В которой морально и материально все мы падаем в глазах друг друга. Также в этой главе падает от харакири кот с некошерным именем

В недруге стрела, что во пне,

а в друге, что во мне.

Русская поговорка

– Ну, Борь, ну извини, что так рано, очень надо! Мне больше и попросить‑то некого! В обычный багажник кабанчик не влезет, а при такой жаре он стухнет, – вполне правдоподобно ныла я в трубку, позвонив своему поставщику. – Всё что хочешь проси! Что‑о‑о? Я подумаю. В девять, Невский, сто двадцать семь.

Злая, как все мои свекрови вместе взятые, я недобро посмотрела на подруг.

– Что он в обмен захотел? – Надька поёжилась под моим взглядом.

– Большой и чистой любви, скотина лысая. Я не тебе, Надь. Хотя и ты скотина. Чтобы я хоть раз ещё зашла к тебе сюда. Ни в жизнь, здоровьем Сары Моисеевны клянусь!

Мы истерически расхохотались. Сказывалось напряжение бессонной ночи.

– Борька мужик вообще‑то неплохой, – сквозь смех стала рассуждать я. – Домой, что ли, его привести? Пусть детки отыграются всласть. Нет, жалко, долго он не выдержит. Хорошо ещё, я про «свинячьи подарки» от Забавиных бабушки с дедушкой сто раз ему рассказывала. Никаких подозрений. Так, осталось самое сложное – дозвониться до Дашки. И почему, интересно, всё должны расхлёбывать только мои знакомые? Мертвец ведь в твоей мастерской, Надь?

– Ань, да отлей же ты полбокала Лейке, не жмотись, – быстро нашлась с ответом Надежда. – Видишь, устал человек, на своих бросаться начал.

До этого мы больше двух часов заматывали труп в чёрную полиэтиленовую плёнку, пытаясь добиться подобия нужной формы. Получалось плохо, спелёнатый мертвец не очень походил на свиную тушу. Однако, как ни странно, именно Аньке, а не Надежде с её художественным видением пришла в голову идея зафиксировать тело обрезками багета, чтобы имитировать заморозку. И привязать к трупу пару дощечек. Вместо свиных ног. Или у свиней лапы? Зоология позвоночных не зря мне никогда не давалась.

В восемь утра, медленно трезвея и всё больше мрачнея после чудовищной ночи, я наблюдала за тем, как Надька отмывает пол хлоркой, затем нашатырным спиртом. Засохшая кровь удалялась плохо. Кинжал удалось отчистить быстрее.

– Ладно, в случае чего скажу, что киноварь разлила, – поднимаясь, Надька смахнула выступивший пот. – Что‑то мне опять подурнело.

– Зато этому сейчас лучше всех, – Андре ткнула в свёрток пальчиком. – Лежит себе там. Ему уже хорошо, он мёртвенький, переживать не надо. А мы тут мучайся… Лейка, да звони же ты своей докторше!

– Не докторше, а патологоанатомше, – огрызнулась я. – Трупам как‑то не особо нужны доктора. Дашка раньше восьми не встаёт, я знаю точно. Подождём ещё минут пятнадцать.

– А как вы с Дашкой познакомились? Ты про неё почти ничего не рассказывала…

Андре хотела узнать подробности про предстоящую операцию «Стас‑Стас» (название придумали в честь трёх сказочных поросят). Вот ведь неугомонная! А всё профессиональное любопытство и любовь к сплетням. Вздохнув, я с некоторым внутренним протестом отхлебнула коньяка, перелитого от Аньки (вдруг Надька не врала, когда упомянула букет болезней, чем чёрт не шутит. Ну да ладно, коньяк сам себе дезинфекция), и начала короткий пересказ истории, восходящей к моей студенческой юности и второму замужеству.

Эти мертвые камни у нас под ногами

Прежде были зрачками пленительных глаз.

Омар Хайям

На четвёртом курсе ЛГУ анатомию человека нам читал Игорь Захарович Билич – женатый на своей профессии старенький профессор с мировым именем. Дашка трудилась лаборанткой на его кафедре (лаборанты после года могли льготно сдать вступительные экзамены).

Фанатично влюблённый в анатомию профессор вбивал в наши головы непослушную латынь, демонстрируя тонкости строения тела на формалиновых препаратах и скелетах. Вот никогда не подозревала, что не только у каждого позвонка есть своё собственное название, но и у каждого его отростка, бугорка, у каждой впадины, выпуклости! Я даже не пыталась их запоминать, с ужасом думая о предстоящем экзамене.

Хуже всего был лабораторный практикум. Лаборантка Даша приносила препараты в широких колбах, напоминающих десятилитровые банки с притёртыми крышками. Плавающие в формалине обесцвеченные сердца, половые органы, почки потом снились мне на фоне отвратительного, стойко‑удушливого запаха. Бедный Йорик, Гамлет тебя в таком разобранном по кускам виде не узнал бы… Одно хорошо: есть после практических занятий не хотелось совсем.

Однажды, опаздывая на практикум, я бежала по коридору мимо небольшой тёмной комнаты, где хранились заформалиненные пособия для запугивания особо нервных студенток, и вдруг тихие всхлипывания наполнили диким ужасом мою бессмертную душу. Видения вселенских страданий живущих своей тайной жизнью органов моментально возникли в моём воспалённом воображении. Надо не забыть завещать после смерти себя кремировать, на всякий случай.

– Что уставилась?! – рявкнули из темноты. – Иди, Избиличу ябедничай.

Ошарашенная непонятным предложением, я автоматически вошла в тёмную комнату. Привыкая к полусумрачному освещению, судорожно соображала, какие взаимоотношения связывают профессора и неупокоенные части трупов. А обнаружила в сумраке всхлипывающую лаборантку. Возле её ног на кафеле разлилось формалиновое озеро с каким‑то серо‑тряпичным островком.

– Сегодня по плану – строение генеративной системы человека. Вот я и доставала этот долбаный препарат, – шмыгая носом, Дашка глядела в пол. – Теперь точно не поступлю! Избилич уволит: у нас женских органов – хоть маринуй, а мужской только один.

Я, ничего не понимая, уставилась на Дашку. Смутная догадка с трудом начала просачиваться через полусумрак и мою os frontale [2](надо же, хоть что‑то помню).

– То есть это…

– Ну да, член с мошонкой, простатой и прочими причиндалами. Только сжался в формалине. Второго такого на всей кафедре нет. Я точно знаю. Теперь выгоня‑а‑ат… – Дашка опять заскулила.

– Стоп! У вас тут формалин есть? А колбу точно такую же я сейчас с биохимии притащу. Засунем все туда, надеюсь, никто не заметит. Только ты пока вытри тут, дышать нечем.

Так мы и подружились с Дашкой, которая, кстати, выручила меня на экзамене по анатомии, подсунув нужный билет. Она все‑таки поступила в ЛГУ, но я‑то уже заканчивала университет, и мы встречались редко. Даше удалось остаться на кафедре анатомии, даже кандидатскую защитить про патологоанатомические аспекты чего‑то там. Через какое‑то время общение сошло на нет.

Бойся свёкра богатого,

как чёрта рогатого.

Русская поговорка

Вновь я вспомнила о Дашке не от хорошей жизни три года назад.

Родители моего второго мужа Мечеслава очень любили единственную внучку и настойчиво приглашали к себе на хутор Пилипец под Сумщиной. На парное молоко и «яички из‑под курочки». Однако постоянно ссорящиеся между собой дети в минуты опасности выступали монолитным фронтом – Забава согласилась поехать на Украину только вместе с братьями (мои козлята не делали особых различий между тремя бабушками и дедушками от трёх разных пап, с полной уверенностью считая их коллективной собственностью). Посомневавшись для вида, я с облегчением приняла предложение родителей покойного Мечеслава.

Отмучилась двадцать восемь часов в поезде Петербург‑Мариуполь. Сдала детей деду по счёту голов на вокзале в Сумах. Переждав на станции до утра, села обратно на проходной Луганский. Мать Мечеслава не желала меня видеть, считая, что я должна была хранить до смерти верность её сыну, а не выходить замуж за Мумика.

Раз в неделю приходили новости. Свёкр по телефону уверял, что с детьми они справляются. В отношении кухни я охотно верила, но насчёт всего остального были сомнения. Которые подтвердились.

Безумный нрав Али проявился почти сразу. Оседлав велосипед соседского мальчика, он поехал с пригорка и на крутом повороте врезался в камень. Перевернулся в воздухе и ещё метров десять прокувыркался по склону до ручья. Разодрал обе руки, разбил левое колено, а лицо напоминало смятую помидорину. Али провел неделю в постели, читая «Вешние воды» Тургенева (другой русской книги у бабушки с дедушкой не оказалось).

Авраам доставлял хлопот поменьше. Он всего лишь уплыл на самодельном плоту до соседнего хутора.

Меньше всего неприятностей было от Забавы. Любительница хорошо покушать, девочка собирала ягоды, помогала печь пироги и ватрушки. Однако тоже не удерживалась от проказ.

Дети звонили по сотовому с холма за деревней, откуда имелась связь с большой землёй. Разговоры сводились к требованиям денег на мелкие расходы в продуктовой лавке. Я посылала телеграфные переводы, за которыми дедушке приходилось ездить в райцентр. Бабушка билась за порядок и здоровье маленькой многонациональной банды. Жизнь текла своим чередом. И я могла себе позволить забыть о повседневных обязанностях многодетной матери на целое лето. Целое блаженное лето.

После возвращения дети долго отмалчивались. Наконец их прорвало.

– Полный Пилипец! – заявил Абрашка, битый крапивой за путешествие на плоту.

– Больше я туда не поеду, – добавил Али, ещё не переваривший до конца «Вешние воды».

– Да ладно вам, можно подумать, у бабки Сары или у бабушки Хадиджи лучше, – обиделась Забава. – Зато мацу есть не заставляли. И муэдзины по утрам не будили. Мам, дед сказал, что перешлёт тебе осенью кабанчика, а то я больно худая.

Я по глупости не обратила внимания на слова дочери. А стоило. В середине октября поздно ночью мне позвонили и попросили срочно забрать посылку от украинских родственников. С трудом уговорив Бориса, коллегу по работе, мы поехали на Кржижановку, где располагалась Восточная ярмарка. Борька пристроил огромный свёрток из рефрижератора на заднем сиденье своей машины, затем довёз до дома. Также помог дотащить подарок с Украины до кухни.

Размер катастрофы я оценила, «разбинтовав» кабанью тушку. Полночи резала и пилила, вытирала, опять резала. Морозилка оказалась забитой полностью, холодильник не вмещал в себя свиную расчленёнку. Очередная «гениальная» идея осенила меня под утро. Видимо, от злости и усталости сработали странные ассоциативные связи. Вдруг вспомнилось, что в ЛГУ сотрудники кафедры анатомии хранили в подшефной анатомичке всё, что требовало охлаждения. От пакетов с клубнями георгинов зимой (в залах с температурой на плюс четыре) до ягод и фруктов с дач (в рефрижераторах, на минус двадцать).

Вымыв руки, я села на диван и, полистав записную книжку, нашла нужный телефон.

– Даш, привет, это Лейка, то есть Лия. Лия Лин, ты чего? Куда я должна пойти?.. На часы смотрела, да, уже полвосьмого утра. Даш, не ори… Ну какая же ты скотина! Вот когда тебе член в банку с формалином засунуть надо было или конспект по биохимии – ты не стеснялась меня попросить… Да, та самая Лия. Фу, наконец‑то. Слушай, у меня беда – мясо портится. Да не моё, свинячье! Анатомичкой народ по‑прежнему пользуется? Очень хорошо. Поможешь? Расплачусь парной свининой. Ладно, даже сама её приготовлю. – Я вздохнула. Нет, какая же всё‑таки ленивая Дашка, уму непостижимо.

Больше дедушка с бабушкой внучку не приглашали, но «свинячьи подарки» поступали регулярно. И Дашка помогала решать проблему хранения пищи насущной для «больно худой» дочери. Забава давно уже пополнела, потихоньку догоняя мою мать в весовой категории, но я каждую осень до устали считала килограммы, полученные при разделке кабанчиков…

Что есть в печи, все на стол мечи.

Русская народная пословица

Вернувшись в пятницу утром из анатомички домой, я, как труп – тьфу‑тьфу! – обмякла на диване. В сглюченном кратком забытьи метались зелёные феи, подруги тащили куда‑то чёрного поросёнка в белом саване, а Стас – мой прекрасный Стас – оживал на Надькиной картине почему‑то с катаной в спине, которая его совсем не беспокоила…

– Забав, не толкайся, я не сплю. Чего тебе? – я с трудом соображала, продремав чуть менее часа.

Дочка посмотрела осуждающе. Одиннадцать утра.

– Ма, в холодильнике ничего, кроме яиц…

– Сейчас сделаем яичницу. А мальчишки ещё не встали?

Словно побитая палками, еле доплелась до плиты. Не успела дожарить глазунью, как услышала «гитар‑гитар‑гитар» на мобильнике…

– Да, проснулась. А ты?.. Как не спала? Вздремни… Я понимаю, Надь, но сама к тебе в мастерскую больше ни ногой… Ну, приезжай, конечно, после обеда – я своих козлят к бабке Саре отправляю, можешь у меня остаться…

– Ма‑а‑а‑а! Горит!

Сковорода дымилась. Уголки яичницы загнулись чёрными крыльями. Забава, прискакав из своей комнаты на дым, удручённо смотрела на меня.

– Ма, давай лучше я обед приготовлю. Ты слишком устаёшь на работе.

– На вот двести рублей, купи картошки, пару килограммов огурцов. И мясо из морозилки вытащи, пусть оттаивает. Я ещё должна Дашке свинину потушить.

При упоминании о мясе в памяти всплыл «поросёнок», упакованный ночью в мастерской и мирно лежащий сейчас на «–20» в анатомичке. Спасибо Даше, не подвела… Правда, это только отсрочка, а не решение проблемы. О‑о‑о‑о‑х, тоскливо‑то как. Стас, ну как же я в тебе так могла обмануться? Ладно, о любви сейчас думать некогда…

– Мам, ты чего? Два килограмма одному Альке на ползуба! – Забава смотрела возмущённо. – И пить нечего. Гони ещё двести рублей на «Липтон», колу и яблочный сок.

Я, тяжело вздохнув, вытрясла последние деньги из кошелька.

– Вот Сара Моисеевна вам даже «Акваминерале» не купит, и не надейся, – подначила я дочь. – У тебя и мальчишек всё собрано? Скоро уже электричка.

– Мам, а можно я скажу бабке Саре, что христианство запрещает есть мацу? – дочь лукаво посмотрела на меня.

Я призадумалась. Вроде иудаизм близок к христианству, но чёрт его знает, а вдруг и вправду нельзя?

– Во‑первых, не бабке, а бабушке. А во‑вторых, что, на самом деле так невкусно? – не удержавшись, я погладила дочь по голове.

– Мам, отстань, – Забава, брыкнув головой, выскочила из‑под моей ладони. – Ты сама бабку так называешь. И даже ещё хуже. Я пошла в магазин. На сдачу куплю себе чипсы, мальчишкам – сухарики.

В двенадцать Надин уже сидела у меня. Точнее полулежала за кухонным столом, наблюдая за моими попытками приготовить нормальный в кои‑то веки обед.

– Лейка, я никакосовая! – Подруга хлебнула портвейна.

– Чего? Перешла на дешёвое топливо?

– Купила первое, что увидела… Работать не могу. В мастерскую не могу. Спать не могу. Бывшая свекровь зудит. Башка отваливается. В животе крутит до тошноты. Лейка, посиди со мной.

Надин всхлипнула и, положив голову на кухонный стол, уснула.

Только этого не хватало.

Я жалела Надьку, которой приходилось жить с бывшими мужем и свекровью в одной квартире. Экс‑родственнички беспрестанно пилили её и пили кровь литрами. Деваться Надьке было некуда – разведясь с мужем, она не обзавелась жильём. Мастерская от Союза художников служила ей запасным аэродромом, когда становилось совсем невыносимо.

И тут Андре без тапок прокралась в кухню, присела рядом со спящей Надин. Я даже не удивилась, откуда Анька вдруг появилась. Через полчаса после Надьки.

А певица, вздохнув, выдала:

– Забаву встретила в дверях. Хозяйственная она у тебя, картошки притащила. Лятрекша в отключке?

Я кивнула, отхлебнув из початой Надькиной бутылки.

Так, все в сборе. Теперь тёртый хрен надо обжарить с пятью луковицами в оливковом масле. Тут самое главное не упустить, как с яичницей, время. Подумав, я плеснула немного портвейна в сковороду. Пусть будет хоть какая‑нибудь изюминка. О, может, изюму добавить? Только как он будет сочетаться с хреном и луком? Нет, хватит и Надькиного пойла в качестве эксперимента.

– Лейк, можно я у тебя ночевать останусь? – прошептала Анька.

– Делайте, что хотите, только не мешайте мне свинину тушить! – разозлившись, заорала я. – Меня Дашка осенью в анатомичку не пустит, если всё сгорит!

– М‑м‑м‑м, свининкой пахнет. Жареной. С луком… – Надька, приподняв голову, с голодным интересом принюхалась.

Мысли опять перескочили на ночного «поросёнка». Эх, Стас… ну как же так? Тысячелистник, книга и твоя улыбка… И наш вечер. Всё было так чудесно! Чувственно, красиво…

– Пойдёмте ко мне, что ли? А то я никак отвлечься не могу. Только мальчишек разбужу и Забаву позову помешивать.

Я очень хотела обсудить последние события с подругами. Свинина по моему фирменному рецепту почти готова, дочь дотушит. Захватили почти приконченную бутылку дешёвого портвейна с собой. Ненадолго можно расслабиться…

Все полезно, что в рот полезло.

Русская народная пословица

Забава ловко раскладывала мясо по тарелкам. Какая‑то смутная мысль о неправильности происходящего бродила по периферии моего сознания. Такими ароматами искусился бы сам господь бог, какой бы национальности он ни был.

Но Али не искусился. Сказывалось бабушкино воспитание. И отцовские гены.

– Ты опять?! – смуглый отрок накинулся на сестру. – Только себе готовишь? И мамке! А мы с Аврашкой как изгои!

– Аль, не, как гои, – поправил Авраам, проскользнув к холодильнику и открыв дверцу. – Так, опять ничего кошерного… Ладно, поем у бабушки.

– Тебе никто не мешает присоединиться. Смотри как вкусно, – Забава хитро улыбнулась и положила кусочек в рот.

Сидящая возле стола Джулька гипнотизировала взглядом.

Али зарычал:

– Мааааааа, пожарь кар‑ррр‑тофельные оладьи! Зубрила опять свинину разморозила! Ну сколько можно?

– А мы сейчас уничтожим эту гадость. Тащи, доча, на стол огурчики! – Мне пришлось вмешаться, чтобы не разгорелась ссора.

Я пыталась понять, чем Забава так насолила младшему брату, что он стал обзывать её школьной кличкой. Не к добру, точно…

– Я не зубрила! – обиделась Забава. – Это ты тупой, сам теперь пиши свои сочинения. А будешь вякать – огурцов не достанется.

Али цапнул последний неразрезанный огурец. Андре без приглашения схватила вилку. После бессонной ночи и ужаса анатомички манеры Аньки резко упростились. Она заглатывала сочащиеся хреном и луком кусочки, как заправская акула.

– Вот умеет же готовить у тебя дочь, – прочавкала Анька с набитым ртом. – А ты, Лейка, тока тёплым чаем из термоса травить можешь. Небось, пироги с капустой, которые ты в мастерскую к Надьке таскаешь, тоже Забава печёт.

Я разозлилась окончательно, вспомнив, что свинину готовила для Дашки. Придётся ещё раз стоять у мартена… Забава, напротив, надулась от гордости. Абраша с интересом посмотрел на меня, ожидая продолжения веселья. Алька доедал второй килограмм любимых огурцов. То, что они были порезаны, его не смущало.

И тут опять резануло по мозгам: Дашка – анатомичка – чёрный пакет и внутри тело… Переживания и обида не хотели отпускать.

От еды и недосыпа Аньку разморило, она пошла спать в комнату мальчишек. Собранные в деревню рюкзаки и пакеты Абрам и Али уже выставили в прихожей. Вторая подруга улеглась на диван напротив первой. Обе бездетных дамы захрапели, как два поросёнка, во сне, по‑видимому, вспоминая зелёных фей и харакири. Надька тихонечко, почему‑то очень музыкально. Анька раскатисто – мужицким басовым храпом.

Я потащила себя из последних сил на кухню. Готовить: кошерную рисовую кашу – для Авраама, картофельные оладьи – для Али. Свинину Дашке потушу вечером, сейчас сил нет. Ужас как спать хочется. А ещё детей на электричку до Выборга посадить надо.

Под убаюкивающий звук шипящего на сковороде масла я думала о том, что жизнь моя бесповоротно изменилась после встречи со Стасом. Вернее, с двумя Стасами – слишком живым и полностью мёртвым.

По счастью, почти до конца августа мне удалось пристроить детей в деревню к Саре Моисеевне, где бабушка Авраама имела скромненький двухэтажный домик на пять комнат. В Выборгском районе Ленинградской области, в коттеджном посёлке «Золотая долина». Экс‑свекровь согласилась приютить не только родную кровиночку Авраама, в котором души не чаяла, но и его сестру с братом. Подозреваю, только потому, что Авраам, как всегда, отказался приехать один. Кстати, не забыть бы передать с Аврашкой собранную на прокорм банды заначку – с этим у Сары Моисеевны строго.

На Финляндском вокзале я благословила детей – по‑христиански, по‑мусульмански и по‑иудаистски – и, посадив в электричку, на 15.40, вздохнула облегчённо.

Началась отпускная жизнь. Только плохо как‑то началась, с трупа. Я ещё не понимала в тот момент, что нет такой плохой ситуации, которая не может стать гораздо хуже. Но глупость и наивность никогда не были смертными грехами ни в одной религии мира.

Возвращаясь домой, уже у входа в подъезд столкнулась с новыми соседом – Матвеем. Пока поднимались до третьего этажа, разговорились с ним. Сетуя на жизнь, я бросила невзначай про детей и «Золотую долину».

– Как тесен мир, – удивился квартирант бабы Шуры. – Я завтра туда же собираюсь поехать к друзьям. День рождения у моего коллеги по работе, меня пригласили…

Распрощавшись с Матвеем на лестничной площадке, зашла домой. Невыносимо хотелось спать. Однако я мужественно села переводить очередной текст, на этот раз с французского на русский. Дело шло туго, и потому, дождавшись в седьмом часу вечера звонка от свекрови и узнав, что дети встречены, наконец провалилась в забытьё.

Кто пьет, тот не знает о вреде вина;

кто не пьет, тот не знает о его пользе.

Японская пословица

Июль удушливыми объятиями вцепился в город на Неве. Небывалая жара не спадала даже по ночам. Раскрытые настежь окна мало спасали ситуацию. В субботу утром к выматывающей жаре добавился табачный дым – выспавшаяся Надька смолила одну за другой тоненькие сигаретки, нервно расхаживая по комнате, и моя полускончавшаяся астма вдруг решила о себе напомнить. Может, Анька вмешается? Она тоже терпеть не может табачного дыма. И тут…

– Надь, прикури и мне, лениво вставать. Лейка, у тебя пепельница найдётся? Тащи быстро.

Я ошарашенно посмотрела на подругу‑предательницу.

– Ну, Ань, ты совсем зазвездила! Подними свой роскошный зад и возьми на кухне чашку или блюдце. И с каких пор ты куришь?

– Лейка, ну пожалуйста… Ну позязястя‑позязястя‑позязястя, – детским голоском пропищала Анька. – Мне так плохо. А курила я и раньше, просто бросить пришлось – голос становится грубее. Хотя хочется порой до чёртиков.

Пока необычно молчаливая Надька прикуривала для подруги (уму непостижимо!) сигаретку, я поплелась на кухню. Бардак и бедлам. Полный пилипец. Подгоревшая до углей яичница на сковороде – залить водой. Тарелки с застывшим свиным жиром – в мойку. Протереть стол, залить водой опустошённую кастрюлю. Схватив первую попавшуюся под руку чистую кружку, я поплелась назад к подругам. Как же жарко! Усталость во всём теле – вон даже кружку удержать не могу, до чего тяжёлая, зараза.

– Значит, полгода назад? – донёсся до меня голос Надьки. – И ничего мне не рассказала… Обычно‑то ты, Ань, первым делом мне хвастаешься, а тут такой вариант – закачаешься. Красавец, сын губернатора. Я от зависти скончалась бы по определению…

– Надь, ну я ж не знала, что он с тобой спит. И что Лейку до кучи оприходует.

Я вздрогнула. Другого слова для меня Анька, конечно, выбрать не могла. Подруга между тем продолжала, выдыхая мерзкий табачный дым:

– Думала, повезло, наконец. Стас такой… такой… Короче, скотина он. Я за него замуж решила выйти. А тебе не рассказывала, чтоб не сглазить. Стоит только тебе пару слов про любого моего мужика сказать – он тут же сбегает. – Анька недоумённо попыталась стряхнуть пепел в чашку, потом перевела взгляд на меня: – Лейка, а чего ты сразу кастрюлю не притащила?

Мы втроём уставились на огромный, по‑моему литровый, пивной бокал, в который Андре невозмутимо начала стряхивать сигаретный пепел. Теперь понятно, почему так его тяжело было тащить с кухни, он же литого стекла, больше килограмма, наверное.

– Чистых не осталось. Ань, ты помыть посуду не хочешь? – обиженно проговорила я. – У меня уже нет сил.

– Ты чего, Лейка? Мне только позавчера ногти в салоне нарастили, стразы наклеили. Последний писк моды. Жа‑а‑алко…

Анька обожала обновлять маникюр. Мы с Надин внимательно рассмотрели ярко‑алые, усыпанные чёрными стразами ногтища. На каждом – свой рисунок. На указательном пальце – каменная роза из особо крупных черных камешков. В центре страз с рубиновым пятнышком.

– Пусть Надька помоет, а я лучше за выпивкой и едой сгоняю. Кому чего купить? – сделала попытку подкупить нас Анька.

Выторговав себе водку и холодец, я почти простила Андре с её роскошными ногтями. Надька потребовала французский коньяк и круассаны с морошкой. Только с морошкой – иначе посуду Надька мыть наотрез отказывается. Морошка вызвала ожесточённый спор, однако «всего лишь» через полчаса, собравшись на скорую руку, Андре отправилась совершать шопинг.

– Надь, вот никогда не знала, что ты круассаны именно с морошкой любишь, – хмыкнула я. – Хотя давно с тобой знакома.

– А их и не бывает в природе. Не существует. Эта ягодка только в Сибири растёт. Или не только? – задумалась Надька, закуривая. – Во Франции, на родине круассанов, про такое чудо точно никто не слышал. Это я специально для Андре придумала, чтоб искала подольше. Лия, давай поговорим…

Я вздрогнула. «Паспортным» именем Надька называла меня в редчайших случаях. И каждый раз после этого следовало ждать неприятностей. Ба‑а‑альших!

Рыба, которая в каждом червяке видит крючок, долго не проживет.

Збигнев Холодюк

– …Водитель довёз меня на его джипе до дома, – закончила я рассказ о своём позорном сексуальном падении. – Стас хотел сам меня проводить, но я ему запретила. Представила, как выглянут в окно Алька и Аврашка, устроят бурную встречу очередному кандидату на роль их папы, и решила, что не стоит портить то, что так хорошо началось.

Надька, как‑то очень напряжённо слушавшая меня, вдруг расслабилась.

– Ладно, Лейка, проехали. Я тебе верю. Почти. Дура я была, когда про «Книгу перемен» Стасику рассказала. А вот Андре что‑то темнит…

Я задохнулась от возмущения из‑за слова «почти».

– Надин, ты совсем ку‑ку? Решила, что именно я пришила ненашего Стаса?

– Эту версию я рассматривала, – спокойно призналась подруга. – Но у тебя не было возможности, мы ж с тобой всё время сидели вместе. Про себя я точно знаю: если бы убивала, то не так по‑идиотски, не в собственной мастерской. А вот Андре…

Я задумалась. Чисто теоретически Анька могла бы, пока я отговаривала Надьку от портрета наяды в бутылке с абсентом, взять кинжал, выскользнуть в предбанник, распороть живот не нашему Стасу и вернуться обратно… Но! Перед этим его надо было впустить, поставить на колени и размозжить ему голову. А никакого подходящего предмета рядом я не видела. И потом, она ведь уже гонялась за зелёными феями, а в пьяном виде нанести смертельный удар по затылку высокому мужику… в темноте…

– Надь, у тебя паранойя! Ни Анька, ни ты не знали, что Стас Мультивенко вас обеих, как выразилась Андре, приходовал одновременно. А другой причины у нее и быть не может. Тьфу, всё время путаюсь в двух Стасах! Короче, у неё вообще причины не было убивать.

– Стоп! А наш Стас тебе не звонил? И мне тоже. На него это не похоже.

Настойчивые попытки по очереди дозвониться ему не принесли успеха. Абонент не отвечал, хотя и присутствовал в сети. Надин чертыхалась, нервно курила. Стряхивала пепел в пивную литровую кружку, которую переставила на подоконник. Я вдруг осознала, что литр – это очень даже здорово. Вытрясать окурки можно намного реже. И почему‑то, кажется, вытрясать именно мне.

– Понимаешь, Лейка, ненашего Стаса распотрошил человек, который очень хорошо меня знал. И про кинжал. То есть где лежит и что он папин подарок. И все для того, чтобы меня подставить. Только зачем?

Мы задумались. Повисла душная тишина.

– Лейка, давай я посуду вечером помою? – спросила Надин. – Сейчас просто сил нет. Чёртова жара. Интересно, когда Андре наконец допетрит, что можно купить любые круассаны? Её уже два часа нет. А кушать хочется. Лучше, конечно, если возьмет с шоколадной начинкой, они мне больше всего нравятся.

Словно по команде раздался резкий звонок в дверь. Я с опаской пошла открывать.

– Я убью Лятрекшу! – заорала Андре с порога. – Задавлю собственными руками! И после этого кишки выпущу, для верности.

Я шарахнулась от Аньки, сморщившись от бешеного амбре полыни на спирту и какого‑то стоматологического запаха.

– Лейка, ты что, на электричестве экономишь? Ни хрена не видно. А‑а‑а!.. Какой идиот тут гвоздь вбил!

Я во все глаза уставилась на Аньку. Та, бросив фирменные пакеты с продуктами, пыталась продезинфицировать расцарапанную руку языком. Где же тут, интересно, гвоздь? Чтобы так, до крови, пропороть…

– Ань, не шути больше про Надьку – нервы ни к чёрту у всех, ты чего так долго? – спросила я с опаской. Дебильная версия Надин крепко засела в моей голове. – Холодец, что ли, не могла найти по такой жаре?

– Да отстань ты со своим холодцом! Три вида купила. Ещё и хрен с горчицей в придачу.

Я уважительно посмотрела на подругу.

– Но если Надька заикнётся, что не любит круассаны с шоколадом, я её точно укокошу! Насмерть!

Подруга – что подпруга:

не везёт, а помогает.

Русская пословица

– Да мы в сто, нет, в тысячу раз круче иствикских ведьм! – Андре успела к полуночи принять на свою роскошную грудь психоделического абсента и её откровенно несло. – Стоит только нам втроём переспать с одним мужиком – кирдык ему. Ну, не ему, но с его именем. А чего, я – как Шер. Лейка – как та её подружка, которая беременела, стоило ей показать из‑за угла что‑то напоминающее член… – Анька похабно заржала.

Я призадумалась. Со Стасом я не предохранялась. Не ожидала, что всё зайдёт так далеко. А беременею я и правда, как многодетная героиня фильма «Иствикские ведьмы». Только мне можно даже не показывать, а просто сказать…

– Анют, ты Стасу не звонила? – вкрадчиво спросила Надька.

Я аж жевать перестала. Холодец может подождать – а тут такие страсти…

– А зачем мне теперь нужен этот козёл? – отмахнулась Андре. – Ну, в постели хорош. Ну, красив. Ну, умён и чертовски обаятелен. Но он же б/у! Бывший в употреблении. После тебя, Надин. А Лейке вообще больше всех не повезло – третья отжимка досталась.

Я задохнулась от возмущения. Надька, видимо поняв, что сейчас будет ещё один труп, на этот раз Андре, быстро сменила тему:

– Какая гадость твои круассаны с шоколадом. Тебя чего, Ань, жаба задавила купить что‑нибудь приличное? Я ведь русским языком попросила – с морошкой. Сэкономить на мне решила? Певица она первого эшелона, ага. На лучших подругах экономит. Ах да, забыла, ты же у нас «мадемуазель Андре», с тобой только по‑французски надо…

Меня вдруг пробило на хохот. Вот какая же Надька стерва, а? Изо всех сил сдерживаясь, я издала стон, смешанный с отрыжкой от холодца, запитого ледяной водкой. Из глаз брызнули слёзы. Анька с тревогой и сочувствием смотрела на меня. Буркнула:

– Спать надо ложиться… Вон Лейку уже плющит. Надь, а ты коту корма много насыпала? Сдохнет ведь киса.

– Не каркай! Утром схожу. Всё равно Мышу лучше в мастерской, чем с моей бывшей свекровью. Какой мужик захочет, чтоб его кастрировали…

Голоса подруг стали потихоньку отдаляться.

– Смотри, Лейка уже задремала… Давай Джульку быстро выгуляем, – последнее, что благодарно услышала я, проваливаясь в глубокий сон.

Барашка убить – не душу сгубить.

Русская поговорка

Где‑то на пределе слышимости зудел комар, не останавливаясь, противно. Липкий пот покрывал всё тело. Судорожно пытаясь закачать спёртый воздух в лёгкие, я хлопнула по комару и проснулась. Гибельное солнце из раскрытого окна. На соседней кровати выдавала мелизмы‑храпы Анька. Мобильный завибрировал. Вот он, комар из сна. Полностью разбитая, я нажала зелёную кнопку.

– Лейка, тихо! Ничего не говори. Просто слушай. – В полной прострации я спросонья послушно внимала встревоженному голосу Надин. – Сейчас тихонько встань и иди на кухню, чтобы Андре тебя не услышала. Там скажи «ага».

Проклиная всех художниц вместе взятых и Надин в частности, я дотащила себя до кухни и рявкнула:

– Ага! Ты посуду так и не помыла. Скотина ты, Надь, редкостная.

– Ти‑и‑ише, – прошипела Надин. – Тише. Анька спит? Быстро дуй ко мне в мастерскую.

– Ни за что! – отчеканила я. – Лучше вы к нам, на Колыму. Посуду помою сама.

– Лейка, Мыша зарезали!

– Надь, ты что, всю ночь пила? – зевнула я. – Как можно зарезать кота?

– Лия! Просто поверь мне! Коты сами себе харакири не делают. Давай, бегом сюда, ты мне нужна. Очень… – Надька отключилась.

Через двадцать минут (мой личный рекорд) я в ужасе рассматривала сюрреалистический натюрморт в мастерской Надин. На небольшом прямоугольном столе, за которым мы обычно сидим, лежало тело довольно крупного рыжего кошака с вывалившимися из шерстистого пузечка кишками. Рыже‑белая шерсть, покрытая чёрными пятнами и подтёками на брюхе, казалась почти серой на фоне запёкшейся марганцовочно‑чёрной лужи вокруг. Голова неестественно вывернута. Слева, там, куда обращена оскаленная кошачья морда, – пустая литровая бутыль из‑под абсента. В противоположном углу – альбомный лист, приколотый… кинжалом Надькиного папы. На белом фоне чем‑то коричневато‑красным выведено неровным почерком первоклашки: «Шли файл обратно, кошечка. Даю три дня».

Мне стало страшно. Я вдруг очень быстро поняла, о каком файле идёт речь. Но Надин не скажу – на всякий случай. Бережёного бог должен беречь – свято в это верю.

– Бедный Мышь! – вырвалось у меня.

– Бедная я! – Надька с остервенением чиркала колёсиком зажигалки. – Вот знала ведь, что ненаш Стасик – только начало. Чувствовала. Если бы я ещё понимала, о чём речь… Мысли какие‑нибудь есть?

– Ну, писали левой рукой. – Дали знать о себе мучения с Алькой: его всю начальную школу пытались переучить от леворукости. – Андре, кстати, можешь не подозревать – с таким маникюром размозжить голову мужику и свернуть шею коту невозможно.

– Маникюр дурным делам не помеха! – отрезала Надин, указав на стол. – А вот это ты как следует рассмотрела?

Только намётанный взгляд художника мог заметить почти слившийся с запёкшейся кровью… чёрный страз с рубиновым пятнышком в центре.

– Надь, если я не выпью, то сойду с ума… – жалобно посмотрев на подругу, я с сомнением продолжила: – Но домой не пойду. Даже если Андре ещё спит… Значит, и ненашего Стаса, того, она… Мы же ей ничего не скажем?.. – почти шёпотом спросила я Надьку. – Я просто попрошу её уехать. Что‑нибудь придумаю.

– Наоборот, Лия! Прячем страз и записку, звоним Андре. Настаиваем, чтобы она мухой неслась сюда. Вдруг – просто похожий камень? Надо рассмотреть её коготочки. Потом хороним Мыша. А после поговорим про портрет русалки в обрамлении дубовых досок. С холмиком и крестом.

– Надь, может, всё‑таки не она? Ну посуди сама, зачем Аньке это? Может, страз отвалился в ту ночь, когда «поросёнка» паковали? Мы же больше пяти лет её знаем. Если бы Андре попался какой‑то файл, – вот идиотка, что я несу… – она бы просто попросила его, и ты бы ей отдала. Да?

– Конечно, – не задумываясь, ответила Надька. – Но больно всё складывается в мозаику. Смотри сама. Про ключ над дверью мастерской, кроме меня, знаете только вы с Анькой. Дальше. Кинжал я, отчистив после ненашего Стасика, спрятала в средний ящик стола, сразу не найти. Опять же только вы знали это. Тебя я исключила без сомнений – весь вечер мы провели вместе, а ночью ты спала как убитая. Трижды вставала от жары, ходила на кухню – напиться. Кстати, храпишь ты почище Аньки…

– Но и Андре… – начала было я и осеклась.

– Ага, въехала! – удовлетворённо сказала Надька. – Всегда знала, что ты не полная дура. В смысле полноватая, но не идиотка. Для того чтобы совершить убийство кота в восточном стиле, двух с половиной часов, которые наша голосистая подружка шлялась по магазинам, разыскивая несуществующие круассаны, более чем достаточно. Кстати, хорошее название для картины… – Надька задумалась, фотографируя специфическим взглядом жуткий натюрморт. Вот правильно говорят про горбатого и могилу.

Я поёжилась и стала набирать мобильный номер Андре, размышляя, какое название имела в виду Надин: «Несуществующие круассаны» или «Убийство кота в восточном стиле». Что‑то мне подсказывает, что почти наверняка – последнее. Даже здоровьем Сары Моисеевны лучше не клясться – всё равно сбудется.

Обжегшись супом, дуть на салат.

Японская пословица

Несчастного Мыша похоронили под тополем в глубине дворов за мастерской. Поминки решили справить в ближайшем суши‑баре. Никто не хотел отмывать стол, да и просто находиться в мастерской, где произошло уже два убийства. «А что, саке очень даже гармонирует с харакири, – подумалось мне. – Вот только в такую жару ещё и горячую сивуху пить… брр…» – на всякий случай я ещё чуть‑чуть отодвинулась от Аньки. Подруга, споткнувшись на полуслове, как‑то недоумённо‑беззащитно посмотрела на меня.

– Лейка, с тобой всё в порядке? – Андре не могла понять, почему я молчу и шарахаюсь от неё.

Надька, напротив, ближе и ближе пододвигалась к нашей певице.

– Слушай, Ань, я давно хотела тебя спросить… – Надин взяла подругу за руку в третий раз за последние два часа. Попыталась развернуть ладонь.

Андре судорожно выдернула пальцы, отодвигаясь ко мне. Я автоматически дернулась в сторону Надьки. Ещё пару часов – и мы совершим на стульях полный оборот вокруг стола.

– Девушка, а у вас есть абсент? – Надин решила идти ва‑банк, остановив официантку.

Чио‑Чио‑сан местного разлива отрицательно покачала головой.

– Тогда нам ещё кувшинчик саке. Нет, лучше сразу два.

Надьку можно понять – не каждую неделю в твоей мастерской совершаются преступления: подкидывают труп и делают харакири коту.

Я вытерла со лба пот. Господи, когда же это закончится? Никогда не думала, что так тяжело рассмотреть ногти у человека. В какой‑то момент я самоустранилась, Надька же напоминала поджарую гончую, идущую по свежему следу, оставленному лосём. Лось (то есть Анька), интуитивно понимая, что на него устроили королевскую охоту, сопротивлялся изо всех сил.

– Так, ещё чуть‑чуть, и я лопну. Кто‑нибудь хочет этот ролл? – Андре и не собиралась пьянеть, усиленно заедая тёплую водку рисовыми кусочками, обёрнутыми в нори. – Надь, ещё раз тронешь меня за руку – я за себя не отвечаю. Учись у Лейки – скромная, красивая, тихая…

Я снова поспешно отодвинулась от Андре. Слово «тихая» навевало совершенно нерадостные ассоциации. Ага, Мышу сейчас особенно тихо. Тихий тополь, тихо дует ветерок, тихонько травка растёт…

– Лейка, да что с тобой сегодня? – Анька почти с болью посмотрела на меня.

– Сама не видишь, её от сашими пучит. Фу‑у‑у‑у‑у‑у… – помахала рукой возле носа Надька, больно пнув ногой меня под столом.

Сразу несколько заинтересованных мужских лиц развернулось к нашему столику. Как назло – именно таких, которые мне нравятся. И чего им в жару дома не сидится? Ну, Надька, я тебе этого никогда не прощу!

– Девчонки, вы как хотите, а я иду домой. Не успела с утра погулять со своей пусечкой‑кошечкой Джулькой! – Я сделала попытку встать из‑за стола. – Да и убираться у меня в квартире желающих что‑то особо не наблюдается…

Надьку при слове «кошечка» перекосило, подруга как‑то резко погрустнела.

– Да, Лейка, тебе, видно, и вправду нехорошо. Собаку кошечкой называть стала… – забеспокоилась Андре. Потом глянула на скривившуюся Надин. – Хотя, с кем поведёшься – так тебе и надо. Не стоило кота Мышью обзывать, царство ему небесное.

Анька, не чокаясь, опрокинула стопку тошнотворно тёплого саке и опять придвинулась ко мне. А я, вместо того чтобы уйти, снова опустилась на стул и в очередной раз переместилась к Надьке. Что я говорила? Не прошло и двух часов – оборот вокруг стола завершился.

Не любо – не слушай, а врать не мешай.

Русская пословица

– Лейка, а тебе Надька не кажется странной в последнее время? – Зайдя в мою комнату вечером, Андре уселась в кресло. – Она ко мне на кровать пыталась прилечь…

– Ань, отстань ради бога, а?

Больше всего на свете мне хотелось заснуть. Ага, Надька, видимо, продолжает попытки рассмотреть маникюр у Аньки. Я, хорошо подумав, всё меньше и меньше верила в версию «Андре‑кошкопотрошительница», но присутствие убийцы, даже потенциальной, даже подруги, как‑то не добавляло мне спокойствия.

– Лейка, ну ответь мне! Ты за ней ничего такого не замечала?

Нет, всё, виноваты сами. Обе. Одна чужим котам харакири делает почём зря и посуду не моет. Вторая позорит меня газами перед приличными мужиками и… не моет посуду. Пусть потом Надька орёт, но не надо было меня так злить…

– Ань, а ты что, не знала, что Надин – бисексуалка? – как можно небрежнее бросила я. – Мне казалось, ты в курсе.

Андре сидячим соляным столбом застыла в кресле, ошеломлённо глядя на меня. Я поспешила закрепить достигнутый успех:

– Сколько раз она тебе предлагала попозировать голой? Не считала? А зря. Думаешь, Надька твоими сиськами с художественной точки зрения восхищается? Наивная ты, Ань. Надька просто спит и видит, как затащить тебя в постель, только спугнуть боится. А у них там, в художествах, все такие. А у вас на сцене разве не так? – меня несло во все тяжкие.

На волне озарения я вдруг чётко поняла, что именно надо делать. Сейчас, потом будет поздно.

Спрыгнув с постели, я по‑кошачьи присела на боковинку кресла. Анька судорожно стала вжиматься в обивку, сдавленно всхлипнув.

– Разве она не пыталась сделать вот так? – взяла я безвольную ладошку Андре в руки. Странно, все стразы на месте. – Или вот так… – схватила я вторую, поцарапанную непонятно откуда взявшимся гвоздём ладонь. Все камешки до единого блеснули на красивых коготочках в тусклом свете ночника. Я облегчённо заорала: – Анька, милая, можно я тебя поцелую?!

Андре взрывной волной вынесло из кресла. Шарахнувшись к выходу, Анька, видимо, подумала, что дальше ей придётся прорываться с боем мимо комнаты Забавы, где спокойно смотрела телевизор маньячка‑бисексуалка, она же Надька, и, посчитав меня меньшим злом, застыла в дверном проёме.

– Лейка, а ты… ты спала с Надькой?

Никогда не слышала, чтобы в голосе было столько страха.

– Нет, что ты. Как только Надин предложила мне, я ответила, что в принципе не против, но сплю только с теми, с кем официально зарегистрировала брак. Стас Мультивенко – единственное исключение за много лет.

Ух ты, даже умудрилась не соврать, практически ни разу! Анька немым вопросом уставилась на меня.

– А Надька не захотела быть моим четвёртым мужем.

Я старалась говорить как можно спокойнее, но хохот прорывался наружу, я истерически корчила рожи, чтобы не взорваться смехом. Андре с ужасом смотрела на меня.

– Ань, об одном только прошу, – простонала я, закрывая глаза. – Не говори Надьке, что я её «сдала». Не простит ведь она меня. Ни‑ког‑да! («А ведь действительно, не простит», – подумала трезвая часть моего сознания.)

– Ну, не плачь, – прошептала Андре, – я буду нема как рыба. Ты, наверное, до сих пор её любишь? Теперь мне понятно, почему ты не спишь с мужиками…

Я рухнула на постель лицом в подушку. Конвульсии, сотрясавшие меня, Анька поняла по‑своему. Воистину, человек верит либо в то, чего страстно хочет, либо в то, чего безумно боится.

Недоверчивость – мудрость дурака.

Д. Б. Шоу

Надин и Андре решили остаться у меня ещё на пару дней. Ни та, ни другая не хотели возвращаться в привычное. Обе объясняли это стрессом. А я взяла отпуск на работе на неделю раньше, чем собиралась, – знаю я их «пару дней».

Втроём мы дружно пустились в ничегонеделание. Не мыли, не убирали. После всех ужасных событий нами овладела странная апатия. И было ощущение, что следует ожидать продолжения, а значит, копить силы. Стас не подходил к телефону.

Начало июля измучивало жарой город и горожан. Душно было как вечером, так и ночью. Надька и Андре валялись целыми днями, у обеих наблюдался творческий простой.

Джуля, моя выносливая и совершенно непривередливая Джулька, вдруг оказалась полностью беззащитной перед температурными аномалиями. Бедная собака пластом лежала на кухонном линолеуме, отказываясь даже есть. Псинка вяло виляла хвостом при очередных моих тщетных попытках покормить её.

Я со скрытым ужасом пыталась впихнуть дорогущие консервы, купленные Андре по моей просьбе, в пасть издыхающей Джульетты.

Неужели это всё? Джульке было больше восьми лет – солидный возраст для собаки.

Решение пришло неожиданно. При очередном разговоре с Аврашкой я, не подумав, бросила в трубку, что Джуля помирает от непереносимой жары. Через пять минут после разговора с сыном перезвонила Забава:

– Мамусик, придумай, как Джульку к нам привезти. Тут ей будет лучше, однозначно. Бабку Сару мы берём на себя.

Ломая голову над неразрешимой проблемой доставки полусдохшей псинки (в электричке с ней не поедешь, такси – безумно дорого), позвонила Боре. Коллега по работе отказался категорически:

– Не, Лейк, я всё понимаю. Но одно дело – свёрток мороженой свинины в багажнике, а другое – собака на заднем сиденье. Потом замучаюсь пылесосить шерсть. У моей жены на неё аллергия – убьёт сразу.

Раздумывая, как переправить Джульку к бабке Саре, я вспомнила про нового соседа. Про то, что он ездил на собственной машине в «Золотую долину» к друзьям.

Выйдя на площадку, притормозила перед дверью. Неудобно как‑то, почти не знаем друг друга. Но Джульку надо было спасать – я решительно нажала на кнопку звонка квартиры напротив.

– Лия, здравствуйте, – Матвей, открыв дверь, размашистым жестом пригласил меня.

Я, сглотнув слюну, машинально шагнула. На соседе из одежды были только белые, почти полупрозрачные, обтягивающие трусы. «Слишком обтягивающе», – подумалось мне. Мужская стать выпирала бесстыдным образом. Да, фигура у него – то, что надо! Даже слишком. Жаль, что блондин. И на руках и мускулистом торсе – татуировки, а я этого терпеть не могу. На левом предплечье Матвея был прорисован меч, причём довольно пошло. Но вот татушка в виде ветки сакуры, начинавшаяся ниже пупка и полупросвечивающая через белый материал, потрясала воображение. Оторвавшись от рассматривания накачанного разрисованного тела, я изложила проблему. Попросила отвезти нас с собакой в «Золотую долину».

Пообещала заплатить, сколько нужно. Мой взгляд периодически соскальзывал в район белого бесстыдства соседа, но я старалась держать себя в руках.

– Давай минут через двадцать я к тебе зайду, – ухмыльнулся Матвей, переходя на «ты». Он явно уловил мой бабский интерес: – Готовь собаку к переезду. Денег не надо. Пригласи меня пару раз на домашний ужин. А то я на заморозках тут язву себе схвачу.

На ватных ногах поплелась домой разыскивать поводок Джульке. Так, собрать ей сухой корм, консервы, пакет с косточками – специальными. Главное – не думать про этого красивого мужика. Слишком он для меня молод. Но, как назло, перед глазами стоял упругий, накачанный силуэт Матвея.

С помощью соседа мне и удалось переправить к бабке Саре собаку – не знаю, чего стоило детям уговорить мою свекровь на этот подвиг. В машине я упорно молчала, злясь на себя за повышенный интерес к Матвею. По‑видимому, он что‑то уловил, перестав меня мучить вопросами.

Сдав Джульку на руки детям, я даже не зашла в гости к Саре Моисеевне, сославшись, что меня ждёт такси.

– Лия, заедем к моему другу? Он просил цветы поливать, пока будет в отпуске. Здесь рядом. Можешь даже из машины не выходить.

Прождав в машине возле симпатичного двухэтажного домика недалеко от коттеджа Сары Моисеевны больше получаса, подумала: «Лучше бы с детьми это время провела. Но, с другой стороны, Матвей меня здорово выручил с Джулькой».

Всю обратную дорогу мы слушали радио «Шансон», практически не разговаривая друг с другом. Я сгорала от неосуществимого желания обнять Матвея и от стыда за это. Ведь я люблю Стаса, и мне нужен только он? Куда, кстати, делся мой любимый мужчина? Телефон постоянно не отвечает, мне оставалось только тосковать и вспоминать ту волшебную ночь. Но вот если бы Матвей меня прямо сейчас поцеловал, я не смогла бы сказать «нет».

Питер встретил пробками и жарищей с бензиновым привкусом. Излишне сухо попрощавшись с соседом, я нырнула в спасительную полупрохладу подъезда. К подругам и отсутствию соблазна, упакованного в белые, слишком обтягивающие, полупрозрачные трусы.

Начало третьей недели июля вяло перетекало в середину. Раз в день, ближе к вечеру, либо Надька, либо Анька выползали в супермаркет за едой.

Поев, валили тарелки в раковину. В квартире стояла дикая жара. Когда залитая водой сковородка с подгоревшей яичницей завоняла тухлятиной, Надин начала складывать грязную посуду в холодильник. Слава богу, он у меня большой. На протяжении трёх дней мы хаотично забивали полки и морозилку – чашками, рюмками, блюдцами. Кастрюлями и сковородками. Я принципиально решила не мыть посуду. Отпуск так отпуск.

– Тебе Андре не кажется странной в последние дни? – спросила меня Надин. – Не ругается, курит, Надюшей меня называет. Что‑то тут нечисто.

Я улыбнулась. Вот как, оказывается, подействовали мои «откровения» про сексуальные предпочтения Надин. До этого я уже успела несколько раз доложить Надьке результаты осмотра коготков Андре, а про остальное, естественно, умолчала в целях собственной безопасности.

– Надь, а может, она созрела для позирования? Только тебе сказать стесняется. Ты с ней поласковее будь, поделикатнее – глядишь, нарисуешь ещё один портрет в стиле ню.

Надька мечтательно задумалась, отложив пластиковую коробочку с недоеденным наполовину салатом. Я внутренне хихикнула.

– Хотя на твоём месте, – нарочито резко одёрнула я Надин, – лучше бы вспомнить, что три дня ещё вчера истекли. Что делать собираешься?

– Ничего, – закурив, Надька уставилась на меня тяжёлым взглядом. – Я ж понятия не имею, про какой файл в записке написано. У меня даже компьютера нет. Будем ждать событий.

События в лице Андре ввалились на кухню, грохнув пакетами, заполненными едой.

– Всё, девочки, это последнее – у меня деньги закончились, – Андре кокетливо‑маняще посмотрела на Надьку. – Надюш, отлично выглядишь. Я в ванную – на полчасика.

Я поперхнулась холодцом (теперь я питалась исключительно им, благодаря щедрости моих подруг). Анька, бросив томный взгляд из‑под полуопущенных ресниц на подругу, ушла в комнату, виляя обтянутым кремовыми брюками задом. Надька повернулась ко мне.

– Видела? Кстати, я вчера тоже последнее бабло спустила. У тебя как с финансами?

Я вздохнула. Отдых детей у бабы Сары сожрал все отложенные деньги.

– Заработаем.

– Есть предложения? – Надька опять затянулась сигареткой.

Нет, моя астма её не простит никогда.

– Соседка снизу уезжает в отпуск на десять дней. У неё мать лежачая с Паркинсоном, нужна сиделка. Я соглашусь, наверное, за тысячу в день.

– И чего делать надо?

– Менять памперсы, кормить, мыть – как обычно за лежачими.

– А мне бы противно было, – поморщилась Андре, вошедшая в моём китайском халатике с драконами. Учитывая разницу в наших размерах – неудивительно, что верхняя и нижняя части её роскошного тела были практически обнажены.

– Надь, ты мне спинку не потрёшь? Я тебя тогда позову. – Приняв остолбенелое молчание Надин за согласие, Андре продефилировала в ванную.

Меня душил хохот. Но смеяться нельзя – Надин может обо всём догадаться. Может, рассказать ей про файл? Нет, пока подожду. Посмотрим, куда кривая вывезет.

Глава третья,

в которой только чудом не выпадает из окна Надька, Андре ссорится с бабкой из ада, а операция «Стас‑Стас» чуть не срывается из‑за «генерал‑капитана»

Нет милее дружка, чем родная матушка.

Русская пословица

Совещание на тему «Где взять деньги?» мы решили провести на кухне. Хорошо, что я заварила каркаде ещё днём и разлила его по бутылкам: в набитом грязной посудой холодильнике напиток из страны фараонов успел остыть до нужной кондиции.

– Лейк, у тебя что, вообще денег нет? И заначки тоже? – Распаренная после банных процедур в полотенце на голове Анька кокетливо поправила сползающую полу китайского халата. Выглядела Андре даже без макияжа, даже в полотенце просто потрясающе.

– Понимаешь, когда у тебя трое детей, да ещё дочь‑подросток, да ещё мужья не помогают, заначку отложить ну никак не получается, хоть лопни.

Я тоскливо разлила каркаде по пластиковым одноразовым стаканчикам. Чистые чашки закончились, тарелки тоже. Кому‑то всё же придётся разгружать холодильник.

– А бабушки‑дедушки? – Надин в принципе знала мою семейную ситуацию, но подробно мы не обсуждали денежный вопрос.

– Ну, первый мой бывший платит алименты на Аврашку – аж полторы тысячи в месяц. Он – научный сотрудник, и официальная зарплата мизерная. Сара Моисеевна считает, что и того много. И хотя она иногда берёт летом детей к себе, деньги на их пропитание я всегда ей передаю, – я задумчиво припоминала перипетии первого и самого короткого моего брака. – Мечик утонул, вы знаете, а его родители шлют овощи с огорода и «свинячьи подарки». Да и то, подозреваю, потому, что точно знают: мясо достанется только их родной внучке.

Подруги смотрели на меня со странной смесью сочувствия и непонимания.

– Отец Альки куда‑то канул после того, как бросил меня беременную в аэропорту. Хадиджа, его мать, сама со мной списалась. Я с детьми несколько раз к ней ездила. Она неплохая женщина, но с деньгами у нее туго. В Таджикистане сейчас работы нет, живут подножным кормом. Так что главная тягловая лошадка в нашем семейном интернационале – я.

– Лейка, боже мой, как ты всё это выдерживаешь? Ну что за мужики пошли!

От возмущения Андре вскочила с табурета. Халат разъехался, Надька завороженно уставилась на открывшуюся картину. Анька судорожно запахнула полы халата.

– В основном помогает моя мать. Иногда я подрабатываю переводами. Но больших денег не получается – времени мало, дети не дают сосредоточиться. А в киоске порой такой наплыв покупателей, что не присядешь.

Надин с сочувствием смотрела на меня. Сама она довольно успешно продавала картины. У неё был круг постоянных поклонников – коллекционеры, врачи, учителя, бизнесмены. Некая дама с Рублёвки второй год собирала коллекцию Надькиных картин, покупала из разных периодов: студенческие работы, парижские эскизы, пейзажи Кижей и Валаама. Не завышая цены, художница гарантировала безупречное качество. Небольшие работы, как я их называла – «формата телевизора», она продавала по двадцать – тридцать тысяч рублей. Крупные живописные полотна, где размеры уже измерялись метрами, Надин выставляла от пяти до пятнадцати тысяч евро. Но и продавались они крайне редко.

– Дизайнерша, как посредник, берёт двадцать процентов, зато у меня продажи. И я не парюсь разговорами с клиентами. Она всё утрясает. И цены, и скидки, и сроки.

Кроме торговли через посредников, подруга делала творческие работы на выставки, рассылала картины за границу, где обычно пиарилась через местных организаторов галерей. Насколько позволяли средства. Цены там были уже европейские – выставляли накрутку до ста процентов, а соответственно и покупалось искусство более вяло, чем на родине.

Надька считала, что для рекламы важен и вид самого художника, поэтому всё у неё было стильным: мобильник, сумочка, шариковая ручка, не говоря об одежде, подобранной со вкусом в бутиках.

Я часто путалась в фамилиях модельеров, Кукаи называла Мураками, и подруга хохотала над моей дикостью. Временами она старалась принарядить меня, но безуспешно. Наденешь модную кофту – юбка старая выпирает. Купишь фирменную жилетку, а джинсы рваные. Одиночный элемент гламура не спасал общей картины.

Как только стильный покупатель на иномарке тормозил на Невском у мастерской, я старалась поскорее смыться, стесняясь своей простоватости. Надин же, нисколько не тушуясь, насильно задерживала меня и представляла:

– Знакомьтесь – Лия Лин, переводчик.

Последнее было преувеличением. Конечно, я бралась за английские, французские и даже китайские тексты, чаще биологические или медицинские, но профессиональным переводчиком не являлась.

Самую ощутимую помощь я получала от мамочки. Жила она в Москве, и виделись мы нечасто. Но перезванивались регулярно. Окончив ЛГУ, я не пошла по стопам родителей, видевших во мне своё научное продолжение, чем их страшно разочаровала. После ранней смерти моего отца‑француза мама так и не вышла больше замуж. Предложение возглавить кафедру в МГУ мама приняла, хотя долго мучилась, что я остаюсь в городе на Неве без её чуткого присмотра.

Но тогда моим мужем был Мечик, который не переносил тёщу. Решающим фактором стало то, что маме предложили «профессорскую квартиру» в Главном здании университета, и она смогла оставить нам питерские пенаты у «Ломоносовской». И мы перебрались в эту трёшку, продав двадцатиметровую комнату на Невском, которую дал мне в приданое отец при первом браке. Чтобы я имела возможность самостоятельно терпеть своего супруга, тогда предполагалось – одного… Деньги от продажи жилья, где родился Авраашка и Забава, позволили нам с Мечиком два года безбедно существовать. И купить тот самый злополучный акваланг…

Мама до сих пор преподавала в старейшем университете страны. За многие годы настолько отработала материал, что читала лекции на автомате. Она любила студентов. Но главным стимулом для труда считала материальную помощь многодетной дочери. При каждой аттестации не забывала напомнить: «Я – многодетная бабушка. Меня увольнять нельзя!»

В шестьдесят лет мама полна энергии: все еще заведует кафедрой, берет аспирантов, ездит на международные конференции. И каждый месяц отсылает бо́льшую часть зарплаты мне и внукам. Сама же обходится овсянкой и кефиром, поддерживая стройность фигуры и бодрость духа. Невероятная оптимистка, мама как никто другой, помогала мне выстоять в самые трудные моменты судьбы.

Деньги не грибы – можно и зимой найти.

Русская народная пословица

– Лейк, а я ведь, сволочь такая, по‑настоящему никогда не задумывалась, как тебе живётся… – Андре искренне плакала на моём плече.

– Да всё нормально, у меня всё отлично, – закапали слёзы и у меня.

Надька мученически скривилась, затем грозно рыкнула:

– Хватит рыдать, дурынды! Слезами горю не поможешь. Эй, Анют, а ну отцепись от Лейки! Мне вот вчера отказ пришёл по биеннале в Китае, и ничего, не реву.

– Ревнует, – шепнула мне на ухо Анька. – Ну, сейчас она у нас получит.

Я затаила дыхание, улыбаясь сквозь слёзы.

– Лятрекша, а ты вроде бы недавно картинку продала во Франции? Пару недель назад хвасталась. И что, пять тысяч евро на один зуб, да?

– Отцепись. Я оплатила аренду мастерской на полгода вперёд, купила краски, холсты, дорогущие рамы для картин, кисти. Долги раздала по мелочи. Своему бывшему подкинула на жизнь – он мне всю кровь выпил на пару с мамочкой. Несколько шмоток купила на распродаже. И чего это я перед тобой оправдываюсь? – Надежда, хлебнув каркаде, прикурила сигарету.

– А вот скажи, правда, что после смерти художника его картины сильно вырастают в цене? – бархатные нотки в голосе Андре предвещали очередное веселье.

– Ну, по‑разному. В основном – да, если художник топовый. – Надька смотрела с подозрением.

Анька, подмигнув мне, продолжила издевательства над подругой:

– И сильно вырастают? Ну, в процентном выражении?.. А до скольки десятков раз, можешь точнее, топовая ты наша… Лейк, я что придумала! У меня около двадцати Надькиных каляк‑маляк, у тебя чуть больше. Быстренько организуем Надьке падение из твоего окна и устраиваем пышные похороны. Зовём её любимого критика, дарим ему Надькину картинку поплоше – хотя из плохого выбрать похуже задачка ещё та! – и организуем через Замурашку роскошный некролог‑рекламу. Под шумок утаскиваем все Надькины кулимули из её мастерской, а затем мутим выставку‑продажу памяти Надин Дельфининой. Озолотимся, Лейк! Соглашайся, и быстро. План гениальный. Стопудово. Партнёр, ты в доле?

Сдавленно хрюкая от удовольствия, я перевела взгляд на скривившуюся Надежду. Сейчас что‑то будет. Надин не подкачала.

– Ну ты и… была‑то на всю голову отмороженная, а упилась полынной отравой до полного маразма. Тебе не только зелёные феи скоро мерещиться будут… Идиотка, да кому тут нужны мои картины? Три года будете продавать, с голоду подохнете за это время. Лучше объясни, почему ты, супер‑пупер‑мега‑звездища, без бабла сидишь? Без бокала нет вокала, всё пропила? Не только мозги, но и денежки? Лейка, а ты чего на меня так оценивающе смотришь?..

Ох, надо срочно выступать изолирующим буфером…

– Ань, а правда, мне казалось, у тебя проблем с деньгами не должно быть. Ты всегда такая красивая, успешная… – я посмотрела на смеющуюся Андре.

– Надюш, не злись ты. Что, мать, приколы разучилась понимать? – Анька расхохоталась, протянув руку, вытащила из Надькиной пачки сигарету. – Да пошутила я, пошутила. Согласна, что неудачно, учитывая последние события. Не смотри на меня волчицей. Лейк, а по поводу успешности… Всё не так пафосно‑гламурно, как кажется.

И Андре вдруг начала делиться с нами секретами кухни шоу‑бизнеса. Вечер откровений продолжался.

Денег ни гроша, да слава хороша.

Русская поговорка

Мадемуазель Андре появилась на просторах тогда ещё СССР в конце перестройки. На волне гласности и попсового ширпотреба, хлынувшего на эстраду после распада огромной империи, Анька выгодно отличалась шикарным тембром, европейской манерой исполнения, сложнейшей мелизматикой – всем, что так востребовано на Западе и так мало ценится у нас. Мадемуазель Андре ненавидела фанеру. Даже охрипшая, Анька всегда давала «плотный дабл» – накладывала на фонограмму второй, живой голос. Я много раз видела, как работает Андре – выкладывается она по‑настоящему. Однако популярность и народное признание пришли не сразу.

После окончания музыкального колледжа имени Кауриных перед ней встал насущнейший вопрос – как жить дальше. Не возвращаться же в Саратовскую область. А сольными проектами и концертами в Москве обременять молодую певицу никто не спешил.

И тут просто повезло: выпала козырная карта по фамилии Спикерман. Выступая однажды в клубе перед жующей публикой, Андре отчаялась «завести» слушателей, которых больше певицы интересовали деликатесы и спиртные напитки на столах. Мадемуазель Андре тем не менее продолжала работать «живьём» свой сорокаминутный блок. В какой‑то момент поймала взгляд мужчины, сидящего за столиком у самой сцены. Так состоялось судьбоносное знакомство с Александром Спикерманом. Он был невысокого роста, лысоват, толстоват, чуть‑чуть женат и