Необычное богослужение 10 page

- Когда вы меня на Грибзу возьмете, отец Симон? Вы же обеща­ли... - Он смотрел снизу умоляющими глазами.

- Возьму, Ванечка, непременно возьму! Как вернусь, пойдем в горы вместе. А ты помолись о нас, путешествующих.

- Хорошо, батюшка. Изо всех сил буду молиться!

Нагруженные кагором и подарками мы улетели вертолетом в

Сухуми. В поезде пассажиры с любопытством присматривались к нам, задавали вопросы. Чувствовалось, что люди постепенно ме­няются и вид человека в подряснике уже не пугает их.

В Лавре отец Кирилл, рассматривая наше вино на свет, долго ка­чал головой.

- Ну нет, служить на таком вине, с крещенской водой, нельзя ни в коем случае!

Мы с иноком переглянулись: привезли пять литров лучшего вина, - и напрасно.

- А что же с ним делать, батюшка? - спросил я.

- Жалко, столько трудов пришлось приложить, - подал голос инок, сидя на стуле сбоку от меня.

- Не знаю, не знаю... Отдайте наместнику, пусть ему будет по­дарок. Только на мое благословение на ссылайтесь! - улыбнулся духовник- С чем еще приехал, отец Симон?

- С заботой, батюшка. Посоветуйте, как поступить...

Я не знал, как получше изложить свой вопрос и умолк. Ев­стафий нетерпеливо ерзал на своем стуле.

- Слушаю, слушаю, - старец наклонил седую голову, ожидая вопроса.

- Отче, мы в основном в скиту носим грузы на себе. Но когда нужно обменять, к примеру, нашу картошку, орехи или кукурузу на крупы, то просим лошадь у села. Опять же, пахать огород, боро­нить или келью строить, чтобы бревна из лесу подтаскивать, снова просим людей о помощи. Сейчас у нас инок Евстафий знает, как со­держать лошадь и как с ней работать. Поэтому от всех спрашиваю, батюшка: можно нам приобрести коня для скита? С ним мы вроде будем более независимы от села, и не нужно будет ставить наших друзей в затруднение, каждый раз прося у них помощи.

Старец подумал и, не спеша, промолвил:

- Что ж, дело хорошее, дело хорошее, да... Только откуда же у вас деньги, если вы обменом продуктов живете?

Легкая смешинка тронула его губы. Старец открыл ящик стола.

- Возьми, отец Симон. - Он протянул толстый конверт. - Хватит на коня вашего? Здесь около миллиона рублей. Как раз вчера один добрый человек на монашеские нужды пожертвовал.

В растерянности я не знал, как благодарить духовного отца.

- Но к лошади еще многое требуется, это все к наместнику... Теперь к нему идите, с Богом!

Мы с благословением поцеловали руку старца и отправились в кабинет к настоятелю монастыря.

- Что это у вас? Вино? С Кавказа? - отрывисто и кратко встретил нас вопросами архимандрит.

- Это вино сделал наш инок, Евстафий, отец наместник. Очень вкусное, лучше всякого кагора! Но, не зная правил, мы влили в него «для качества» немного крещенской воды. Служить на нем, к сожалению, нельзя, но угощать гостей натощак можно, - оправ­дывался я, красный от смущения.

- Эх вы, виноделы! Ну отдайте ваше вино келейнику!

Я достал из рюкзака копченый сыр сулугуни и мед.

- А вот за это спасибо! - Наместник с удовольствием вдохнул сырный запах. - Кавказом пахнет! Чем же вас отблагодарить?

- Отец Феофан, нам батюшка дал деньги на коня для скита. А на сбрую, подковы, седло - не хватает, - набрав в грудь воздуха, выпалил я.

- Коня хотите приобрести? Это хорошо... Как же в скиту без ко­ня? Идите к казначею, он выдаст вам нужную сумму. Пишите про­шение, я подпишу!

Евстафий от радости толкнул меня в бок локтем. Я сделал страшное выражение лица, показывая иноку, что лучше в кабинете начальства не давать волю такому ликованию.

- Кстати, у нас на конюшне можете подобрать то, что нужно для упряжи... - Настоятель поднял трубку и распорядился, чтобы нас обезпечили всем необходимым. - Если чего не хватит, то до­купите в Москве...

- Благословите, отец наместник!

- Ну, везет нам, так везет! - повторял мой спутник, глядя, как белый конверт из окошка казначея перешел в наши руки. - Благо­словите, сейчас на конюшню поедем, посмотрим, что у них есть.

Вместе с конюхом мы долго перебирали пахнущие кожей лоша­диные сбруи, смотрели подковы и кое-что выбрали, предполагая сделать основные закупки в Москве. Евстафий взял адрес конного магазина у нашего помощника и обратился ко мне:

- Разрешите, отче, я сегодня в Москву поеду и закуплю все, что нужно? - Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

- Отец Евстафий, ты пока помолись в Лавре, попричащайся. В магазин вместе поедем. Мне еще нужно с отцом побыть и у старца поисповедоваться.

Счастливые и радостные от удачного разрешения насущных вопросов мы отправились на Соловьевскую улицу. После привет­ствий, устроив гостя, мы наконец остались вдвоем с отцом.

- Что ж, сын, вот и снова свиделись... А ты ничего себе, держишь­ся молодцом! - Старик гладил меня по плечу, припав седой головой к моей груди. Мне было слышно, как бьется его сердце.

- Ты тоже, папа, хорошо выглядишь. Не болел?

- Нет, не болел, слава Богу! А вот зуб сильно разболелся.

Он показал мне пальцем несколько торчащих обломков корен­ного зуба.

- Ты его сломал, папа? - отступил я на шаг, пытаясь разглядеть разрушенный зуб.

- Врачи сломали, сынок. Пошел я в больницу. Посадили меня в кресло. Тянули-тянули, не смогли вытянуть. Одни женщины кру­гом. Взяла одна из них настоящее зубило, приставила к зубу и как махнет молотком по этому зубилу! У меня чуть голова с плеч не слетела... Я вскочил, все пузырьки их перевернул. «Что же вы, зло­деи, - говорю, - со старым человеком делаете? С ума посходили?» Они что-то мне толкуют, мол, зуб у вас, дед, какой-то не такой... А я им: «Это у вас зубы не такие! Осталось только их повыбивать вам!» - и вышел. Так и хожу теперь с обломком. Потом, правда, за­ходил, просил прощения...

- Болит зуб, папа? - с состраданием спросил я.

- Вроде нет, если больной стороной не есть. Ну, от холодного или горячего, конечно, побаливает, - пожаловался отец.

- Мы с тобой к хорошему стоматологу сходим, к которому лавр­ские монахи обращаются. Нужно вырвать эти корни, папа, а то бе­ды потом не оберешься...

- Хорошо, сын. Вместе, значит, вместе... - согласился старик. - А ты, сынок, как живешь на своем Псху? - Он поднял не меня голу­бые глаза, полные любви.

- Не на Псху, папа, а на Решевей! Так наш хутор называется, - поправил я отца. - Жизнь у меня прежняя: одни хвалят, другие ругают. Особенно тяжело с теми, кто подозрителен. Вот такие мне совсем не верят. Что ни скажу, перетолковывают по-своему.

- А ты сам всегда держись правды, какой бы она ни была! Одно­му человеку понравился дом, выставленный на продажу. Он спро­сил о цене. «Один рубль», - отвечает управляющий. «А почему так дешево?» - поразился покупатель. «Видите ли, в чем дело, - сказал ему продавец. - Покойная хозяйка приказала продать дом по самой минимальной цене, при условии, что покупатель, во-первых, пожертвует на содержание ее кошки один миллион, а во-вторых, сохранит в тайне условия сделки. Таково завеща­ние». Человек купил дом за один рубль, пожертвовав на кошку покойной хозяйки миллион. Когда знакомые спрашивали его, за какую сумму приобретен такой красивый дом, он отвечал: «Всего за один рубль». - «К чему говорить такую ложь? Этого не может быть!» - упрекали нового хозяина все знакомые. «Нет, это прав­да», - настаивал тот, но ему никто не верил, и все утвердились во мнении, что он чудовищный лжец. Поэтому, сын, не всякую правду людям объяснишь. Но нужно помнить, что настоящая правда всегда добрая. И за нее, бывает, нужно бороться...

- А как же тогда жить, папа? С такой правдой?

- Всегда будь повернут к людям одной стороной, - усмехнулся отец.

- Это какой же? - недоуменно спросил я.

- Доброй стороной, сынок! К людям нужно быть только добрым. И к хорошим и к нехорошим. Вообще, все люди хорошие. Это толь­ко обстоятельства бывают плохими. Поэтому в плохих обстоятель­ствах и нужно бороться за доброту, чтобы правду не потерять...

К иноку Евстафию отец отнесся доброжелательно.

- Толковый человек, но сильно нервный. По лицу видно. Но к тебе он всегда с уважением относится, это хорошо... Ты в горсовет собираешься идти?

- Теперь нет горсовета, папа. Теперь это называется - мэрия.

- Как название ни меняй, а содержимое одно и то же.

Постояв в различных очередях, выстроившихся у кабинетов в мэрии, я смог разузнать следующее: в документах нашего дома об­наружились неточности, и теперь следует в них внести поправки и изменения. Для выявления расхождений мэрия пришлет инже­нера и замерщика, о чем нас известят. А пока нужно ждать.

- Что они там, с ума посходили? Так мы никогда с тобой рядом не будем! - Отец начал надевать пальто и искать шляпу. - Сам пой­ду и найду на них управу!

Мне стоило больших усилий его остановить.

- Папа, не нужно ходить и волноваться! Сказали же, придут ин­женер и замерщик. Дело наше движется потихоньку, слишком мно­го подано заявок на эту приватизацию...

Улучив свободное время, я пришел в отцу Кириллу, который возлежал на своем диванчике с деревянной спинкой, укрытый оде­ялом. В келье стоял запах лекарств. Батюшка все чаще прихвары­вал, и келейник делал все возможное, чтобы не обременять старца посетителями.

- Батюшка, еле к вам попал... Отец Никанор говорит, чтобы я вас не тревожил плохими новостями... Я просто посижу немного, на вас посмотрю и уйду, если благословите...

- А ты все новости говори - и хорошие, и плохие... - Духовник через силу улыбнулся, видимо, чувствуя себя не совсем здоровым.

- Дорогой отче, по вашим молитвам все произошло как нельзя лучше! Наместник выделил средства на упряжь, конюшня помогла кое-чем, а грузовое седло в магазине купим. Лошадь нам обеща­ли на Псху присмотреть как раз за такую цену, сколько вы пере­дали в конверте. Инок Евстафий и я очень вам благодарны! - Ста­рец, слушая, молча кивал головой. - Одно только жаль...

При этих словах отец Кирилл внимательно взглянул на меня.

- Вроде послушников много на Псху приехало, а послушания не признают. Тут же и клевета достает... Из-за этого трудно, батюшка. Одному одно надо, другому - другое: на всех не угодишь.

Старец усмехнулся:

- Послушай, отец Симон, кто не способен ладить с разными людьми, не достиг духовной зрелости. У такого человека, как водит­ся, тяжелый характер, да... Неужели ты хочешь завязнуть в этом?

- Нет, батюшка.

- А раз так, то запомни: когда мы всем желаем спасения, тог­да каждый человек будет вызывать у нас сострадание. Это тебе мой совет.

- Спасибо, отче.

- Так испокон века ведется, каждому свое, - продолжал отец Кирилл. - Ты о своем спасении думай, тогда и остальные подтя­нутся! Как-то весной сидели лягушки в луже во время полнолуния и квакали: «Прыгали мы на луну, да не допрыгнули! Глупость все это! Зря только силы и время потратили. Где теперь те, которые подались луну искать? Их и след простыл... А здесь хоть и мелко, да спокойно!» Но вот наступило жаркое лето, и высохла лужа, а те лягушки, которые за луной погнались, хотя на нее и не забра­лись, нашли большое привольное озеро. Очень они переживали об оставшихся собратьях, которые разочаровались в поиске и погиб­ли в пересохшей луже, но уже ничем не могли им помочь. Так-то, отец Симон... А насчет всякой напраслины никогда не безпокойся: на кого клевету не лили, тот еще Богу не молился! - Старец лежал, полуприкрыв глаза. - Ведь все дело в любви: любить людей - зна­чит не осуждать их. Они живут как могут, а ты живи как должно жить, - ради любви! А как у тебя дела с молитвой?

Он повернул ко мне лицо, еще больше похудевшее, со впалыми щеками. Седые волосы на его голове еще поредели. Вид у батюшки стал как у милого доброго ребенка, только очень мудрого и седого. Я кратко сказал старцу о том, как непрестанная молитва учила ме­ня и наставляла, и спросил его мнение об этом опыте.

- Это есть вторая вера, отец Симон. Первая вера - от слушания наставлений, вторая вера - от непосредственного опыта. Набирай­ся ума-разума. Теперь эта молитва - твой постоянный учитель. Через нее подает Господь силу разумения. Если все, что сотворил Бог, хорошо, весьма хорошо, тогда все видимое есть благо. И толь­ко ум, ослепленный эгоизмом, воспринимает в этом благе угрозу для себя и страх. Из чего следует, что нужно бороться не с людьми и обстоятельствами, а с проявлениями эгоизма собственного ума. Каждый человек живет в мире сем, глубоко погруженный в свой эгоизм, накопленный с самого рождения. Если мы не боремся с эгоистическими наклонностями, они становятся греховными мыс­лями и поступками, таким образом убивая нас. Поэтому, отец Си­мон, чтобы «возлюбить Бога до ненависти к самим себе», нет смыс­ла искать виновников вне себя, потому что истинные виновники всего дурного и греховного и есть мы сами, как несколько лет тому назад я тебе говорил, но ты тогда еще не был готов принять этот со­вет. Когда ум очистится от эгоизма, он видит мир таким, каким он был сотворен Богом, - чистым и совершенным, как одно всеобщее благо. К этому образу умного благодатного видения и ведет твое сердце непрестанная Иисусова молитва.

- Батюшка, дорогой, простите меня за то, что я очень медленно усваиваю все то, что вы мне говорите! Иной раз даже с трудом вас понимаю, - смущенно признался я старцу.

- Медленное, но глубокое усвоение истины полезнее скоропа­лительного и поверхностного понимания. Последнее быстро теря­ется и плохо усваивается. К действительной духовной жизни душа возводится Богом постепенно, сама того не замечая, потому что «не приходит Царство Небесное с ожиданием». Внутреннее хране­ние - единственно стоящее делание в жизни. Ум страшится такого делания. Поэтому для благодатного стояния в различных скорбях, которые создает нам безблагодатный ум, необходимо мужество. Затем, конечно, требуется разумение. Сам Господь дает нам способ­ность Духом Святым понимать слова духовного отца, сказанные им по благодати, иной раз - для опыта, а иной раз - для утешения.

- Отче святый, сомнения часто обуревают меня в уединении, правильно ли я поступаю. Одни помыслы говорят, что правильно, а другие сбивают с толку, утверждая, что мои поступки греховны.

- Есть сомнения по уже совершившемуся обстоятельству, а есть иные сомнения по предстоящему действию. - Проникновенный голос отца Кирилла окреп и налился силой. - Когда факт совер­шился, мы не должны роптать и противиться, чтобы не запутаться в сомнениях. Если ошиблись, то каемся и просим у Господа про­щения и вразумления. Когда же нам предстоит что-то сделать и мы сомневаемся, а духовник не находится рядом с нами, для этого есть молитва Иисусова, как свидетельство свыше. Вот ею и пред­варяй каждое свое дело и поступок. Верь только молитве, а не по­мыслам, которые лживы и лукавы. Из-за греховности ум видит все шиворот-навыворот, а когда он чист, то видит все как оно есть - как мир, существующий в Боге.

- Забывчив я, отче, враг выкрадывает у меня через рассеянность памятование о том, что всякое дело следует предварять сугубой молитвой! Неоднократно корю себя за невнимательность и хорошо знаю, что всякое дело следует предварять сугубой молитвой, а вни­мание все еще у меня хромает.

- Конечно, конечно... Греховный ум согласен делать все что угодно, только бы не внимать сердечной молитве. Господь истре­бляет грех, а не души. Все беды существуют для нашего вразум­ления и возвращения к покаянию. Ими Бог пресекает всеобщую греховность. Если мы болеем, то больше для пользы душевной, а если здоровы, то здоровы для служения Богу и людям.

- А умираем для чего, батюшка?

- А умираем для нашего смирения, чтобы встретиться со сми­ренным Богом! Потому что для нас жизнь - Христос, и смерть- приобретение (Флп. 1: 21). Как же нам извлечь из всего непосред­ственную пользу? Конечно, постоянной покаянной молитвой до последнего вздоха. Но мы знаем, что она и там не заканчивается... Почему? Потому что молитва становится сладостным делом для то­го, кому она открылась. Разве не так? Кавказские отцы-пустынники только ею жили и с ней ушли ко Господу... - Отец Кирилл говорил эти слова закрыв глаза, словно беседовал со своей душой. Тем не ме­нее каждое его слово, словно гвоздь в стену, вонзалось в мое сердце.

- Даже умереть в подвиге молитвы лучше, чем безсмысленно жить, изменяя Христу в греховных помыслах, тем самым предавая Его любовь. Почему мы так поступаем? По забывчивости, потому что забываем, что предстоим пред Христом каждое мгновение. За­бывчивость - большой грех для монаха, когда он забывает Бога! Борись за внимание, отец Симон, борись изо всех сил... Что для это­го нужно? Конечно терпение! Как отцы нам советуют? Упал, под­нимайся. Снова упал? Снова поднимайся! Так стяжается смирение. Точно так же поступай с умом. Отвлекся? Возвращай его назад. Снова ум отвлекся? Снова возвращай его в себя. И так до конца, до самого спасения...Как сказано: Царство Небесное силою берет­ся, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11: 12).

- Понимаю, отче. Помолитесь, чтобы мне Господь дал смирение, хоть каплю... - Я глубоко вздохнул, вспомнив свои горделивые и тщеславные замашки.

- Господь наш Иисус Христос, будучи Богом, смирился до смер­ти крестной. Мы же из крайнего смирения нашей смертной плоти восходим к обожению, благодаря Его любви. Без благодати мы ста­новимся смертны, с благодатью - безсмертны. Она трудно приоб­ретается, но легко теряется. Учись хранить эту Божественную ми­лость и беречь. Благодать есть залог нашего безсмертия во Христе...

- Батюшка, прошу прощения, но в этой земной жизни трудно верится в безсмертие...

Отец Кирилл приподнялся на локте и открыто и ясно посмотрел мне в глаза:

- Это потому, что ты еще не пришел в духовную меру. Чтобы постичь это, требуется великое разумение... Живя в теле смерти, мы видим, что страсти временами тянут нас отпасть от Божией благодати, в которой единственно мы можем действительно ощу­щать себя безсмертными, победившими смерть и воскресшими прежде своей смерти. Земная жизнь, отче Симоне, неизбежно

поворачивается к нам одним своим лицом, и это лицо скорби. В мире скорбни будете, - так говорил Спаситель (Ис. 16: 33). Не омраченная скорбями духовная радость возможна лишь на «краю желаний», то есть в вечности. А до той поры, непостижимой и ис­тинной, с нами пребывает одно покаяние. К любой радости всег­да примешивается скорбь о ее утрате. В чем состоит наш мона­шеский подвиг? В отречении от мира и обретении Божественной благодати. Она и есть реки воды живой, которые потекут из на­шего чрева, победившего плоть. Всякое духовное знание, которое мы собираем, усваивается лишь в уединении. Совершенная мера монашества - безмолвие. Непреходящий плод - чистота сердца. Полнота монашеского совершенства - безстрастие. Безстрастие - это и есть сокровенный вход в безсмертие, оно само есть безсмертие, ибо Божественная любовь безстрастна, можно сказать, без- страстная страсть... Чтобы быть человеком в истинном смысле этого слова, спасение должно стать высшей целью...

Старец умолк. На колокольне гулко пробили часы.

- Батюшка, благодарю вас, отдыхайте. Простите меня и благо­словите! Опять забывчивость подвела...

Я осторожно вышел из его кельи, сознавая, что старец отдавал в этих беседах последние силы. Рядом отворилась дверь: келейник молча укоризненным взглядом проводил меня.

У проходной монастыря встретился отец Филадельф, ходивший взад и вперед вдоль скамей монастырского садика.

- А я вас давно дожидаюсь. Мне батюшка благословил в ваш скит перебираться! - Он говорил это с легкой улыбкой, сдержи­вая свою радость. - И не только меня, еще одного монаха, Иосифа, благословил. Я вас с ним познакомлю.

Со скамьи поднялся незнакомый монах и подошел к нам.

- Я, отец Симон, давно о пустыне думаю. Мне другого пути не нужно. Только я бы хотел сначала попробовать свои силы не в скиту, а где-нибудь в сторонке, - рассудительным баском заго­ворил этот коренастый крепкий сибиряк, внимательно присмат­риваясь ко мне.

- Кто ж этого не любит, отец Иосиф? Но сразу в уединение непросто попасть. Можешь для начала в скиту пожить, опреде­литься на будущее и место подыскать...

- Договорились. Тогда благословите нам собираться в путь!

Условившись с монахами о дате отъезда, я поспешил на встре­чу с иеромонахом Игнатием и Валерой, а также москвичом Миха­илом, пожелавшим присоединиться к поездке. То ли по молитвам старца, то ли так уж получилось, - с нами собрались ехать на Псху еще пять человек. Моего давнего друга Андрея уже не было в Лав­ре, и это окрасило печалью мои сборы.

Когда отец увидел всю нашу команду в полном составе, он за­улыбался.

- Вот это я понимаю! Молодцы, что так дружно собрались на Кавказ! Может и мне с вами махнуть? - Он как будто помолодел, глядя на нас.

- Папа, а замерщики?

Отец шутливо ударил себя по лбу ладонью.

- А... ну, конечно, все забыл, эх я, Семен Семеныч...

* * *

Теплый воздух дробит очертанья.

С непокрытой иду головой.

Отрешаюсь от воспоминанья

Недоверия встречи с Тобой!

Оставляю дурные привычки,

Отвергаю свой мысленный хлам.

Воссоздай меня, Господи, лично,

Как разрушенный варваром храм!

Воссоздай на ромашковом поле,

Там, где теплого воздуха дрожь,

Отрешаюсь от собственной воли,

Чтобы путь мой на Твой был похож!

Принимаю Твои укоризны

И, не в силах себя побороть,

Отрешаюсь от собственной жизни,

Чтоб к Твоей приобщиться. Господь!

Пока не придет укрепляющая и спасающая благодать Твоя, Бо­же, все дела мои - словно песок морской, из которого дети строят, играя, свои крепости. Тленны они и ничего не стоят в вечности. Не желаю я мзды за суетные дела мои, Господи, чтобы не удовлетво­рилась этим ленивая душа моя. Но углуби во мне покаяние, сде­лай огненными мои молитвы к Тебе. Ты - Тот, на Которого она уповает и Которого ожидает. Ни день ни ночь не принесут мне Те­бя, поэтому отрекаюсь я не только от ночи и дня, но и от всякого времени, ибо Ты - единственный властитель Его, и отказываюсь от всех иных путей, ибо все они без Тебя - безпутья и тупики. Отрешаюсь от ничтожной жизни моей, которая вся есть смерть, ибо только Ты - жизнь моя и любовь.

«АФОН»

Нет иных виновников всего зла, что творится в мире, кроме меня, Боже! Ибо если бы я с юности моей уразумел смертельную опасность всякого греха, то не давал бы воли испорченному моему уму и не потворствовал бы безчисленным своим помыслам. Тогда хотя бы малая часть этого мира очистилась от греха, и сам мир стал бы немного чище. А ныне не покладая рук исправляю я совер­шенные мною злые дела, подобные множеству трав по лицу земли, и с горечью вижу, как многоветвисты они и сколько корней порос­ло из них, и это убивает меня отчаянием. Теперь не верю я мыслям моим и не верю даже душе моей, а всю надежду возложил на Тебя, Господи, Трисиянное мое Божество, и жду, окаянный, свидетель­ства Твоего (Лк. 2: 29): Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром. Да не осмелюсь я ни по дерзости, ни по упрямству, а лишь по благодати Твоей, надеюсь, войти в неска­занный свет Твой и да не опалюсь им, окаянный я грешник.

Пока мои друзья занимались сборами, позвонил из Москвы отец Пимен, радостный и взволнованный.

- Ты в Москву собираешься?

- Собираюсь, не один, с иноком. Нам старец благословил ло­шадь купить и денег на покупку дал, еще наместник помог. Нуж­но теперь седла купить и всякие конские принадлежности.

- Вот как, обзаводитесь хозяйством? Серьезная вещь. Я вече­ром на «Волге» к вам заеду. Потом в Москву отвезу, - великодушно предложил архимандрит.

- Спаси тебя Христос, отче! Будем ждать...

За чаем все вместе мы еще раз обсудили наше решение - пере­везти отца в Адлер.

Мой друг, откинув назад голову, изучающее всматривался в нас.

- Значит, вы серьезно решили переехать? А не жалко от Лавры уезжать и от старца? А, Федор Алексеевич?

- Жалко, конечно, а что делать? Хочется к сыну быть поближе, - решительно ответил отец.

- Что ж, в этом деле есть что-то интересное... Вы пока дом при­ватизируйте. У меня, Симон, дел полно, сам понимаешь... Придется тебе этим заняться. Когда документы в мэрии будут готовы, тогда и я подключусь. - Архимандрит посмотрел на отца и пошутил: - Что, Федор Алексеевич, на Черном море, может, будете жить? Все к этому идет...

- Как Бог даст, отец Пимен, как Бог даст, - рассудительно отве­тил тот. - Получится переехать - хорошо, не получится - останем­ся здесь жить.

Вечером мы с архимандритом сидели в келье у духовника. Ему стало получше, и он полулежал на диванчике, опершись спиной на высокие подушки.

- Когда оформите дом, продавайте его и переезжайте в Адлер, как наметили. Бог вас благословит! А ты, отец архимандрит, помо­гай отцу Симону. Один он не потянет. - Старец с любовью смотрел на нас, радуясь нашей редкой совместной встрече.

- Есть у меня одна задумка, батюшка, - промолвил мой товарищ, слегка выгнув бровь и выжидательно смотря на отца Кирилла.

- Говори, говори, какая задумка!

- Помолитесь, отче, чтобы получилось открыть скит под Адле­ром! Хочу в горах подыскать место для полного уединения. Есть у меня большие любители уединенной жизни, особенно отец Херу­вим. Снова хочет на Кавказ переехать...

- Отец Херувим? На Кавказ? - Духовник задумался, сосредото­ченно и глубоко. Затем сказал: - Передай ему, пусть ко мне при­едет, побеседуем. А твоя задумка хорошая. Такое скрытое место в горах не помешает, да... А когда вы домом займетесь?

Мы переглянулись с отцом Пименом.

- А мы занимаемся, батюшка. Пока на стадии приватизации за­стряли. Если ее удастся оформить, то весной попробуем продать наше жилище. Сейчас нужно коня купить, братию в зиму продук­тами обезпечить, также отцам Филадельфу и Иосифу устроиться на новом месте, - объяснил я положение дел.

- Бог вам в помощь, отцы!

Мы попрощались со старцем и уехали в Москву, забрав инока, искать конный магазин. В магазине конного завода пахло кожей и железом. Обилие всякой упряжи привело Евстафия в умиление.

- Боже мой, чего здесь только нет! И седла, и уздечки, и вожжи, и хомуты... Нужно выбрать самое подходящее! Дайте мне время, отец Симон...

После долгого осмотра удалось купить подковы, гвозди к ним, уздечки и вожжи. Больше всего капитану понравился хомут, ко­торый он сразу надел себе на шею. Однако седел для грузовых лошадей, как мы не расспрашивали продавцов, где их достать, по всей Москве не оказалось.

- Не унывай, отец Евстафий, еще раз навестим отца наместника. Он что-нибудь придумает! - посоветовал я приунывшему другу.

Услышав о нашем затруднении, отец Феофан вновь взял трубку:

- Это конюшня? Найдите седло для рабочей лошади! Есть? Вы­дайте два нашим монахам! - Он положил трубку. - Поезжайте на подсобное хозяйство, там возьмете два седла: одно грузовое, дру­гое - для верховой езды!

- Отец наместник, не знаем, как вас благодарить, слов нет! - по­пытался я выразить свою благодарность, слегка подтолкнув лок­тем растерявшегося инока. - Благодари, Евстафий!

- Благословите, отец наместник! Очень вам благодарны, - оро­бел инок от неожиданности.

- Бог вас благословит! Ну, кто там у нас из водителей свободен? - обратился настоятель к келейнику. - Пусть отвезут их в скит...

Нагрузившись тяжелыми седлами, каждому по одному, мы, пыхтя, втащили их в машину. - Ну и дела... - крутил головой капи­тан. - Вот это наместник! Орел!

- Да, человек очень благородный... - согласился я. - Повезло нам с настоятелем, что и говорить... Недаром его отец Кирилл уважает!

Разложив дома свое имущество, мы принялись его упаковывать. Отец ходил рядом, недоумевал:

- Как же вы все это потащите, ребята?

- Нас много, папа, довезем как-нибудь...Ты, главное, не разбо­лейся до моего приезда! - ответил я, возясь с длинными вожжами. Инок ревниво следил за тем, как я укладывал их в мешок.

- Аккуратнее, аккуратнее, отец Симон, а то спутаются, потом не распутаешь...

- А я буду ждать, сын, буду ждать, - приговаривал отец, взвол­нованно ходя вокруг нас.

- Вы что, снова сюда собираетесь, отец Симон? - Евстафий при­поднял голову от седел, которые он обертывал старыми простыня­ми, оберегая их от царапин.

- Батюшка благословил перебираться с Федором Алексеевичем в Адлер, поближе к Абхазии...

- Ага, вот как... Рад за вас! - Он отволок тяжелый мешок к дру­гим мешкам, которых собралась уже целая куча.

В этот раз прощание с отцом не было уже таким грустным, как раньше.

- Буду ждать, сын, буду ждать...Вот, истинный Христос, ве­рю, что у нас все получится, как отец Кирилл сказал! - говорил он, крепко потрясая мою руку. - Соловьевская улица еще увидит наш отъезд.

Нас радушно принял Ново-Афонский монастырь, где мы отслу­жили литургию. Игумен благосклонно разрешил нам съездить на монастырской машине в Команы, посетить место упокоения свято­го мученика Василиска и окунуться в небесно-голубые воды свято­го источника. При отъезде из Лавры нам выдали со склада гума­нитарную помощь - шинели моряков образца 1918 года и такую же обувь. Ботинки монах Иосиф сразу же надел и теперь сильно хро­мал, вызывая у всех сострадание. Вернувшись в монастырь, он тут же выкинул эту древнюю обувь, а братия подобрала ему походные ботинки по размеру.

Матушка Ольга всплеснула руками, увидев нас всех сразу:

- Вот какие бравые хлопцы! А какие монахи-то хорошие - загля­денье! На Псху всех везешь, отец Симон? - хлопоча у стола, сыпала она вопросами.