Синтетический метод психоанализа Гретера

Кроме того доктор Гретер разрешил мне обнародовать нижеследующий краткий обзор его собственного синтетического метода психоанализа, в котором мы находим весьма значительные улучшения обычного психоанализа. Самое важное улучшение заключается в том, что он называет „психо-педагогикой".

„Я не могу согласиться с Юнгом в его оценке психоаналитических методов. Так я не согласен с ним, например, когда он говорит, что методы распрашивания в состоянии гипнотической концентрации или произвольной продукции фантазий в этом состоянии примитивны и недостаточны в сравнении с анализом снов. Я нахожу, что эти последние иногда не дают нам ничего, между тем как гипнотические методы в этих случаях быстрее приводят к цели, да и пользоваться ими легче. Правда, бывает и наоборот. Поэтому глубже всего попадает в цель комбинация всех методов, и именно этим путем мне удавалось получить прекрасные результаты в тех случаях, в которых ни. один, ни другой метод, взятый в отдельности, не давали удовлетворительных результатов. Как раз недавно был у меня случай, когда пациент, на мои расспросы об особых переживаниях в начальный период его болезни рассказал мне о сне, наделавшем ему много хлопот. Но он забыл самый сон. Более глубокой гипнотической концентрацией удалось оживить этот сон, а затем анализ этого сна по методу ассоциации вскрыл весьма важные дальнейшие причины болезни, и пациент был от них освобожден. Таким образом является весьма важным преимуществом гипноза то, что им легче удается оживлять забытые сны, подлежащие анализу, и что им всего быстрее. и полнее удается исследование болезни при помощи распросов в гипнозе, в особенности насчет важнейшего времени, именно времени зарождения болезни, которое обычно труднее всего установить, так как оно всего сильнее вытесненно в подсознание".

„Впрочем, особенно важно здесь то, что — в чем я, чем дальше, тем больше убеждаюсь — дело никогда не ограничивается одним психоанализом, а с ним всегда связывается и психо-педагогика, и именно здесь гипноз оказывает особенно ценные услуги. В связи с этим мне за последнее время пришли в голову некоторые особые идеи — идеи, являющиеся в сущности старыми ходячими истинами, нопредставляющиеся мне тем более глубокими именно потому, что они „черпаются из первобытного источника". Излагались ли они в связи с разбираемыми нами вопросами, мне неизвестно. Мне во всяком случае не приходилось об этом читать". „Почему одни заболевают в результате некоторой психической травмы, а другие — нет? Они заболевают только в тех случаях, когда с этой травмой связаны и сексуальные конфликты или, когда воля к силе не находит другого выхода, полагает Юнг; когда на травму не реагируется или когда она вытесняется в подсознание, полагают другие. Но почему же она вытесняется в подсознание? и каким образом это вытеснение или конфликты и подавленная потребность проявить себя приводят к болезненным нарушениям? Ответ: потому, что их вызывают порожденные всеми этими причинами, чувства неудовольствия, с которыми не могут быть ассоциированы никакое утешение и никакая надежда на выход, никакое чувство удовольствия. Эти чувства неудовольствия представляют собой не только душевное, но и физическое нарушение, все равно связаны ли они с вытеснением или нет. Ибо чувство в смысле аффективности базируется не только на соответствующем комплексе представлений и связанном с ним чувственном тоне, но и на соответствующем состоянии тонического, секреторного, нейротического, диатетического, респираторного, трофического или иного характера того или другого органа или целой зоны тела.

Опираясь, между прочим, на превосходных, ясных и доказательных результатах Павлова (см. Zeitschrift fur arztliche Fartbildung S. 140—142, Iena 1909) у собаки, Гретер предлагает рассматривать чувства, окрашенные удовольствием,—как „полезные" для жизни, а окрашенные неудовольствием — как „жизнь — тормозящие", и это совершенно правильно. Павлов доказал непосредственно на слизистой оболочке желудка у живой собаки влияние аффектов удовольствия и неудовольствия на выделение желудочного сока.

Это физическое изменение вовсе не должно быть обязательно создано конверсией. Оно имеется уже налицо вместе с чувством и только усложняется с дальнейшим распространением на другие органы".

„И вот если по той или другой причине происходит вытеснение — и это происходит тем скорее, чем безнадежнее чувство неудовольствия или мысль,— то физическое изменение, обусловленное аффектом, или ощущение его может сохраниться, не смотря на диссоциацию, хотя и первоначально связанное с ним представление вследствие вытеснения забывается. Но это состояние ощущается, как болезнь, лишь тогда, когда дело идет о чувстве неудовольствия без надежды на выход из положения. Ибо и кое-какое чувство удовольствия может быть забыто и вытеснено другими без того, что бы это ощущалось, как нарушение. Таким образом причина нервного нарушения покоится на неспособности правильно перерабатывать душевные раны и конфликты, т.-е, „в несчастьи находить счастье", хвататься за новые шансы. Душевные же силы ограждают от этого и помогают находить выход из самых тяжелых положений в жизни, бороться с ударами судьбы и находить утешение и опору в том или другом выходе или идеале. И вот в больном должна быть развита, воспитана эта способность. Заставляя его оглядываться назад при помощи катартического оживления всех вытесненных аффектов, ему необходимо показывать, как он должен был бы вести себя в соответственном случае, какое утешение он мог бы сейчас найти, какое действие могло бы ему помочь, какие ответы он должен был бы себе дать на следующие 5 вопросов: 1) что плохо во всем этом деле? 2) что я могу сейчас же сделать? 3) как я могу в будущем предупредить повторение таких вещей? 4) что хорошо в атом деле и 5) как извлечь из этого пользу для себя или для других? На эти вопросы он по возможности должен сам ответить. И именно этим он вновь найдет себя".

„Таково лишь краткое изложение моих специальных методов психопедагогики, которую я собираюсь развить еще дальше. При помощи гипноза она поддается дальнейшему углублению и я связываю ее еще с некоторыми гимнастическими упражнениями для укрепления воли и развития у больного способности ставить себе новые цели и задачи жизни, а также для физического его укрепления. Создавая у него новые привычки, с которыми мои внушения остаются ассоциативно связанными навсегда или, по крайней мере, надого, я надеюсь достичь хороших и длительных результатов, что мне на самом деле и удавалось уже много раз в очень тяжелых случаях".

Психоанализ - Взгляды Каплана и Зауера

Я остановлюсь еще на двух выдающихся работах последних лет из области психоанализа.
В своей книге „Очерки психоанализа [Grundzuge der Psychoanalyse 1914] Лео Каплан дал в общем ясное и сжатое изложение учения Фрейда, со всеми, разумеется, обычными и в особенности сексуальными односторонностями и искусственными толкованиями. По поводу этой книги я позволю себе нижеследующие замечания.

Детерминистическое изречение Фрейда: „нет случайностей в психической жизни", разумеется, совершенно правильно. Но оно и не ново. Скептицизм Гиксона и Зиммеля, оспаривающих причинную связь психических явлений, базируется, без сомнения, на их незнакомстве с фактами подсознания или на игнорировании их. Каплан совершенно правильно указывает на то, что этот детерминизм установил еще Демокрит 2300 лет тому назад. На основе анализа Фрейда Каплан доказывает, например, наличие причинной связи при ошибках всякого рода, оговорках, описках и т. п., обусловленных явлениями подсознательной жизни. Сопротивление индивидуума выступлениюв сознании вытесненного в подсознание неприятного события часто обусловливает аффективное искажение соответственного, напоминающего о нем, выражения.

Вместе с Фрейдом Каплан полемизирует против гипноза. Из собственной „воли к власти" (попросту честолюбия) представители школы Фрейда сами, мне кажется, „вытесняют" вообще все, что оказывается в противоречии с гипотезами дорогой им школы: люди всегда люди! Далее Каплан приводит известные ассоциационные эксперименты с пациентами, которым говорят, так называемые, раздражающие слова, на что те должны давать быстрый, без обдумываний ответ. Сопоставление этих ответов, в особенности более запаздывающих, более или менее вытесненных, открывает широкое поле для психоаналитического "истолковывания".

До Юнга уже Фрейд, Каплан и другие рассматривали подсознательное (у них бессознательное), как психически еще не определившуюся, естественную первоначальную сущность мышления и чувствований зверя и ребенка. В этих мыслях много' верного, но не следует их слишком схематизировать. Точно также много верного и в том, что Каплан пишет о навязчивых явлениях и их подсознательных источниках.

Штекель говорит: „Нейротик заболевает потому, что его психическая энергия истрачивается в борьбе между криминальными (антисоциальными — Форель) и этическими, тормозящими представлениями". Каплан следующим образом формулирует это же важное положение: „Невроз означает неудавшееся восстание первобытного человека в нас против современной культуры" („первобытное" заменяет „криминальное" Штекеля, а современная культура — его — [общепринятые] этические тормозящие представления). Гораздо раньше, а недавно еще раз (Forel. Die Organisation der Freiheit; Die Versohnung, 1917] я тоже самое выразил следующим образом: „Все возрастающая плотность населения и столь же возрастающие потребности культуры все более и более привели к необходимости хорошей и планомерной социальной организации. Но таковая оказывается в противоречии с нашей первоначальной потребностью в неограниченной свободе. Но эти инстинкты наследственны, а потому и неискоренимы на много тысячелетий или даже миллионов лет. В этом и заключается хроническая человеческая трагедия". Все три формулировки выражают в основе своей один и тот же факт—конфликт между примитивными асоциальными инстинктами человека и его все возрастающими социальными культурными требованиями.
Каплан находит, что истолкования уже упомянутого выше „Эдипова комплекса" Фрейда, подтверждаются истолкованием „приветствия" у всех народов (и в особенности у японцев), как самоунижение, на подобие мазохизма.

Нарцис умер, согласно саге, в состоянии влюбленного томления, вглядываясь в свое собственное изображение в воде, и тогда вырос красивый цветок нарцис. На основе этого мифа Каплан истолковывает действительное, и еще более часто скрытое (не выполненное) самоубийство, как неудовлетворенную изначальную эротику, Как и преступление, и самоубийство часто бывает в подсознании, часто также в состоянии сна, как известно (что также истолковывается школой Фрейда). Ложные, часто на сон похожие, самообвинения тоже истолковываются Капланом, как эротический „нарцизм". По его и по Фрейду и страх сексуален. Рассуждая о „превращениях аффектов", Каплан анализирует случай Юдифи с Олоферном и истолковывает его тоже сексуально. Садизм и мазохизм истолковываются им, как инфантилизм, как акт „перемещения" сексуального инстинкта.

Половое чувство Каплан рассматривает как „продукт эротики и инстинкта сохранения вида". Так как, однако, сама эротика есть лишь продукт инстинкта сохранения вида, то эта формулировка едва ли представляет собой что - либо иное, чем тавтологию. Наконец, Каплан предостерегает, и вполне правильно, от преувеличений в том, что школа Фрейда называет „родительской эротикой" и что другие называют обезьяньей любовью родителей к своим детям. Эта эротика нередко превращается в ненависть в результате „перекомпенсации аффектов".

Ограничимся приведенным; везде, где Каплан пишет „бессознательное" мы пользовались термином „подсознательное" В журнале „Zeitschrift fur die gesamte Neurologie und Psychiatrie" от 1917 г. (Band 36, H. 1—2 S 26) Dr. W. Sauer поместил статью: „К анализу и лечению военных неврозов", где он описывает случаи функциональных нервных страданий, которые он лечил во время войны психоаналитически по методу Франка. Сначала он, подобно Nonne (см. конец главы VI) пробовал простой гипноз, а потом, когда он не помогал, катартический метод. Патогенез (аффективная обусловленность) многих случаев часто оставался скрытым в течение долгого времени, поскольку эффекты должны суммироваться, чтобы могла выявиться болезнь, комплекс ее симптомов.

Зауер приводит пару весьма интересных случаев прочного исцеления там, где одним гипнозом не удавалось достичь цели. В отличие от Nonne он не задумываясь отпускал своих вылеченных катартическим методом больных прямо в строй и пишет по этому поводу следующее: „Я считаю себя даже в праве утверждать, что катартический метод лечения делает больных здоровее и внутренне более крепкими, чем они были до болезни".— Это совершенная правда и эта правда очень ярко характеризует всю глубокую сущность катартического метода лечения.Далее Зауер пишет: „само собою понятно, что созданное травмой аффективное напряжение с течением времени исчезает и без всякого лечения, если только больной не подвергается новым травмам. Ассоциация между аффектом и симптомом ослабляется и симптомы постепенно получают известную самостоятельность. Поэтому они, понятно, становятся более доступными суггестивному воздействию, чем в начале заболевания".

Зауер совершенно основательно выступает против Оппенгейма, усматривающего причину травматических неврозов исключительно в „материальных потрясениях", так как эти неврозы на самом деле носят чисто психогенный или патогенный характер. Не могу я согласиться с Зауером, когда он во многих случаях военных неврозов предполагает нормальную психику больного до заболевания и когда он заявляет, что патогенные травмы на вешне могут вызвать истерию у нормальных людей. Будь это непременно так, все солдаты, участники мировой войны, должны были бы страдать истерией, чего, как известно, сказать нельзя. На этом основании я во всех таких случаях принимаю скрытое предрасположение больного к истерии, хотя бы оно было очень слабо, и только интенсивность аффекта страха и депрессия оживили его и привели к неврозу.
Зауер указывает, как повторного переживания аффекта больным хотя бы и бодрствующего еще с закрытыми глазами, часто бывало достаточно, чтобы ввергнуть его в гипнотическое состояние, т.-е, полностью его загипнотизировать.

Нет никакого сомнения, что мировая война породила в гораздо большей степени, чем все предыдущие войны, целый ряд тяжелых неврозов в особенности у людей со скрытым предрасположением к ним.

В заключение хочется еще раз напомнить, что для психоанализа необходимо, как на это указывает и Нонне, определенное настроение, которое врач должен суметь вызвать у своего больного. Он должен здесь играть роль Deus'a, но не ex machina, но im machinam aegram cerebri patientis. Он должен сначала сам глубоко проникнуть психологически в страдающую душу больного, чувствовать вместе с ним, частью разгадать, частью вместе с ним пережить его вытесненные в подсознание аффекты и тем самым добиться полного доверия больного. Тогда и только тогда больной чувствует, что он понят; он начинает все более и более доверять врачу и катарзис удается.
Уже при гипнозе это крайне необходимо, но при психоанализе является условием безусловно необходимым. Веселая, обнадеживающая, полная понимания уверенность врача пробуждает те же чувства и у нервно-больного; в случае терпеливой выдержки достигнутый успех снова укрепляет настроение врача. Досада и иронический скептицизм действуют здесь губительно. Пессимисты не должны быть врачами по нервным болезням; точно так же не могут быть ими бесчувственные сухие коммерсанты.

Заканчивая эту главу, мы приносим свою искреннюю благодарность за их плодотворные идеи прежде всего Брейеру, но затем и Фрейду, Гретеру и Франку, как и всем другим авторам, разобранным в данной главе. Эта благодарность не распространяется однако на слишком смелые гипотезы и догмы так называемой Фрейдовской школы.