Заключение: конец анализа

Теперь я рассмотрю свой тезис и представлю один дополнительный вывод. Относительно простая тема женской неполноценности заставила нас затронуть многие, действительно глубокие вопросы. Мы сделали обзор исторически длительного направления мысли. Мы увидели, что истоки терапевтической психологии — в истерии и последующее «открытие бессознательного» лежит в этом направлении. Возможно, это направление приведет нас к концу терапевтической психологии, где слово «конец» означает ее telos (тело греч.) или causafinalis (конечная причина лат.), выполненную задачу или цель, «то, ради чего она возникла». Под «концом анализа» я также подразумеваю прекращение его существования во времени — терапевтическую психологию как окончательно исчерпавшую себя.
Поскольку психоанализ установил неполноценность женского, он причастен к той структуре сознания, истоки которой мы обнаружили в мифологических темах Адама и Аполлона. То, что психоанализ опирается именно на эту архетипическую основу, доказывают его фантазии: сопоставление с женским телом порождает фантазии о его неполноценности, которые затем разрабатываются на основе научных наблюдений и приобретают форму женоненавистнической теории. Аполлоновская структура его Anschau-ung(образ, который не является понятием нем.) определила исходные позиции терапевтической психологии в направлении науки. Поскольку это стремление к науке определяется теми же архетипическими предпосылками, что и традиция женоненавистничества, мы должны внимательно рассмотреть каждую попытку воскресить пси хологическую науку. Любое движение, возвращающее на шу психологию к науке, восходит к разработкам Фрейда и Юнга, направленным на то, чтобы привести сознание в сферу бисексуальности через связь с дионисийским Любое научное направление нашей психологии приведен к отрицательным выводам не только для женского аспекте глубинной психологической терапии и психосоматики Более того, в силу своего архетипического женоненавистни чества научное направление исключает возможность coniun ctio. Существует тенденция не учитывать в объективны> методах аполлоновского познания материи тело, женское начало, да и психическое тоже — помещать их в «запредель ную область». Аполлоновское, как отмечает Отто, «стре мится не к душе, а к духу». «Аполлон... безразличен к вечной ценности отдельного человека и отдельной души». В апол лоновском смысле «больше света», «созидание души», каь отмечено в первой части, и «сотворение сознательности» представляются несоизмеримыми величинами.
Можно напомнить, что глубинная психология ведет начало от истерии. Первоначальное содержание нашей области исследования составляют проблемы женского и бессознательного, описание которых указывает на пре имущественно дионисийский потенциал. Тем не менее глу бинная психология описывает сознание в аполлоновской манере. Даже Юнг, непредвзято относившийся к новой точ ке зрения на сознание, описывает его следующим образом «Высокий уровень сознания... характеризуется повышен ной сознательностью, преобладанием воли, направленного рационального поведения и почти полным отсутствием ин стинктивных детерминант». Разумеется, говорит он, «в та ком случае сознание оказывается на несомненно животном уровне... Крайнее состояние бессознательности характери зуется доминированием компульсивных инстинктивных процессов»**. Аполлоновское определение сознания приво дит к бессознательному, которое является ницшеанским или по крайней мере входит в компетенцию Великой Матери. Отождествление сознания с героической, аполлонов-ской формой приводит нас к нелепым утверждениям Ной-манна, который пишет: «Однако сколь бы парадоксальным это ни показалось, в качестве основного закона можно установить одно: даже у женщин сознание имеет мужской характер. Коррреляция "сознание-свет-день" и "бессозна-тельное-тьма-ночь" сохраняет силу независимо от пола... Сознание как таковое является мужским даже у женщин»*. Таким образом, в других своих работах Нойманн вынужден исследовать природу женского сознания на примере архетипа Великой Матери (составляющей противоположность по отношению к герою и героически аполлоновскому определению сознания). Но как же в таком случае быть с богинями — Афиной, Деметрой, Афродитой, Артемидой, Психеей? Не являются ли они образными, архетипическими формами нашего сознания?
По-видимому, будет неоправданным назвать «сознанием» то иссушенное, залитое солнечным светом состояние психического, в котором «почти полностью отсутствуют инстинктивные детерминанты». Не скажем ли мы точнее, если будем следовать указаниям, приведенным во второй части, и откажемся от употребления терминов «сознательное» и «бессознательное» в оценке типов сознания? В таком случае нам следовало бы поговорить об архетипических структурах поведения и фантазии, каждая из которых имеет степени сознательности, ни одна из них не «лучше» (не «сознательнее») другой, поскольку каждая определяется своим богом или богиней. То, что все эти годы мы называли «сознанием», в действительности есть аполлоновская форма, которая, будучи закаленной героем, превратилась в «сильное Эго» и предопределила природу дионисийского в контексте его собственного искажения.
Таким образом, терапевтической психологии присуще внутреннее противоречие: ее метод — аполлоновский, ее содержание — дионисийское. Она пытается анализировать коллективность, нисходящие тенденции, влагу либидинозных фантазий, ребенка, театральность, вегетативный и животный уровни — короче, «безумие» дионисийства с по мощью отстраненности, познания, объективной ясно сти другой структуры. В сущности ее метод согласуется с афоризмом св. Августина по поводу путеводителя души «Ab exterioribus ad interiora, ab inferioribus ad superiora» (От внутреннего к внешнему, от нижнего к верхнему)* (Augustine. Enarratio in Ps.145. 5. По поводу истерии и экстраверсии см.: ЮнгК.Г. Психологические типы. Пар. 566. Jung. Psychological Types //CW. VI. Par. 566: «По моему мнению, истерия является наиболее распространенным неврозом экстравертного типа»). Независимо от степени имагинативной сложности метода терапевтическая психология, трансформирующая бессознательное (дионисийское) в сознательное (аполлоническое), развивается в русле основного направления нашей традиции. Даже в тех случаях, когда она поощряет дионисийское переживание, это переживание, которое осуществляется ради сознания. Переживание остается чем-то таким, чем мы «обладаем», отчужденным от обычной жизни, похожим на танец в пограничных областях, откуда мы возвращаемся к нормальному аполлоническому сознанию (солнечного света). Несмотря на программные намерения относительно «интегрирования тени» и «соединения противоположностей», анализ должен и в дальнейшем отбрасывать тень на материю, тело и женское, так как они составляют области внешнего и неполноценного (так называемого бессознательного, спроецированного на так называемую жизнь). Истерия всегда будет стремиться быть парадигмой экстернализированной неполноценной психики. Это внутреннее противоречие противопоставления дионисииского аполлоновскому также определяет и наше представление об исцелении. Стремясь интегрировать женское с помощью мужского, мы продлеваем болезнь, которую пытаемся излечить. Таким образом, лечение фактически составляет часть самой болезни и продолжает ей способствовать. В силу архетипичности сознания анализ как аналитический метод все-таки не способен достичь своей цели, увенчаться соединением сознания с физическим, женским, природным в unus mundus'. Поэтому конъюнкция (coniunctio) отодвигается в виде цели, достижимой во времени. Невозможное теперь становится возможным в будущем, достижимым. Конъюнкция опирается на утопическую цель (telos), которую невозможно реализовать, поскольку этот процесс не имеет конечного срока, если он не расстанется с прошлым аналитическим методом. Анализ может и дальше расширять сознание, принимая специальную форму развития Эго, этот анализ осуществляется в виде процесса, который происходит за счет женской неполноценности и поэтому не имеет завершения. Все это означает, что анализ в том виде, как мы его знали, бесконечен.
Фрейд осознавал эту дилемму лучше других. В преклонном возрасте и в последней строго психоаналитической статье Фрейд размышлял с характерным пессимизмом о феномене, который он сам и произвел на свет. Статью, опубликованную в последний год его жизни в Вене, он назвал «Конечный и бесконечный анализ». Он ставит вопрос: «Существует ли такая вещь, как естественный конец анализа, существует ли вообще возможность привести анализ к такому концу?». Он приходит к заключению, что мы достигаем «основы», места, где можно было бы сказать, что анализ заканчивается, когда у мужчины и женщины успешно выполнено «отрицание женского». У женщины отрицание женского проявляется в ее трудноизлечимой зависти к пенису; у мужчины это отрицание не позволяет ему подчиняться или быть пассивным по отношению к другим мужчинам. Фрейд говорит, что отрицание женского составляет «замечательную черту психической жизни людей»; он полагает, что оно биологически задано и поэтому составляет «основу» для психического поля.
Если это отрицание составляет основу анализа, тогда оно также служит причиной вытеснения и невроза. Жен как аналитический метод все-таки не способен достичь своей цели, увенчаться соединением сознания с физическим, женским, природным в unus mundus'. Поэтому конъюнкция (coniunctio) отодвигается в виде цели, достижимой во времени. Невозможное теперь становится возможным в будущем, достижимым. Конъюнкция опирается на утопическую цель (telos), которую невозможно реализовать, поскольку этот процесс не имеет конечного срока, если он не расстанется с прошлым аналитическим методом. Анализ может и дальше расширять сознание, принимая специальную форму развития Эго, этот анализ осуществляется в виде процесса, который происходит за счет женской неполноценности и поэтому не имеет завершения. Все это означает, что анализ в том виде, как мы его знали, бесконечен.
Фрейд осознавал эту дилемму лучше других. В преклонном возрасте и в последней строго психоаналитической статье Фрейд размышлял с характерным пессимизмом о феномене, который он сам и произвел на свет. Статью, опубликованную в последний год его жизни в Вене, он назвал «Конечный и бесконечный анализ». Он ставит вопрос: «Существует ли такая вещь, как естественный конец анализа, существует ли вообще возможность привести анализ к такому концу?». Он приходит к заключению, что мы достигаем «основы», места, где можно было бы сказать, что анализ заканчивается, когда у мужчины и женщины успешно выполнено «отрицание женского». У женщины отрицание женского проявляется в ее трудноизлечимой зависти к пенису; у мужчины это отрицание не позволяет ему подчиняться или быть пассивным по отношению к другим мужчинам. Фрейд говорит, что отрицание женского составляет «замечательную черту психической жизни людей»; он полагает, что оно биологически задано и поэтому составляет «основу» для психического поля.
Если это отрицание составляет основу анализа, тогда оно также служит причиной вытеснения и невроза. Жен ская неполноценность теперь становится основным недугом сознания, этиологическим средством, которое служит как причиной наших психических расстройств, так и методом анализа, направленным на эти расстройства. Но этот метод не способен выполнить свое предназначение, достичь своего конца, поскольку он страдает от того же отрицания женского. Мы исцеляемся, когда в психическом перестаем быть только мужскими независимо от того, что мы представляем собой в биологическом отношении — мужские или женские особи. Анализ не может констеллировать это исцеление, пока в психологии он не перестанет быть мужским. Конец анализа совпадает с признанием женственности. Так наша тема привела нас к решающему вопросу терапевтической психологии — ее конечной цели.
Суть моего рассуждения состояла в том, чтобы показать, что женская неполноценность не является биологической и что женоненавистничество имеет не биологический источник, а психологический. Женоненавистничество, по-видимому, возникает в результате такого рассмотрения биологического аспекта женского, как будто бы аполло-ническое констеллирует сознание с особой силой в тот момент, когда сознание сталкивается с глубинной стороной телесного мужчины, его тленной природой. Основная структура женоненавистничества носит психологический характер; она опирается на архетипическую форму сознания, которая надличностна. Таким образом, терапевтическая психология сталкиваете;: с затруднением, которое Фрейд видел лучше других. Основная структура терапевтической психологии, т. е. аполлоновский архетип, оправдывает как его жалобу на то, что «психология не способна решить загадку женственности»'", гак и его пессимизм по поводу завершения анализа. Анализ не может завершиться, гкжа не оставит свою архетипическую основу — «вначале Адам, а потом Ева», которая требует аналитического апол-лонизма интерпретации объективно-беспристрастной личности, героического направления развития, исследования и поиска и — самое главное — сознания как света. Эго-самости как его носителя, анализа как его инструмента. Если наша цель — обретение «большего света», тогда сможем ли мы достичь этого завершения, предполагаемого Успением девы Марии, союза с темной материальностью и бездной На языке Юнга психотерапия достигает своей конечной цели в целостности конъюнкции, в бисексуальности сознания, которая также означает сознательную бисексуальность, то воплощение устойчивой слабости и негероической силы, которое мы находим в образе Диониса. Бисексуальное сознание здесь означает также и переживание психического во всей материальнсти, фантазии во всем буквальном, а буквального как фантазии; оно означает мир не разделившийся на дух и материю, воображаемое и реальное, тело и сознание, безумное и разумное. Как отмети.: Юнг, догма Успения девы Марии кладет конец отрицанию женственности. Она означает сознание бисексуальности в образе Бога. Там не может быть разделения на элементы, положительные и отрицательные; там не может быть полярности противоположностей. Поэтому она также означает конец анализа. Ибо прекращение анализа у Фрейда и Юнга совпадает с прекращением женоненавистничества, когда мы возвращаем Еву в тело Адама, когда у нас нет определенности относительно того, что является мужским, а что — женским; что является низшим, а что — высшим; что является внешним, а что — внутренним; когда приобрели и включили в себя все те качества, которые не являются по существу женскими, а проецировались, объявлялись низшими и, отвалившись от нас, вошли в физическое тело женщины, конкретизировались там, рассматривались научной фантазией как биофизические «факты» и таким образом были потеряны для психологической реализации. Возвращение этой «неполноценности» освобождает женщину, ее тело, да и саму материю от аполлоновского неуважения и компульсивного очарования. Возвращение этой «неполноценности» послужило причиной, по которой мы обратились к рассмотрению телесных областей, оставленных без внимания, хотя и притягательных для философов. Мы пытались обнаружить существенные психологические качества, необходимые для бисексуального сознания.
Мы неизбежно приходим к заключению, что анализ как терапевтическая психология может быть обречен на провал. Его внутреннее противоречие мешает ему в достижении цели. В таком случае, как известно из терапевтической психологии вообще, мы могли бы дифференцировать анализ и приступить к поиску других терапевтических процедур, соответствующих виду сознания, которое мы описали. Переживания многих людей уже свидетельствуют о другом направлении. Хотя анализ был аполлоническим в теории, технике, в интерпретации в терминах Эго, но в переживании многих индивидов он оставался дионисийским: жизнь в ребенке, истерические попытки воплотиться с помощью симптомов, эротическое влечение к созиданию души.
Конец прежнего анализа как терапевтической психологии для индивида приводит к концу анализа как коллективного феномена. При завершении этого эссе нам остались указания на постаналитический период. Обозначены ли эти указания сказанным выше? Сознание, которое не нуждается в психотерапии в прежнем смысле этого слова, имело бы свою основу в бисексуальности, в которой реальности психического, именуемые «женским» и «телом», неотделимы от сознания. Это указывает на смирение духа со своей неполноценностью, ограниченность духа женственностью своей психической реальности. В пересмотре нуждается и понятие коллективного. Тогда, быть может, возникнут новые смысловые значения, которые невозможны без перспективных подходов к созиданию души, поощряемых Дионисом, Владыкой Душ.
Среди указанных значений терапевтическая цель конъюнкции теперь воспринималась бы как ослабление сознания (в прежнем смысле этого понятия), а не усиление сознания посредством «интеграции» анимы. Конъюнкция теперь бы стала непонятной и пугающей, несла бы в себе ужас и смерть, психопатологию. В таком случае мы вернулись бы к своей болезни, но уже без уверенности в том, что является здоровым, а что нездоровым, без аполлоновской медицины, отделявшей психопатологию от психологии, без потребности в пациентах, больных душой, и врачах, излечивавших душу. Да, это указание на Тересия и на принесение в жертву яркого ока ума, чтобы можно было видеть
образы в пещере memoria. Но есть еще и кое-что другое, означающее феминизацию как ослабление памяти, постоянную регрессию к невинному, полутварному существу Мебиуса и Парацельса, постоянное «размягчение мозга», подлинную утрату того, что мы считали своим самым драгоценным человеческим достоянием, — аполлоновского сознания.
Терапия, которая двигалась бы к этой конъюнкции, вынуждена была бы всегда оставаться в пределах путаницы амбивалентности, приливов и отливов либидо, позволяя внутреннему движению замещать ясность, внутренней близости — объективность, порождению психической спонтанности — прозаическое правильное действие.
Можно было бы по-другому взглянуть и на старую загадку индивидуации, с одной стороны, и на коллективность — с другой. Если Дионис означает нераздельное, тогда его форма сознания возвращается к первоначальному значению этого слова: «знание с». «Сознательное» некогда означало в английском языке «знание вместе», или совместное знание, разделяемое, подобно тайне, теми, кто получил к нему доступ*.
Мы не можем познавать в одиночестве, подобно тому как мы не можем жить в одиночестве. Наше сознание невозможно отделить от другого. Другое подразумевается не только потому, что душа не может существовать без своей «другой» стороны, но еще и потому, что само сознание имеет эротический, дионисийский элемент, который указывает на соучастие. Далее этот ход мысли означает, что мы сознательны только при некоторой форме соучастия и что человек, находясь в одиночестве, в рефлексии или осознании, или индивидуации, в действительности может быть бессознательным. Хотя Дионис и может предстать в виде одинокого чужестранца, угрюмого, в подавленном состоянии духа обитателя лесов и горных вершин, его свита указывает на стиль единения его сознания с жизнью, проживаемой вместе с другими.
Анализ давно распознал напряженные состояния психического, которые побуждают его в коллективную жизнь. По мере увеличения напряжения в анализе возникает движение к другим: фрейдисты назвали это отреагированием, юнгианцы — протечкой герметичного сосуда. Дионис — бог действия и бог влаги. Его природе свойственно просачиваться и перетекать в сферу общения. Целенаправленная мания была связана с Дионисом она указывала на соединение душ, уравнивающее и демократическое, как в вине и танце. Аналитическое сознание потребовало некоторого торможения побуждения психического к соучастию, подобно тому как оно одобрило из бранного индивида и осудило его тенденции к коллективизму, вновь поставив Диониса на службу Аполлону.
«Аполлон вращался только в лучшем обществе, начи ная с того времени, когда он был покровителем Гектора, и до того времени, когда он канонизировал аристокра тических атлетов; но во все периоды Дионис был demotikos, богом народа».
Потребность в соучастии могла быть удовлетворен? чернью, толпой, которая представляет существенную опасность, но участие в действиях толпы не следует путать с ценностью самой потребности в соучастии. С ущербом для себя мы осудили коллективное сознание в целом т.е. «совместное познание», так как многие из его форм действительно имеют угрожающе вотановский характер Но дионисийское сознание требует thiasos, общности, и этг общность распространяется не только во внешнем, надру гих людей, но и составляет общий поток, смешивание со знания с «другими» душами и их богами, это сознание всегда действует вместе со своими комплексами.
Окидывая взором последние 70 лет или даже более длительный период и вспоминая женщин, находившихся в больницах Парижа и Нанси, мы можем видеть, как психи ческое обращается к терапии в поисках Эроса. Мы искали любовь для души. В этом и состоит миф анализа. Мы обра щались в этом столетии к анализу ради созидания души.
В каком другом месте можно было найти серьезное отношение к душе? К сожалению, события, происходившие между эросом и душой, не воспринимались достаточно серьезно. Эрос, по необходимости констеллировавшийся в кабинете врача, не соответствовал модели сознания, вдохновлявшей анализ. Миф не в полной мере удовлетворял сознанию. Метафоры в психологии утратили свою память и воображение. Поэтому этот эрос был назван переносом, а психические реакции на эрос — неврозом переноса, нуждавшимся в анализе. Мы устремились к созиданию души лишь для того, чтобы получить актуальный эротический процесс, при котором психологический язык отвергает душу. Фрейд настаивал на том, чтобы анализ переноса имел решающее значение для исхода лечения, как это и было в действительности. Анализ переноса предполагал подчинение Эроса аполлоновской структуре сознания с ее конечной целью дистанцирования от эмоции, приравнивания психического сознанию. Кроме того, имагинальный процесс memoria был поставлен на службу аполлоновской цели. Пришлось исследовать эротическое, дионисийское воображение, которое теперь стали называть Ид, или бессознательное, и воздействовать на него. Свободу имагинального соединили с помощью активного воображения с Эго и дисциплинировали ради «становления сознательного». Результаты налицо: обученные аналитики большего «сознания», имаги-нальные неудачники.
В первой части книги мы рассмотрели цель переноса, цель означала назначение — созидание души на основе отношения эрос — психическое. Во второй части мы описали цель бессознательного в контексте ее целенаправленной функции как продвижение к имагинальному сознанию. Назначение бессознательного состояло в обеспечении возможности открытия имагинального. Теперь, в третьей части, мы установили, что назначение невроза, «основы», на которой построен анализ, состоит в интеграции женской неполноценности. Перенос, бессознательное, невроз — в каждом случае то, что прежде рассматривалось с концептуальной основательностью как проблема, отчасти растворилось в его фоновой фантазии посредством мета форической перспективы архетипического мифа. Здесь, в заключительной части книги, архетипическая перспектива продолжает влиять на нашу точку зрения. Деструктивные нападки на старый анализ и конструктивные указания на другой вид терапии отражают Эрос и его страсть.
Творческая сила Эроса и импульс Диониса не могут оставить Психею в покое. Они составляют ее доминанты в терапевтическом смысле ее развития и поэтому направляют душу к психологии, в которой они занимают полноправное место и которая ориентирует архетипическую перспективу на ее проблемы. Воздействие богов на психическое и есть пересмотр психологии в контексте богов. При навязчивости непризнанных доминант психическое создает те невероятные человеческие проблемы (перенос, невроз, истерия и синдромы, упомянутые во второй части), которые невозможно решить только на человеческом уровне. Таким образом, боги вынуждают психическое развивать архетипическую психологию, чтобы удовлетворить свои нужды, психологию не «человеческого», а «божественного». Короче говоря, архетипическая психология считает, что все сферы фантазии, страдания и поведения имеют архетипическое значение и обеспечивают возможность обнаружить богов, которые скрывают и провоцируют каждое событие человеческой души.
Мы начали с движения к цели анализа, «пересмотрев» вначале все, что считалось доказанным в анализе относительно Эроса, затем язык, травмировавший воображение и, наконец, то, что доселе (в том числе и по упомянутым нами причинам) —неправильно, неуместно, профанически— считалось дионисийским. Представлять, постигать, пере живать сознание в стороне от его старых идентификаций его структурной основы для женоненавистничества на столько трудно, что мы вряд ли сможем хотя бы интуитив но постигнуть, что этот бисексуальный бог мог бы держать в запасе для возрождения психической жизни.