе бесстрастным. Мгновение он молча смотрел на покрытые свежей зеленью поля.

– Нисандер мертв.

Кари поднесла руку к губам, слишком пораженная, чтобы что‑то сказать.

– Этот славный старичок, который показывал мне волшебные фокусы в День Сакора? – спросила Иллия. Она нетерпеливо приплясывала вокруг взрослых, готовая заплакать. – Как это – он мертв? Его убили плохие люди?

Серегил с трудом сглотнул, лицо его было мрачным.

– Он совершил очень мужественное деяние. Очень трудное и очень мужественное. И он умер.

Остальные подъехали к ним, и Серегил расправил плечи. Лицо его не выдавало теперь никаких чувств, на нем была написана лишь сосредоточенность.

Слишком много самообладания, подумала Кари, торопясь к повозке. Но увидев Микама, она не думала уже ни о ком другом.

Хоть и измученный, он встретил жену лукавой улыбкой. Кари кинулась в его раскрытые объятия.

– На этот раз, похоже, я вернулся домой насовсем, любимая, – сказал он сокрушенно, похлопав по своей вытянутой на сиденье забинтованной ноге.

– Нечего кормить меня несбыточными обещаниями, ты, непоседливый мошенник, – выдохнула Кари, вытирая слезы облегчения. – А где Алек? – Прислонившись к стенке экипажа, она взяла протянутую руку все еще сидящего в седле юноши. – С тобой все в порядке, милый?

– Со мной? Да на мне почти ни единой царапины, – заверил ее Алек, хотя выглядел таким же измученным и озабоченным, как и остальные. Кари на мгновение задержала его руку, увидев в нем то же, что заметила Бека: перед ней был не тот мальчик, каким он был в свой первый приезд в Уотермид. Случившееся с ним за эти недели лишило Алека невинной веселости… и кто знает, чего еще.

Когда экипаж въехал во двор, вокруг запрыгали собаки. На их лай вдруг ответило громкое шипение. Кари посмотрела в глубину экипажа и увидела пару зеленых глаз, сверкающих сквозь прутья корзинки.

– О Создатель, что это?

– Кошка Серегила, – сообщил ей Микам. – Держу пари, многие собачьи носы окажутся поцарапанными, пока она не освоится. Бедное создание, она единственная, кто остался в живых в гостинице.

Кари улыбнулась про себя, но молчала, пока Алек и Серегил помогали Микаму перейти в холл дома. Когда раненый был удобно устроен у огня, Кари отвела в сторонку Элсбет и что‑то шепнула Иллии. Девочка побежала в кухню и тут же вернулась с пухленьким кудрявым младенцем на руках.

– Папа, посмотри‑ка, кого нам привез Валериус! Такой хорошенький, правда?

Первым опомнился Алек. Вскочив на ноги, он подхватил ребенка, которого Иллия чуть не уронила, и высоко поднял, глядя на малыша со смесью изумления и радости.

– Сын Силлы? – спросил Микам. Кари взяла его за руку.

– Валериус привез его мне через несколько дней после твоего отъезда и спросил, не усыновлю ли я его. Я знаю, Силла хотела бы, чтобы он рос здесь, а не среди чужих людей, ничего не знающих о его близких. Я решила, что ты не будешь возражать.

– Конечно, нет, – ответил Микам, ошарашенно глядя, как малыш дергает Алека за волосы и радостно агукает, узнав знакомое лицо. – Но ведь скоро появится еще один… Ты думаешь, что справишься?

– Справлюсь с тем, чтобы вырастить сиротку, сына Силлы? Ну уж как– нибудь, – фыркнула Кари. – Когда старшие девочки уехали, у меня стало слишком много свободного времени. Да и Иллия обожает его. – Кари посмотрела на Серегила, в одиночестве стоящего у очага. – Когда малыш подрастет, я расскажу ему, как ты его спас.

– Может быть, лучше ему ничего не знать, – ответил Серегил, следя за Алеком и Иллией, забавлявшими ребенка.

– Что ж, это решать тебе, – сказала Кари, снова ощутив в Серегиле то глубокое горе, что заметила в первый момент встречи.

Ночью, лежа рядом с Микамом, Кари молча слушала его медленный рассказ о том, как Нисандер принес себя в жертву и погиб.

– Неудивительно, что Серегил такой потерянный, – прошептала она, поглаживая могучую, покрытую веснушками руку мужа. – Но я и в самом деле думаю: Нисандер был прав, считая, что ни у кого, кроме Серегила, не хватит духа нанести удар, когда придет время. Я не смогла бы этого сделать, да, пожалуй, и Алек тоже.

– Мы иногда забываем, какими жестокими бывают боги, – пробормотал Микам, глядя, как пляшут отблески пламени в камине. – Если бы ты могла видеть лицо Нисандера… Это было не убийство, а проявление милосердия и любви.

За следующие недели приходили разные известия об успехах воюющих: пленимарская армия застряла в восточных районах Майсены. но черные корабли владычествовали на морях, нападая на побережье Скалы и добираясь до самой Цирны, хотя и не сумели захватить канал.

Если не считать отсутствия молодых работников, ушедших воевать, жизнь в Уотермиде текла так же, как и прежде. Нитин сменился горатином, затем шемином, принесшим с собой летнее изобилие. Ласковые утренние дожди поили зреющие хлеба, упитанные ягнята и телята, родившиеся весной, скакали за своими матерями по лужайкам.

Кари расцвела так же, как природа; ее огромный живот гордо колыхался, пока она бодро занималась своими любимыми летними делами. Тревожил ее только Серегил, хотя единственным внешним проявлением неблагополучия была несвойственная ему молчаливость. Кари знала, что Микам и Алек разделяют ее беспокойство, но никто из них не понимал, как помочь другу.

Серегил не искал утешения ни у кого из них, постоянно находя себе занятия по хозяйству. Микам ясно дал понять друзьям, что будет рад их обществу, пока они сами хотят оставаться в Уотермиде, и это, казалось, вполне устраивало Серегила. От Алека Кари узнала, что тот поклялся никогда больше не возвращаться в Римини.

Проявляй Серегил угрюмость или жалость к себе, Кари могла бы попробовать отвлечь его, но ничего такого не было. Когда его об этом просили, он охотно рассказывал свои истории или играл на арфе. Он возился с лошадьми, помогал в строительстве новой конюшни, а вечерами мастерил всякие хитрые механизмы, помогавшие Микаму передвигаться, несмотря на больную ногу. Он даже придумал особое стремя, благодаря чему Микам смог ездить верхом. Через некоторое время Серегил сумел заставить себя играть с Лутасом, но, оставаясь наедине с собой, вновь погружался во внутреннюю пустоту.

Алек, которому пришлось вынести больше, чем остальным, скорее всех пришел в себя. Сельские работы были его любимым занятием, и он быстро обрел коричневый загар и жизнерадостность. Однако Кари часто замечала, как юноша наблюдает за Серегилом, пытаясь найти средство облегчить страдания друга, скрывающиеся за его долгим молчанием и отсутствующим взглядом.

Они по‑прежнему делили кровать в комнате для гостей, но Кари была уверена, что и это не приносит им радости.

Однажды в середине шемина Кари проснулась на рассвете, чувствуя себя слишком плохо, чтобы снова уснуть. Как бы она ни поворачивалась, ей не удавалось облегчить боль в спине. Не желая будить Микама, она накинула шаль поверх ночной рубашки, взглянула на Аутаса, который спал в колыбели рядом с их постелью, и отправилась на кухню, чтобы заварить чай. К ее удивлению, чайник уже висел на крюке над пылающим в очаге огнем. Секундой позже в кухню вошел Алек с корзиной груш с дерева, что росло за домом.

– Ты сегодня рано, – сказал юноша, протягивая Кари сочный плод.

– Это все беспокойный малыш. – Она шутливо нахмурилась, растирая поясницу. – Все время брыкается и тычет коленями и локтями в неподходящие места. А тебя что так рано разбудило?

– Серегил опять метался во сне. Вот я и подумал, не отправиться ли мне на охоту.

– Посиди со мной минутку, хорошо? На рассвете все кажется таким мирным.

– Кари опустилась на скамью у очага, глядя, как Алек заваривает чай. – Серегилу так и не становится лучше, да?

– Вы с Микамом тоже замечаете это? – устало спросил Алек, пододвигая ближе свой табурет и показывая ей свои мозолистые загорелые руки. – Он раньше все время твердил мне, что нужно надевать перчатки. Покоя мне с этим не давал. Раньше. – Алек поднял на Кари глаза, и она увидела, каким несчастным стало его лицо. – Ночами он уходит гулять или сидит и пишет. Он почти не спит.

– Что он пишет? Алек пожал плечами:

– Он не желает говорить. Я даже подумывал, не заглянуть ли тайком в его бумаги, но он их куда‑то прячет. Он словно тает изнутри, Кари, уходит куда– то, где нам его не догнать. И я все время думаю о том, что он сказал однажды о тех временах, когда его изгнали из Ауренена.

«Неужели он говорил об этом с тобой?» – подумала Кари. Даже Микам почти ничего не знал о тех временах.

– С ним вместе выслали и еще одного парня, но он бросился с корабля в воду и утонул, – продолжал Алек. – Серегил говорил, что большинство ауренфэйе в изгнании кончают с собой, потому что рано или поздно впадают в отчаяние, живя среди тирфэйе. Он сказал тогда, что с ним такого не случилось. Но, судя по его состоянию, я начинаю думать, что теперь дело именно так и обстоит.

Кари смотрела, как сжались пальцы Алека на кружке с чаем. Синие глаза скрывали еще что‑то, что‑то слишком мучительное, чтобы можно было поделиться. Она протянула руку и коснулась его щеки.

– Тогда присматривай за ним, Алек. Вы с ним одной крови. Может быть. в своей печали он забыл об этом. Алек тяжело вздохнул.

– Он забыл не только об этом. В тот день, когда он нашел меня снова в Пленимаре, кое‑что случилось, но теперь он…

Кари внезапно сморщилась: острая боль пронизала одну ее ногу.

– Что с тобой? – озабоченно спросил Алек. Кари втянула воздух сквозь стиснутые зубы, потом схватила Алека за руку, чтобы подняться со скамьи.

– Это всего лишь боли восьмого месяца. Прогулка по лугу должна помочь, да и разговаривать там мы сможем. – Боль отпустила, и Кари ободряюще улыбнулась юноше. – Не смотри на меня с таким испугом. Просто Создатель так готовит меня к родам. Знаешь, мне ужасно хочется того молодого сыра… Сходи в погреб и принеси нам по кусочку, ладно?

– Ты уверена? Мне боязно оставлять тебя без присмотра.

– Да помилует меня Создатель, Алек, я вынашивала детей, когда тебя еще и в проекте не было. Иди, иди. – Прижав руки к животу, Кари вышла из кухни через боковую дверь, чтобы не будить слуг, которые все еще спали на полу холла.

На полпути к погребу Алек сообразил, что не захватил миску для сыра. К тому времени, когда он нашел ее, Кари скрылась за углом дома. Выйдя следом за ней во двор, Алек, однако, увидел, что калитка по‑прежнему заперта.

Позади него раздался глухой стон. Юноша обернулся и увидел Кари, привалившуюся к каменной поилке рядом с конюшней. Лицо ее было белым как мел, и перед рубашки мокрым до подола.

– О Дална! – вскрикнул Алек, выпуская из рук миску и бросаясь к Кари. – Это малыш? Роды начались?

– Слишком рано и слишком быстро, – простонала Кари. – Я должна была догадаться… – Кари вцепилась в руку юноши, стиснув ее до боли, когда новый спазм обрушился на нее. Кари была высокая женщина и теперь, на последнем месяце беременности, слишком тяжелая, чтобы Алек мог ее донести до дома. Обхватив ее, Алек помог Кари дойти до передней двери. Дверь была еще на запоре, и Алек принялся колотить в нее, зовя на помощь.

. Наконец дверь открылась. Элсбет и слуги помогли внести Кари внутрь. Из спальни, хромая, вышел Микам.

– Что случилось? – встревоженно спросил он, видя Кари окруженной суетящимися служанками.

– Малыш надумал родиться, – сообщил ему Алек.

– Я съезжу за повитухой, – предложил Серегил, кидаясь к двери.

– На это нет времени, – выдохнула Кари. – Мои женщины мне помогут. Мы ведь нарожали полный дом детей без посторонней помощи. Вы лучше побудьте с Микамом, Серегил и Алек. Прошу вас об этом! Элсбет, Иллия, идите сюда.

Арна и еще одна служанка отвели свою госпожу в ее комнату и решительно закрыли дверь, оставив растерянных мужчин в холле.

– Она уже не так молода, как раньше, – пробормотал Микам, с трудом усаживаясь в кресло у огня. В соседней комнате застонала Кари, и он побледнел.

– С ней все будет в порядке, – успокоил его Серегил, хотя сам был бледен как привидение. – И не так уж рано начались роды. Ее срок подошел бы через пару недель.

Серегил, Алек и Микам сидели, обмениваясь тревожными взглядами; дом был теперь полон отчаянными криками роженицы. Слуги сновали по холлу, боязливо прислушиваясь. Даже собаки не пожелали покинуть дом и скулили в углу. Наконец Серегил принес арфу и начал играть, чтобы облегчить ожидание.

Последний отчаянный стон раздался как раз перед полуднем. За ним последовал тонкий писк и радостные восклицания женщин. Микам с трудом поднялся с кресла навстречу сияющей Арне, появившейся из комнаты роженицы.

– Ох, хозяин! – воскликнула она, вытирая руки полотенцем. – Такой прелестный рыженький мальчишка! Лучше просто не бывает! И сильный для недоношенного новорожденного. Уже сосет вовсю. Дална проявил милость к госпоже, не родись ребеночек раньше времени, ей бы трудно пришлось, бедной голубке. Мы сейчас приберемся немножко, и милости просим вас к хозяйке. Она всех хочет видеть.

– Сын! – заорал Микам, хлопая друзей по плечам. – Сын, клянусь Четверкой!

– Он весь такой сморщенный и красный и покрыт слизью! – завопила Иллия. выбегая из комнаты матери и бросаясь на шею Микаму. – И у него рыжие волосы, как у тебя и у Беки. Пошли смотреть! Мама так счастлива!

Кари лежала на широкой кровати с крохотным сверточком у груди. На взгляд Алека, самого неопытного в таких делах, она выглядела ужасно, как после тяжелой болезни, но этому противоречила счастливая улыбка.

Микам поцеловал жену, потом взял на руки ребенка.

– Он такой же красивый и сильный, как и все остальные, – хрипло прошептал он, завороженно глядя в сморщенное личико под влажной копной медных кудряшек. – Идите сюда, вы двое. познакомьтесь с моим сыном!

– До чего же я рада, что ты тогда оказался рядом, Алек. – Кари взяла его за руку и засмеялась. – Только видел бы ты свое лицо!

Серегил из‑за плеча Микама взглянул на малыша, и Алек заметил искреннюю радостную улыбку, смягчившую осунувшееся лицо впервые за последние недели.

– Как вы его назовете? – спросил он.

– Мы думали назвать его Борнил, в честь моего отца, – откликнулась Кари, – но теперь, глядя на него, я думаю, что это имя не очень подходящее. Как ты считаешь, Микам? Тот рассмеялся и покачал головой.

– Я слишком ошалел от радости, чтобы думать. Кари взглянула на Серегила, все еще с улыбкой смотревшего на новорожденного.

– Может быть, ты нас снова выручишь, как это было с Иллией? Как самый старый и самый близкий друг нашей семьи, помоги нам найти имя для сына.

Микам передал малыша Серегилу. Тот задумчиво посмотрел на него и сказал:

– Герин, пожалуй, если вы не против еще одного ауренфэйского имени.

– Герин… – Кари прислушалось к тому, как звучит имя. – Мне нравится. А что оно значит?

– Раннее благословение, – тихо ответил Серегил. «Создатель милостив, – с благодарностью подумал Алек, глядя на Серегила с ребенком на руках. – Таким умиротворенным после возвращения я его не видел. Может быть, душа его все же выздоравливает».

Теплый ночной ветерок влетел в распахнутое окно. Его вздох как нельзя лучше совпал с охватившим Серегила чувством одиночества.

Что за насмешка судьбы! В тот первый раз, когда они с Алеком жили в этой комнате, Алек настороженно отодвигался на свой край постели; последние же недели Серегил, проснувшись, часто обнаруживал юношу прижавшимся к нему, как это было и сейчас. Алек во сне положил руку на грудь Серегилу, его дыхание мягко касалось его обнаженного плеча.

«Почему я ничего не способен почувствовать?»

Лежа на залитой лунным светом постели, Серегил погладил светлые волосы юноши и попытался вызвать воспоминание о поцелуе, которым они обменялись в тот день в Пленимаре. Даже это теперь казалось чем‑то неясным и далеким. Со времени смерти Нисандера все его чувства стали приглушенными, словно отделенными от его души толстым стеклом.

Слишком поздно, для всего теперь слишком поздно. Он был пуст внутри. Накрыв руку Алека своей, Серегил следил, как звезды движутся по небу, предвещая рассвет, и думал о Герине.

Где только не странствовал его разум за эти недели, снова и снова возвращаясь на круги своя в поисках решения, которое принесло бы ему умиротворение… Сегодня, глядя в лицо крохотного сына Микама, Серегил неожиданно почувствовал, что ему наконец дан знак, которого он так долго ждал. Теперь, когда последняя нить, связывавшая его с прошлым, больше не держала его, можно было уйти.

За час до рассвета Серегил выскользнул из постели и тихо оделся. Вскинув на плечо свой потрепанный мешок, он достал из тайника за шкафом небольшой сверток, потом прикрыл ставни: утренний свет не должен разбудить Алека, пока сам Серегил не будет уже далеко.

Миновав своей обычной бесшумной походкой спящих в холле слуг, Серегил вошел в спальню Микама. Там все еще горел ночник. Серегил взглянул на своего старого друга, спокойно спящего в объятиях жены. Микам был дома.

Серегил положил в ногах постели свиток пергамента и несколько маленьких мешочков с драгоценностями, предназначенными для каждого из детей Микама. Уже направляясь к двери, он помедлил у колыбели.

Крошка Герин лежал на спине, раскинув ручки. Серегил пощекотал кончиком пальца маленький кулачок, удивляясь шелковистости тонкой кожи. Герин пошевелился и, не просыпаясь, довольно зачмокал.

«Через двадцать лет ты будешь таким же юношей, каким был твой отец, когда я впервые его повстречал, – мысленно сказал ему Серегил, касаясь кудрявых рыжих волос. – Что я почувствовал бы, встреться мы с тобой тогда?»

Серегил прогнал эту мысль и поспешно вышел из комнаты. Он не вернется, ни через двадцать лет, ни вообще когда‑нибудь. Таков его долг перед ними всеми.

Оставить Алека было даже труднее, чем он думал. Наперекор собственной воле Серегил подошел к открытой двери комнаты, которую они делили столь невинно, прекрасно понимая, что, стоит Алеку хотя бы открыть глаза, для него все будет потеряно.

Алек спал, свернувшись калачиком, его светлые волосы разметались по подушке. Глухая боль сжала сердце Серегила:

он подумал о всех ночах, когда его убаюкивало это тихое дыхание, обо всем, что могло бы быть… Тугой комок в горле чуть не задушил его.

«Если бы только Нисандер не…»

Серегил положил на пороге несколько свитков пергамента: письмо, короткое, потому что писать его было слишком больно; документы, делающие Алека из Айвиуэлла наследником всего имущества благородного Серегила; список имен и перечень секретов, а также соответствующие бумаги. Все было старательно рассортировано. Когда Алек познакомится с содержанием документов, он обнаружит, что даже за вычетом того, что завещано Микаму и еще немногим друзьям, он стал одним из самых богатых наследников в Скале.

«Прощай, тали».

Звезды на небе побледнели, когда Серегил вывел Цинрил на дорогу. Оказавшись достаточно далеко от дома, чтобы стук копыт никого не разбудил, он вскочил в седло и пустил лошадь галопом. Теперь ему стало немного легче: он скакал в одиночестве в свете раннего утра, и теплый воздух, полный аромата цветущего шиповника, овевал его лицо.

С реки взлетела стайка диких гусей. Серегил почти видел на берегу Алека, выманивающего из воды Заплатку кусочком кожи. Мальчик был так полон невинности и добрых намерений; зачем же нужно было приложить столько усилий, чтобы лишить его всего этого?

Серегил въехал на мост и натянул поводья. От воды поднимался туман, его пряди золотили первые солнечные лучи. Он похож, подумал Серегил, на волшебную дорогу, ведущую в неведомую страну. Достав из сапога кинжал, Серегил попробовал ногтем острое как бритва лезвие и снова взглянул на блестящую поверхность воды.

Что ж, дорога не хуже любой другой.

Что‑то коснулось руки Алека, и он приоткрыл один глаз, ожидая увидеть Иллию или одну из собак.

Рядом с постелью стоял Нисандер.

– Догони его, – прошептал он; голос его был еле слышен, словно долетел откуда‑то издалека.

Алек привстал, его сердце бешено колотилось. Нисандер исчез, да и был ли он? Что еще хуже, отсутствовал Серегил. Алек провел рукой по постели. Простыни были холодными.

Был ли то сон или видение, но предостережение Нисандера с каждой секундой тревожило Алека все больше.

«Совсем как той ночью, когда я возвращался в гостиницу…»

Вскочив с постели, Алек натянул штаны и рубашку и бросился к двери. Его босая нога что‑то задела: это оказались несколько свитков пергамента, перевязанные тесемкой. Развязав ее, Алек быстро взглянул на знакомый летящий почерк, покрывающий первый лист.

«Алек, тали, не забывай меня и постарайся…» – Проклятие! – Свитки разлетелись по всей комнате. Алек помчался к конюшне.

Не стоит надеяться, что Серегил ушел пешком; действительно, Цинрил не было в ее стойле. Вскочив на неоседланную Заплатку, Алек стал искать на дороге следы Цинрил и скоро нашел их: хорошо ему знакомые отпечатки слегка искривленного правого заднего копыта. Следы ясно отпечатались в пыли за воротами.

Пустив Заплатку галопом, Алек поскакал вниз с холма, пересек мост и остановил лошадь на пересечении двух дорог, высматривая, по какой из них поехал Серегил.

Но никаких следов Цинрил здесь не было. Тихо сыпля проклятиями, Алек спешился и присмотрелся внимательнее, потом вернулся к мосту и оглядел склон в надежде обнаружить красноречивые следы на покрытых росой лугах. Тоже ничего; не было следов и на тропе, ведущей в холмы. Алек уже собрался вернуться и разбудить Микама, когда его внимание привлек блеск мокрой гальки на берегу реки выше моста.

«Ты отправился по руслу реки, ах ты, пронырливый ублюдок!» – подумал Алек со смесью гнева и восхищения. Мост был слишком низкий, чтобы под ним можно было проехать, да ниже по течению и не было никаких следов. Выше же лежал пруд Беки, где жили выдры и откуда начиналась тропа к той несчастливой седловине, по которой Алек добирался в поместье Варника.

А дальше – весь широкий, дьявол бы его побрал, мир.

Снова вскочив на Заплатку, Алек поскакал в сторону холмов. Русло становилось уже, и скоро Алек обнаружил место, где Серегилу пришлось выбраться на тропу. Судя по следам, отсюда он пустил Цинрил вскачь.

Не обращая внимания на ветви, хлещущие по лицу и плечам, Алек снова погнал Заплатку галопом. Добравшись до поляны, окружающей пруд, он с облегчением и изумлением увидел на ней Серегила, неподвижно сидящего в седле, словно любуясь прекрасным утром.

Первой реакцией Алека на письмо Серегила было отчаянное желание найти его. Теперь он понял, что к этому примешивалась добрая порция злости. И когда Серегил поднял голову и взглянул на него с выражением удивления и настороженности, злость выплеснулась наружу. Так тот мог бы взглянуть на врага.

Или на незнакомца.

– Погоди!.. – крикнул Серегил, но Алек не обратил на это внимания Ударив пятками в бока Заплатки, он кинулся на Серегила и оказался рядом прежде, чем тот смог развернуть свою лошадь. Животные столкнулись, и Цинрил взвилась на дыбы, сбросив Серегила в воду. Алек соскочил с Заплатки и прыгнул в пруд следом за ним. Схватив Серегила за тунику, он рывком поднял его на колени и потряс перед его лицом скомканным пергаментом.

– Что это значит? – завопил он. – «Все, что есть у меня в Римини, теперь твое!» Это еще что такое?

Серегил поднялся на ноги и высвободился, не глядя Алеку в глаза.

– После всего, что произошло… – Он умолк и глубоко вздохнул. – После всего случившегося я решил, что будет лучше, если я просто исчезну.

– Ты решил… Ты решил! – Алек в ярости вцепился в Серегила обеими руками и встряхнул его. Мятый пергамент упал в воду, поплыл, застрял на мгновение у камня, потом его подхватило течение. – Я отправился с тобой через полмира в Римини только потому, что ты попросил меня об этом! Я спас твою проклятую жизнь дважды еще по пути туда и уж не знаю сколько раз потом! Я сражался рядом с тобой против Мардуса и всей остальной нечисти. А теперь, проскулив все лето от жалости к себе, ты решаешь, что тебе лучше обойтись без меня?

Румянец вспыхнул на впалых щеках Серегила.

– Я никогда не предполагал, что ты это так поймешь. Потроха Билайри, Алек, ты же знаешь, что случилось в «Петухе». В этом была моя вина. Моя! И лишь из‑за извращенного тщеславия Ашназаи ты избег той же участи. И как, может быть, ты заметил, Микам стал калекой на всю жизнь, хорошо еще, что не погиб. А сколько раз он едва не погибал из‑за меня раньше, ты знаешь? И Нисандер… Не забудь, что я сделал с Нисандером!

– Нисандер послал меня за тобой! Серегил побледнел.

– Что ты сказал?

– Нисандер послал меня за тобой, – повторил Алек. – Не знаю, был это сон, видение или еще что, только он разбудил меня и велел тебя догнать. Руки Иллиора, Серегил, когда же наконец ты простишь себя за то, что просто сделал, как он просил? – Алек помолчал: ему пришла в голову новая мысль. – И когда ты простишь Нисандера?

Серегил молча вытаращил на него глаза, потом отбросил руки Алека, выбрался на берег и уселся на бревне. Алек вылез следом и сел рядом на камень.

Серегил опустил голову и тяжело вздохнул. После недолгого молчания он сказал:

– Он ведь знал Ему следовало сказать мне.

– Ты бы попытался остановить его.

– Вот тут ты чертовски прав: попытался бы, – вскинулся Серегил, стиснув кулаки. Сердитые слезы хлынули из его глаз – Алек никогда раньше не видел, чтобы Серегил плакал.

– Если бы ты помешал ему, мы бы проиграли, – сказал Алек, пересаживаясь на бревно. – Все, ради чего Нисандер трудился, погибло бы. Шлем подчинил бы его себе, и Нисандер сделался Ватарной. – На мгновение Алеку показалось, что волшебник снова коснулся его руки. – Я думаю, что Нисандер должен быть благодарен тебе. – Серегил закрыл лицо руками, его наконец сотрясли рыдания. Алек крепко обнял его за плечи. – Ты был единственным, кто любил его так, чтобы не колебаться, когда пришло время. Он знал это. В конце концов ты спас его единственным возможным способом. Почему ты сам этого не понимаешь?

– Все эти недели… – Серегил беспомощно пожал плечами. – Ты прав, во всем прав. Но почему я этого не чувствую? Почему я вообще ничего больше не чувствую? Я блуждаю в каком‑то черном тумане. Я смотрю на вас, остальных, вижу, как вы выздоравливаете, как живете дальше. Я хочу того же, но не могу!

– Так же, как я не мог заставить себя прыгнуть тогда с башни в замке Кассарии? Серегил коротко засмеялся:

– Наверное.

– Тогда позволь мне помочь, как ты тогда помог мне. Серегил вытер нос мокрым рукавом.

– Насколько я помню, я сбросил тебя с крыши в пропасть.

– Прекрасно, так я и поступлю, раз уж иначе ты не понимаешь, что я не позволю тебе забиться в чащу, как старой собаке, которая убегает из дому, чтобы умереть. – Виноватый вид друга сказал Алеку, что его самые страшные опасения имели основание. – Я не позволю тебе смыться, – повторил он, дернув Серегила за рукав, чтобы подчеркнуть свои слова.

Серегил печально покачал головой:

– Я не могу здесь остаться.

– Ладно, но от меня ты не отделаешься.

– Я считал, что ты будешь счастлив в Уотермиде.

– Я люблю их всех, как членов собственной семьи, но не… – Алек умолк, чувствуя, как краснеет.

– «Не» что? – Серегил повернулся к нему и отбросил с лица юноши прядь мокрых волос, внимательно вглядываясь в него.

– Не так сильно, как я люблю тебя. – Алек заставил себя посмотреть прямо в глаза Серегилу.

Серегил секунду молча смотрел на него серыми глазами, в которых все еще таилась печаль.

– Я тоже люблю тебя. Люблю, как уже давно никого не любил. Но ты так молод и так… – Он развел руками и вздохнул. – Это просто неправильно.

– Не настолько уж я молод, – лукаво возразил Алек, вспоминая все, через что они прошли вместе. – Но я наполовину ауренфэйе. так что у меня впереди долгие годы. К тому же я только начинаю понимать твоих соплеменников, все еще не могу отличить одну рыбную вилку от другой и не умею вскрывать замки с тройным предохранителем. Кто, кроме тебя, научит меня всему этому?

Серегил снова перевел взгляд на пруд.

– «Отец, брат, друг, возлюбленный».

– Что? – Холод сжал сердце Алека: Мардус произнес те же самые слова, когда спрашивал его об их отношениях с Серегилом.

– Это сказал оракул Иллиора в ту ночь, когда я вопрошал его, – ответил Серегил, следя взглядом за выдрой, нырнувшей в воду. – Мне казалось, что я все обдумал и все решил, но это не так. Я был для тебя первыми тремя и поклялся себе, что так оно и останется, но если ты последуешь за мной…

– Я знаю.

Он застал Серегила врасплох, когда, наклонившись вперед, прильнул к его губам с той же неумелой решимостью, что и в первый раз. Когда руки Серегила сомкнулись вокруг него, Алек почувствовал, что смятение, преследовавшее его всю зиму, исчезло, как туман под порывом ветра. «Бери то, что посылают тебе боги», – не раз говорил ему Серегил.

Теперь он так и сделает, сделает с радостью. Серегил немного отодвинулся, в его серых глазах промелькнуло что‑то похожее на удивление.

– Что бы мы ни делали, тали, мы все будем делать с честью. Прежде всего я твой друг и всегда им останусь, даже если потом ты обзаведешься сотней жен или возлюбленных.

Алек начал протестовать, но Серегил с улыбкой прижал палец к его губам.

– До тех пор, пока мне есть место в твоем сердце, с меня этого довольно.

– Всегда‑то ты норовишь оставить за собой последнее слово, – проворчал Алек, потом снова поцеловал Серегила. Ощущение тесно прижавшегося к нему худого тела Серегила вдруг показалось ему таким же естественным, как слияние двух потоков. Единственным, что теперь смущало его, было полное незнание, как действовать дальше.

Стук копыт лошади, галопом мчащейся по тропе, на некоторое время отвлек его от этой проблемы.

– Догадываюсь, кто это, – простонал Серегил, вставая. На лужайку вылетел Микам верхом на коне.

– Ах вот ты где! – прорычал он, яростно глядя на Серегила. – Клянусь Пламенем, из‑за тебя все в доме вверх дном! – Он вытащил из‑за пазухи свернутое письмо и гневно помахал им перед носом Серегила. – Ты же перепугал нас до смерти, идиот! Уж не знаю, расцеловать тебя или гнать пинками до самой Цирны!

Впервые за многие недели на лице Серегила появилась вызывающая кривая улыбка.

– Не перетруди ногу. Алек уже сделал и то, и другое.

Микам внимательно посмотрел на них и понимающе ухмыльнулся:

– Ну что ж, давно пора.

Двумя днями позже Микам и его семья вышли во двор, чтобы пожелать Алеку и Серегилу счастливого пути.

– Вы отсюда направитесь в Майсену? – спросил Микам, глядя, как путники в последний раз проверяют сбрую лошадей и свои мешки. – Думаю, там пригодились бы два надежных шпиона.

Серегил пожал плечами:

– Зима уже не за горами. Идрилейн с войском, по слухам, где‑то недалеко от Кестона. Как только выпадет снег, дальнейших сражений не будет. Так что, может быть. весной мы к ней и присоединимся.

Кари передала Герина служанке и крепко обняла сначала Серегила, потом Алека. Смахнув с глаз слезы, она прошептала:

– Берегите себя, вы оба.

Микам опустил руку на плечо Серегила, глядя на друга так, словно не рассчитывал с ним еще когда‑нибудь увидеться.

– Клянусь Пламенем, нелегко мне оставаться дома, когда вы отправляетесь в путь. И еще я хотел бы, чтобы ты взял мой меч.

Серегил покачал головой:

– Этот клинок – твой. Я найду себе оружие, если почувствую в нем надобность снова. А пока за мной присмотрит Алек.

– Уж ты, Алек, постарайся, или ответишь нам, – с грубоватой лаской протянул Микам, обменявшись взглядом с Кари. Они оба заметили новый блеск в глазах Серегила, стоило тому взглянуть на юношу, и такую же теплоту в глазах Алека.

Простившись со всеми, Серегил и Алек вскочили на своих ауренфэйских скакунов и выехали за ворота.

– А что, если царица не возьмет нас весной в шпионы? – спросил Алек, когда они подъехали к мосту. Серегил снова пожал плечами.

– Что ж, мы все еще остаемся самыми искусными ворами. Нам не грозит безработица.

Дав шпоры коням, они рядом скакали вниз с холма, пока не выехали на большую дорогу.