Послемонгольский этап ХV-ХVI веков.

М онгольское владычество, отразившееся отрицательно на всем ходе русской общественной и церковной жизни, отрицательно сказалось и на развитии проповеди. Правда, кроме известных поучений епископа Серапиона, митрополита Фотия и его современника митрополита Григория (Самвлака), до нас дошло немало и безымянных проповеднических произведений. Однако многие из них представляли из себя переделку писаний святоотеческих и русских старых проповедей, и переделку не всегда удачную.

Недостаток проповеднической деятельности мало-помалу перешел в оскудение живого церковного слова.. Об этом свидетельствуют иностранцы, бывшие в России в то время и писавшие о ней.

В первой половине ХVI века Иовий писал, что “москвитяне не позволяют говорить в церкви проповедей.” О том же говорили и другие иностранцы — Ульфельд, Маржерет; а А. Герберштейн указывает и причину этого: “Думают тем избежать разности во мнениях и ересей.” По отзыву преп. Максима Грека, хорошо знавшего Россию, “ нет ни одного прилежно учащего народ, ни одного наказывающего бесчестие.” Неудивительно, что народ, по замечанию князя А. Курбского, “леденел от нечестивых обычаев. ”

Вместо живой проповеди введены были за богослужением уставные чтения из святоотеческих писаний, которые, конечно имели благотворное влияние на верующий народ, но не могли вполне заменить живую проповедь. Еще большее значение имели чтения в церкви житий святых, любимые народом и весьма полезные для него. По свидетельству одного писателя, народ с особой охотой собирался в церковь, “еже утешатися чтением и ради похвалы подвигов святых.” Через это чтение житий святых поддерживалось в народе религиозное чувство и воспитывалось желание жить по-христиански. Но к началу ХVII в. и оно не стало выполняться. Патриарх Иоасаф I так жаловался на это обстоятельство: “ Чтения, яже учинено прочитати на праздники, св. отец поучения и св. отец жития, то все сие священники оставляют, а православным христианам того ничего не прочитают... видя то православнии христиане иже в церквах Божиих и в наставниках неисправление, и от того их смущается ум и скудеет вера. ”

Причин этого явления (прекращения проповеди и учиненных чтений) много. Существенной из них является уменьшение числа училищ и вообще упадок образования.

Во время монгольского ига училища, так быстро распространившиеся в первые два века христианства на Руси, закрывались и вновь не открывались.

Была и другая причина пастырской “ немоты ” и безмолвия. Она заключалась в том, что не было перед рядовыми пастырями живого примера, не было побуждении к духовному самопросвещению и к просвещению народа. Таким примером и побуждением могла бы быть проповедь епископская.

“ Но у епископов, — говорит Е. Голубинский, — вовсе не вошло в обычай сказывать церковные проповеди и проповедники между ними были исключением. ” Не проповедуя сами, они не имели морального права требовать проповедничества у еще менее грамотного клира. Поэтому церковная кафедра в городах и селах очень долго безмолвствовала, покорно ожидая лучшего будущего.

О неграмотности духовенства того времени Геннадий, архиепископ Новгородский (1485-1505 гг.), говорил так: “Вот приводят ко мне мужика. Я приказываю ему читать апостол, а он и ступить (приступить) не умеет. Приказываю дать ему псалтирь, он и по той едва бредет. Я отказываю ему, а на меня жалобы: “Земля, господине, такова, не можно добыть, кто бы умел грамоте.” Неграмотные простолюдины и составляли основную часть духовенства, особенно провинциального, сельского. От оскудения просвещения и развилась та глубокая привязанность к букве богослужебных книг, которая послужила одной из причин раскола. (Е. Голубинский. История Русской Церкви, т.2, ч.2, с.158). Грамотные священники являлись исключением. Таким исключением был, например, Макарий, архиепископ Новгородский с 1526 г. По свидетельству летописи и современников, он успешно вел миссионерскую работу в том крае, а сами новгородцы “поражались простыми, бесхитростными проповедями своего архипастыря, приводящими их сердца к Богу.” (“ЖМП,” 1947, № 6, с.28.)

Все это содействовало тому, что народ, оторванный от проповеди, стал подозрительно относиться к тем редким церковным поучениям, которые не сводились лишь к чтению “божественных писаний.” Народу казалось, что в поучениях обычного, — и к тому же столь редкого, — проповедника человеческого суемудрия больше, чем голоса Божия и святоотеческого учения. Как мог народ довериться случайному редкому поучению, когда он совсем не слышал живой, духоносной убедительной проповеди?

Другой особенностью этого времени (ХV-ХVI вв.) явилось брожение умов в Западной Европе, породившее реформацию, и появление лютеранства. Это брожение, хотя и в слабой степени, передалось в Россию. У нас появились недовольные современным течением дел — и в русском гражданском обществе, и в Церкви. Попытка исправления церковных правил, Стоглавый собор, приглашение Максима Грека, — все это свидетельствовало о недовольстве современным ходом дел духовных и общественных. Требование нововведений выразилось также в вольнодумстве и появлении еретических учений. Среди них особо заявила о себе ересь жидовствующих. По их ложному учению, Бог един, а не троичен, Мессия еще не пришел, а Христос был простым человеком. Ибо, — учили они, — если бы Он был Богом, то недостойно было бы Ему принять на Себя человеческую плоть и умереть на кресте.

Другой крайностью было учение Вассиана Косого, появившегося около того времени. Он ложно учил о нетленной плоти Иисуса Христа, которая только казалась подобной плоти человеческой, не будучи на самом деле таковой.

Все эти ложные учения тоже создавали предпосылки к возобновлению живой церковной проповеди. Нужны были просвещенные проповедники подлинной Христовой истины. Много их требовалось, но суровое время выдвинуло на первое место только од него из них — Даниила, митрополита Московского.