Гибрид, или Зверь Помощник

Сила — одна из тех двух карт, которые Артур Эдвард Уэйт поменял местами, нарушив этим древнюю тра­дицию (см. с. 19). На своем исконном одиннад­цатом месте она открывает вторую декаду Стар­ших Арканов, будучи женским дополнени­ем к карте Мага, открывающей пер­вую. Сходство обеих карт очевидно, а в колоде Райдера-Уэйта еще и подчеркнуто одина­ковым подбором цветов. Обе карты олицетворяют силу. Маг — силу характера, твор­ческий потенциал и мас­терство, а сама Сила — силу жизненную, силу страсти и радость бытия. Над головами у обеих фигур изображена лем­ниската, символ бес­конечности (на картах Марсельского Таро — в виде шляп). Эта «лежа­щая восьмерка» симво­лизирует тесную связь и взаимопроникновение двух уровней или миров. У Мага она означает вза­имосвязь того, что навер­ху, с тем, что внизу, мак­рокосма и микрокосма, а на карте Силы — гармоничную связь цивилизованной личности (в образе женщины) с ее животным на­чалом (лев). Этих причин вполне достаточно, чтобы поместить образ женской силы в начале женского же участка пути, ведущего нас по картам с двузначными номерами в самые глубины тайны: на 11-м месте эта карта выглядит гораздо убедительнее, чем на 8-м. Какое значение будет иметь эта карта в Путешествии героя, зависит от того, как мы ее прочтем, на мужской лад или на женский. Лев — это символ наших инстинк­тов и влечений, наших страстей и ди­ких, агрессивных порывов, а также чистого инстинкта самосохранения. Патри­архальные (мужские, янские) мифы повествуют о героях, убивающих льва, причем любопытно, что конец у самых знаменитых из таких повес­тей обычно плохой. Сам­сон пал жертвой чужой хитрости и утратил всю свою силу, и даже у великого Геракла были боль­шие проблемы, осо­бенно с женской сто­роной своей личнос­ти. В первом присту­пе безумия он убил свою жену и детей, а после второго при­ступа был осужден играть роль женщи­ны, чтобы искупить свои грехи. Три года он ходил в женском платье, прял и вы­полнял другую жен­скую работу при дво­ре лидийской цари­цы Омфалы, которая в это время носила его львиную шкуру и дубинку. Такая «терапия» помогла ему, по крайней мере, прора­ботать свою вытесненную женскую сторону, так что от безумия он избавился, однако восстановить свою иньскую часть целиком ему так и не удалось. В конце концов, он погиб от незаживающей раны. В патриархальном варианте мифа, где льва непременно убивают, эта карта соответствует Гибриду, символу человеческого высоко­мерия и дерзкого отказа подчиниться божественному За­кону, выполнить порученное задание. Но есть и дру­гая, женская возможность победить зверя, а именно — принять его, подружиться с ним. Хорошо, что Таро сохранило для нас образ этого варианта мифа: на карте изображена женщина, поко­ряющая льва любовью. В литературе этот сюжет сохранился лишь в отрывках, однако во времена матриарха­та он, судя по всему, был очень популярен. Знаменитая шумерийская богиня Инанна, соот­ветствующая Венере, тоже изображалась стоящей на укрощенном ею льве, а ее вавилонскую «преемницу» Иштар часто называли Львицей. «Львицей среди женщин» считалась также греческая бо­гиня Артемида. Лишь с приходом христианства, изо всех сил при­нявшегося приучать нас подавлять свои «дьявольские» инстинкты и влечения, образ льва постепенно сделался символом Антихриста, судьба которого — быть растоптанным Святой Девой. На самом же деле это — не что иное, как всего лишь попытка неразвитого созна­ния укротить своего недавно, но, тем не менее «навсегда» проклято­го подсознательного зверя, принудить его к повиновению или убить. Однако, как не без иронии замечает Юнг, «простое подавление сво­ей Тени спасает от грехов не более, чем гильотина — от головной боли».

Впрочем, относиться к своим темным сторонам, к диким поры­вам, к своему внутреннему зверю как к безобидным мелочам, обхо­дить и вытеснять их так же бессмысленно, как бороться с ними с помощью самобичевания или насилия. Недаром встреча с ними происходит лишь теперь, в середине пути. Прежде наше «Я» долж­но было созреть и накопить силы, чтобы выдержать эту схватку, потому что слабое самосознание легко может быть поглощено бес­сознательным началом. К.-Г. Юнг не раз подчеркивал, что речь здесь должна идти не о подсознании, так как из этого обычно дела­ется ошибочный вывод о существовании некоего могущественного надсознания, которому не составит труда держать все подсозна­тельное под контролем. Вместо этого Юнг предпочитал говорить о бессознательном, составляющем с сознательным соотношение, как точка в центре круга с окружающим его кругом.

Сознание, выработавшееся у человека как вида за несколько тысячелетий, которое каждый индивид, тем не менее, должен раз­вивать у себя сам на протяжении всей жизни, со всех сторон ок­ружено бессознательным. Если сознание настолько неразвито, что граница становится чересчур проницаемой, то бессознательное спо­собно беспрепятственно затопить сознание. В архаичных культу­рах это называют «потерей души». Мы предпочитаем говорить о «затенении сознания», что в данном случае, кстати, дает образ очень точный. Чтобы избежать этой опасности, Эго на первом эта­пе своего пути должно созреть и укрепиться. Оно должно прочно укорениться в реальной действительности, чтобы суметь на рав­ных вступить в диалог со своим бессознательным началом и с честью выдержать предстоящие схватки. Иначе его затопят чув­ства, фантазии и желания, порождаемые бессознательным, и оно будет размыто или вообще смыто ими. Поэтому мифы и сказки считают настоящим героем только того, кто сознательно встреча­ет грозящую ему опасность, не позволяя ночи или чудовищам поглотить себя.

Одна из известнейших мифических личностей сумела не толь­ко побороть свои дикие порывы, но и трансформировать их в бо­жественную силу: это Дионис. Он умел даже путешествовать на диких зверях.

Дионис был богом хмеля, вина и оргиастических празднеств. Мифы рассказывают, что родился он в греческом городе под на­званием Семивратные Фивы в Беотии, долго странствовал, а по­том вернулся, как певец, в сопровождении целой орды музыкан­тов и вакханок, собранных по всей Малой Азии, чтобы со­здать в родных Фивах свой культ. Однако фиванцы не обрадовались появлению новой музыкальной звезды, и поэтому Дионис и его труппа со всеми своими бубнами, флейтами и песнями разместились за го­родом, на склоне холма Кифариона. Там-то ему и повезло: увлеченные бо­жественностью певца, жен­щины из Фив каждую ночь тайком убегали на Кифарион, чтобы, участвовать в праз­днествах Диониса.

Пентевс, добропорядочный царь города Фив, счел это вопиющим безобразием, и когда Дио­нис однажды пришел к нему в образе юного знаменитого певца, он тут же ве­лел отправить его в темни­цу, из которой тот, од­нако, сумел чудесным образом исчезнуть. После этого Дионис еще раз явился к царю и сумел так увлечь его рассказами о своих безудержных оргиях, описывая нарушение всех и всяческих табу во всех дета­лях, что тот, отдавшись на волю своего похотливого вообра­жения, согласился отправиться туда вместе с ним, переодевшись в женское платье, чтобы его никто не узнал по дороге от города до пристанища вакханок. При­быв туда, царь спрятался в стволе дере­ва, чтобы незаметно наблюдать за все­ми этими столь лакомыми безобрази­ями. Увиденное потрясло его настолько, что он не сумел сдержать себя, и его вожделение было, замечено танцую­щими женщинами.

Приняв его за горного льва-людоеда, они вытащили его из дерева и растерзали на части, а голову насадили на пику и с этим трофе­ем, танцуя вернулись в город. Лишь там безумие поки­нуло их. Женщина, несшая пику с головой, была Агава, мать царя, которая лишь тогда с ужасом поняла, что дала растерзать своего сына.

Такие истории наглядно показывают, что принуждать своего внутреннего зверя (наши дикие порывы) к повиновению, подав­лять его или убивать лучше и не пытаться. На самом деле мы ровно в той же степени, в какой нам кажется, что мы одолели своего зверя, подвергаемся опасности неожиданно пасть его жер­твой. Если бы Пентевс однажды выпустил своего внутреннего зве­ря на волю, договорился с ним и дал ему жить в определенных границах, то он бы смог примириться с ним и научился бы управ­лять им. А так он пал жертвой собственной похоти, о которой думал, что подавил ее, но в один прекрасный день она одолела его целиком и полностью.

Если же, наоборот, подходить к своему внутреннему зверю с добротой и лаской, то он может стать твоим союзником и помощ­ником. Во многих сказках зверь, встречающийся герою, вначале дик и опасен, и его надо приручать. Герою это удается, и дальше зверь помогает ему найти сокровище или что там герою еще нуж­но было сделать. Мария-Луиза фон Франц исследовала неимовер­ное количество сказок, чтобы выяснить, в чем именно заключает­ся задача героя в подобных случаях, то есть, так сказать, найти некий общий рецепт. Ей это не удалось. Такой абсолютной исти­ны для коллективного бессознательного (то есть для той среды, в которой и для которой создаются сказки) оче­видно не существует. Сказочные подсказки целиком и полностью зависят от ситуации, и даже в сход­ных ситуациях они различны. Общее у них лишь одно: кто обидит зверя-помощника, тому по­том всегда приходится плохо!

Чтобы двигаться по своему пути дальше, сознание должно найти общий язык со своим бессознатель­ным. Оно должно до­вериться верховному водительству и уж во всяком случае, отказаться от чес­толюбивых или ал­чных желаний сво­его «Я». Если «Я» отказывается усво­ить этот «урок сми­рения», пытаясь вместо этого с по­мощью различных ухищрений отнять у бессознательного его волшебную силу, чтобы взять над ним власть, тогда оно утрачи­вает самое глав­ное, тогда человек впадает в иллюзию всемогущества и терпит неудачу в своем путешествии в подземное царство — и сам становится зве­рем. В распространенном сказочном сюжете о трех братьях или сестрах именно поэтому терпят неудачу двое старших, а младший (или младшая) сохраняет «чистую душу», благодаря чему совер­шает свой подвиг.

Аналогичная история посвящена в Библии вавилонско­му царю Навуходоносору, который, невзирая на полученное во сне предостережение, восхвалял себя, стоя на крыше своего дворца: «Это ли не величественный Ва­вилон, который построил я в дом цар­ства силою моего могущества и во славу моего величия!» (Дан. 4:27). Не успел он проговорить эти слова, как превратился в зверя — «и жил он с дикими ослами; кормили его травою, как вола» (Дан. 5:21).

Какие опасности поджидают человека на пути в глубины? По­чему он боится спускаться в царство тьмы? Нашему сознанию представляется привлекательным все, что хоть немного напоми­нает порядок, так как ему кажется, что уж в этом-то оно сумеет разобраться, предсказать все наперед, а там и взять под контроль. Поэтому мы так любим говорить о «божественном порядке», ос­тавляя случай и хаос на долю дьявола. С этими-то «дьявольски­ми», то есть непредсказуемыми сторонами мы и встречаемся на пути по двузначным картам. Этот путь проходит под знаком Жри­цы, олицетворяющей не только искусство недеяния, но также ожи­дание и готовность.

Сила — первая карта на этом женском пути. Ее традиционный номер, 11, при нумерологическом сложении (1+1) дает Двойку, то есть номер Аркана Жрицы. Взаимосвязь этих двух карт вновь напоминает нам, что на дальнейшем отрезке пути «делать» уже ничего не надо. Активный отрезок, путь Мага, уже пройден. Он вывел нас из материнского лона в окружающий мир. Тогда от нас требовались действия и навыки, чтобы мы могли выполнить сто­ящие перед нами задачи. Теперь же, в середине Путешествия, наша цель изменилась. Теперь нами руководит Жрица, а она тре­бует постепенного отказа от всех тех мужских атрибутов власти, которые мы с таким трудом добывали на первом этапе. Теперь наше мощное, зрелое, но все еще жаждущее власти Эго должно осознать свои границы, стать вновь смиренным и скром­ным. До сих пор Герой мог и должен был набирать опыт, теперь же от него требуется всей душой от­крыться навстречу опыту. Отныне с нами будет про­исходить не то и не тогда, чего и когда захочет наше «Я», а то и тогда, чего потребует наша Самость. Произволом мы больше ничего не добьемся. Планировать больше ни­чего не удастся. Опыт будет приходить в свое время и в своем месте, а не на специально для этого задуманных мастерских или семинарах. Самое главное будет с нами происходить в самом пря­мом смысле непроизвольно, а если время для него не пришло, то и не будет, сколько бы мы ни стояли на голове, ни возносили молитвы и ни медитировали под запах благовоний или под том­ную нью-эйджевскую музыку. Вторая половина пути, начинаю­щаяся здесь, может привести Героя к лицезрению Высшего, но только в том случае, если он к тому времени успел выполнить требования первой его половины.

С этого момента мы ничему не научимся даже из самых умных книг: нашим учителем будет только «живой» опыт, к которому нас поведут, чтобы мы восприняли его телом и душой. Сюда очень подходит формула алхимиков, которую К.-Г. Юнг считал самой важной: «Разорвите свои книги, чтобы не разорвались сердца ваши, и чтобы мысли не прерывали чувств ваших, иначе душа уйдет от вас и не вернется».

Самое позднее теперь наш разум должен осознать свою функ­цию как «Head-Office» в положительном смысле слова, то есть как центральный диспетчерский пункт, который не «управляет», а направляет и координирует проявления различных аспектов на­шей личности, не командуя и не подавляя нелюбимые ее стороны. Важнейшая задача этого диспетчерского пункта состоит в осмысле­нии происходящего и, что еще важнее, в осознании того, что от самого себя не убежишь. Вот почему этот путь кажется таким нена­дежным и неудобным. С той же неуверенностью, с какой мы делали свои первые шаги в начале жизни, мы останавливаемся на этом месте. Перед нами вновь лежит путь в неведомое. И не только это. Многое из того, что нам предстоит узнать на этом пути внутрь себя, будет переворачивать наши представления о многом, что казалось прежде само со­бой разумеющимся и несомненным, будет сбивать нас с толку и пугать. К.Г. Юнг в этой связи сравнивает страх ре­бенка перед огромным миром взрослых с тем страхом, который мы испытываем, открывая в себе своего «внутреннего ребенка», свою теневую сторону, тоже, в сущности, представляющую собой огромный и не знакомый нам мир. И страх этот, по словам Юнга, вполне оправдан, потому что «наше рациональное мировоззрение с его столь горячо чтимыми (потому что сомнительными) научными и моральными постулатами будет потрясено данными другой сто­роны».

Греки называли свой подземный мир Царством теней. Именно туда и ведет нас Путешествие. Не кто иной, как Юнг ввел в пси­хологию понятие «тени», обозначив им весь комплекс наших не­используемых и по большей части нелюбимых возможностей. В тени находится все, чего мы, как нам кажется, сами не имеем, однако странным образом всегда замечаем у других. Когда мы внезапно возмущаемся или упорно считаем, что нас не понимают, когда кто-то «несправедливо» упрекает нас, когда мы реагируем на критику с плохо скрываемым раздражением, мы можем быть уверены, что столкнулись с частицей своей «тени». Ибо, если бы это было не так, то ни критика, ни упреки нас бы не задели, и мы спокойно и уверенно сочли их недоразумением. Но стоит затро­нуть нашу тень, нашу нелюбимую сторону, как Эго тут же начи­нает бить тревогу. Оно ожесточенно и даже озлобленно отвергает все обвинения в свой адрес, потому что упрек действительно мог задеть вещи, настолько глубоко скрытые в тени сознания, что Эго и в самом деле не подозревало об их существовании. Сам по себе факт восприятия чего-то как нам не присущего не доказывает, что у нас этого нет, а доказывает лишь, что мы о нем ничего не знаем. Поэтому мера нашего возмущения может служить весьма любопытным индикатором того, насколько упрек или об­винение действительно указывают на эти теневые вещи. Поскольку тень содержит все, на что мы способны в принципе, но не делаем по культурным, мораль­ным или индивидуальным соображениям, она ох­ватывает нашего «внутреннего человека» це­ликом и полностью, со всеми его возможно­стями. Поэтому область тени не ограничивается одними «запретными» вещами. В гораздо большей мере она включает те возможности, кото­рые мы считаем положительными и хотели бы использовать, но настолько не верим в успех, что наше «Я» отрицает их существование. Они кажутся нам слишком широкими, слишком смелыми, слишком необыч­ными, из чего мы заключаем, что «это не про нас». Их можно обозначить как светлую сторону тени.

Конечно, для встречи с тенью нужно обладать мужеством и си­лой, ибо перед нами откроется мощная и совершенно неизвестная сторона нашей личности. В этом заключается основная часть про­цесса взросления, так как мы можем узнать о себе нечто очень важ­ное. Однако каждое Эго умеет необычайно ловко выставлять себя в самом благоприятном свете, не замечая за собой никаких проблем, по крайней мере, в сравнении с другими членами референтной груп­пы. Бывает удивительно наблюдать, как легко это удается даже са­мым отъявленным негодяям и закоренелым преступникам. Идет ли речь о бессовестном продавце наркотиков, о хладнокровном тиране, о жулике-«банкроте», или о безжалостном палаче, — их Эго тоже без затруднений нарисует им портрет прямо-таки кристальной личнос­ти, во всех прегрешениях которой виноваты другие люди, высшие силы или безвыходные обстоятельства.

До тех пор, пока человек заботится лишь о таком портрете, знать не желая никакой самокритики, он следует лишь наивным влечениям своего Эго. Однако обрести целостность он сможет лишь тогда, когда признает наличие у себя тени и примет ее как тако­вую. Что, впрочем, сравнительно легко удается тем, у кого тень имеет гигантские масштабы. Ибо тогда Эго начинает даже гор­диться тем, что признает свои самые неприглядные стороны, по­зволившие ему стать, например, поджигателем войны, зачинщиком геноцида или кровавым диктатором, которого все боятся. Тем более, что в бу­дущих учебниках истории им наверняка будет отведено больше места, чем лю­дям добрым и честным. Гораздо труд­нее происходит интеграция с тенью, когда приходится признаваться себе в банальных мелких греш­ках и пакостях, кото­рых мы стыдимся до мозга костей, надеясь, лишь, что о них никто никогда не узнает. Признать, что не сосед, а ты сам — трус, обыкновенный вор, изво­ротливый лжец, мелкая сволочь, подлый стукач, бессовестный интриган или просто жалкий, гад­кий, готовый стерпеть любую обиду червяк; что тебя самого снедают по­хоть, зависть, жадность и все прочие слабости, которые мы так легко находим у других, что­бы потом лицемерно по­рицать их за это, что ты далеко не так чист, по­рядочен и хорош, каким любишь считать себя — это дается каждый раз с очень, очень большим трудом. Но без тени лица не разглядишь. «Живому человеку нужна тень, чтобы выглядеть объемным, — пишет К.-Г. Юнг. — Без тени он останется плоским фантомом или более или менее воспи­танным ребенком». В другом месте он подчеркивает, что менее всего можно считать идеальным состояние, когда «люди все вре­мя остаются инфантильными, живя в ослеплении насчет самих себя, приписывая все нежелательное соседу и ве­шая на него свои предрассудки и проекции».

Однако центральным моментом проработки бес­сознательной теневой сферы остается встреча со своей внутренней двуполостью. Как показал К.-Г. Юнг, бессознательное начало мужчи­ны ведет себя по-женски (он назы­вал его anima), а бессозна­тельное начало женщи­ны — по-мужски (у Юнга animus). Осоз­нать эту бессозна­тельную противоположность, понять и принять ее — важнейшая часть Путешествия внутрь себя. Пока это противоположное начало обнаруживается «во внешнем мире» у существ другого пола, оно нам нравится. Но как только дело доходит до признания его в самом себе, наступает кризис.

Мужчина, впервые столкнувшийся со своим женским началом, о существовании которого он до сих пор не подозревал, восприни­мает его вначале только как слабость, как излишнюю мягкость, боязливость и бессилие — и, «естественно», решает сохранять твер­дость. В этот момент он еще не догадывается, что его внутренняя женщина означает далеко не только слабость, а нечто гораздо боль­шее, что именно анима в конечном итоге может и должна приве­сти его к лицезрению Высшего. Чем слабее окажется его Эго, тем больше он будет опасаться неудачи на этом пути и тем сильнее будет демонстрировать другим свою твердость. Вместо внутрен­ней крепости он выработает у себя лишь внешнюю твердость, за которой скрываются внутренняя аморфность и болезненная чув­ствительность. Такой тип часто и легко обижается; у но тем не менее бывает способен на необычайную жестокость Только чтобы компенсировать свою внутреннюю женственность,. Вместо того, чтобы принять ее и повзрослеть через это, он склонен бороться с ней на каждом шагу.

Классическим представителем такого типа можно считать гре­ческого героя Ахиллеса. Всю свою жизнь он держался за мать, нимфу Фетиду. Желая сделать его бессмертным, та еще новорожденным погрузила его в Стикс, одну из рек Подземного царства (имя этой реки по-гречески означает «ненависть») держа его при этом за пятку, которая осталась незащищенной. Внешне твердый и безжало­стный, но чрезвычайно чувствительный внутри, склонный часто обижаться и злиться по пустякам, Ахиллес считался не только искуснейшим, но и жесто­чайшим из участников Троянской вой­ны. Однако вместо того, чтобы подружиться со своей анимой, пред­ставшей перед ним в, облике царицы ама­зонок Пентесилеи, он убил ее. Лишь после этого он влюбился в ее труп, причем так сильно, что согрешил с ним. У его собственной истории конец, само собой, тоже не лучше. Позволив прекрасной Поликсене вы­ведать тайну своей незащищенной пяты, Ахиллес вскоре пал жер­твой заговора. Всякий раз, когда «Я» мечтает покорить свою аниму или своего анимуса, ему грозит опасность, «ибо каждая победа человеческого «Я», — говорит К.-Г. Юнг, — неминуемо влечет за собой победу бессознательного».

Нечто подобное происходит и с женщиной, не осознающей сво­его внутреннего мужчину и потому не воспринимающей ничего мужского во внешнем мире. Не доверяя своему мужскому нача­лу, она либо считает злом все, исходящее от мужчин, а потому активно воюет с ними, либо впадает в роль беззащитной жертвы — и ведет «партизанскую войну», то и дело заставляя мужчин чувствовать себя в чем-либо виноватыми перед нею. Поскольку патриархальное общественное устройство лишало женщин возмож­ности выступать открыто и агрессивно, доминирующим типом и, так сказать, «классической ролью» женщины в патриархальном обществе стал последний, ведущий свою войну латентно, то есть скрытно. Первый же из названных типов юнгианская психология называет «кастрирующей женщиной», лишающей мужчину его мужского достоинства либо на высшем (голова), либо на низшем уровне (фаллос), то есть она либо постоянно одергивает и опекает его, низводя до уровня глупого мальчишки, либо отказывает ему в сексе. Причем это не осознаваемая линия поведения, которую следовало бы осудить как вредную и злонамеренную, а незрелое, бессознательное выплескивание своей собственной внутрен­ней проблематики. Осудить здесь можно лишь отказ от стремления к зрелости и от проработки этих кореня­щихся в бессознательном проблем.

Эта женская проблематика отчасти находит свое отражение в мифе о Геракле, где расска­зывается о его смертельной схватке с Ипполитой, дочерью Ареса и тоже ца­рицей амазонок. В качестве девятого из своих две­надцати подвигов Гер­кулес должен был до­быть пояс Ипполиты. Он отправился в страну амазонок и по­требовал отдать ему пояс, служивший сим­волом царской власти. На самом деле Ипполи­та согласна была добро­вольно отдать ему свой пояс, но богиня Гера, ревнивая врагиня Ге­ракла, не могла позво­лить ему победить так легко. Приняв образ амазонки, она подбила остальных воительниц напасть на Геракла. Рассерженный этим предательством, он убил царицу, не сдер­жавшую, как он думал, своего слова.

Если прочесть этот эпизод на женский лад, мы увидим муже­ственную женщину, готовую подружиться со своим анимусом. При этом сама царица выступает как носительница сознания, а народ символизирует различные аспекты личности. Однако ее личность еще не стала единой, потому что некоторых, причем очень важных сил в себе она еще не знает. Сознательно она была готова (и намере­валась) отказаться от внешних атрибутов своей власти, что­бы уделить основное внимание внутренней ее сто­роне. Но она недооценила могущество и своеволие этих неучтенных сторон своей личности, и те, возбужденные силой ар­хетипа, свели на нет добрые намерения сознания. В похожей ситуации оказал­ся и Одиссей, чье возвращение на ро­дину задерживалось так долго по вине то одно­го, то другого из его спутников, то есть неучтенных сторон личности, пока он, наконец, не отправился домой один (= един). Но у него было три попытки. Ипполите же судьба предоставила только одну. Любопытно также, что в мифах настойчиво повторяется одна мысль: совершить требуемый подвиг сможет лишь тот, у кого на­лажены отношения с противоположным полом. Насколько важна эта связь, мы можем судить по тому же Одиссею, который без Цирцеи просто пропал бы, а также по Персею с Афиной, по Тесею с Ариадной, Данте и Беатриче, Инанной и Ниншубуром и многим другим. Очевидно, что строительство отношений между мужчи­ной и женщиной служит необходимым катализатором для само­познания и самораскрытия. Вполне вероятно, что истинная зада­ча этих отношений — не столько переносить нас на седьмое небо, сколько дать нам возможность совершить новый важный шаг в развитии личности28. Причем это относится не только к отноше­ниям между мужчиной и женщиной, но и к отношениям между взрослым и ребенком.

Так или иначе, эти архетипические образы позволяют сделать вывод, что разочарованный отказ от общения с другим полом («Не желаю больше ничего слышать об этих мужиках/бабах!») равно­силен застою, тупику и регрессу и уж во всяком случае, не способ­ствует ни подлинному взрослению, ни решению нашей жизнен­ной задачи.

Мужской путь развития сознания завершается самопознанием (Отшельник) как самым главным из результатов этого развития. Понять, кто же мы есть на самом деле, было целью первой поло­вины пути (и непременной предпосылкой для второй). Дальше уже никаких вершин покорять не нужно. Вместо этого с Колеса Фортуны начинается закономерный поворот, от­крывающий нам путь в глубину, к скрытому сокро­вищу. Если же наше ставшее столь гордым и само­уверенным сознание откажется поворачивать, то его можно будет сравнить с Солнцем, отказав­шимся опуститься за горизонт и продолжа­ющему прямой путь на запад. Ясно, что в таком случае оно очень скоро утратило бы связь с Землей и ушло в бес­конечность. Столь же «отвязанными», да­лекими от земной действительности кажутся люди, у которых их высокомерный ин­теллект «все задавил». Их необычайно умные речи пусты, абст­рактны и безжизненны. Они-то, видимо, и отказались поворачи­вать, так и оставшись односторонними. У них нет дионисийской глубины, которая способна была бы сделать объемными то, что они говорят, у них нет чувственности, которая раскрывается только на нижнем пути, нет той страстности, которую выражает эта кар­та. Они пропустили свой поворот или считают, что для них этот закон не писан. Тогда как для них много лучше было бы, как говорится, «вписаться в поворот» и продолжать свой рост, только уже в глубину. Об этом и рассказывает следующая карта.

Ключевые слова к карте Силы:

архетип — Укрощение Зверя;

задача — принятие своей жизни с радостью, мужество и «включенность» в происходящее;

цель — любовь к жизни, священная страсть, встреча с собственными влечениями и дикими порывами;

риск — стать Гибридом, закоснеть, ожесточиться;

жизнеощущение — ощущать полноту жизни, с радостью «включаясь» во все, но при необходимости и показывая когти.

Великий кризис

На большинство людей Повешенный производит особенно неизгладимое впе­чатление. Почти все, кому эта карта впервые попадает в руки, перевора­чивают ее несколько раз, прежде чем сообразят, что же там к чему. Приме­чательно, что во всех классических ко­лодах Повешенный изображен вися­щим вниз головой, подвешенным за ногу. В средние века так наказывали предателей. Фактически здесь и идет речь о предательстве — человек пре­дает собственное дело, предает сам себя. Повешенный символизирует ту­пик, в котором мы находимся, или ло­вушку, в которую мы попали, выбрав неверный путь. Если перенести это на Путешествие героя, то становится ясно, что героя выбросило далеко за пределы цели его дневного пути. Он отказался идти через Ночь, и поэтому судьба принуждает его повернуть обратно.

В чем состоит главная проблема, по­казывает символика карты. Ноги Пове­шенного образуют крест, а положение рук — треугольник. Кресту, как и квад­рату, соответствует число четыре, что в символике и искусстве Запада соответ­ствует всему земному. В противоположность этому треугольник и соответ­ствующее ему число три обозначают божественное. Поэтому положение Повешен­ного — это символ «не­правильного» мира, в какой он попал, где боже­ственное оказалось внизу, а земное — наверху. Ины­ми словами, все самое главное, важное, значи­мое погребено под зем­ным, и потому человек за­стрял на месте. Увидев кого-то в столь прискорб­ной ситуации, мы, разу­меется, дали бы ему доб­рый совет взять и пере­вернуться. Так он и сам встанет на ноги, и вернет­ся в «правильный» мир. Этому процессу «перево­рачивания» и будет по­священ весь дальнейший путь, о чем свидетельствует сопоставле­ние этой карты с последним из Старших Арканов.

Перевернув 12, число Повешенного, мы получим 21. О 21-й кар­те мы знаем, что ею завершается Путешествие Героя; она обознача­ет вновь обретенный рай, а на другом уровне — обретение целост­ности. Если сравнить обе карты, то фигура на двадцать первой карте будет похожа на перевернутого Повешенного. Пере­крещенные ноги у нее внизу, а открытые руки вверху напоминают треугольник. Обездвиженность Повешенного сменилась танцем. Путь из «неправильного» в «пра­вильный» мир найден.

Как мы вскоре увидим, Повешенный олицетворяет также безысход­ность перед лицом Смерти, следующей карты, и все более настоятель­ную необходимость взглянуть этому предстоящему уделу прямо в глаза. Если мы будем отводить взгляд, вытесняя по мере сил даже самую мысль о нем из своего сознания, то останем­ся в положении Повешенного — и рано или поздно превратимся в (еще) живого мертвеца, тогда как начинающийся здесь Путь ини­циации, ведущий к следующим картам, поможет нам стать сво­бодным и живым человеком, и не просто живым, а живущим в мире со своею Смертью. Недаром Мартин Лютер Кинг говорил, что никто не свободен до тех пор, пока он боится смерти.

Повешенный символизирует все кризисные ситуации, вынуж­дающие нас отступать, а особенно самый главный кризис середи­ны жизни, так называемый midlife crisis. Такие американизмы создают впечатление, что речь идет об открытиях двадцатого века. Ничего подобного. Этот кризис среднего возраста, как его лучше называть, известен с древних времен. Именно с него начинает Данте свою «Божественную комедию»: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь...» — так звучат первые слова этого великолепного описа­ния Путешествия по Морю Ночи.

Вряд ли возможно лучше передать смысл этой карты. Только что все было в порядке, была уверенность в том, что ситуация под контролем, и тут вдруг такое! Вот так, или почти так начинаются все жалобы. Конечно, нам лишь казалось, что все под контролем. Но реальное настоящее, а тем более будущее оказались иными. Под контролем мы можем держать лишь прошлое, и, разумеется, собственные домыслы о настоящем и будущем, в которые будем верить. Но к нашему неудовольствию, жизнь вольна в своих про­явлениях, и разворачивается совершенно иначе, чем мы себе представляли или так хорошо расплани­ровали. Столь глубокое возмущение: «…и вдруг такое!» показывает, насколько мы бываем не готовы к кризису среднего воз­раста (да и к другим тоже). К.-Г. Юнг го­ворил по этому поводу, что «даже умней­шие и образованнейшие люди не только ничего не знают о важней­ших процессах психоло­гической ломки средне­го возраста, но, как и большинство других, вступают во вторую половину своей жизни абсолютно неподготовленными». Поэтому, по его мнению, следовало бы создать «школы для сорокалетних». Раньше в них не было необходимости, потому что тогда «религии были еще достаточно сильны, чтобы предложить человеку свою помощь на любом отрезке его жизни».

Все это не означает, что смысл этой карты ограничивается про­блемами кризиса среднего возраста. Эта карта олицетворяет все кризисные ситуации, испытывающие наше терпение, принужда­ющие к отказу от прежних намерений или к изменению курса. Тем более не стоит надеяться, что этих кризисов удастся избежать при помощи хитрости, благочестия или примерного поведения.

«Кто находится в поисках целостности, — говорит К.Г. Юнг, как будто описывая эту карту, — рано или поздно оказывается в том самом подвешенном состоянии, символом которого служит распятие. Ибо он неизбежно столкнется с чем-то, что поставит крест на его «Я», в первую очередь — на том, чем он не хочет быть (тень), во-вторых — с тем, что такое другая, а не его соб­ственная личность (индивидуальная реальность чужого «Я»), а в-третьих — с тем, что такое его психическое Не-Я, то есть коллек­тивное бессознательное. И чуть ниже добавляет: «Встреча с кол­лективным бессознательным — это судьбоносное событие, о кото­ром обычный человек не подозревает, пока не столкнется с ним. Часто причиной этого кризиса служит один из глубинных стра­хов, которые граф Карлфрид Дюркгейм описал как триединую беду человечества: страх уничтожения (смерть или беспомощ­ность), страх беспросветного одиночества, а также страх утратить смысл жизни. И этот последний из страхов особенно опа­сен, так как столкновения с ним мало кто ожидает. Именно глубокое ощуще­ние осмысленности жизни позволяет нам достойно выдерживать даже самые тя­желые кризисы, но даже самый малень­кий кризис может оказаться невыноси­мым, если жизнь кажется нам бессмыс­ленной и абсурдной.

Но именно здесь, в конце второй трети пути, во время кото­рого шло раскрытие нашего «Я», и поджидает нас великий кризис смысла жизни. До этого все шло пре­красно. Наработано отличное, здоровое «Я», осуществлены все столь важные для этого «Я» цели: машина, квартира, карьера, счет в банке, замечательный муж, превосходная жена, благопо­лучная семья. Я достиг уважения и веса в обществе, и теперь могу изящно взять тайм-аут. Хм, ты так думаешь? Возможно, ты даже осуществил свою мечту о жизни «на острове» и всерьез на­деешься, что можешь теперь «выйти из игры».

И тут вдруг мы с ужасом убеждаемся, что торчим в самой гуще «игры» и давать нам тайм-аут никто не собирается. Мы обнару­живаем, что все наши достижения ничего не стоят. И пытаемся дать себе какую-нибудь анестезию или, наоборот, увеличить дозу тех занятий, которые когда-то вызывали у нас такой энтузиазм. Но уже крепнет догадка, что ничто не поможет. Теперь, когда у нас, в сущности, есть все, мы внезапно ощущаем в себе пустоту и со страхом обнаруживаем, что впереди нас ждет только смерть. Ужасно! И состояние наше все ухудшается, потому что мы пыта­емся отвечать старыми и, казалось бы, такими испытанными спо­собами на совершенно новые вопросы. «Мы не можем на закате жизни жить по той же программе, что и на заре, — наводит нас на размышление К.-Г. Юнг. — Ибо то, чего утром много, того вечером станет мало, и то, что истинно утром, к вечеру станет ложным».

Очень проникновенное описание основ этого кризиса можно найти у исследователя человеческого сознания Кена Уилбера: «Однажды отождествив себя с собственным телом, духом, личностью, из кото­рых состоим, мы воображаем, будто эти объекты пред­ставляют наше реальное «Я», и всю после­дующую жизнь пытаемся защитить, сохранить и продлить то, что на самом деле — лишь иллюзия»34. Но он говорит и о том, насколько ценны эти кризисы: «В проти­воположность мнению большинства спе­циалистов, эта мучительная не­удовлетворенность жизнью — не признак «душев­ного» расстройства, и тем более не повод го­ворить о недостаточ­ной социальной адаптации или дурном харак­тере. Ибо в этой глубочайшей неудовлетворенности жизнью и бытием кроется зерно по­нимания, того самого особен­ного понимания, которое бы­вает обычно погребено под не­померным грузом социально­го лицемерия». Страдания же лишь помогают этому зер­ну проявиться, поэтому не следует ни избегать их, ни злиться за них на себя или отказываться от развития со­знания. Тем более не следует восхвалять себя за них, пы­таться их продлить или, на­оборот, драматизировать: они — всего лишь стимул к по­знанию.

Так как в ситуации такого рода мы в большинстве случаев попадаем левой ногой (бессознательная сторона), то и в старин­ных колодах Таро Повешенного изображали подвешенным за ле­вую ногу. Уэйт изменил эту символику, чтобы подчеркнуть, что могут быть веские причины к тому, чтобы принять такое положе­ние сознательно (правая сторона).

Повешенный всегда означает, что мы прошли какой-то путь до конца и теперь нам придется вернуться, что мы что-то неправильно по­няли и следует все переосмыслить, что какое-то наше дело застряло, потому что мы проглядели или забыли нечто важ­ное. И, кроме искренней готовности все переосмыслить, требуется еще терпение, нередко много терпения. Эту карту также часто счи­тали символом жертвы, потому что кри­зис, который она обозначает, обычно требует позиции доверия, отказа от уже ставших привычными ожиданий, от уже намеченных перспек­тив, пожертвовать ими для того, чтобы жизнь продол­жалась. Из этих соображе­ний Уэйт и изменил рису­нок: надо не ждать, пока судьба не вынудит нас изменить направление, а вся­кий раз сознательно при­нимать такую позицию, чтобы под этим совершен­но непривычным нам уг­лом зрения, стоя на голо­ве, увидеть новые важные вещи. Вот почему голова Повешенного окружена нимбом: это оз­начает, что в нее вошел свет. Но у этой карты есть еще одна цель — укоренение, рост в глубину; таким образом, она дополняет кар­ту Императрицы, с которой объединена нумерологической сум­мой, и которая тоже означает рост, расцвет, только внешний.

На еще более глубоком уровне эта карта олицетворяет челове­ка, добровольно приносящего себя в жертву. Форма Т-образного креста напоминает греческую букву Тау (Τ), еврейский аналог ко­торой, Тав (ת), сходен с изображением «виселицы» на карте Марсельского Таро. Однако в библейские времена эта буква, писавшаяся тогда почти точно так же, как греческая36, считалась знаком избранности. Это была Каинова печать, которая, в противоположность всеобщему убеждению, была не позорищем, а указанием на то, что Бог взял этого человека под свою осо­бую защиту (Быт. 4:16). У изра­ильтян вплоть до эпохи су­дей такая татуировка делалась на лбу у чле­нов царского рода, из числа которых изби­рали священного царя, который в конце своего правления прино­сил себя в жертву свое­му народу.

Соединенные вместе, 12-й и 21-й Арканы, По­вешенный и Вселенная, образуют Анкх, древне­египетский крест с ко­лечком, состоящий из круга и жезла. В соеди­нении этих символов женского и мужского начала египтяне видели символ жизни.

Пройти путь от Пове­шенного до Мира и объе­динить эти два полюса — и есть та великая за­дача, которая стоит пе­ред нами. Прикованные к земному кресту (Пове­шенный), мы ощущаем сильнейшее стремление к раю (Вселенная). Что-то внутри нас ощущает этот зов Самости готовой повести наше «Я» к целостнос­ти, а на более высоком уровне и к Все­единству. Последует ли человек этому зову, пройдет ли он врата этой инициа­ции, вопрос останется открытым. И даже если он это сделает, нет никакой гаран­тии, что он когда-либо достигнет цели. С тем же успехом он волен «висеть» и дальше. «Обязательная про­грамма» Путешествия оканчивается следую­щей картой Смерти. И можно с полной уверенностью сказать, что до нее доберемся мы все без исключения. Закончится ли на этом наш путь, или же мы пойдем дальше, приближаясь к Высшему, зависит от каждого из нас лично. Ибо самость, дости­жение которой и есть наша жизненная цель, как подчеркивает Эмма Юнг, «не дается нам в готовом виде, а представляет собой лишь одну из заложенных в нас возможностей, и проявиться может лишь в ходе некоего определенного процесса». Но никто и ничто не гарантирует нам, «что самость сама собой реализуется в ходе естественного процесса биологической жизни. Скорее можно утверждать, что большинство людей за всю жизнь так ее и не достигают».

Ключевые слова к карте Повешенного:

архетип — Испытание;

задача — поворот, осмысление и готовность пожертвовать чем-то;

цель — рост в глубину;

риск — «зависнуть», угодить в замкнутый круг;

жизнеощущение — я безвыходно застрял в проблеме, в неподходящем месте, в кризисе, сам себе мешаю, веду бессмыслен­ную жизнь, изнемог; «экзамен» на смирение и терпение.