Очарованная странница 1 page

Рисунки автора

Подготовка текстов:

А. Ф. Некрылова

А. В. Грунтовский

Библиография – А. Ф. Некрылова

Вступительная статья – В. Е. Гусев

Наталья Павловна Колпакова (18. 04. 1902 – 8. 06. 1994)

К столетию со дня рождения

Очарованная странница

Наталья Павловна Колпакова родилась 18 апреля (по новому стилю) 1902 г. в Петербурге в семье архитектора. С детства формировался ее общительный характер, развивалась склонность к занятиям в области разных видов искусств, интерес к народной культуре. Училась она в славной Демидовской женской гимназии[1]. Позже Наталья Павловна поступила в Литературную студию при издательстве «Всемирная литература», где среди ее учителей были Н. Гумилев, М. Лозинский и крупнейший ученый-востоковед академик В. М. Алексеев (под его руководством Наталья Павловна переводила стихи средневековых китайских поэтов). В1920-гг. училась и работала она в Институте истории искусств, основанным в 1912 году графом В. П. Зубовым. Здесь она и приобщилась к фольклористике, слушала лекции и доклады о народной музыке у композитора Б. В. Асафьева, о словесном народном творчестве – у академика В. Н. Перетца; особенно много ей дал общий курс по народному творчеству, который вела В. П. Адрианова-Перетц (с тех пор и до кончины этого выдающегося специалиста в области фольклора и древней русской литературы их соединяла научная и личная дружба). Будучи секретарем секции крестьянского искусства, созданной в институте в 1925 г., Наталья Павловна работала под руководством искусствоведа К. К. Романова совместно с фольклористами А. М. Астаховой, А. И. Никифоровым, В. Я. Проппом, Е. В. Гиппиусом и З. В. Эвальд, специалистом по народным играм, народной хореографии и фольклорному театру В. Н. Всеволодским-Гернгроссом и другими сотрудниками секции, которые и провели несколько комплексных экспедиций по русскому Северу. По материалам экспедиций изданы два сборника статей: «Крестьянское искусство СССР» (Л., 1927; Л., 1928). Тексты и напевы, записанные в этих экспедициях, а также в повторных поездках Н. П. Колпаковой на русский Север в 1950-е гг., опубликованы в академической серии «Памятники русского фольклора»: «Песни Печоры» (Л., 1963), «Песенный фольклор Мезени» (Л., 1967), а также в других сборниках и антологиях. В 1926 – 1929 гг. Наталья Павловна прошла аспирантуру при Институте истории искусств и получила звание научного сотрудника первого разряда.

С 1939 г. Наталья Павловна заведовала фольклорным кабинетом на филологическом факультете Ленинградского университета, где защитила кандидатскую диссертацию (защита прошла в сентябре 1942 года при бомбежке города фашистской авиацией). Она не эвакуировалась с университетом и жила в блокадном Ленинграде, трудилась в пожарной охране, дежурила на крышах домов и тушила зажигательные бомбы, выступала в воинских частях и в госпиталях перед ранеными бойцами.

Только весной 1946 года она получила возможность возобновить научную работу в качестве старшего научного сотрудника Государственного института театра, музыки и кинематографии. Здесь, совместно с Н. Жемчужиной, музыковедами Л. Кершнер, В. Коуколь, О. Соловьевой и хореографом М. Яницкой она участвовала в фольклорных экспедициях по Ленинградской области, Уралу и в Поволжье. Часть этих материалов вошла в сборники «Песни Поволжья» (Л., 1959) и «Народные песни Ленинградской области» (Л., 1958), составленные композитором-фольклористом Ф. А. Рубцовым (дружба их проявилась и в том, что он создал несколько романсов на тексты ее стихов).[2].

После ликвидации в 1952 г. кабинета фольклора Наталья Павловна перешла в Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук, где в 1963 году защитила докторскую диссертацию. Ее многолетние фольклористические исследования подытожены в монографиях «Русская народная бытовая песня» (1962) и «Лирика русской свадьбы» (1978). Аннотированная картотека собранных Натальей Павловной песен насчитывает около трех тысяч текстов (а общий каталог, составленный ею самой, охватывает сорок тысяч текстов). Большую познавательную ценность представляют научно-популярные книги Натальи Павловны, предназначенные для детей, юношества и широкого круга читателей: «Книга о русском фольклоре» (Л., 1948), переведенная на чешский язык (Прага, 1953), «Сокровище народа» (Л., 1957), «Песни и люди» (Л., 1977).

Излюбленный вид творческой деятельности Натальи Павловны – литература для детей. Ее первая книжка в стихах вышла в свет в 1925 г., и после этого большими тиражами ее книжки, прекрасно иллюстрированные, печатались не только на русском языке, но и в переводах на более чем двадцати иностранных языках. Среди них заметное место занимают обработки фольклора разных народов – песен, сказок, героического эпоса («Счастливый охотник», «Золотые зерна», «Добрый молодец», «Солнце над тундрой», «Сказание о непобедимых», «Ерши-малыши», «На Буяне, славном острове», «А мы просо сеяли», «Заря-заряница» и другие. Книга «Ой-ду-ду» издана в Финляндии, Германии, Франции, Японии).

Так Наталья Павловна всегда совмещала полевые разыскания, научную работу за письменным столом, продуктивную публикаторскую деятельность, популяризацию фольклора в многочисленных выступлениях в различных аудиториях, разнообразную литературную работу.

О своих поездках и встречах с мастерами народного искусства Наталья Павловна увлекательно рассказывала благодарным слушателям, писала очерки, вошедшие в книги «Сквозь лесную проседь» (1935), «Терский берег» (1937), «У золотых родников» (1975).

Очарованная красотой гор, лесов, степей и рек России, ее поэзией и песней, Наталья Павловна побывала во многих экспедициях: по Печоре, Мезени и Пинеге, по Беломорью и по Онеге, не Среднем и Южном Урале, в Кирилло-Белозерском крае и в Башкирии, в Поволжье, не миновала и ближайшую, Ленинградскую область. Под палящим солнцем и в трескучие морозы, в вёдро и в непогоду исходила сотни, если не тысячи верст, колесила на телегах по размытым дождями дорогам, плыла на колесных пароходах, моторках, больших карбасах и утлых плоскодонках. И всюду – записывала, зарисовывала все, что схватывал ее меткий глаз, собирала рукотворные изделия народных умельцев – деревянные богородицкие и глиняные вологодские и вятские игрушки, долбленые из дерева коробейки, берестяные копилки и туесы, прялки, ковши, «солоницы» и другую посуду древних образцов, «коньки», медные бляхи коновалов, керамику, вышивки, женские наряды и украшения (многое из этих коллекций передано ею в Русский музей).

Везде, во всем – в большом и малом, - открывались ей красота и очарование народной культуры. Такой очарованной странницей и осталась она в нашей памяти.

В. Е. Гусев, 1994 г.

* * *

Ей было 92. Она смеялась, встречая нас, читала на память (ах, жаль, – как всегда поздно спохватываемся, – не записали!) эпиграммы на Николая Гумилева, и вспоминала, как подшучивали над своим метром две подружки, две молодые тогда девчонки – Наталья Колпакова и Ирина Одоевцева… Казалось, жизнь не собирается уходить…

А через несколько недель ее не стало. Виктор Евгеньевич Гусев, едва закончив вступительную статью к книге, которую вы видите перед собой, должен был взяться за некролог… Но напечатать эти, ставшие уже историей, дневники не удавалось: бумаги Натальи Павловны лежали в столе, а деньги, отпущенные на печать быстро превращались в бумагу. Такое время…

В этом году, когда мы отмечаем столетие со дня рождения Натальи Павловны и когда, едва минуло сорок дней с ухода Виктора Евгеньевича… - книга, наконец, выходит в люди. Поколение за поколением живое становится историей, но не перестает оставаться Живым.

«У золотых родников» – малая толика дневников Н. П. Колпаковой, что хранятся в Рукописном отделе Института истории искусств. Первые четыре главы, в несколько измененном виде, были опубликованы в 1975 году. Вторая часть «Золотых родников» увидит свет впервые.

Издатель, 2002 г.

Книга первая

(1920-е годы)

Кто? Куда? Зачем?

В 1920-х годах в Петрограде-Ленинграде существовало своеобразное научно-исследовательское учреждение, не имевшее параллельного себе во всей стране – Государственный институт истории искусств. Возникнув в 1912 году по инициативе и на средства мецената графа В. П. Зубова, институт этот объединил сравнительно небольшой круг специалистов по вопросам изобразительного искусства; но после 1917 года потребность в культурно-просветительной работе и тяга к ней оказались настолько велики, что институт графа Зубова, перейдя в ведение Наркомпроса, широко развернул работу на новых основаниях: в нем кроме отдела изобразительного искусства были открыты отделы музыкальный, театральный и литературный (МУЗО, ТЕО и ЛИТО), где крупнейшие специалисты того времени вели подготовку будущих ученых-искусствоведов.

Наряду со многими другими задачами, выдвигавшимися в те годы жизнью, общественно-политические деятели, ученые обратились к проблемам русской традиционной культуры – тем более, что в царской России внимание им уделялось недостаточно. Развивая свою работу параллельно с Этнографическим институтом Академии наук, Музеем этнографии и другими народоведческими и краеведческими учреждениями, одна из секций Института (Секция изучения крестьянского искусства) объединила научных сотрудников, желавших изучать произведения как традиционного, так и вновь рождающегося народного художественного слова, народной музыки, народного театра, промыслов, народного зодчества.

Такое изучение требовало прежде всего собирания свежего, отвечавшего новым требованиям науки, материала на местах. Наиболее интересным районом представлялся Русский Север, где сочетание традиции и новых форм быта и искусства должно было отразиться особенно рельефно. Крестьянская секция ГИИИ запланировала ряд экспедиций в Карелию и Архангельский край.

Секцию возглавлял профессор К. К. Романов, архитектор и крупный искусствовед, специалист по деревянному и каменному зодчеству древней Руси. Ближайшими его сотрудниками по разделу ИЗО стали молодые архитекторы Ю. Н. Дмитриев и Л. М. Шуляк; к ним примкнула Е. Э. Кнатц, специалистка по тканям и вышивкам, и художница-копиистка К. А. Большева. В группе ТЕО «старшим» был проф. В. Н. Всеволодский-Гернгросс, под руководством которого находились молодые театроведы С. С. Писарев и Р. Р. Суслович. «Старшим» в группе МУЗО был А. В. Финагин, также имевший младших сотрудников – З. В. Эвальд и Е. В. Гиппиуса. Раздел ЛИТО был представлен тогда еще только начинавшей свою фольклористическую деятельность А. М. Астаховой, аспиранткой Н. П. Колпаковой и И. В. Карнауховой. Кроме того, каждый год к основному ядру экспедиции эпизодически примыкало два-три сотрудника со стороны – из Академии наук СССР или Ленинградского университета.

Общее руководство экспедиционной работой лежало на председателе секции – К. К. Романове, который намечал конкретные маршруты поездок и обдумывал их с членами Секции на пленарных заседаниях.

Тот комплексный метод, которым могла работать Крестьянская секция ГИИИ, благодаря наличию в ней специалистов различных искусствоведческих профилей применялся в науке впервые: сотрудники экспедиций должны были исследовать собираемый материал одновременно со всех сторон: крестьянское жилище описывалось и как архитектурный объект, и как комплекс бытового искусства с его художественной кустарной утварью, костюмами крестьянской семьи, ее песенным и сказочным репертуаром, обрядами, верованиями; обряды брались с напевами песен и действами, записанными синхронно; лирические песни – в неразрывной связи напевов и текстов и т. д. Это давало представление об общем культурно-бытовом облике того или иного селения, того или иного района в целом.

Ни у кого в секции, кроме К. К. Романова, опыта экспедиционной работы не было. Все казалось новым, непривычным; многому приходилось учиться на ходу. Но интерес к новым задачам и энтузиазм коллектива были настолько велики, что никакие трудности непривычной кочевой жизни не пугали.

….Экспедиции переносили их участников в совсем новый неизведанный мир. Столько в нем было своеобразного, невиданного, необычного!

Как было не вести путевого дневника?

И дневник велся – из года в год, из поездки в поездку…

По озерам Заонежья

11 июня 1926

Река Свирь,

Пароход «Урицкий»

Итак – началось! Мы едем.

Как секретарь секции я обязана вести официальный дневник экспедиции. В нем сухо и точно будет обозначаться: «Такого-то числа в таком-то часу прибыли туда-то; нашли то-то; записали и зарисовали столько-то», - и т. д. Но такой дневник нужен будет впоследствии только для справок, для отчета на Ученом совете. А по существу? По существу никто никогда из него не узнает, где мы действительно были, с кем встречались, как над нами ветер шумел, как буйствовали под нами реки и озера, каких людей мы видели… Поэтому рядом с дневником официальным будет писаться второй, для себя, для будущих фольклористов. Для истории. Да, для истории. Потому что наша работа – один из этапов ее в изучении северного фольклора.

И вот мы едем на север.

Вся основная работа зимы 1925 – 1926 года была в нашей Секции крестьянского искусства посвящена вопросам организации этой первой экспедиции, за которой в будущем предполагалась целая их цепь. Эта первая поездка занимала и волновала всех.

В Институте специалисты по всем видам искусства сходились на том, что ехать надо было на север, и каждый доказывал это по-своему: работники ИЗО хвалили классическую старину шатровых церквей и часовен, северные сарафаны и кокошники; работники ЛИТО и МУЗО – северные былины, сказки и песни; а ТЕО рвалось поскорее увидеть своими глазами северную свадьбу и хороводы. Словом, все хотели ехать на север и только на север.

Но север велик. Куда было ехать?

Одной из основных научных проблем, стоявших перед нами, была проблема влияния города на искусство деревни и поиски в этом искусстве фольклорной новизны, которая должна была как-то проявиться после 1917 года. Для начала наиболее подходящим показался район Заонежья - с одной стороны несомненно испытавший на себе близость такого крупного центра, как Ленинград, а с другой – хранивший в себе очень много этнографической и фольклорной архаики.

Как ни волновался горячий В. Н. Всеволодский, которому очень хотелось сразу забраться куда-нибудь подальше, в глушь тайги, как ни спорил он на эту тему на заседаниях с нашим «шефом» К. К. Романовым, решено было проводить план последнего, т. е. действовать логично и углубляться в северные дебри постепенно, от года к году, а в этом году начать с Шуньгского полуострова.

Из библиотечных шкафов и с полок стеллажей потекли «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым» и «Онежские былины» А. Ф. Гельфердинга, записанные во второй половине XIX века, «Олонецкие губернские ведомости» за прошедшее столетие и другая фольклорная и этнографическая литература по Карелии. Что бы постепенно освоиться с этим краем, где никто из нас, кроме К. К. Романова, еще не бывал, решено было не переноситься в него одним махом из Ленинграда на поезде, а плыть через Ладогу, Свирь и Онежское озеро на пароходе и таким образом шаг за шагом знакомиться с его природой, насселением, говором, типом поселений.

Заблаговременно были куплены билеты, осмотрены и заперты назначенные нам каюты. Сегодня утром ровно за десять минут до отплытия экспедиция вместе с другими пассажирами собралась на борту «Урицкого» и в 9.15 отошла от пристани на Калашниковской набережной.

И вот – мы плывем. Старшие – и мы, двадцатилетняя молодежь.

От Ленинграда до Шлиссельбурга путь мало чем примечателен: это берега Невы пригородного ленинградского характера. В два часа дня мы были у крепости, а еще через пятнадцать минут вышли на простор огромного Ладожского озера, берегов которого не видно ни в одну сторону.

Качки настоящей не было, но волны поднимались изрядные, и ветер так и рвался нам навстречу. Мы расположились в своих каютах и почти все лежали: боялись, что укачает. Вечером, около девяти часов, наш «шеф» стучал во все двери:

- Сейчас в Свирь входим! Церковь видно! Вставайте!

Все живо выскочили на палубу. Пароход уже не качался и не нырял, а тихонько скользил по Свири. Ладожский ветряный воздух резко переменился: пахло зеленью, чуть-чуть – сыростью, болотной водой, соснами, березами, очень вкусными влажными запахами земли. За кормой матовым розовым золотом протянулась полоса заката. Под ней – темно-зеленая полоса леса. Все это опрокинулось в тихой речной глади, а по обе стороны парохода, у берегов, скользил и струился легкий туман.

Налюбовавшись вечерней Свирью, мы снова разошлись по своим каютам. Перья и карандаши скрипели до глубокой ночи: писались первые письма покинутым в Ленинграде друзьям и начинался этот дневник.

В четыре часа ночи мы были в Лодейном Поле.

Река Свирь,

12 июля 1926

пристань Гак-ручей

Большая часть Свири нами уже пройдена. Это местами совершенно удивительная по красоте река с лесистыми берегами, островками, неожиданными прихотливыми извивами и заливными лугами. Течение очень сильное. Есть пороги. В низовьях, у Ладожского озера, селений по берегам мало: тут очень сыро и низко. Но дальше, вверх по течению, берега идут круче, живописнее и на обоих берегах появляются деревушки. Они небольшие, но заметно отличаются общим характером от деревень под Ленинградом. Другой тип архитектуры: избы почти все двухэтажные, причем в первом этаже часто совсем нет окон; зимой этот этаж заносит снегом и там не живут, только держат скот.

Около Пидьмы видели первую шатровую церковь. В Подпорожье – любопытный фасад дома, расписанный фигурами вроде фантастических сирен. В Мятусове увидели с берега дом с надписью «Почта» и радостно устремили к нему свои поспешные ноги. Признака входа на фасаде дома не оказалось, а из верхнего этажа смотрели с подоконника две детские головки.

- Открыта почта? – спросили мы, тщетно пытаясь найти вход в это загадочное сооружение.

- Почта-то?… Открыта. Да почтарь рыбу ловить пошел…

Оплакивать легкомыслие непутевого почтаря, покинувшего свою должность в редкий момент прибытия парохода из Ленинграда, было некогда, потому что «Урицкий» надрывался от свиста. Пришлось вернуться и вести свои письма дальше. Скоро – Вознесенье.

…В Вознесенье мы простояли пять часов. Это большое село на самом углу Свири и Онежского озера. Обошли сначала один берег, переехали в лодке через Свирь, и на другом берегу осматривали церковь и бывший монастырь, вплоть до его архива и колокольни; на кладбище рисовали интересный деревянный крест, датированный 1749 годом. Таким образом ИЗО уже начали свою работу.

Начали ее и ТЕО, Сережа Писарев и Суслович. Всеволод Николаевич Всеволодский предписал им до свадеб и хороводов собирать различные документы о местной театральной самодеятельности, сведения о репертуаре игровых песен и т.п. Так как оба они – юноши старательные и исполнительные, хотя и неопытные, то сегодня они сняли с какого-то забора и торжественно принесли на пароход афишу с анонсом о «Ваньке-Каине», которого должны были разыгрывать в Вознесенье на днях, а попутно прихватили в церкви листовку – «Воззвание братства во имя царицы небесной о помощи идиотам, эпилептикам и калекам». Всеволод Николаевич грозно прочищал им мозги:

- Идиоты, эпилептики и калеки отношение к фольклору не имеют!

Мы хохотали. МУЗО, желая тоже поскорее включиться в рабочий ритм, влезло на колокольню церкви с фонографом и записало на ленту колокольный звон.

13 июля 1926

Петрозаводск,

Пароход «Бабель»

Стоим около Петрозаводска. Пришли сюда сегодня утром, в девять часов. А всю ночь шли по Онежскому озеру. «Онего» – озеро синее, очень красивое и, говорят, бурное. Но мы шли по нему гораздо спокойнее, чем по Ладоге. На озере много островков. Берега темные, хвойные.

Петрозаводск расположен на множестве гор и пригорков, так что улицы перекатываются сверху вниз и обратно, и трамваев по ним не проложишь. В центре города – старинные с колонами здания, присутственные места и бывший губернаторский дом. Но тут же, а особенно – по боковым улицам очень много небольших деревянных особнячков с садами и сараями. Особенно уютно стоят они над озером. Озеро видно со всех высоких мест; к нему скатываются под гору все улицы, проулки и тропинки.

В Петрозаводске мы простоим, вероятно, до вечера. Затем «Бабель» повезет нас в Великую Губу, где начнется наша полевая работа.

Весь вечер мы плыли. Сидели на палубе на кольцах свернутых канатов и на каких-то других не слишком удобных пароходных деталях, а К. К. Романов, которому достали пустой ящик из-под соленой рыбы, сидел среди нас и рассказывал нам о районе наших будущих поисков.

Мы, конечно, еще с уроков географии в школе знали, что Заонежье – «озерный край», где масса озер, каменных кряжей, валунов, выходов камня на поверхность; где существуют остатки когда-то дремучих и сильных лесов и где земли, пригодной для посевов, очень мало. Но наш руководитель, бывавший в этих местах, уточнил будущую обстановку нашей работы:

- В Великой Губе и около не местность сравнительно низкая, - сказал он, - но дальше – от Космозера и севернее – идут каменистые утесы и каменные гряды. Чем севернее, тем вообще тут больше камня. Хорошая полевая земля только у села Великая Нива, - за это оно и получило свое название. Раньше богатством края был лес, но теперь он в очень значительной части вырублен на экспорт и нужды Петербурга-Ленинграда.

- Это - Карелия. А живут русские? – спросил Сережа Писарев. И шеф объяснил нам (хотя многие из нас это тоже уже знали), что когда-то эти места были заселены финскими племенами, но русско-славянские поселения появились тут очень давно: Карелия была колонизирована Новгородом. Как и в других местах, целью северной колонизации была торговая выгода, и колонии новгородцев понемногу продвигались все дальше к Белому морю. Когда торговля Новгорода на севере заглохла, Заонежье, стоявшее на бывших торговых путях, оказалось в стороне; отношения с севером пошли от Москвы иначе – через Вологду, ВеликийУстюг, Сольвычегодск и Холмогоры.

В истории этого края есть интересные подробности. До второй половины XVII века Заонежье было (вернее, казалось из Москвы) глухоманью. Сюда ссылали. Так, в Толвуй была направлена постриженная Марфа Романова, мать первого царя из дома Романовых, затем епископы и священники, боровшиеся с патриархом Никоном, и другие. Потом сюда волнами шли старообрядцы. Это способствовало сохранению в крае старины и архаики.

- А при Петре внимание к Заонежью воскресло, - говорил Константин Константинович, - Петр ценил этот край как путь с Волги к будущей Мариинской системе в Петербург, и как путь из Петербурга в Поморье.

Петр учитывал и природные богатства Заонежья, прежде всего – руду. В Петрозаводске и Повенце возникли металлургические заводы. В деревне Дворец, километров за пятьдесят от Петрозаводска, открылись лечебные «марциальные» воды.

- Что значит - марциальные? - спросил кто-то из нас.

Оказалось, что это значит «железистые», по имени античного бога Марса, бога войны и железа. Железистая вода – целебная от многих болезней. Петр будто бы сам там жил и лечился. Оттуда и название деревни – Дворец.

- А чем жили крестьяне?

И это мы узнали: при отсутствии хорошей пахотной земли Заонежье занималось рыболовством и другими промыслами; жители уходили и на заработки в Петербург. Местные ресурсы давали возможность торговли с соседями – и в Шуньге по два раза в год устраивались ярмарки. Сюда привозили рыбу, меха, кустарные изделия, глиняную посуду с реки Ояти.

После 1917 года, естественно, старина во многом пошатнулась. Сегодня рядом с ней растет новизна. Это происходит не очень быстро; но в гражданскую войну под Космозером стоял «белый» фронт, и этот факт немало воздействовал на политическое сознание заонежского крестьянства: сравнивая «белых» и «красных», крестьяне поняли многое и отвернулись от первых, чтобы поддержать своих.

Издавна считалось, что Заонежье делится на три части, центры которых – селения Кижи, Толвуй и Шуньга. К Кижскому району относятся Великая Губа, Яндомозеро, Космозеро; к Толвую – Фоймо-губа; к Шуньге – она сама и окружающие ее деревни. В быту и в художественной культуре этих трех районов имеются определенные различия.

- На месте сами увидите, - сказал Константин Константинович.

В Заонежье никогда не было крепостных, - мы это знали. Не было также солдатских постоев, долго не было и фабричного влияния. Грамотность была всегда низка. В заонежских лесах жили старообрядцы… Все это способствовало тому, что в крае сохранилось до наших дней много пережитков в мировоззрении жителей.

Попутно вспомнили мы и нашего предшественника - фольклориста Гильфердинга, который писал, что в его время, т.е. в начале 1870-х годов, в Заонежье не было ни капусты, ни гречи, ни огурцов, а существенную часть пищи составлял овес; что и телег там не было, потому что не пройти было по болотистым каменистым кочковатым дорогам; и кос обычных не было, а поля косили коротенькими «горбушами», похожими на серпы.

- Ну, после Гильфердинга-то пятьдесят лет прошло, - сказал наш руководитель, - теперь кое-где на телегах можно свободно проехать. Да и поля есть такие, что «горбуши» необязательны, - за них больше по дедовской традиции держатся.

Гильфердинг писал еще, что даже летом в Заонежье возят кладь на санях (дровнях) или на «волоках», т.е. на оглоблях, которые передними концами прикреплены к хомуту, а задними волочатся по земле; к ним приделана поперечная доска, на которую привязывают кладь; там, где и волоком не проехать – ездят верхом.

- Да, это все я видел, - сказал шеф, - дороги в Заонежье неважные. Одна из главных работ населения – уборка камней с полей и распахивание земли, которую очищают от мелкого леса; эти поляны можно засевать только три года, - потом их бросают и распахивают новые, потому что хлеб родится только на свежей лесной земле. Чем дальше к северо-востоку, тем край все глуше: все леса да болота.

Вот каковы места, в которые мы направляемся. Ну, как же было не записать все это? И как бы это все вошло в официальный дневник?!

А ведь я еще не записала самого главного!

Это было в Петрозаводске. Мы с девяти часов утра бродили по городу, осматривали местный краеведческий музей. От заведующего музеем узнали, что в Петрозаводске живет былинщица Н. С. Богданова. Мы с А. М. Астаховой обомлели от восторга. Получили нужный адрес и немедленно по нему отправились.

Никто из нас былин никогда не собирал и не слыхал, как они поются. Но о Настасье Степановне Богдановой мы знали. Это очень талантливая сказительница, вопленица и сказочница. О ней в начале XX века писал олонецкий краевед Шайжин, причитания ее публиковались в «Памятной книжке Олонецкой губернии» еще в 1910 и 1911 годах. Но одно дело - читать ее тексты, другое – самим записывать. Тем более в первый раз.

Настасья Степановна оказалась маленькой, очень живой старушкой. Глаза у нее совсем молодые, речь веселая, быстрая, со множеством поговорок и присловий. Нас она встретила приветливо. Конечно, все разговоры с ней вела, как старшая, Анна Михайловна, а я в качестве младшей почтительно молчала. Настасья Степановна предложила нам спеть былину про Добрыню. Мы, конечно, с радостью согласились. Но как было приступать к нашей работе? Ведь мы не умеем писать так быстро, как человек поет. Анна Михайловна придумала:

- Нас двое, писать будем по строчкам: я – первую, вы – вторую, я – третью, вы – четвертую, и так далее. Потом сложим записи вместе и получим полный текст.

Так и сделали. Но все-таки было очень трудно: мы не сразу могли разобрать, где кончается одна строчка и начинается другая, из-за этого кое-что пропустили, а кое-что записали два раза. Настасья Степановна пела четко, очень красивым напевом. Он состоял из двух повторяющихся музыкальных фраз. Мы записали его на слух.

Вот! Это было наше с Анной Михайловной первое боевое крещение, первая проба собирательской работы.

13 июня 1926

Великая Губа,

Дер. Тарас ы, школа

Около восьми часов вечера прибыли в Кижи. В истории русского народного зодчества они занимают очень существенное место, и не мне о них тут рассказывать. Могу только записать, что по непосредственному впечатлению весь этот изумительный архитектурный ансамбль совершенно потрясает соей красотой и удивительной гармонией с пейзажем. Мы выходили на пустынный берег, обходили церкви со всех сторон, фотографировали, рисовали... Но времени на Кижи у нас было мало: в половине девятого «Бебель» пошел дальше, а к десяти часам вечера мы пришли в Великую Губу.

Вечер был розовым, ясным. Мимо парохода бежали живописные островки, поросшие нежной зеленью, широкие береговые луга; вдали вставали ветряные мельницы. Все мы, столпившись на палубе, с жадностью оглядывали и впитывали в себя всю эту прелесть незнакомого северного края. Удивительно хорош серебристо-серый оттенок здешних изб. На закате серенькие деревушки отсвечивают словно шелковистыми отблесками. Мягкое сочетание бледно-розовых, светло-зеленых и серых тонов делало панораму легкой и прозрачной. Вдали тихо вертелись две мельницы, хотя ветра не чувствовалось. Тишина на воде была поразительная.

В Великую Губу прибыли уже после заката. Шумная, оживленная компания наша из 17 человек с рюкзаками и котомками на плечах дружно двинулась с пристани и зашагала к зданию школы, сопровождаемая множеством ребятишек и собак; последние дружелюбно помахивали хвостами.