На смерть Байрона (1824)

О чем средь ужасов войны

Тоска и траур погребальный?

Куда бегут на звон печальный

Священной Греции сыны?

Давно от слез и крови взмокла

Эллада средь святой борьбы;

Какою ж вновь бедой судьбы

Грозят отчизне Фемистокла?

Чему на шатком троне рад

Тиран роскошного Востока,

За что благодарить пророка

Спешат в Стамбуле стар и млад?

Зрю: в Миссолонге гроб средь храма

Пред алтарем святым стоит,

Весь катафалк огнем блестит

В прозрачном дыме фимиама.

Рыдая, вкруг его кипит

Толпа шумящего народа, -

Как будто в гробе том свобода

Воскресшей Греции лежит,

Как будто цепи вековые

Готовы вновь тягчить ее,

Как будто идут на нее

Султан и грозная Россия...

Царица гордая морей!

Гордись не силою гигантской,

Но прочной славою гражданской

И доблестью своих детей.

Парящий ум, светило века,

Твой сын, твой друг и твой поэт,

Увянул Байрон в цвете лет

В святой борьбе за вольность грека.

Из океана своего

Текут лета с чудесной силой:

Нет ничего уже, что было,

Что есть, не будет ничего.

Грядой возлягут на твердыни

Почить усталые века,

Их беспощадная рука

Преобратит поля в пустыни.

Исчезнут порты в тьме времён,

Падут и запустеют грады,

Погибнут страшные армады,

Возникнет новый Карфаген...

Но сердца подвиг благородный

Пребудет для души младой

К могиле Байрона святой

Всегда звездою путеводной.

Британец дряхлый поздних лет

Придет, могильный холм укажет

И гордым внукам гордо скажет:

«Здесь спит возвышенный поэт!

Он жил для Англии и мира,

Был, к удивленью века, он

Умом Сократ, душой Катон

И победителем Шекспира.

Он всё под солнцем разгадал,

К гоненьям рока равнодушен,

Он гению лишь был послушен,

Властей других не признавал.

С коварным смехом обнажила

Судьба пред ним людей сердца,

Но пылкая душа певца

Презрительных не разлюбила.

Когда он кончил юный век

В стране, от родины далекой,

Убитый грустию жестокой,

О нем сказал Европе грек:

«Друзья свободы и Эллады

Везде в слезах в укор судьбы;

Одни тираны и рабы

Его внезапной смерти рады».

К. Рылеев