Необычное богослужение 3 page

- Ведь я даже воззвание написал в Лавре, чтобы люди одума­лись... Понимаешь, Симон, есть вера Православной Церкви, имею­щей полноту ее благодати. И есть вера во Христа всех других веру­ющих, не принадлежащих к ней и не имеющих такой благодати. Православные люди обладают правом на владение всей благодат­ной полнотой Православной Церкви, тогда как у всех остальных есть только церковная иерархия и вера во Христа, благодаря кото­рой они и держатся и которая помогает им жить и в их безблагодатных учениях. Экуменизм стоит на том, чтобы объединить всех верующих во Христа и вернуться к полноте благодати, не пони­мая того, что она содержится лишь в Православии. И антихрист пытается этим экуменизмом совратить сердца рабов Божиих, ве­рующих во единую Святую Соборную Православную Церковь, - и простых людей и иерархов.

- Но большинство православного народа не принимает экуме­низм! В основном он всегда сверху насаждается...

Я ждал, что скажет иеромонах в ответ на мое замечание.

- В том-то все и дело! Батюшка отец Кирилл говорил, да и не только он один, что тогда начнутся такие гонения, каких не бы­ло даже при Диоклетиане. Тогда истинных храмов православных останется очень мало. Литургия будет совершаться только в горах и ущельях. Поэтому нужно заранее готовиться к этому последнему времени и подыскивать скрытые места...

- Отец Виталий писал в своих письмах, что в Абхазию анти­христ не придет, - вспомнил я строки из писем этого замечатель­ного старца.

- Вот-вот, потому мне и представляется, что я в этой обители только на время... Мое место в горах! Пока в этом монастыре отец Кирилл благословил людям послужить. Но суеты много, ох как много... Не знаю, долго ли выдержу, ох не знаю... - Затуманенным взором отец Херувим посмотрел на иконы и перекрестился.

- А как жить в горах в последние времена, батюшка?

- Во-первых, литургией! Без нее никакой молитвенной жизни не получится. Затем, молитвой Иисусовой; кто ее обретет, тому вход в Царство Небесное откроется! У вас что там на Псху? Гово­рят, скит есть?

- Да, отче, скит в честь Иверской иконы Матери Божией!

- Это хорошо. Храни вас Господь и Пресвятая Богородица.

После исповеди я поцеловал руку духовника и вышел. У его двери собралась целая очередь. После отца Кирилла этот чело­век сроднился с моей душой. «Если батюшки когда-то не станет, тогда буду обращаться к отцу Херувиму!» - решил я, и на сердце полегчало.

Иисусе Сладчайший, виждь душу мою, источающую очисти­тельные и утешающие слезы любви к Тебе. Растоптала душа об­манчивые надежды земли сей и воспарила, как белая голубка, к Небесному Престолу видения Твоего. Отринула она земную пре­ходящую любовь и научилась в любви Христовой понимать язык птиц и зверей, отвратив слух свой от ропотного и хульного языка приверженцев мира сего, дабы слушать безмолвные вздохи лю­бящих Тебя, Христе мой. Не отводит она взора от трисолнечного сияния Святой Троицы, в жажде обрести всю Ее целиком в таин­ственной сокрытости духовных созерцаний. Избрала душа цель вышеестественную, поэтому естество не может остановить ее, ибо устремилась она в Небесные обители, находящиеся за пре­делами рассудочного омраченного понимания, поэтому уповает душа обрести безграничные границы Святого Духа, чтобы на бе­лоснежных крыльях любви парить в безпредельности святого и нетварного света мудрости Твоей, Боже.

В МИРЕ СКОРБНИ БУДЕТЕ (Ин. 16: 33)

Среди живых вещей Твоих, Господи, бродят мертвые дети Твои, более непослушные, чем бездушные вещи. Пред Тобой чисто все земное, и лишь сердце человеческое Ты не принимаешь, ибо не­чисто и своенравно оно в упорстве своем. Любой камень следует воле Твоей святой, Боже, покоясь в месте своем, а гордый и сво­евольный ум далече отделился от Тебя, став бездушнее непод­вижных вещей. Даже лежащие камни скатываются с вершин гор, послушные повелению Твоему, а гордое сердце не подвигается к Тебе, Боже, ибо не хочет принять волны любви Твоей, ударяющи­еся о каменные покровы его. Чистая радость свойственна лишь чистому сердцу, а своевольному уму - лишь злобные измышле­ния. Даруй же всем нам, Господи, чистоту сердца и ума, коими обымем Тебя, словно двумя небесными крылами!

Сергиев Посад укрылся в туманной завесе моросящего дождя. Отворив дверь, отец чрезвычайно обрадовался, увидев меня:

- Здравствуй, сын! Здравствуй, родной! Спасибо, спасибо тебе за гостинцы и подарки! Но мне больше всего радостно оттого, что ты приехал! Надолго? Здесь все хорошо. Жив-здоров, и даже кое-что перепадает на хлеб от постояльцев: пускаю батюшек, студентов-за- очников, так сказать, которые на свои сессии приезжают. А когда же мы будем переезжать на Кавказ?

- Возможно, весной, папа. Потерпи. В зиму ехать нежелательно...

Отец немного огорчился:

- Ладно, как сможешь. Еще подождем. А у меня тут история вышла... - Он засмеялся, вспоминая свою историю. - Повадился какой-то чудак с бородой и крестом на груди ко мне ходить: «Да­вай, - говорит, - старик, твой дом продадим, если ты к сыну хо­чешь уехать. У меня, мол, полно знакомых, быстро все сделаем!»

То одно предлагает, то другое - не голова, а какой-то дом бесов­ских советов... - Отец махнул рукой. - Еле отвадил, а то прямо уж хотел продавать...

- Ну как же, папа, с незнакомым человеком продавать дом? - встревожился я.

- Так я и говорю... Прямо бес попутал! Потом спросил о нем в Лавре, кто это такой. А мне отвечают, что это известный аферист, выдает себя за батюшку!

Мне стало ясно, что пора перевозить отца поближе к себе.

- Папа, никого не слушай, жди меня. Мы все сделаем с Божией помощью и без таких помощников.

- Конечно, сын, конечно...

Мне было его очень жаль. В Лавре я попал на монашеское прави­ло, читаемое у отца Кирилла в келье перед трапезой. После прави­ла, когда монахи выходили из кельи, он сказал:

- Сейчас не успеем поговорить, Симон, вечерком приходи, ве­черком...

Весь поседевший, постаревший, старец казался мне лучше и роднее всех людей на свете.

- Батюшка, я так рад, что вас вижу! - Я отдал ему подарки со Псху: несколько пачек восковых свечей и мед.

- Хорошо, хорошо, вечером все и расскажешь, да...

Несмотря на вечерний час, мне повезло: у дверей старческой ке­льи никого не оказалось. После исповеди я рассказал об увеличе­нии братства на Псху и о просьбе на постриг послушника Аркадия.

- Ты вот что сделай: если кто возжелает пострига и захочет стать насельником скита, принимай и постригай, да. Но сначала лучше в иноки, если молодые. Хорошо бы им в Лавре оформиться. Ты спроси на это благословение у отца наместника.

- Ясно, батюшка. А еще я посетил монастырь, где игуменом отец Пимен. Заодно проведал духовника обители - иеромонаха Херуви­ма. Он вам кланяется.

- Так-так, а как он поживает? - Отец Кирилл даже наклонил го­лову, чтобы услышать мой ответ.

- Молится, спасается. Окормляет монахов и народ, едут к нему отовсюду. Только он все меня о Кавказе расспрашивал...

Старец усмехнулся.

- Понятно, понятно. Ему бы только Кавказ! Пусть пока там си­дит... А сам что говорит?

- Рассказывал мне об экуменизме, об антихристе, о том, что на­ступают последние времена.

- Да, да, верно. Плохие идут времена. И об экуменизме и анти­христе он правильно рассуждает. Мал золотник, да дорог... - Ста­рец замолчал, опустив голову. - Судя по всему, да, идут последние времена. Ведь последняя стадия капитализма - сатанизм... «Ког­да увидите все сие, знайте, что близко, при дверех». Такими веща­ми не шутят. Что бы люди ни придумывали, как сделать жизнь лучше без Христа, а выйдет только хуже! И войны, и ненависть, и гонения - все это придет, как тать в нощи. Повсюду одна нена­висть расплодится... А людей мало останется, ох мало... Однако не стоит забивать себе голову сведениями, не относящимися к спа­сению души. Умственное понимание Православия далеко отсто­ит от духовного понимания и толкования. Нужно жить не умом, а верою, ибо в уме - заблуждение, а в вере - благодать. Ведение истины есть благодать, как пишут отцы. Они не преследуют зло, они его просто оставляют, и оно гибнет.

- Отче, экуменизм, антихрист - это такие темы, что голова от них пухнет, когда у нас в скиту начинают об этом спорить.

Я понурил голову, вспоминая долгие споры на эти темы за ча­ем в нашей кухне.

- Пустословия избегай и в скиту не поощряй. Не впадай в болт­ливость, подменяющую духовную жизнь. Болтовня и пустосло­вие - угождение плоти и чреву, а жизнь духовная - самоотречение и отвержение всякого самоугождения. Всегда наблюдай за собой: когда ты с Богом, а когда ты удаляешься от Него в пустословие и пустомыслие. На всяк день знай, что тебе нужно делать: молить­ся и спасаться, снова и снова приближаясь к Богу и утверждая дух свой во Святом Духе, ибо служение Богу должно быть в духе и истине. От ересей и церковных раздоров будь в стороне, мно­го народа в этом враг запутал... - Старец печально вздохнул. - И не давай в себе никогда лености укорениться, да...

- Батюшка, сколько с нами монахов о пустыне разговаривали, о молитве, об Абхазии мечтали, а почти все остались в Лавре... - В моем голосе прозвучала грусть.

- Бывает, бывает, отец Симон, что монахи не могут вернуть пер­вую благодать и остывают, сил не хватает, «ибо осуетились в ум­ствованиях своих». Что долго копится, то долго устраняется. Так и разленение душевное копится понемногу. Нельзя позволять себе остывать духом, да... Горение, горение нужно иметь сердечное к Бо­гу, отец Симон! Кстати, у меня попросил благословения поехать с тобой и присмотреться к абхазской жизни иеромонах Филадельф! Дела свои он устроил, хочет к тебе присоединиться. Ты когда едешь?

Я назвал примерную дату.

- Возьми его с собой, пусть посмотрит, подумает. Господь хочет, чтобы мы в свободном произволении пришли к познанию исти­ны, а не силою знамений и чудес. Он желает, чтобы мы распились с Ним волей своей, как Он Сам распялся за нас Своей волей.

Отец Кирилл говорил в полумраке слабого света лампады, но казалось, что его лицо сияет на фоне икон, мерцающих позади его головы.

- Отче, когда я вступаю в духовный спор, то волнуюсь и не могу сразу найти нужные доказательства. Только потом вспоминаю, как нужно было ответить. - пожаловался я.

- Духовное рассуждение есть Божественная мудрость, и она не дается просто так, да. За нее нужно кровь пролить и смириться до зела. Эта благодатная мудрость проявляется только в мирном спо­койном состоянии ума. А тот ум, который возбужден и рассеян, не может иметь никакого рассуждения. Возбужденный ум представ­ляет собой полное заблуждение и иным быть не может. Сама при­рода возбужденного немирного ума есть всецелое заблуждение. Только ясный умиротворенный ум приходит к духовному просве­щению и благодатному рассуждению во Святом Духе: «Духовный судит о всем, а о нем судить никто не может». Всеми силами храни в любых искушениях мир душевный, и Господь не оставит тебя!

- Скажите, пожалуйста, батюшка, как определить, правильно ли ведется духовная беседа?

Меня волновал этот вопрос, в котором я не чувствовал себя до­статочно уверенно.

- Если будешь беседовать с кем-либо о Боге, то признаком пра­вильности беседы является присутствие благодати. А разногласия и спорливость в беседах - от лукавого! Умей молиться даже в бе­седах с людьми, не теряй молитву ни на мгновение и так стяжешь дар духовного рассуждения. Когда находишься один, внемли Бо­гу, а когда говоришь с людьми, внемли своему сердцу. Нужно не столько учить людей, сколько молитвой помогать им спастись!

- Батюшка, я вам очень благодарен за добрые советы! Послед­ний вопрос, и все! - Отец Кирилл улыбнулся и посмотрел на часы, стоящие на тумбочке. - В келье на Грибзе, чтобы не забыть какие- либо важные моменты молитвенной жизни, мне пришлось их за­писывать. Продолжать вести такие записи или же прекратить?

- Записывай, записывай, потом пригодится...

- Простите, отче, что обременил вас вопросами, а время уже позднее, благословите!

- Бог тебя благословит! Зайди ко мне перед отъездом...

- Непременно, батюшка...

Наместник при встрече, выслушав мою просьбу с упоминанием о разговоре с отцом Кириллом, как всегда, был решителен и краток:

- Благословляю всех, кого пострижешь в монахи, зачислять в насельники Троице-Сергиевой Лавры! Пусть подают документы.

- Благословите, отец Феофан! - с благодарностью поклонился я, не ожидая столь широкого великодушия.

В один из суетных дней, когда я собирался в дорогу, меня разы­скал иеромонах, о котором говорил Старец.

- Отец Симон, меня батюшка благословил поехать с тобой в Аб­хазию, чтобы присмотреться к вашей уединенной жизни...

- Очень рад, присоединяйся, отец Филадельф!

- А что с собой брать?

- Рюкзак побольше, ботинки покрепче и одежду попрочнее. Можно круп разных взять, тоже пригодятся!

- Понял. Почти все это я уже приготовил. Что еще?

Мне нравился этот разумный благочестивый монах.

- Отец Филадельф, а тебе бывает когда-нибудь одиноко?

- Только среди людей, - ответил он, подумав.

- Ну, для уединения это подходит! - сказал я, порадовавшись в душе за нового друга.

В оставшиеся до отъезда дни мне хотелось еще навестить мо­настырского схимника. В коридоре старого жилого корпуса стоял знакомый запах лекарств и ладана. Я постучал в дверь и произнес молитву.

- Аминь. - Ответивший мне старческий голос был очень слабым, как будто доносился издалека. - А, Симон, слава Богу! Держишься молодцом, выглядишь храбрецом! Очень рад, очень рад... - Схиар­химандрит Михаил утомленно приподнял голову от подушки. - Что это ты привез?

Я достал из рюкзака кипарисовые заготовки для резьбы, сыр и баночку меда.

- Ну, спасибо, спасибо, дорогой... А я уж разболелся окончатель­но... А сыр убери, убери, теперь это уже не для меня! Закончились мои сыры, как и чревоугодие... Ведь у чревоугодника один друг - унитаз! Все внутри у меня вырезали. Теперь уж как Бог даст...

- Помоги вам Господь, отец Михаил, в ваших скорбях...

В моих словах прозвучала неприкрытая печаль.

- Знаешь, Симон, какое великое утешение имею в болезни? Толь­ко и благодарю Господа! Ведь тех, кто не имеет скорбей, Ангелы не допускают к благодати. Только в Боге мы познаем, что мы сво­бодны, свободны именно благодаря скорбям, которые освобождают нас от всего земного. Пока вообще все не оставим, что нас держит на земле, чтобы сораспяться Христу. - Схимник помолчал немного, отдыхая. - Вот, недавно скончался отец Моисей: и жил праведно, и праведно умер. Так-то отцы уходят... Царство ему Небесное!

- Вы еще поживете, батюшка, дай вам Бог здоровья! - попытал­ся я переменить тему. - Когда я поступал в семинарию, то был в келье у отца Моисея, мне он очень нравился. Удивительный ста­рец. Очень прямой и искренний, никакого лукавства...

- Не должно лукавствовать человеку пред Христом. Что Бог по­становил, то да приемлем со всевозможным смирением. Главное ведь что? Спасение! Правильно я говорю?

- Правильно, батюшка.

- Вот-вот, когда не ждем благодати, тогда она к нам и прихо­дит! Все в руках Твоих, Господи! Где человек стяжает обильную благодать? В покаянии - это первое. В монашеском постриге - это второе. И третье - при рукоположении. Но покаяние - всех выше, ибо оно не дает разлениться душе.

Отец Михаил приподнял голову и перекрестился.

- Отче, так и старец Силуан Афонский говорил. Он еще о духов­ных бранях много сказал полезного.

Мое замечание заинтересовало схимника.

- А кто он такой?

- Русский монах, подвизался на Афоне в нашем монастыре. О нем недавно хорошая книга вышла с его собственными запися­ми. Написал книгу его ученик, отец Софроний. Хотите, принесу вечером?

- Принеси, принеси... А что он о духовных бранях говорил?

- Сильные духовные брани таковы, что держат душу на грани отчаяния: «Держи ум во аде и не отчаивайся!» Эти слова ему ска­зал Господь, когда он изнемогал от вражеских нападений...

- Да, уж точно... Временами нам и падения нужны. Для опы­та... - Затворник устало посмотрел на меня. - Опыт духовный не­легко дается!

Вечером я принес старцу книгу, а перед отъездом еще раз зашел к нему попросить благословения на дорогу.

- Немного почитал твою книгу, Симон, сил-то у меня мало... А записи Силуана Афонского как Псалтирь - сильно слово его!

Сморщенной старческой рукой он благословил мою склоненную голову. Это было последнее свидание со старцем, принадлежав­шим к удивительному поколению подвижников, прославивших Православную Церковь в годы коммунистического безбожия.

На Соловьевской улице меня ожидала новость. Ее сообщил рас­строенный отец:

- А дом не удастся продать, сын, как мы с тобой думали!

- Почему, папа?

- Говорят, закон какой-то вышел о приватизации. Нужно владе­ние приватизировать и правильно оформить все документы. А как это делается, я совсем не знаю. И кто эти законы там выдумывает? Как с ума посходили...

Услышав это сообщение, я тоже приуныл, поскольку различные документы и их оформление - не моя стезя, но попытался подбод­рить отца.

- Не огорчайся, папа, придумаем что-нибудь. Будет еще и на на­шей Соловьевской улице праздник!

- Нет, сын, праздников на земле - раз-два и обчелся, а осталь­ное - горе. Скажу тебе, что говорил мне отец и что он слышал от своего деда. Из тех людей, которых ты видишь вокруг, через сто лет никого не будет в живых. А из тех, кого не видишь, сколько умирает в больницах и тюрьмах? Кроме них, сколько людей погибает в пу­ти, в тяжелых трудах, в тяжбах друг с другом и ссорах? Из горстки оставшихся, которых мы видим на улицах, - кто счастлив? И могут ли они удержать свое счастье? А если не могут, - счастье ли это?

- Ладно, папа, Бог даст, все сделаем. Посоветуемся с отцом Ки­риллом. Возможно, весной, если живы будем, займемся домом, пока еще другие законы не вышли...

Эта новость дала мне повод спросить старца:

- Батюшка, почему так происходит? Когда приедешь куда-ни­будь, то сначала все идет вроде бы хорошо, а потом искушения появляются и их становится все больше?

Отец Кирилл усмехнулся:

- Потому что сказано: В мире скорбны будете! Сатана духовно слеп и ищет души словно на ощупь. А когда найдет их по помыс­лам, которые окружают каждую душу, то воздвигает искушения. Обороняйся терпением, а если искушение начинает одолевать - по­беждай его смирением. Мир - это место ошибок, а Христос - это смиренный мир премудрости Божией.

- Дорогой батюшка, у нас с отцом как раз такое искушение: нужно дом приватизировать, идти в мэрию, ходить по кабинетам. А там везде люди неверующие, и в этих учреждениях мне полный конец - духовно все теряю! Как себя вести, если грубят или гово­рят с издевкой?

- Если находишься среди благочестивых людей, благодари Бо­га, а когда попадаешь в среду неверующих, молись о них Богу - и охраняющая благодать не покинет тебя. В чем состоит главное исполнение первой заповеди Божией? Когда даже ни на секунду внимание не отходит от Христа! Монах есть тот, кто не причастен миру. Поэтому укрепляй непрестанную молитву, сживайся с ней, и она приведет тебя к Любви Христовой, искренней, нелицемерной.

- Спаси вас Господь, батюшка! Теперь планирую отца забрать поближе на Кавказ, чтобы его здесь одного не оставлять. И как мне держать себя в отношении новых послушников, которых я совсем не знаю? Что вы посоветуете?

Я поцеловал руку духовника, а когда поднял голову, встретил его изучающий взгляд.

- Никогда ничего не планируй, отец Симон. Когда мы отказы­ваемся от наших планов, Бог открывает Свой Промысл человеку. Посмотрим, посмотрим, как твоего отца устроить... Нужно хорошо помолиться. А в отношении братии своей кавказской запомни, что следует учиться любить людей больше, чем они любят нас, чтобы не остаться должниками любви...

Скрепя сердце я отправился в мэрию и подал документы на при­ватизацию дома. Там услышал следующее:

- Ожидайте решения. Мы вам сообщим.

- А сколько ждать?

- Имейте терпение. Видите, какая у нас гора документов? Ох уж эти священники! Занимайтесь своими делами, а нам дайте зани­маться нашими...

С этим напутствием я вернулся домой.

Отец с нетерпением ждал моего рассказа.

- Сдал документы, папа. А когда их оформят, неизвестно.

- Будем ждать. Главное - начало... - Он явно повеселел.

С отцом Филадельфом мы прибыли в Сухуми. Теплый осенний ветерок серебрил медленно остывающее море. Желтизна чуть тро­нула зеленые тополя. Отдав хозяевам - матушке Ольге и дьякону Григорию подарки, мы увидели перед собой стол, уставленный пи­рожками и варениками с картошкой.

- Первым делом отведайте моего борща...

Хозяйка поставила перед каждым из нас по огромной тарелке, налитой до краев. Мой спутник умоляюще взглянул на меня.

- Матушка, это очень много для нас! Простите, мы не сможем столько съесть, - попытался я отказаться от обильного угощения.

- Отец Симон, Глинские отцы и голодать умели, и покушать: у них в тарелках ничего не оставалось, все съедали!

- Так то отцы, нам до них далеко...

- Ладно, ты, как старший, можешь не есть. А вот твой батюш­ка пусть все съест, для смирения!

Отец Филадельф стоически съел всю предложенную порцию.

- Что там старец говорит? Что нас ожидает? - матушка внима­тельно ждала мой ответ.

- Говорит, что последние времена идут. Придется очень плохо всем... Войны и гонения начнутся. Одна ненависть останется...

- Точно так и отец Виталий писал: такая война в мире нач­нется, что крови по колено будет. Человек человека станет искать и не найдет - всех злоба уничтожит. А вот в Абхазию антихрист- то и не успеет прийти, не до нее будет. А вы все, пустынники, здесь соберетесь...

- Ну, ты, мать, снова за свое, - прервал ее хозяин. - Може, так будэ, а може, и не так.

- Так, так! - твердо стояла на своем матушка. - А старец, отец Кирилл, возьмет свою палочку и пешочком сюда придет! Тогда ни поезда ездить ни будут, ни самолеты летать, ничего не будет... Ох, Господи!

После трапезы мы помолились у икон и прочитали Акафист Иверской иконе Матери Божией. Милая моей душе чета молилась усердно и сосредоточенно. За простенькими занавесками в окнах искрился последний отблеск вечерней зари, тепля в сердце тихую успокаивающую надежду и вселяя в него уверенность, что Бог ря­дом, в самой середине наших объединившихся в молитве сердец.

В Святом Духе Твоем, Господи, больше жизни, чем в плоти и кро­ви тех, которые не знают и не имеют жизни в святой твоей любви. И лишь чистое сердце внемлет призывам Твоим, и еще - кающееся сердце, не дерзающее поднять изобилующие слезами очи свои на светлый образ Твой, Христе, в глубины его. Иногда далек я станов­люсь от Тебя, Возлюбленный Спасе, дабы в смирении познал я, что дух мой омертвел более камней, скатившихся долу. Но с благодатью Твоей, Боже, Ты вновь пробуждаешь меня из усыпления миром, возвышаешь к молитве, надеваешь на руку перстень упования, а на главу возлагаешь святую десницу Божественного созерцания, дабы уразумел я, убогий, всесветлое осияние Троичности Твоей и узрел Тебя в свете блаженства Твоего, Боже Спасителю мой.

«АГЕНТ КГБ»

Господи, горек хлеб земной победы, ибо не в сладость она, если люди победили врагов внешних, а внутренних мысленных врагов расплодили в душе своей. Утратили ныне человеческие лики кра­соту свою и тщатся заменить ее масками и личинами, ибо внача­ле утратили они в душе образ Божий, прекрасный и благородный. Умножили люди болезни свои, изгоняя одну болезнь, приобретают несколько других, потому что оставили болеть и гнить душу свою, заболевшую безверием, гордыней, похотливостью и ненавистью. Землею, ходящею по земле, становятся люди, ибо оземлились ду­ши их и вросли в землю, став червями земными и забыв о том, что души их, словно Небесные птицы - могут летать в Небесах Цар­ства Божия и воспарять в горняя на крыльях созерцания. Призри на нас, Боже, не дай нам стать землею, проросшею корнями трав и деревьев, но даруй нам силы познания, чтобы мы смогли обнару­жить внутри прозревших душ наших небо Небес духовных с неза­ходящим Солнцем правды - Возлюбленным Христом.

Аркадий встретил нас скучный и потерянный.

- Что случилось?

На мой вопрос он отреагировал странно:

- Особо ничего не случилось, батюшка. Просто у нас с Евге­нием никак отношения не складываются. Все время спорит и перечит, что ему ни скажу. Еле вас дождался... Хорошо, что вы наконец приехали!

В нашу кухню набилось все монашеское население Псху - по­слушники и трудники. Аркадий хлопотал с обедом, а Евгений то­пил печь. Он засовывал в открытую дверцу жерди длиной метра четыре. Оттуда вырывались жаркие языки пламени вперемешку с удушливым дымом.

- Женя, почему ты не распилишь жерди на короткие поленья?

Я не выдержал дымного чада, застилавшего летнюю кухню ед­ким облаком.

- Батюшка, так удобнее! - ответил он, не оборачиваясь и засовы­вая в печь очередную жердь.

- Лучше распили ее. Мы же здесь все угорим!

Я взял вторую пилу, и мы вдвоем быстро распилили дымящие­ся хлысты на дрова. Дыму в кухне стало поменьше. После обеден­ного молчания, когда затих стук ложек, все взгляды устремились в мою сторону.

- Отцы и братья, духовник Лавры архимандрит Кирилл благо­словил всех, - кто живет в скиту и кто желает здесь принять по­стриг, - оформиться официально в Лавре. Только нужно свои про­шения передать в канцелярию.

Я ожидал радостных восклицаний, но встретил лишь одно гне­тущее молчание.

- Если можно, отец Симон, то я бы не хотел подавать прошение в канцелярию, - подал голос иеромонах Ксенофонт, сидевший ря­дом со мной.

- Почему? - недоумевая, обернулся я к нему.

- Потому что я уехал от всех этих канцелярий, а теперь снова туда не хочется обращаться...

- Мы тоже не будем оформляться в Лавре! - Евгений оторвался от работы и присел к столу. - Там же одно КГБ, куда ни пойди!

Его поддержал послушник Филарет:

- Знаем мы этих масонов, с ними только свяжись! Антихрист по­том через эти документы всем на лоб печать свою поставит...

- В лаврской канцелярии хорошие православные люди работа­ют, мне они давно знакомы! - запротестовал я.

- Если даже они хорошие, то ими правят нехорошие люди. Одно на другое и выходит. Теперь нужно по лесам прятаться, а не по кан­целяриям ходить! - заспорил со мной незнакомый трудник лет под пятьдесят, с острой бородкой и в рваном подряснике. - Я вот специ­ально на Псху приехал из Нового Афона, чтобы там не связываться с документами. И паспорт уже выбросил. Зачем мне оформляться?

В воздухе повисло непонимание и раздражение.

- Ну как хотите... - разочарованно произнес я. - Силой вас ни­кто не принуждает. Только теперь, чтобы споров не было, благо­словляю все разговоры о КГБ, масонах и антихристе прекратить.

- Вот это и есть экуменизм! - Трудник злобно посмотрел мне в глаза. - Вы сами экуменисты и всех хотите туда затянуть! Почем знать, что вы тут делаете? - ядовитым голосом произнес он.

- Спасаюсь, как и вы.

- Знаем мы таких спасающихся... - Он, похоже, испытывал ко мне полное недоверие. - Что вы скажете насчет экуменизма? Разве это не антихристово учение?

- Антихристово, - согласился я. - Но мы же говорим о нашей жизни, а не об экуменизме.

- А зачем же вы нас туда тянете? - выступил вперед послушник Филарет. Он явно взял сторону трудника.

- Чем заниматься спорами, лучше молиться чистым умом! - поддержал меня иеромонах Филадельф. - Так говорил старец Си­луан Афонский, который сторонился всяких спорных мнений. Все монашество стоит на послушании!

- Как хотите, батюшка, а мы записываться в Лавру не станем... - заключил отец Ксенофонт. - Мы не послушание отвергаем, а вся­кие подобные официальные документы. Они нам здесь ни к чему.

- Хорошо, договорились.

Расстроившись этим разговором, я вышел из кухни. Состоя­ние уныния навалилось на меня, побудив еще расстроиться из-за того, что не сдержался и позволил себе расстроиться. Молитва словно спряталась в какой-то уголок сердца и стала еле слыш­ной. Иеромонах Ксенофонт с двумя послушниками и трудником скрылись за лесным поворотом. Трудник оглянулся на меня, что- то втолковывая своим спутникам.

- Батюшка Симон, а что насчет моего пострига отец Кирилл ска­зал?

- Что, что ты говоришь, Аркадий? - не расслышал я, занятый грустными думами о произошедшей размолвке.

- Говорю, что отец Кирилл вам благословлял насчет моего пострига?

- Прости что забыл сообщить: батюшка дал свое благословение на пострижение тебя в иноки!

- Слава Богу, а то я уже истомился... - Послушник радостно перекрестился. - Только по поводу документов извините меня! Я тоже сомневаюсь... Может, не стоит с канцелярией связывать­ся? - умоляюще сказал он, крутя пуговицу на подряснике.

- Хорошо, хорошо, - устало согласился я.

- Да, непростая тут у вас жизнь, - подытожил иеромонах Фила­дельф. - Но зато сразу все стало понятно. Без монашеской дисци­плины какое может быть спасение? Одно разгильдяйство! Все-таки монастырь закладывает самый фундамент духовной жизни через послушание. Нет послушания, нет и смирения, как отец Кирилл в проповедях говорит. Само собой оно не появится.

На следующий день после исповеди на литургии мы совершили пострижение послушника Аркадия в иноки с именем Харалампий, в честь священномученика, которого он так любил. Молитвенное пение отца Филадельфа чрезвычайно умилило меня: его негром­кий хриповатый голос с приятным тембром настолько был напол­нен благоговением, что всей спиной, стоя у престола, я чувствовал его сосредоточенную молитву. После Литургии все братство по­здравило сияющего от радости инока. О прошлом споре по поводу экуменизма никто не упоминал.